Текст книги "Преступление и наказание в России раннего Нового времени"

Часть I
Судебная культура

Глава I. Основания уголовного права

В 1666 году Григорий Котошихин, высокопоставленный чиновник Посольского приказа, перебежал в Швецию и, чтобы заслужить благоволение шведского короля, написал трактат о государственном устройстве России. Описывая российскую систему судопроизводства, он отмечал, что «окроме царских Приказов… и окроме городов, и царских дворцовых сел и волостей, и патриарших и митрополичих и архиепископских и епископских Приказов, нигде никаким людем судов и росправы ни в чем не бывает». Нашему современнику это может показаться безнадежно средневековым – столько разных судов, такая раздробленность власти! Однако читателей того времени[27]27
  Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича. Изд. 4-е, доп. СПб.: Тип. Главного управления уделов, 1906. Гл. 7. Ст. 45. С. 122. Города Котошихина – это военно-административные центры, не обладающие муниципальной автономией: Hittle J.M. The Service City: State and Townsmen in Russia, 1600–1800. Cambridge, Mass., and London: Harvard University Press, 1979. Текст имел хождение в шведском переводе в XVII в.: Котошихин Г. О России. С. 5.


[Закрыть] этот список мог поражать скорее своей краткостью: Котошихин подчеркивал контроль царя над судебной системой, тогда как большинство государств того же типа и тех же размеров, что и Московское царство, были отягощены куда менее однородными судебными институтами.

Котошихин сообщает, что судебные решения оглашались только в двух юрисдикциях: в царских судах в приказах, городах и собственных царских имениях – и в церковных судах. Более того, если церковные власти кого-то «за духовные дела в воровских статьях осудят на смерть (или на телесное наказание. – Примеч. авт.), и они… приговор свой посылают с теми осужденными людьми в царский суд… а без царского ведома не казнят ни за что»[28]28
  Котошихин Г. О России. С. 122.


[Закрыть]. Судебная централизация Московского царства была осуществлена параллельно с централизацией других основных правительственных функций: сбора налогов, комплектования армии и мобилизации, административного управления. В этой главе, прежде чем обратиться к определениям и учреждениям уголовного права, мы рассмотрим в сравнительном контексте вопрос о централизации в Московском царстве.

Нет сомнения, Московское царство было централизованной бюрократической империей. Историки презрительно окрестили его централизацию тиранической и гипертрофированной, иронизируя по поводу стремления кремлевской бюрократии контролировать даже принятие самых обыденных решений, таких, например, как покупка писчих принадлежностей[29]29
  Гипертрофированная: Hellie R. The Structure of Modern Russian History: Toward a Dynamic Model // Russian History. 1977. Vol. 4. № 1. Р. 22; The Law // Cambridge History of Russia / Еd. M. Perrie. Vol. 1. Р. 360–386. Старр называет подобные практики в имперской России «неадекватной бюрократизацией»: Starr S.F. Decentralization and Self-Government in Russia, 1830–1870. Princeton University Press, 1972. Р. 27–29. Административная система: Poe M. The Central Government and Its Institutions // Cambridge History of Russia / Еd. M. Perrie. Vol. 1. Р. 435–463; Davies B.L. Local Government and Administration // Cambridge History of Russia / Ed. M. Perrie. Vol. 1. Р. 464–485.


[Закрыть]. Подразумевалось при этом, что Московское царство, организуя такой контроль из центра, проявляло либо свою отсталость, либо деспотизм. Однако реальная картина и сложнее, и интереснее.

Действительно, начиная с московского периода и в Новое время российское правительство осуществляло над обществом и чиновничьим аппаратом сильный и централизованный контроль, стремясь завладеть всеми возможными ресурсами в условиях, когда ресурсов было недостаточно. Но из-за размеров государства многое оставалось вне пределов досягаемости для власти, и в итоге правителям России не удалось равномерно распространить свой контроль на всей территории. В обоих этих аспектах – в протяженности страны и пределах возможностей власти – положение московских царей походило на ситуацию их зарубежных собратьев. По всей Европе и в Османской империи с XVI по XVIII век правители стремились, часто неудачно, сконцентрировать свою власть. Даже когда европейские монархи пытались унифицировать фискальные системы, создать национальные бюрократии, усилить двор правителя и кодифицировать законы[30]30
  Европейские судебные реформы: Schneider Z.A. Courts // Europe, 1450 to 1789 / Еd. J. Dewald. New York: Charles Scribner’s Sons, 2004. Vol. 3. Р. 447–456; Shaffern R.W. Law and Justice from Antiquity to Enlightenment. Lanham, Md., Boulder, Colo., New York: Rowman and Littlefield, 2009. Р. 191–200; Lenman B., Parker G. The State, the Community and the Criminal Law in Early Modern Europe // Crime and the Law: The Social History of Crime in Western Europe Since 1500 / Eds. V. Gatrell, B. Lenman, Bruce, G. Parker. London: Europa Publications, 1980. Р. 11–48.


[Закрыть], им приходилось идти на уступки местным интересам – сословных объединений, городского самоуправления, религиозных и этнических меньшинств. С особенной силой разнообразие подходов к управлению было востребовано в полиэтничных многоконфессиональных империях. Таким образом, правители раннего Нового времени встречали противоречие между централизацией и делегированием власти. В этом контексте процесс централизации в России может рассматриваться в рамках континуума стандартного раннемодерного государственного строительства. Краткий обзор целей и практики централизации, прежде всего в области права, среди государств того же уровня, что и Московское царство, возможно, покажет, что Европа и Россия отличались отнюдь не так сильно, как это часто считают.

Европейские страны того же масштаба, что и Московия, наиболее успешно справившиеся с построением единого монархического государства (такие как Англия и Франция), сталкивались в этом деле со сложностями, которые им создавали привилегированные социальные группы: сословия с их представительными органами, привилегированные города, конфессиональные, языковые или этнические общины – а также значительное разнообразие судебных систем. Для большинства христианского населения каноническое право и ius commune («общее право») образовывали общее правовое основание, на котором своды законов и обычное право (ius proprium) тех или иных областей формировали местную судебно-правовую практику[31]31
  Bellomo M. The Common Legal Past of Europe, 1000–1800 / Тrans. L.G. Cochrane. Washington, DC: Catholic University of America Press, 1995. Особ. гл. 4 о ius proprium.


[Закрыть]. Во Франции, как и в Московском царстве, мощный абсолютистский дискурс и распространение придворной культуры закладывали основание централизованной королевской власти. Но пресловутый французский абсолютизм был построен при помощи умелого компромисса с группировками провинциального дворянства, гильдиями, городами и другими опосредующими сообществами и за счет признания местных языков и более 300 региональных и локальных кодексов обычного права, а также старинных сеньориальных привилегий. Французский король кодифицировал уголовное право в Ордонансе Виллер-Котре в 1539 году и являлся номинальным председателем высших судов – парламентов, числом тринадцать во второй половине XVIII века, которые на деле контролировались профессиональным наследственным чиновничеством, чьи должности могли покупаться и продаваться и находились вне прямого контроля со стороны короля. Ниже парламентов располагалось по меньшей мере два уровня провинциальных и окружных судов, в которых заседали представители местного дворянства и чиновники. К XVII веку французские профессиональные судейские, «дворянство мантии», достигли такого же влияния и статуса, как и старинная военная знать. К XVIII веку они стали ведущей силой, выступавшей за политический плюрализм и прозрачность правовой системы. Стюарт Кэрролл назвал Францию раннего Нового времени «сложносоставной политией, государством, кое-как объединившим территории с отчетливо выраженными и различными идентичностями»[32]32
  Carroll S. Blood and Violence in Early Modern France. Oxford University Press, 2006. Р. 331. Компромисс французских королей с обществом: Beik W. Absolutism and Society in Seventeenth-Century France: State Power and Provincial Aristocracy in Languedoc. Cambridge University Press, 1985. Сh. 4, 7; Henshall N. The Myth of Absolutism: Change and Continuity // Early Modern European Monarchy. London and New York: Longman, 1992. Классическое исследование Ф.Л. Форда о дворянстве мантии: Ford F.L. Robe and Sword: The Regrouping of the French Aristocracy after Louis XIV. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1962. Сложносоставное государство: Nexon D. State and Bureaucracy // Europe, 1450 to 1789 / Ed. J. Dewald. New York: Charles Scribner’s Sons, 2004. Vol. 5. P. 511 (цитирует Х.Г. Кёнигсбергера); Tilly C. Coercion. Р. 20–31.


[Закрыть]. Судебная разнородность Франции оставляла широкие полномочия за обществом и давала автономным сообществам и элитам гораздо больше возможностей противостоять королю, чем когда-либо было у московского общества перед лицом царской власти.

В Англии централизованный характер судопроизводства также смягчался наличием местных судов. Уголовные правонарушения были всецело в компетенции королевских судов. Это были высшие суды в Лондоне – суд королевской скамьи для тяжких преступлений и Звездная палата для мятежников, а также суды ассизов на местах – разъездные суды, собиравшиеся дважды в год с участием королевских судей и юристов по шести округам. Статуты королевы Марии 1554–1555 годов кодифицировали процедуру уголовного судопроизводства, введя практику письменного документирования, но не инквизиционный тип процесса. Местные судебные институты деятельно участвовали в совершении правосудия. Выборные мировые судьи, констебли и коронеры осуществляли расследование уголовных преступлений и полицейский надзор на местах. Их общее число по графствам королевства достигало нескольких тысяч. Практика судов присяжных большого и малого жюри вовлекала поместное дворянство и вносила коррективы в вынесение приговора за счет учета местных особенностей. Юристы осуществляли правовую поддержку тяжущихся[33]33
  Briggs et al. Crime and Punishment. Р. 25–31. Цит. на с. 3. Schneider Z.A. Courts. Р. 449–450. Статуты королевы Марии: Weisser M.R. Crime and Punishment in Early Modern Europe. Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press, 1979. Р. 96–98; Langbein J.H. Prosecuting Crime in the Renaissance: England, Germany, France. Cambridge, Mass: Harvard University Press, 1974. Сh. 1–5. Английская система в сравнении с московской: Kivelson V.A. Muscovite “Citizenship”: Rights without Freedom // Journal of Modern History. 2002. Vol. 74. № 3. Р. 465–489.


[Закрыть]. Английская модель взаимодействия общества и государства в правовой сфере, хотя и основывалась на совершенно иных представлениях о судебных «правах», по структуре своей была сходна с местным судопроизводством в Московском царстве.

Огромные полиэтничные образования, такие как польско-литовская Речь Посполитая и Габсбургская и Османская империи, имеют еще больше сходства с Московским царством: перед всеми тремя державами стояли задачи контролировать обширную, неоднородную территорию с большим этническим, конфессиональным, культурным разнообразием и несходством исторических традиций. Под давлением сильного шляхетского сословия Польско-Литовское государство в XV–XVI веках приобрело федеративное устройство. Люблинская уния 1569 года, создавшая Речь Посполитую, сохранила за Короной польской и Великим княжеством Литовским отдельные системы местного управления, землевладения, военной организации и права. Корона жила по польским законам, Великое княжество – по Литовскому статуту. В Речи Посполитой процветала «политика различий»: этнические и конфессиональные группы (армяне, татары, евреи) обладали судебной автономией, в городах, даже в вопросах уголовной юрисдикции, использовалось Магдебургское право. Хотя теоретически уголовные дела для не городского населения должны были рассматриваться в королевских судах, шляхта, со своими широкими привилегиями, контролировавшая ситуацию на местах, оказывалась вместе со своими землями фактически свободной от налагаемых государством наказаний[34]34
  О разнообразии юрисдикций: Bardach J. et al. Historia państwa i prawa polskiego. 3rd edn. Warsaw: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1979. Р. 123–128, 244–248. Городская юрисдикция: Kamler M. Penalties for Common Crimes in Polish Towns, 1550–1650 // Acta Poloniae Historica. 1995. № 71. Р. 161–174; Maisel W. Torture in the Practice of the Poznan’ Criminal Court, 16th–18th Cent. // Humanitarian Traditions of the Polish criminal procedure: (On the history of the torture abolition and free expression in the Polish criminal procedure) / Еd. S. Waltoś. Warszawa: Nakladem Uniwersytetu Jagiellońskiego, 1983. P. 11–22; Uruszczak W. The Torture in Practice of the Wiśnicz Criminal Court in the Seventeenth Century // Humanitarian Traditions / Еd. S. Waltoś. Р. 23–28. Норман Дэвис ярко характеризует правовую неприкосновенность польского дворянства: Davies N. God’s Playground: A History of Poland. 2 vols. New York: Columbia University Press, 1982. Vol. I. P. 348–355, базируясь на классическом исследовании: Łoziński W. Prawem i lewem. Obyczaje na Czerwonej Rusi w pierwszej połowie XVII wieku. 4th edn. Lvov: Nakladem Ksiegarni Gubrynowicza i syna, 1931.


[Закрыть].

Габсбурги в утверждении централизованной власти в их растущей (с XVI века) империи в Центральной Европе сталкивались со сходными проблемами, поскольку они правили в двух суверенных монархиях (будучи одновременно королями Богемии и Венгрии) и в ряде других государств, требовавших политической автономии (Хорватия, Трансильвания, германские княжества). Один исследователь, отвергая термин «империя», называет державу Габсбургов «в известной степени конфедеративным династическим образованием». Тем не менее стратегии управления были там в основном теми же, что и у прочих. Все земли под властью Габсбургов отличались сильным дворянством, городами и городским населением, обладавшими собственными сводами законов и институтами самоуправления (дворянские сословные собрания, городские советы, действовавшие на основе Магдебургского права). Иммунитетные права городов и даже дворянских латифундий выводили их из-под императорской юрисдикции, включая даже иногда право смертного приговора (Blutbann). С конца XV и далее в XVI веке императоры Максимилиан I и Фердинанд I укрепляли полномочия централизованной власти, учредив в Вене три придворных органа, осуществлявших центральное руководство административной системой, финансами и военной организацией. С целью унифицировать уголовное право Священной Римской империи Карл V издал в 1532 году уголовно-судебное уложение «Каролина». Но, как отмечает Улинка Рублак, «имперский кодекс 1532 года давал только общие рекомендации в том, что касается улик, процедуры и наказания; каждая земля издавала и дополняла собственные своды законов». Стремление Габсбургов к централизации блокировалось не только избытком местных привилегий, но и историческими обстоятельствами. Вплоть до конца XVII века религиозная война, турецкое вторжение и сопротивление дворянства контролю из центра (возможно, имевшее протонациональный характер) препятствовали их планам, особенно в Венгрии и Трансильвании[35]35
  Конфедеративное династическое образование: Nexon D. State and Bureaucracy. P. 518. Blutbann: Kann R.A. A History of the Habsburg Empire, 1526–1918. Berkeley, Los Angeles and London: University of California Press, 1974. Р. 131–132. Rublack U. The Crimes of Women in Early Modern Germany. Oxford: Clarendon Press, 1999. Р. 52. Другие города Священной Римской империи: Boes M.R. Public Appearance and Criminal Judicial Practices in Early Modern Germany // Social Science History. 1996. № 20. Р. 260; Coy J.P. Strangers and Misfits. Р. 24–30. Б. Левак отмечает: «Местным и региональным судам позволялось действовать без значительного вмешательства со стороны центрального или общенационального судебного контроля»: Levack B.B. The Witch-Hunt in Early Modern Europe. 2nd edn. London and New York: Longman, 1995. Р. 69. М. Вейссер показал, что Габсбургские суды в Испании раннего Нового времени использовали и Каролину, и суровый испанский уголовный кодекс 1567 г., но местные законы и практики сдерживали их применение: Weisser M.R. Crime and Punishment in Early Modern Spain // Crime and the Law: The Social History of Crime in Western Europe Since 1500 / Eds. V. Gatrell, B. Lenman, Bruce, G. Parker. London: Europa Publications, 1980. Р. 77–78.


[Закрыть].

Габсбурги остановились на стратегии управления, которая предполагала терпимое отношение к подобным местным различиям. Паула Саттер-Фишер отметила, что, если поступали налоги, а система обороны исправно функционировала, Габсбургам раннего Нового времени этого было достаточно: «Ни Фердинанд II, ни его преемники в XVII веке не располагали решающим контролем ни над правовой, ни над фискальной сферой ни в одной части своей монархии. И, пожалуй, они к этому и не стремились». Право лишь в минимальной степени служило объединению державы; эту цель гораздо эффективнее обеспечивали культура и барочные ритуальные практики прошедшей Контрреформацию католической церкви[36]36
  Fichtner P.S. The Habsburg Monarchy, 1490–1848: Attributes of Empire. Basingstoke and New York: Palgrave Macmillan, 2003. Р. 38. См. также: Evans R.J.W. The Making of the Habsburg Monarchy, 1550–1700: An Interpretation. Oxford: Clarendon Press; New York: Oxford University Press, 1979.


[Закрыть].

Османская империя для укрепления своей всеохватной власти также делала ставку на подобные «имперские фикции»: ритуальный, идеологический и символический дискурсы. Османские султаны использовали риторику ислама, визуальные возможности имперской архитектуры и соблазнительную изощренность придворной культуры, чтобы транслировать на всю державу свои имперские амбиции. Правовая система являлась частью этого дискурса, обосновывая легитимность монарха во многом в тех же категориях, что и в Московском царстве: правитель обеспечивает правосудие, защищает своих подданных от вреда и покровительствует церкви. Османские султаны своими руками создали единство целой империи, учредив сеть шариатских судов, разбиравших и религиозные, и светские дела; они кодифицировали султанское право (канун) вокруг исламского права (шариата); они создали бюрократию – судей и писцов, – профессионализм которых достиг пика в XVI веке[37]37
  Имперская образность: Burbank J., Cooper F. Empires in World History. Р. 15–16. Османские суды: Imber C. The Ottoman Empire. Сh. 6.


[Закрыть].

В то же время османы черпали силы для правовой централизации, приспосабливаясь к местным различиям. По словам Даниэля Гоффмана, «государство предпочитало не навязывать единообразную и жесткую правовую систему подвластным территориям. Вместо этого правительство, составив ряд провинциальных судебников (канун-наме), включивших в свой состав многие местные обычаи и статуты, в XV веке организовало на местном уровне гибкую юридическую систему». Одновременно другие группы населения – православные греки, армяне, евреи и постоянно проживающие иностранные купцы – располагали собственными судами и законами. Местные элиты удавалось интегрировать благодаря административной практике продажи должностей (на местах), политике, которая к XVIII веку, с выдвижением магнатов на местах, подорвала возможности центральной власти. Тем не менее, благодаря своей имперской стратегии, османам удалось установить прочную стабильность в государстве. «Секрет долголетия Османского государства и способности империи удерживать свою власть над широким набором неоднородных территорий заключался не в его легендарном войске, не в верном чиновничестве, не в последовательной смене ряда дельных правителей и не в той или иной системе земельного держания. Скорее он заключался просто в гибкости отношений правительства со своим разнородным обществом»[38]38
  Goffman D. The Ottoman Empire and Early Modern Europe. Cambridge University Press, 2002. Р. 75–77, 91–92. Судебное разнообразие: Imber C. The Ottoman Empire. Р. 204–205. Идеология, закон и институты: Inalcik H. The Ottoman Empire: The Classical Age 1300–1600 / Trans. N. Itzkowitz, C. Imber. New York and Washington: Praeger, 1973. Сhs. 9–10, 12–13. Администрация и суды: Khoury D.R. State and Provincial Society in the Ottoman Empire. Mosul, 1540–1834. Cambridge University Press, 1997; Imber С. Ottoman Empire. Сhs. 5–6; Jennings R.C. Kadi, Court, and Legal Procedure in 17th c. Ottoman Kayseri: The Kadi and the Legal System // Studia Islamica. 1978. Vol. 48. P. 133–172; Barkey К. Empire of Difference.


[Закрыть].

Русские цари, как императоры династии Габсбургов, османские султаны и польские короли, управляли империей с огромным этноконфессиональным разнообразием, увеличивавшимся по мере ее роста с начала XVI по конец XVIII века[39]39
  Московский проект государственного строительства: Hellie R. Russia, 1200–1815 // The Rise of the Fiscal State in Europe / Еd. R. Bonney. Oxford, NY: Oxford University Press Inc., 1999. P. 481–505; Hartley J. Russia as a Fiscal-Military State, 1689–1825 // The Fiscal-Military State in Eighteenth Century Europe / Еd. С. Storrs. Aldershot: Ashgate, 2009. P. 125–145; Dunning C.S.L., Smith N.S. Moving beyond Absolutism: Was Early Modern Russia a “Fiscal-Military” State? // Russian History. 2006. Vol. 33. № 1. Р. 19–43; Kollmann N.S. Russia // The New Cambridge Medieval History / Ed. C. Allmond. Cambridge University Press, 1998. Vol. 7. c. 1415 – c. 1500. P. 748–770; Eadem. Muscovite Russia, 1450–1598 // Russia: A History / Ed. G. Freeze. Oxford: Oxford University Press, 2009. P. 27–54.


[Закрыть]. Но проблемы, с которыми они сталкивались, были иными. В отличие от Европы, где элиты, институты и исторические традиции сформировались в результате тесного исторического синтеза римского наследия, германских племенных структур и католической церкви, и от Османов, возглавивших сложно организованные общества Средиземноморья и Ближнего Востока, Москва распространила свою власть над восточнославянскими княжествами и степными народами, стоявшими на более низком уровне политической организации. Умело используя культурные практики подданных, Русское государство интегрировало новые территории, включая их господствующий слой в состав элиты, организуя взаимосвязи между регионами и проявляя уважительное отношение к местным обычаям. Конечно, восстания покоренных подавлялись силой, но их сопротивление минимизировалось политикой невмешательства во внутренние дела и тем, что государство формулировало в качестве центральных лишь небольшое количество целей. Несмотря на необходимость проявлять подобную гибкость, государственная власть настаивала на том, чтобы ряд основных задач, таких как извлечение ресурсов (при их повсеместном недостатке), военный контроль и уголовное судопроизводство, выполнялся местными силами[40]40
  Экспансия России и административная централизация в XVI в.: Зимин А.А. Россия на рубеже XV–XVI столетий. Очерки социально-политической истории. М.: Мысль, 1982; Он же. Россия на пороге Нового времени. (Очерки полит. истории России первой трети XVI в.) М.: Мысль, 1972; Он же. Реформы Ивана Грозного. Очерки социально-экономической и политической истории России середины XVI в. М.: Изд. соц. – эконом. лит., 1960. Об имперских стратегиях: Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington, Ind.: Indiana University Press, 2002; Romaniello M.P. The Elusive Empire: Kazan and the Creation of Russia, 1552–1671. Madison: University of Wisconsin Press, 2012. Хиттл делает акцент на недостатке ресурсов в городском развитии России: Hittle J.M. The Service City. Chs. 1–4.


[Закрыть].

В сфере права Русское государство раннего Нового времени смогло навязать единообразные кодексы и практики более эффективно, чем его современники, поскольку оно расширялось на территории с минимальными формальными юридическими традициями. Среди восточных славян Москва столкнулась с несколькими монастырскими и церковными судами, использовавшими византийское церковное право, и княжескими судами, основанными на «Русской Правде» германского типа, а среди колониальных народов – с местными правовыми нормами и институциями[41]41
  Русская правда: Feldbrugge F. Law in Medieval Russia. Leiden and Boston: Martinus Nijhoff, 2009. Ch. 2; Kaiser D.H. The Growth of the Law. Каноническое право: Weickhardt G.G. Pre-Petrine Law and Western Law; Idem. The Canon Law Code of Rus, 1100–1551 // Russian History. 2006. Vol. 28. № 1–4. Р. 411–446.


[Закрыть]. В целом государство успешно реализовало свою претензию на судебную власть в уголовных делах, сохранив право на вынесение менее значимых судебных решений на местном уровне. Московское законодательство было ориентировано на практику, прежде всего на установление единых процедур и контроль над должностными лицами. Иностранные путешественники, часто профессиональные юристы или ученые, для которых «Московия» означала «деспотизм», отзывались о московском праве с пренебрежением. Джильс Флетчер в книге 1590 года достаточно точно характеризует Судебник 1550 года, при этом не придавая ему никакого значения: «Письменных законов у них нет, кроме одной небольшой книги, в коей определяются время и образ заседаний в судебных местах, порядок судопроизводства и другие тому подобные судебные формы и обстоятельства, но нет вовсе правил, какими могли бы руководствоваться судьи, чтобы признать самое дело правым или неправым. Единственный у них закон есть закон изустный, то есть воля царя, судей и других должностных лиц». Адам Олеарий в середине XVII века, хотя и признавал, что Соборное уложение 1649 года превосходит предшествовавшие своды («раньше у русских было лишь весьма немного писаных законов и обычаев»), все же подчеркивал широту полномочий государства: поскольку «все это [судебные решения] делается именем его царского величества, то прекословить никто не имеет права, и апелляция не допускается». Иоганн-Георг Корб, немецкий дипломат, писал в начале правления Петра I: «Кроме краткой описи хронологических чисел, формул судебных решений и некоторых до сих пор употреблявшихся обычаев, у москвитян нет никакого писаного права; воля государя и указ Думы считаются у них верховным законом… в государстве Московском одна только царская воля, по праву самодержавия, имеет законную силу»[42]42
  Fletcher G. Of the Russe Commonwealth // Rude & Barbarous Kingdom: Russia in the Accounts of Sixteenth-Century English Voyagers / Еds. L.E. Berry and R.O. Crummey. Madison: University of Wisconsin Press, 1968. Р. 177. Роберт Крамми отмечает, что Флетчеру неизвестны многие существенные нормы законов (Ibid. P. 177, n. 7). Olearius A. The Travels of Olearius in Seventeenth-Century Russia / Тrans. and ed. S.H. Baron. Stanford University Press, 1967. Р. 227–228 (его первое путешествие из Гольштейна и обратно имело место в 1634–1635 гг.; во время второго в 1636 г. он проехал через Россию, побывав в Москве, а потом отправился в Персию; обратно он возвращался через Россию в 1638–1639 гг.; третье путешествие пришлось на 1643 г.; за первым изданием его Путешествия [1647] последовало сильно расширенное второе в 1656 г.). Korb J. – G. Diary of an Austrian Secretary of Legation at the Court of Czar Peter the Great / Тrans. C. MacDonnell. 2 vols. London: Frank Cass & Co. Ltd., 1968; reprint of English trans. London: Bradbury & Evans, 1863 Vol. II. P. 186. Подобным образом в начале XVIII в. пишет и Джон Перри: «В этой стране нет присяжных заседателей, ни стряпчих (councel), которым предоставлено было бы право защиты, как то существует в Англии. Здесь все зависит от воли судьи»: Perry J. The State of Russia under the Present Czar. London: Cass, 1967; reprint of London: for Benjamin Tooke, at the Middle Temple-Gate in Fleetstreet, 1716. Р. 143 (рус. пер. О.М. Дондуковой-Корсаковой см.: ЧОИДР. 1871. Кн. 2. С. 91).


[Закрыть].

При отсутствии в России профессиональных юристов, ученых правоведов и университетов, традиций юриспруденции, а также разработанной иерархии судебных учреждений и кодексов для различных подразделений социума в правовой системе Московского государства, по мнению этих путешественников, крайне недоставало той судебной защиты, какую можно было найти в более цивилизованном обществе. С пренебрежением делая выводы о деспотическом устройстве Московии, они упускали суть московских судебников как практических пособий и недооценивали минимализма судебных структур, которые способствовали установлению единой процедуры и норм во всех уголках державы, в которой не было профессиональных судей, зато имелся недостаток ресурсов. Право и суд относились здесь к прикладной, прагматической, а не к ученой сфере.

Московские правители преуспели в централизации, постепенно ограничивая объем политической и судебной автономии, которая существовала в завоеванных княжествах, во владениях знатных родов и в уделах царских родственников. В XVII веке представители правящей династии мужского пола, кроме царя, были лишены права иметь собственные уделы. Джильс Флетчер писал в 1590 году: «Еще недавно были здесь некоторые лица из древнего дворянства, которые владели по наследству различными областями с неограниченной властью и правом судить и рядить все дела в своих владениях… но все эти права были уничтожены и отняты у них Иваном Васильевичем, родителем нынешнего государя»[43]43
  Упразднение автономных территорий в XVI в.: Зимин А.А. Россия на рубеже XV–XVI столетий; Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного; Каштанов С.М. Из истории последних уделов // Труды Моск. гос. ист. – арх. ин-та. 1957. Т. 10. С. 275–302; Fletcher G. Of the Russe Commonwealth. Р. 135.


[Закрыть]. Исключением стали западные земли – объект территориальной экспансии, где московские государи позволили юридически оформленным сословиям европейского типа (включая дворянство, казаков и горожан с их привилегиями в Белоруссии и на Украине) сохранить их корпоративные институты и права, а иногда даже и привилегии в сфере уголовного права[44]44
  Мальцев А.Н. Россия и Белоруссия в середине XVII века. М.: Изд. Моск. унт, 1974. С. 173–174; Никитин П.Е. История города Смоленска. М.: Тип. С. Селиванского, 1848. С. 197, 215. Привилегии Ковно: АМГ. Т. II. № 876 (1656).


[Закрыть]. На средней Волге и в других мусульманских сообществах Москва разрешала исламским судам рассматривать религиозные и иные мелкие преступления за исключением уголовных. Подобным образом обстояло дело и с другими автохтонными народами, местные традиции которых распространялись на все отрасли права, кроме уголовного. Монополия царского суда на уголовные преступления была практически повсеместной.

Другая стратегия, благодаря которой Москва преуспела в централизации в большей степени, чем другие государства ее масштаба, заключалась в принципе службы и зависимости от царя. Были задействованы все человеческие ресурсы, и каждый подданный был поставлен на службу. Крестьяне и горожане платили налоги; привилегированное конное дворянское ополчение поставляло командный состав для армии и гражданской администрации. Специализированным родам войск (стрельцам, пушкарям, пехоте) также жаловались привилегии, но в меньшем объеме; дьяки и подьячие трудились в приказах и органах местного управления. Из сохранившихся источников трудно понять, как именно был насажден принцип службы. Свою роль сыграло и принуждение. Династическая война в XV столетии показала, что московские великие князья могли использовать силу для того, чтобы обеспечить лояльность региональных элит. В конце XV–XVI веке принуждение иногда принимало форму широкомасштабных переселений землевладельцев вновь завоеванных княжеств. Сыграла свою роль и сравнительная бедность территорий Московской державы: в этих холодных северных краях едва ли возможно было обогатиться за счет земельного владения, скорее нажить добра можно было в военных походах. Те, кто на более благодатных территориях могли бы стать могущественной местной элитой, здесь шли на службу к великому князю Московскому и извлекали выгоду из территориальной экспансии государства, продолжавшейся с конца XV до XVIII столетия. Великие князья и цари щедро вознаграждали такие боярские кланы и провинциальное дворянство землей, крестьянами, военной добычей и престижем. В свою очередь, представители элиты занимали руководящие посты в армии или в дворцовых учреждениях, где управляли крепостными крестьянами, горожанами и другими социальными группами, занятыми производительным трудом[45]45
  Роль войны в укреплении монархической власти во Францииr: Innes M. Charlemagne’s Government // Charlemagne: Empire and Society / Ed. J. Story. Manchester, 2005. P. 71–89; Carroll S. Blood and Violence. М. По подчеркивает, что перераспределение благ среди элиты было важнейшей задачей Русского государства: Poe M. The Central Government.


[Закрыть].

Московские правители достигли одной из важнейших целей в деле государственного строительства, выраженной в известном тезисе Макса Вебера о том, что сущность суверенитета заключается в монополизации права на насилие[46]46
  Weber M. Politics as a Vocation. P. 78 (рус. пер.: Вебер М. Политика как призвание и профессия). О насилии и формировании государства: Lewis M.E. Sanctioned Violence in Early China. Albany, NY: State University of New York Press, 1990. Р. 1–5.


[Закрыть]. В конце XV и в XVI веке они включили частные дружины в свою централизованную армию. Они также сделали государство единственной силой, имеющей право на применение санкционированного насилия (телесные наказания, смертная казнь, судебная пытка), и упразднили кровную месть. Принимая во внимание, что элита состояла из организованных по родовому признаку партий, в которых доминировали отдельные кланы, а семейная честь ценилась превыше всего, можно было бы ожидать, что кровная месть в делах чести подрывала бы власть государства в той же степени, как это было в раннемодерных Италии, Франции и Испании. Но в Московском царстве оскорбление было подсудно государству. Все социальные группы могли требовать наказания и денежной компенсации за обиду словом. Местничество же обеспечивало защиту чести клановых элит при занятии военных должностей[47]47
  О чести и местничестве: Kollmann N.S. By Honor Bound: State and Society in Early Modern Russia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1999 (рус. пер.: Коллманн Н.Ш. Соединенные честью. Государство и общество в России раннего Нового времени. М.: Древлехранилище, 2001. Гл. 4); Эскин Ю.М. Очерки истории местничества в России XVI–XVII вв. М.: Квадрига, 2009. О родовых распрях в Европе: Carroll S. Blood and Violence; Muir E. Mad Blood Stirring: Vendetta and Factions in Friuli during the Renaissance. Baltimore and London: Johns Hopkins University Press, 1993.


[Закрыть].

Централизованный контроль также опирался на сеть государственных учреждений на всей территории царства; в XVI–XVII веках правители Московии создавали учреждения для управления государственными торговыми монополиями, различных специализированных задач и управления в целом. Все эти учреждения тесно взаимодействовали с населением, но в конечном счете руководство ими осуществлялось из центра. При построении этой системы Москва практически не столкнулась с институциональным противодействием: города и регионы с традициями самоуправления и церковные институты, ранее являвшиеся самостоятельными, признали требования царя на верховную власть и таким образом сохранили автономию на низших уровнях управления. Такие административные стратегии, как недопущение покупки должностей в учреждениях (в противном случае государство приобретало в деньгах, но теряло в контроле), а также частая смена наместников на местах для предотвращения обрастания их связями, позволяли сохранять централизованный контроль. Принуждение же являлось инструментом воздействия на тех, кто оказался неспособен платить налоги, служить или принять власть Московии.

Насаждая централизованный контроль, московские правители и элита преследовали и свои собственные интересы. Однако обществу это тоже было на руку. Создание сильной судебной власти отвечало идеологическому диктату Москвы, согласно которому царь считался благочестивым пастырем и ветхозаветным судьей для своих подданных, должен был защищать невинных и наказывать злых. В идеологических и изобразительных источниках роль царя как справедливого судьи была выражена значительно сильнее, чем его роль военного лидера[48]48
  Rowland D. Did Muscovite Literary Ideology Place Limits on the Power of the Tsar (1540s–1660s)? // Russian Review. 1990. Vol. 49. № 2. Р. 125–155; Idem. Muscovy // European Political Thought, 1450–1700: Religion, Law and Philosophy / Еds. H.A. Lloyd, G. Burgess, S. Hodson. New Haven and London: Yale University Press, 2007. Р. 267–299; Flier M.S. Political Ideas and Rituals // Cambridge History of Russia / Еd. M. Perrie. Vol. 1. Р. 387–408.


[Закрыть]. Таким образом, от московских правителей ожидали обеспечения хорошо действующей судебной системы. Более того, стремление Москвы к централизованному контролю области криминального права стало ответом на возросший уровень преступности. Войны и тяжелое налогообложение в XVI веке вызвали уменьшение численности населения, бродяжничество и беспорядок. Губные грамоты XVI века, вводившие новые институты местного управления для борьбы с преступностью, честно признают этот факт: «Били естя нам челом о том, что у вас в тех ваших волостях многия села и деревни розбойники розбивают, и животы ваши грабят, и села и деревни жгут, и на дорогах многих людей грабят и розбивают, и убивают многих людей до смерти; а иные многие люди у вас в волостях розбойников у себя держат, а к иным людем розбойники с розбоем приезжают и розбойную рухлядь к ним привозят»[49]49
  Белозерская грамота 1539 г., ст. 2: РЗ. Т. II. С. 213–214. См. также Медынскую грамоту 1555 г.: РЗ. Т. II. С. 218.


[Закрыть]. Появление уголовного суда в регионах было выгодно для местных сообществ.

Все эти причины, обусловившие необходимость централизованного контроля для московского правительства, были актуальны и для европейских государств, сопоставимых с Россией, и для Османской империи, однако отличие между ними и Москвой лежало в идеологическом обосновании необходимости такого контроля. Уже в XVI веке становление европейской государственности было очерчено влиятельными дискурсами, часть которых ставили под вопрос власть правителя в угоду большему политическому плюрализму, другие определяли суть монархии с помощью идей общего блага и обезличенного государства. Концепции абсолютизма и полицейского государства выдвигали тезис о том, что власть суверена должна способствовать созданию более упорядоченного общества, «общему благу», повышению общественной морали и богатства в интересах государства и общества. Как отметила Ангела Рустемайер, централизаторские усилия Москвы в конце XV–XVII веке не вдохновлялись всеохватывающей идеологией социального единства и дисциплины[50]50
  Raeff M. The Well-Ordered Police State: Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia, 1600–1800. New Haven: Yale University Press, 1983. Р. 167–179; Scribner R.W. Police and the Territorial State; Rustemeyer A. Systems and Senses. New Research on Muscovy and the Historiography on Early Modern Europe // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2010. № 11. Р. 563–579.


[Закрыть]. До Петра I (правил в 1682–1725 годах) риторика «полицейского государства» в России в явном виде не прослеживается. Московские кодексы права, и даже монументальное Соборное уложение 1649 года, носили исключительно прикладной характер: Двинская (1397–1398) и Белозерская (1498) уставные грамоты начинаются с прямого заявления об обязательстве наместников исполнять законы, в соответствии с нормами, сформулированным в грамоте. Судебники 1497 и 1550 годов провозглашают только цель определить «как судить боярам и окольничим». Наиболее отвлеченное заявление Соборного уложения требовало, чтобы «суд и росправа была во всяких делех всем ровна». Новоуказные статьи 1669 года не содержат ни введения, ни абстрактных разъяснительных норм[51]51
  Двинская грамота 1397–1998 гг.: ПРП. Т. III. С. 163. Белозерская грамота 1488 г.: ПРП. Т. III. С. 170. Судебник 1497 г.: РЗ. Т. II. С. 54. Судебник 1550 г.: РЗ. Т. II. С. 97. Уложение 1649 г.: РЗ. Т. III. С. 84. Новоуказные статьи 1669 г.: ПРП. Т. VII. С. 396.


[Закрыть]. Отдельные черты морального дисциплинирования и конфессионализации появляются в первой половине XVII века. Концепция общего блага, пришедшая с Украины, начала распространяться при дворе в конце XVII столетия, но на основе этих идей не было создано энергичной программы государственных преобразований. Только с приходом Петра I в Россию пришло представление о государстве, профилактически вмешивающемся в жизнь подданных.

Конечно, провозгласить централизацию – это совсем не то же самое, что завершить ее. И здесь Московское царство пришло практически к тем же результатам, что и европейские страны и Османская империя. На практике центральный бюрократический контроль часто наталкивался на препятствия: коммуникации были затруднены из-за климата, больших расстояний и отсутствия дорог, а также из-за малого распространения грамотности, образования и книгопечатания. Россия испытывала нехватку людей и финансов, что вынуждало государство не укомплектовывать штат учреждений полностью и урезать оплату служащих в них лиц, чтобы обеспечить военные расходы и содержание, положенное верхушке элиты. Крепостничество включало право землевладельцев судить мелкие преступления и поддерживать обычный порядок и законность. Этническое и религиозное разнообразие требовало различных стратегий управления и различных институтов. Особенное значение имело и то, что чиновники государственного правосудия сотрудничали с местными сообществами, чьи представления о справедливости состояли не в отстаивании буквы закона, а в поддержании социального равновесия. Благодаря этому государство на практике управляло очень гибко. После завершения централизации Московия представляла собой сочетание личностных стратегий управления с формализованными процедурами, институциями и законом. Московская бюрократическая империя может показаться гипертрофированной, поскольку все усилия были направлены на контроль ресурсов, но она использовала разнообразные и прагматичные методы работы.