Текст книги "Отряд"

Часть вторая
Заражение

* * *

Главные новости от CNN.com, 22 октября:

ОСТРОВ ФАЛЬСТАФ ИЗОЛИРОВАН ИЗ-ЗА БИОЛОГИЧЕСКОГО ИНЦИДЕНТА, ПЕРВОПРИЧИНА КОТОРОГО НЕИЗВЕСТНА

По состоянию на 7:15 утра на крошечном (18 квадратных километров) острове Фальстаф, расположенном в 3 милях от северного побережья Острова Принца Эдуарда, официально объявлен карантин.

В меморандуме, выпущенном офисом военного атташе, поводом был назван «биологический инцидент, первопричина которого неизвестна». Это может означать и вспышку инфекционного заболевания, и заражение грибками или паразитами, и загрязнение воды или воздуха, которое представляет значительный риск для людей и популяции животных.

Военные продолжают скапливаться в небольшом городке Норд-Пойнт. Источники сообщают, что армейские власти работают совместно с Агентством здравоохранения, в частности с Центром по борьбе с инфекционными заболеваниями.

До сих пор не поступило никакой информации ни о конкретной причине карантина, ни о характере биологической угрозы.

По данным военных, в настоящее время остров необитаем.

* * *

17

ОНИ ЗАПЕРЛИ ЕГО в шкафу. Своего скаут-мастера. Единственного в городе врача. Невероятно, но это так. Они объединились. Кент и Эфраим. И Шелли, с его глазами-шарикоподшипниками. Даже Ньютон и Макс подключились.

«Ты заслужил это, Тим, – отчитывал его HAL 9000.– Сознательно или нет, но ты подверг мальчиков опасности. А ты же был за них в ответе. Вспомни Кодекс скаута».

«В чем же моя вина?» – спросил себя Тим. В том, что он впустил заболевшего незнакомца? Может быть, он нарочно позволил событиям развиваться по гибельному пути? Нет, нет. Им двигали добрые побуждения. Он поступил как любой неравнодушный человек. В столь отчаянных обстоятельствах он так старался сделать правильный выбор – откуда ему было знать, что все обернется ужасной ошибкой?

И вот чем кончилось: Тим заперт в шкафу наедине со своими мыслями. И своим голодом. И тошнотворно сладким запахом своего тела.

Он смирился с тем фактом, что его навсегда запомнят как скаут-мастера, против которого взбунтовались собственные скауты. Джефф Здоровяк Дженкс просто живот надорвет.

Тим сидел, прислонившись спиной к стенке шкафа и плотно прижав колени к груди. Он проверил каждый стык, отыскивая слабое место. Не повезло. Его окружала хорошо сбитая крепкая древесина.

Под дверь просачивалась тонкая полоска солнечного света. Тим провел пальцами по ее тающему краю. Колоссальное утешение. Связь с миром за пределами шкафа. С безопасностью Большой земли. С холодным погребом и заставленными припасами полками. Со стеклянным контейнером с депрессорами языка в смотровой.

Тим дышал тяжело и сосредоточенно. Он мог бы расплести проволочную вешалку, просунуть ее под дверь и… И что? Ткнуть кого-нибудь в лодыжку? Чтобы кто-то из мальчиков споткнулся? К чему суетиться? Возможно, он заслужил заточение.

«Никаких „возможно“, Тим», – сказал HAL 9000.

Он в ловушке. Безнадежно и фатально. Может, и к лучшему. Он болен – это факт. Возможно, мальчики были правы, заперев его. То, что они это сделали, причиняло страшную боль – внезапный дикий поступок, превративший в издевку все годы, которые провел под его командованием сплоченный отряд. Оказавшись взаперти, Тим уже не мог им помочь. И это пугало его до глубины души.

«Ты помогал им, Тим? Неужели?»

– Заткнись, HAL, – прохрипел он, словно забитая грязью водосточная труба. – Ты мне не приятель, HAL.

«Ты становишься иррациональным, Тим. Этот разговор больше не имеет смысла. До свидания».

– Отлично. Катись. Проваливай.

Мысли Тима вернулись к скаутам. К распоясавшемуся квинтету растерянных мальчишек. Они имели хотя бы отдаленное представление о том, в какой опасности оказались? Вряд ли. Дети воспринимают страх не так, как взрослые, особенно когда речь заходит о болезнях. Их царапины заживают как по волшебству, а кашель исчезает за одну ночь. Но Тим осознавал хрупкость человеческого тела, видел, как даже самых крепких людей может засосать в яму болезни и смерти.

Не говоря уже о том, что во время своего бунта ребята касались его руками. Вдыхали воздух, который он выдыхал в порывах тошнотворного страха. Возможно, он даже плюнул в них. Господи, неужели он действительно плюнул в мальчиков?

Часть его – огромная часть – была не против остаться в шкафу. Возможно, не годится он в командиры. Его парализовал голод – это факт. Тим все время чуял доносившийся откуда-то запах сахарной ваты. Он безудержно моргал глазами. Ему постоянно слышался голос умершей шесть лет назад матери, которая звала ужинать: «Тимми, похлебка готова!»

«Есть», – произнес смешной, писклявый голосок. Это был не HAL и не тот, второй. Новый был совсем иным – хитрым и настойчивым, будто скребущиеся в голове крысята.

«Но здесь нечего съесть», – ответил он голосу.

«Всегда есть что поесть, глупый».

Крысята всё копошились и копошились, скоро они вцепятся в его мягкий мозг и процарапают кости черепа. Тим представил, как тот разбухает от живых существ, которые копошатся под скальпом и волосами. Кожа лопается с треском гнилой обивки, и оттуда выплескивается поток безволосых розовых, скользких от крови и сероватых комочков мозга крысенышей. С пронзительным писком они неуклюже скользят по его лицу, мимо немигающих глаз, натыкаясь на его губы, растянутые в пустой улыбке.

«Ладно, – ответил он надоедливому голоску. – Но что же мне съесть?

«О, что угодно, – с холодной рассудительностью сказал тот. – Любую старую вещь, какую найдешь».

Шкаф был оклеен обоями. Кто, черт возьми, оклеивает шкафы? Бумага облезала лохмотьями. Тим потянул пальцами один из завитков. Тот оторвался от стены с приятным звуком расстегивающейся молнии.

Тим положил полоску обоев на язык. Старый клей был слегка сладковатым. Тим жадно сглотнул.

«Восхитительно, – произнес голос. – Просто восхитительно. А теперь съешь еще».

Тим сделал, как велел голос.

Отрывал и ел, отрывал и ел.

Забавному голоску было легко повиноваться. Он не просил многого, а то, что просил, было несложно исполнить.

Просто есть.

И есть.

И есть.

По другую сторону двери примостилось чье-то тело. Тим облизал изрезанные бумагой губы опухшим и липким от клея языком. А затем прошептал:

– Макс? Это ты?

Молчание.

– Ньют? Эфраим?

Тихо и глумливо зазвучала песенка:

 
Никто меня не любит,
Никто не уважает,
Пойду я на болото,
Нае-е-емся червячко-о-ов.
 

Певший затыкал пространство между дверью и полом.

«Шелли?»

Драгоценная полоска света исчезала.

– Нет, – простонал Тим. – Что же ты делаешь? Нет, пожалуйста, нет, пожалуйста, не надо…

Он просунул пальцы под дверь, чтобы оттолкнуть преграду, но встретил сопротивление. Затем раздался треск клейкой ленты, которую отрывали от рулона. Последние жалкие остатки света, проникавшего под дверь, пропали окончательно. Тим погрузился в полную темноту.

Он открыл рот, чтобы умолять вернуть свет. Ради бога, это ведь единственное, что у него оставалось. Детская мольба замерла на его губах. Где-то внутри – однако не слишком глубоко – он почувствовал настойчивое шевеление. Тим щелкнул зубами.

«ЕСТЬ».

Голос уже не был таким тонким и смешным.

Тим подчинился. И, сам того не сознавая, тихо заплакал.

18

ШЕЛЛИ ВЕРНУЛ клейкую ленту обратно в кухонный шкафчик. Сердце у мальчика билось немного тяжелее обычного. Глаза его пылали и слезились от смутного возбуждения. Из шкафа доносились слабые мольбы скаут-мастера.

Шелли изо всех сил старался не рассмеяться. Не из-за просьб скаут-мастера – на самом деле Шелли ничего не находил смешным. Никогда.

Он дышал сквозь пропитанную алкоголем марлю, закрывавшую ему рот и нос. Шелли прекрасно понимал всю опасность – он практически видел микроскопические яйца под ободком бутылки виски, той самой, из которой Кент пил прошлой ночью. Видел яйца, парившие в прохладном воздухе над грудью мертвеца. Его это не пугало. Пожалуй, даже возбуждало.

Шелли взглянул на дело своих рук. Он засунул под дверцу шкафа два кухонных полотенца и приклеил их лентой. Теперь у скаут-мастера вообще не было света. Если бы ребята спросили, зачем он это сделал, у Шелли уже было оправдание: он услышал судорожный кашель и закупорил скаут-мастера, чтобы тот всех не перезаражал.

Шелли приоткрыл дверь хижины и тихонько выскользнул наружу. Тонкая полоска золотистого света подчеркивала горизонт. Остальные все еще спали вокруг костра.

Шелли обогнул хижину и наткнулся на паутину, висевшую между стеной и навесом, – замысловатое шестиугольное кружево, увешанное бусинками утренней росы.

Он принялся теребить тонкую паутинку в центре сети, словно играя на самой хрупкой в мире гитаре. В отверстии бревна показался паук. Его высунувшиеся из дыры лапки выглядели как прижатые друг к другу спицы сложенного зонта. А потом он распустился инопланетным цветком.

Паук оказался большим. Похожее на бубенчик тело размером с «Тик-Так» напоминало цветом вареные субпродукты, которыми мать Шелли кормила их пса, Сегуна. Паук проворно карабкался по своей паутине. Он принял осторожные прикосновения мальчика за попавшее в сеть насекомое.

Шелли вытащил из кармана тонкую зажигалку для барбекю. Он всегда носил с собой зажигалки. Однажды после уроков его учитель, мистер Финнерти, застукал Шелли возле велосипедных стоек за поджиганием муравьев. Взрываясь, толстые муравьи-древоточцы издавали забавные хлопающие звуки – совсем как рисовые хлопья для завтрака.

Мистер Финнерти конфисковал зажигалку. А затем наградил Шелли ледяным, полным отвращения взглядом, как будто случайно раздавил гусеницу. Шелли в ответ самодовольно улыбнулся.

И просто купил еще одну зажигалку.

Он покупал их каждые несколько недель в разных магазинчиках города. Вместе с мышеловками и ловушками для муравьев. Владелец одной из лавок как-то заметил: «Ты, должно быть, живешь с Гаммельнским крысоловом, сынок, раз скупаешь столько мышеловок». Слова слегка обеспокоили Шелли, и он стал держаться подальше от того магазинчика. Неразумно становиться предсказуемым.

Он щелкнул зажигалкой. Из металлического наконечника вырвался дрожащий оранжевый язычок. Шелли действовал очень осторожно. И не потому, что наслаждался, – он проделывал подобное так много раз, что его пульс почти не изменился. Просто Шелли был методичен.

Он дотронулся огоньком до самого верхнего края паутины. Нити сгорали невероятно быстро, будто фитили пороховой бочки, оставляя в воздухе ленточки дыма. И завивались тончайшим кружевом. Паук пытался вскарабкаться по разрушающейся паутине, но это было все равно что пытаться подняться по лестнице, которая, пылая, падает в пропасть.

Шелли рассеянно размышлял о том, чувствует ли паук смятение или ужас. Испытывают ли насекомые вообще какие-нибудь эмоции? Он вроде как на это надеялся, но убедиться не было никакой возможности.

Он поджег оставшиеся швартовы паутины. Та оборвалась и упала, точно шелковый парашют с застрявшим внутри пауком. Шелли принялся гонять его по траве пламенем зажигалки. Больше всего мальчику нравилось, когда удавалось испепелить несколько ног или расплавить панцирь так, чтобы внутренности вытекали наружу. Он старался не убивать насекомых. Предпочитал их изменять. Это было гораздо интереснее. И игра длилась дольше.

Шелли преследовал паука, пока тот не юркнул под хижину. Мальчик глубоко вздохнул и заморгал тяжелыми веками. Скоро паук уползет обратно в свою нору и сплетет новую паутину. Пауки очень предсказуемы. И тогда Шелли сможет вернуться и повторить все сначала.

Он принялся затаптывать обугленную траву. Лучше избавиться от улик. «Забирай только фотографии, оставляй только следы»[13]13
  Современная интерпретация фразы индейского вождя Сиэтла: «Забирай только воспоминания, оставляй только следы».


[Закрыть]. Шелли старательно затаптывал траву и размышлял о скаут-мастере. Проделанное с ним было чем-то новым. И ужасно захватывающим.

Пауки не разболтают о тебе; мыши о тебе не пропищат… Хотя эти-то, конечно, пропищат, но толку не будет. А вот Тим легко мог рассказать парням о поступке Шелли. Но тот от природы был манипулятором и знал, что скомпрометированным людям мало доверяют. А даже если кто-то из ребят – возможно, Макс и наверняка Ньют – поверят Тиму, то что с того. Шелли сомневался, что теперь это что-нибудь изменит. Он всем телом ощущал зов острова, словно сильное течение влекло его к этому берегу. Солнце медленно выползало из воды, и Шелли чувствовал, что наступавший день будет длиться вечно.

Остальные еще не проснулись. А когда они зашевелятся, разговоры пойдут нудные: о том, когда появится лодка, о том, как сильно взбесятся родители, о том, кем был мертвец из хижины. Больше всего они говорили о том, что совсем скоро окажутся в безопасности.

Но Шелли был уверен, что лодка не приплывет.

Особым умом он не отличался, по крайней мере согласно общепринятым методикам измерения интеллекта. Результат его теста IQ был очень низким. В школе мальчик зарабатывал редкие тройки и бесконечные двойки, а учителя смотрели на его рябые щеки, на серые, как слизни, глаза и представляли, как через пятнадцать лет Шелли в заляпанном маслом комбинезоне, с бледным и вялым круглым лицом будет глядеть со дна ремонтной ямы в автомастерской мистера Луба.

Шелли знал, что о нем думали, но это его не заботило. На самом деле он был даже доволен подобной характеристикой. Она облегчала жизнь и позволяла делать то, что приносило ему удовольствие, – хотя удовольствие он испытывал иначе, чем другие.

Шелли был куда проницательней, чем полагали многие. Бесстрастное лицо стало для него идеальной маскировкой. Даже при виде мертвеца на диване его выражение не изменилось, но вот прагматичный ум Шелли немедленно связал события в хижине с черным вертолетом, который завис над ними во время похода.

А еще он нашел связь между толстой белой веревкой, которая выползла из мертвеца, с тонкой белой веревкой, выбравшейся из задницы его пса несколько лет назад.

Сегун, шелти его семьи, раздобыл в мусорном баке соседа испорченную курицу. А через несколько недель выдавил из себя семифутового червя. Когда это случилось, Шелли был дома один. Он услышал вой Сегуна на заднем дворе. Пес раскорячился среди цинний, а из его задницы выползала белая трубка, часть ее уже лежала, свернувшись среди кокосовой шелухи, которой отец застилал клумбы.

Совершенно зачарованный, Шелли присел на корточки. Загипнотизированный зрелищем, он щелкнул по белой трубке. Существо дернулось от прикосновения. Шелли хихикнул. И щелкнул еще раз. Сегун вскинулся и огрызнулся на него. Шелли выждал, а потом снова прикоснулся к трубке. Он легонько щелкал и щелкал по ней пальцем. Та была скользкой от желудочного сока. Пес жалобно скулил и, склонив голову набок, глядел на Шелли обиженными, слезящимися глазами.

Выдавив из себя червя, Сегун попытался его закопать. Шелли загнал пса в дом. Мальчику хотелось изучить новое существо. Оно очень быстро умирало. Голова его походила на плоскую ложку, от которой отходило множество маленьких ложечек. Напоминало Венерину мухоловку – единственное растение, которое Шелли считал интересным. У каждой из ложек посередине была прорезь, усеянная крошечными полупрозрачными шипами. Наверное, именно так оно и крепилось к собачьим кишкам… Занятно.

Шелли вспомнил тот солнечный день и жалобный вой Сегуна в саду, когда ненасытная трубка вылезла из его зада. Как никогда твердая уверенность наполнила мальчика.

Лодка не приплывет. Ни сегодня. Ни завтра. Возможно, уже никогда.

И это его вполне устраивало. Ведь раз так, то он сможет разыграть свою игру.

А если поведет себя терпеливо и осторожно, то окажется единственным, кто встретит лодку, когда – если – та действительно появится.

Шелли подставил пустое невыразительное лицо лучам утреннего солнца. Теплым и совсем нераздражающим. День обещал быть не по сезону жарким. В такой жаре может вырасти новая жизнь. Шелли отправился обратно к костру, чтобы присоединиться к остальным.

19

КОГДА МАЛЬЧИКИ проснулись, выяснилось, что пропал холодильник.

В нем была вся еда, которую скаут-мастер Тим оставил на потом. Сосиски и булочки. Шесть упаковок энергетика. Пакет ореховой смеси. Шоколадки «Херши». Все, что они отложили до прибытия лодки. Прошлой ночью Макс поставил холодильник рядом с костром, а когда ребята проснулись, оранжевого контейнера на месте не оказалось.

– Где же он, черт возьми? – спросил Эфраим и прошелся по стоянке, стряхивая остатки дремоты. – Я голоден, чуваки.

Остальные медленно поднялись. Они совсем не выспались из-за зловещего воя и коварной суеты диких существ, прятавшихся от зарева костра.

– Холодильник пропал, – сказал Ньют.

– Да что ты говоришь, Капитан Очевидность, – отозвался Эфраим. – Кто из вас взял его, парни? Не ты ли, Ньют, сала кусок?

Ньютон обиженно посмотрел на Эфраима:

– Иф, с чего бы мне…

– Потому что ты – жирдяй толстозадый, – просто ответил тот.

– Ньют всю ночь проспал рядом со мной, – сказал Макс; он знал, что разумнее успокоить лучшего друга, пока тот не «слетел с катушек», как сказала бы мать Ифа. – Попытайся он взять холодильник, я бы услышал.

Из-за хижины вышел Шелли.

– Где тебя черти носили? – с явным вызовом спросил его Эфраим.

– Надо было отлить.

– А что стряслось с холодильником?

Шелли повернул плоское лицо к приятелю:

– Нинаю, босс.

Эфраим сжал кулаки. Ему хотелось вдарить прямо между коровьих глаз Шелли. Но останавливал смутный страх, что кулак провалится в безмятежную пустоту этого лица. Как в миску с теплым тестом, усыпанным лопнувшими лампочками. Хуже того, у Эфраима возникло тошнотворное ощущение, что Шелли не станет уворачиваться и его лицо сожрет кулак. Растворит как-нибудь, точно кислота.

Эфраим, глубоко вздохнув, заставил себя сохранять спокойствие. Мать говорила, характер у него совсем как у отца. У отца, который торопился на ипподром Шарлоттауна, чтобы сделать ставку на дневной заезд, а домой так и не вернулся. У того самого говнюка, который сломал руку собственному сыну и даже не помнил об этом. У отца, гостившего в исправительном заведении Сонной Лощины за ограбления круглосуточных магазинов, одно из которых принесло королевский куш в пять долларов и два цента.

И по стопам такого человека, полагали многие, Эфраим неизбежно последует. «Яблоко от яблони недалеко падает», – перешептывались в городе. К тому же Эфраим был очень похож на отца: те же зеленые, точно антифриз, глаза, та же оливковая кожа с широкими порами.

А еще, насколько знал сам Эфраим, тот же характер.

Однажды днем они с матерью наткнулись на стройплощадку. Открытый люк канализации и связка спускавшихся в нее шлангов. Рабочие установили большой светоотражающий предупредительный знак. Часть букв стерлась, поэтому читалось:

БЕРЕГИСЬ

…Г… НЕ…ВА

«Тебе стоит к этому прислушаться», – сказала мать.

И Эфраим пытался. Но люди постоянно действовали ему на нервы – которые, приходилось ему признавать, походили на перетянутые струны гитары. Всякий раз, когда эмоции угрожали выплеснуться наружу, он, по совету матери, глубоко дышал и медленно считал от десяти в обратную сторону.

10… 9… 8… 7… 6… 5… 4… 3…

– Наверное, дикие звери утащили его, пока мы спали, – предположил Кент. – Надо было на дерево повесить или типа того.

Кент и близко не напоминал того лидера, каким был прошлой ночью. Грязное пятно пота окольцевало воротник футболки, такие же темные пятна виднелись под мышками. Глаза провалились, кожа вокруг них покрылась мелкими морщинками, слегка напоминавшими о гребне старой курицы.

– Чушь собачья, – ответил Эфраим. – Как мы могли не услышать, что звери с ним убегают?

– Я был никакой, – сказал Макс.

Эфраим переключился на Ньюта:

– Ты тоже думаешь, что с холодильником сбежал скунс в маске?

Ньютон поморщился:

– Я прошлой ночью тоже вымотался. Но технически скунс мог…

– Черт, чуваки… Если кто-то из вас взял холодильник, просто признайтесь. – Голос Эфраима взлетел на несколько октав. – Что, по-вашему, я сделаю? Ошалею? Начну вас метелить? – С самым невинным видом он поднял руки. – Вы же не могли всё съесть, верно? Так давайте просто скажем, что наелись, и покончим с этим.

– Звери, – пробормотал Кент.

Раскаленная добела ярость застучала в висках Эфраима. Он сжал зубы, и их скрежет отозвался в черепе. Точно друг о друга скреблись здоровые куски сланца.

Эфраим отошел от костра и направился в сторону хижины… Но обошел ее по широкой дуге и продолжил путь в редкий лесок позади.

Мальчишка вытащил из кармана старую жестянку из-под леденцов от кашля. Внутри одиноко болтались три сигареты. Он надеялся улизнуть с Максом и покурить на берегу, глядя на звезды. Макс не курил, но Иф планировал убедить его стать приятелями по дыму. Иначе оставалось в одиночку запускать в легкие начиненные раком ракеты. Что довольно отстойно, если честно.

Эфраим сунул в рот сигарету, щелкнул медным «Зиппо» и прикоснулся огоньком к табаку. Затем вдохнул, закашлялся, когда в горле засвербело – поначалу казалось, что он проглотил кусок розовой стекловаты из скобяной лавки, – и выдохнул дым сквозь зубы. Эфраим надул щеки, пытаясь выдыхать дым кольцами, но налетевший с запада ветер разметывал их в клочья.

Птицы кричали металлическим «рри-рри-рри», точно ржавый топор прорубался сквозь шлакоблок. Никотин ударил в голову, нервные окончания покалывало.

«Успокойся, – отругал он себя. – Ну и что с того, что один из этих придурков съел припасы. Дня через два ты будешь сидеть на кухне перед огромной тарелкой спагетти, верно? Подальше от этого острова. Подальше от…»

От мертвеца. Который, по правде говоря, напугал Эфраима больше, чем что-либо в жизни. Увидев неподвижного человека с торчащими под странными углами конечностями, с покрытой коричневой слизью грудью – то, что тот умер измазанный грязью, было хуже всего, – Эфраим едва сдержал пронзительный вопль, который грозил сорваться с губ.

Он никогда раньше не видел мертвецов. Разве что как-то по пути из школы увидел, как рабочего с электростанции ударом тока отбросило от столба. Парень стоял в подъемной люльке на высоте тридцати футов. Наверное, в трансформаторе скакнуло напряжение. Эфраим помнил, как лицо и тело парня вспыхнули, будто бенгальский огонь Четвертого июля. Вспышка была настолько яркой, что негативом отпечаталась в глазах Эфраима и держалась еще целую минуту.

Рабочий ракетой вылетел из люльки, словно у него в ботинках был динамит. И рухнул на молодое деревце. Гибкий ствол согнулся под его весом, а потом с мягким хрустом треснул. Когда подбежал Эфраим, парень уже встал и обалдело ходил кругами. Электричество расплавило подошвы его ботинок, резина растеклась черным желе. Эфраиму было больно дышать: рассеивающееся электричество оставляло тягучий кислый привкус во рту. Дым струился прямо сквозь грубую оранжевую ткань комбинезона рабочего, поднимался над плечами призрачными крыльями.

– О боже, о боже, – все повторял и повторял парень и, запинаясь, семенил на одеревенелых ногах, будто шел по раскаленным углям. – О боже, о боже, о боже, о боже, о боже…

Плоть у него на лбу оплавилась. Электричество каким-то образом ослабило кожу, но не разорвало. Гравитация тянула ее вниз, та свернулась по краю лба, точно складки бархатного занавеса или отодвинутая в сторону пленка на подливке. А вместе с кожей сползли и волосы. Теперь они как будто росли с середины лба. Парень, похоже, этого не осознавал. Он все подскакивал и повторял: «О боже, о боже…»

Бесстрастным от ужаса взглядом Эфраим различал мельчайшие детали. Например, что шевелюра рабочего расплавилась и обуглилась, точно щетина на расческе, которую поднесли слишком близко к открытому огню. Или что кожа на его макушке – теперь лысая и жутко обтянувшая череп – пронизана тонкими голубыми жилками, похожими на вены на голове новорожденного.

Эфраим подбежал к грузовику и забормотал в рацию. Когда появились парамедики, он все еще просил о помощи.

До прошлой ночи это была самая близкая встреча со смертью. А здешний мертвец («Кто он, черт возьми, такой?») оказался куда хуже, потому что с ним было покончено навсегда. Он не мог просто пересадить кожу и волосы, как это сделал бы тот рабочий. Мертвеца ждала лишь одинокая яма в земле.

Теперь еще и скаут-мастер серьезно заболел. Может быть, тем же, что и покойник?

А они заперли Тима в дурацком шкафу. Это казалось Эфраиму не таким уж и правильным – самого его просто занесло, вот и все. Да и Кент теперь выглядел так, словно ночью на него напали летучие мыши-вампиры, высосали галлон крови, и очень скоро…

Он глубоко вздохнул. Сдерживайся. Забей.

10… 9… 8… 7… 6… 5… 4… 3… 2… 1…

«Ты сердишься, Иф? – почудился ему голос матери. – Или боишься?»

Эфраим понял, что грань между этими эмоциями была не толще лезвия бритвы. Одно легко перетекало в другое.

Берегись гнева.

А страха? Тоже берегись?

«Слегка бояться полезно, сынок, особенно в твоем возрасте, – услышал он мать. – Страх делает тебя честным. Страх помогает оставаться в безопасности».

Эфраим затушил сигарету, вырыл в земле неглубокую ямку. «Могилка для гвоздя в мой гроб», – невесело подумал он и закопал окурок. К костру Эфраим возвращался, погруженный в свои мысли.

* * *

Из показаний, данных под присягой Натаном Эриксоном Федеральному Следственному комитету в связи с событиями, происходившими на острове Фальстаф, Остров Принца Эдуарда:

В.: Доктор Эриксон, опишите, пожалуйста, вашу дискуссию с доктором Эджертоном относительно выбора испытуемого.

О.: Я бы вообще не называл это дискуссией. Эджертон рассказал о том, что собирался сделать, а я, если желал, мог поехать с ним за компанию.

В.: И вы согласились?

О.: Семь бед… А еще я думал… что, может быть, смогу как-то помочь. Удержать ситуацию под контролем.

В.: Вы могли бы удержать ситуацию под контролем, сообщив в полицию.

О.: Мог бы.

В.: Но не сделали этого. Почему?

О.: Трудно описать словами. Это теперь, когда оглядываешься назад, все выглядит просто. Люди, вроде Эджертона, одержимы. С подобными людьми понятия о добре ужасным образом съеживаются, становятся не относящимися к делу. Для подобных людей имеют значение лишь ответы. Прогресс. Открытые двери. А если их не получается открыть, просто пинайте, пока не поддадутся. Полагаю, меня тоже затянуло.

В.: Расскажите, как доктор Эджертон нашел Тома Пэджетта, своего первого подопытного.

О.: Все было не так трудно, как можно подумать. Просто удивительно, сколько людей находятся в положении настолько тяжелом, что готовы принять любое брошенное им предложение. Эджертон ходил по барам. Не по университетским барам, где пили розовощекие детишки со светлым будущим, а по злачным местам на окраинах. Он… Наверное, самое подходящее слово «вылавливал». Закидывал приманку и ждал поклевки.

В.: Он рассказал Пэджетту о своем плане?

О.: Не сразу. Он делал это постепенно. Я не знаю, о чем конкретно они говорили. Вам придется спросить Эджертона.

В.: От доктора Эджертона нелегко получить прямой ответ.

О.: Эджертон просто привез Пэджетта как-то ночью. От парня пахло так, словно он мариновался в бочке с виски. Эджертон сдержанно и рассудительно все ему объяснил. Что мы сделаем ему укол и разместим в палате. Будем следить. Если ситуация выйдет из-под контроля, вызовем врача – и не важно, что ни у одного врача на земле не было лекарства от того, что Эджертон собирался в парня засунуть. Эджертон протянул ему толстый конверт. Не знаю, сколько там было наличных. Думаю, достаточно.

* * *