Текст книги "Отряд"

В конце концов, как долго удача может оставаться на его стороне?

28

ГДЕ-ТО ОКОЛО ПОЛУДНЯ Эфраим сел и отказался вставать.

– С меня хватит. Я дальше не пойду.

Они добрались до ельника. В воздухе стоял густой аромат смолы, напоминавший об освежителях воздуха, которые водители вешают на зеркала заднего вида.

Эфраим сидел на покрытом мхом валуне, сцепив на коленях пальцы. Положение его тела напоминало знаменитую римскую скульптуру, которую Ньютон видел в учебнике истории, – «Кулачный боец на отдыхе». Эфраим и сам был похож на статую. Его кожа приобрела алебастровый оттенок, за исключением губ и ноздрей, которые стали голубовато-серыми. У Ньютона появилось страшное предчувствие: если они оставят Эфраима и вернутся много лет спустя, тело его будет все таким же неподвижным – статуей из затвердевшей кости.

– Пойдем, – мягко сказал Ньют. – Все будет хорошо. Мы скоро найдем еду.

– Я не голоден, – отозвался Эфраим.

– Ну, это вроде как хорошая новость. Значит, что ты не болен, верно?

– Ничего это не значит. – В голосе Эфраима послышались нотки явной угрозы. – Мы ведь ничего не знаем, так?

– Надо двигаться дальше, чувак, – сказал Макс. – Если найдем хорошее место для силков, тогда…

– Тогда что, Макс? – Подбородок Эфраима вздернулся с обычным для него вызовом. – Поймаем скунса? Отлично! Замечательно! Давайте все есть гамбургеры со скунсятиной, которые на вкус будут как скунсовая задница.

– Мы ведь не можем просто сдаться, – произнес Ньют.

– Делайте что хотите, парни. Мешать вам не собираюсь.

Ньютон посмотрел на Макса так, словно хотел что-то сказать. В конце концов, они с Ифом были лучшими друзьями – кроме матери, Макс был единственным человеком в Норд-Пойнте, кто мог заставить Эфраима успокоиться и перестать вести себя как спятивший. Но даже Макс все чаще и чаще чувствовал, что не в силах справиться с растущей одержимостью Эфраима.

А тот продолжал тереть костяшки пальцев. Кожа вокруг кровоточащих ран воспалилась.

– Что-нибудь видите? – спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Видим что, чувак? – уточнил Макс.

– Ничего. Ничего особенного, – ответил Эфраим.

Макс и Ньютон обменялись взглядами. Они не хотели оставлять Эфраима, но оба понимали, что не смогут заставить его идти. Если станут слишком сильно давить, он бросится в драку и, может быть, даже навредит кому-нибудь. Отряд избавлялся от балласта, и на первых ролях оказались те, кого никто не ожидал.

– Что выберешь, – произнес Макс, – идти дальше и отыскать еду или сидеть тут на камне в одиночестве и дуться?

Эфраим вскочил, сжал кулаки и уперся грудью в Макса. Он подошел так близко, что их подбородки и носы соприкоснулись. Так близко, что Макс почувствовал дыхание Ифа: оно было, да, неприятным, но не сладким. Обычный кисло-желчный запах пацана, который несколько дней нормально не ел. Макс увидел знакомый огонь в глазах Эфраима – не столько пламя, сколько пучки голубого электричества, потрескивающие в радужках. Они напоминали Максу плазменный шар в Научном центре.

Кулак Эфраима взметнулся с неожиданной скоростью, костяшки впечатались в подбородок Макса. Удар вышел несильный, но зубы с громким щелчком клацнули. По кнопке нокаута промахнулся, ноги Макса даже не задрожали – Эфраим больше пар выпускал, – но все равно это был удар.

Эфраим оттолкнул Макса, словно их близость могла снова его раззадорить. Сердце Макса дрогнуло в груди. Он чувствовал отпечаток костяшек своего лучшего друга на подбородке. Три идеальные точки, которые все еще жгли кожу.

Эфраим сжал челюсти, его зубы скрежетали, казалось, он вот-вот расплачется.

– Прости. Ты же знаешь, Макс, я не хотел.

Тот потер подбородок. Раньше его никогда не били.

– Знаю, Иф. Все нормально.

Эфраим покачал головой:

– Нет, не нормально. Нет. Не… нормально.

Трое мальчишек стояли среди зеленоватого, вызывающего клаустрофобию света. Эфраим тяжело опустился на камень.

– Мы должны идти дальше, Иф, – тихо сказал Ньютон. – Уверен, что не хочешь…

– Я никуда не пойду.

– Но это значит… Ты останешься здесь? – спросил Ньют.

– Я никуда не пойду, – повторил Эфраим.

– Ладно. Мы скоро вернемся.

– Делайте что хотите.

Макс и Ньютон оставили его. Они проскользнули под навесом из еловых ветвей и двинулись к поляне.

29

ПОСЛЕ ИХ УХОДА Эфраим продолжал неподвижно сидеть. Ветер шевелил верхушки сосен, сдувая с ветвей шишки. Сунув руку в карман, Иф достал одну из двух оставшихся сигарет и прикурил. Табак на вкус был отвратительно сладким, как будто пропитался прогорклым сиропом.

Эфраим одержимо щипал распухшую плоть на костяшках. Ковырял и выворачивал, пока не выступила свежая кровь. Она стекала с кончиков пальцев и капала на бурые иголки под ногами. Иф высматривал в ней какое-нибудь шевеление.

Боль была острой, но терпимой. Классное ощущение. Даже нужное. Лениво, не отдавая себе отчета, Эфраим повернул сигарету так, чтобы ее тлеющий кончик приблизился к запястью. Он ощутил жар, но не испугался. Коснувшись кожи, уголек издал шипящий звук, словно бекон на сковороде. Вонь паленых волос, сладковатый запах зажаренной до хруста кожи. Тлеющая сигарета оставила черный ожог, боль расходилась от него лучами нарисованного солнца. Эндорфины и адреналин нахлынули на Эфраима, немного успокоив его, но чувство продлилось недолго.

Внутри него твари. Каким-то образом он одновременно и знал, и не знал об этом факте – или знал, но всем своим существом надеялся, что ошибся.

«Я кое-что увидел, Иф. У тебя под ногтями».

Слова Шелли врезались в мозг, жгли раскаленным железом. Как тот вообще мог что-нибудь разглядеть в темноте подвала, когда землю сотрясала буря? Но эти слова только укрепили убежденность Эфраима: в него проникли черви.

Простая арифметика: Кент заболел. Он ударил Кента. Их кровь объединилась. С тем же успехом Эфраим мог бы распахнуть дверь и сказать: «Добро пожаловать на вечеринку!»

Сначала был только один… Крошечный, белый, голодный гость, довольно извивавшийся в полумесяце ногтя. И Эфраим позволил бы ему жить под ногтем, если бы тот пообещал там и оставаться. Вроде домашнего животного в стеклянном пузыре. Эфраим великодушен – он пожертвовал бы крошечной частью своего тела. Даже показывал бы червя своим друзьям, чтобы те не обижались: «Слушайте, ребята, у меня появился новый приятель». Даже отдал бы ему весь палец. Дома, на острове, у многих мужчин не хватало пальцев – их отрывало на заводских конвейерах, дробило шестернями тягачей, – так что ладно, ничего страшного.

Но этим тварям мало ногтя, пальца, кисти или руки. Им подавай всю энчиладу.

Эфраим подумал о маленьких белых трубочках в хижине, которые, извиваясь, скользили в его сторону. Он стоял как загипнотизированный, теряя сознание от страха, пока к нему приближались эти мерцающие нити. Сердце сжалось, вены словно наполнились быстротвердеющим цементом. Иф ни на дюйм не сдвинулся. И никто из ребят не попытался спасти его. Закон скаутов номер два: «Скаут верен королю, стране и своим собратьям-скаутам». Ну и хрен с ним. Собратья-скауты бросили Эфраима на произвол судьбы, даже так называемый друг, навеки.

Но на самом деле Иф злился не на них. Стал бы он вмешиваться, если бы эти нити потянулись к Ньютону или даже к Максу? Он повел себя как тупая остолбеневшая корова, а значит, сам виноват. Злость на себя переросла в ярость, которая затем совершенно неожиданно превратилась в страх.

Эфраим был напуган как никогда в жизни. Что-то пряталось внутри него – теперь он был почти уверен в этом. Таилось под кожей. Развивалось. Из одного становилось множеством. Росло, питалось и размножалось. Ведь именно так любое живое существо увеличивает свое количество. Эти штуки занимались сексом внутри него, как те мерзкие змеи в скалах. В этот самый момент у него под кожей трахались.

Сам-то он никогда не занимался сексом. Хотя, конечно, засовывал руку под юбку Бекки Скотт на бейсбольных трибунах позади Клуба Львов, но потом она заявила, что является доброй баптисткой. И, разумеется, вернула его ладонь обратно под юбку. Эфраим смекнул, что девчонок понять невозможно, и все же с нетерпением ждал, когда снова прикоснется к одной из них, опять испытает головокружительное сердцебиение, от которого трепетал каждый дюйм его кожи. Но это вряд ли случится. Из-за незнакомца и скаут-мастера. И из-за Кента. А теперь, выходит, и из-за него самого?

Скрытое от глаз ерзанье наполнило слух. Плоть задрожала от какого-то шевеления под кожей – или это просто солнечные блики скользили по рукам? Нет, там точно были твари. Но они вели себя очень осторожно. Зарывались в его тело, будто крысы в стены. Проедали изоляцию и грызли фундамент.

Эфраим уставился на согнутый локоть. На нем пульсировала толстая голубая вена. Он прижал ее большим пальцем, чтобы остановить кровоток. Пульс в венах, казалось, не совпадал с биением сердца. Как будто им завладел кто-то другой.

«Мы могли бы поладить. – Эфраим направил эту отчаянную мольбу внутрь себя, словно фантомный радиосигнал. – Разделить МЕНЯ, мое тело. Ладно? Но вы не будете делать со мной того, что устроили скаут-мастеру Тиму. Правда, не стоило этого делать. Может, вам себя не пересилить? Понимаю. У меня тоже проблемы с самоконтролем. Мы могли бы… Как это сказать-то? Типа, жить вместе. Но вы не можете… Лучше вам не… Не ешьте меня, мать вашу!»

Эфраим завизжал. Звук был такой, словно гвоздь выдергивали из мокрой доски. Что за чертов идиот. Пытается уговорить этих тварей. С таким же успехом можно разговаривать с приливом, с гребаной саламандрой. «Интересно, – подумал он, – скаут-мастер вел себя так же – рыдал в свои последние часы и минуты, умоляя о пощаде?» Какая, к черту, разница?

Эфраиму хотелось, чтобы эти штуки просто ушли. Сможет ли он их выкурить? Выдавить как-то?

– Иф?…Эфраим?

Его имя доносилось из рюкзака. Он поднял клапан, нашел рацию и изумленно произнес:

– Да?

– Ребята, вы ушли без меня.

– Не смогли найти тебя, Шел.

– Все в порядке, я не сержусь. Как дела?

– Я один. Макс и Ньют ушли.

Тишина. А затем:

– Серьезно?

Эфраим фыркнул. Его пазухи были полны соплей, как будто он плакал – Иф не помнил, когда плакал в последний раз. Может, при виде ремонтника, которого ударом тока выбросило из подвесной люльки?

– Им нужно раздобыть еду. Я их тормозил.

Наэлектризованный статикой воздух потрескивал.

– Настоящие друзья не бросают. Прости, Иф, но это правда.

– А ты бы ушел, Шел?

Снова тишина. И после:

– Я не совсем друг тебе, Иф, так ведь?

Эфраим уставился на указательный палец. На молочно-белый полумесяц у основания ногтя – лунула – так эта часть называется. Откуда он это знает?

– Нет, Шел. Я думаю, ты что-то другое.

– Как ты себя чувствуешь? Голос у тебя какой-то неживой.

Что-то жуткое, что-то чудовищное и душераздирающе ужасное было в положении Эфраима: одинокий, полный тварей, с единственным собеседником в лице мрачного ядовитого пацана – Ползучего Шелла, как называли его девчонки в школе, – в потрескивающей рации. Уныние пробрало Ифа до мозга костей.

– Иф, ты еще там?

– Ага.

– Ты голоден?

«Да пошел ты НА ХРЕН, Шел». Ярость вскипела в горле Эфраима и тут же превратилась в страх до того глубокий, что на лбу выступили капли пота – хлоп-хлоп-хлоп, будто соленые пульки. Крепко обхватив себя руками, Эфраим раскачивался из стороны в сторону. Ему отчаянно хотелось оказаться дома, в безопасности, в постели, и чтобы мать хлопотала внизу, готовя фрикадельки, колбаски с перцами или даже омаров, которых он считал морскими жуками и люто ненавидел. Но уверенность и безопасность, спокойный голос матери – да, он ужасно скучал по всему этому.

Твари. Он чувствовал их. Они накапливались в его глазницах. Кишели в сводах роговицы, обвивали стебли глаз. Забивали пазухи извивающейся белой массой и слезами выжимали из него влагу. Стекали по носоглотке, пожирали друг друга миллионами и жирели в нем. Эфраим плакал, но едва осознавал это.

– Я могу помочь тебе, Иф.

Эфраим втянул сопли.

– Ч-ч-что?

– Я сказал… Ты слушаешь? Правда-правда, слушаешь? Я сказал, что могу помочь.

– К-как?

В безмятежной тишине островного леса, под нежные прикосновения ветра к верхушкам деревьев, Шелли принялся говорить. Его тихие ласковые слова омывали тропическим бризом. В них было столько здравого смысла.

Эфраим вытащил из кармана швейцарский нож. Его подарила Ифу мать. Не на день рождения или Рождество, а просто так. Прежде она так не поступала. Лишних денег никогда не было. Эфраим сидел на кровати и глядел на мать с недоверием. Поддевал ногтем большого пальца каждое лезвие и приспособление, вытаскивал их наружу. Ему нравился хрустящий щелчок, с которым они раскрывались.

– Ты начал? – спросил Шелли. Его голос звучал как-то отстраненно, безразлично.

– Да, – раздраженно бросил Эфраим. – Заткнись, просто заткнись на секунду.

Он осторожно вытащил консервный нож и замер. Злобно изогнутое лезвие зависало в четверти дюйма над кожей, в нескольких дюймах от сигаретного ожога. Кожа, казалось, дергалась и дрожала, будто под ней копошились эти твари. Совсем как тараканы под одеялом. Ублюдки.

Эфраим вонзил серебристый серп в распухшую плоть костяшек и провел им вдоль фаланги на тыльной стороне ладони. Острое лезвие с легкостью вскрывало кожу, оставляя за собой глухую саднящую боль. Только мгновение разрез оставался тускло-белым, точно снятое с костей филе форели. Затем порозовел, а после сделался красным от крови.

Стоило ей появиться, как бурливший в жилах гнев рассеялся, а вместе с ним исчезла и часть страха – как и говорил Шелли. Хорошо. Просто отлично.

– Видишь их, Эфраим? Ты уже должен их увидеть.

Эфраим наблюдал, как кровь стекала по руке. Прищурился. Он был уверен, что разглядел какое-то движение, когда консервный нож пронзил кожу. Заметил что-то мерцающее, извивающееся и белое, как и обещал Шелли.

Если в следующий раз резануть глубже и быстрее, получится ли поймать червя? Зажать, вытащить наружу? Он может оказаться очень большим. Не таким, как тот, что выполз из живота незнакомца, но все-таки крупным.

Придется обмотать его вокруг пальцев, как леску, и тянуть очень осторожно. Эфраим представил, как дергает за торчащий из руки конец и чувствует еще один смутный рывок в ноге, где засела голова твари. Хитрая работа. Если червь порвется раньше времени, то просто ускользнет и возродится. Иф должен достать голову. А как только сумеет это сделать, зажмет ее большим и указательным пальцами и сдавит. И задрожит от восторга, когда она лопнет с сочным «чпок!».

– Сделай это. Давай. Не бойся. Тут нечего бояться. Ты почти добрался.

Шум в ушах сводил с ума. Эфраим раскрыл штопор. Рассеянно поднес к уху и вставил острие в канал. Холодный металл щекотал чувствительные волоски – реснички, так они называются, это Иф помнил по урокам естествознания. «И о лунулах тоже», – догадался он. Благослови Господь уроки естествознания.

Эфраим представил, как вставляет штопор в ухо и хорошенько проворачивает. Так же делала его мама, когда открывала бутылки дешевого испанского вина. Она много пила после ухода отца. Иф вообразил, как вытаскивает штопор, а на его спирали накручена толстая белая трубка. Попалась, тварь. Но могли быть и другие.

И все же, возможно, оно того стоит. У человеческого мозга на самом деле нет сенсорных рецепторов – еще один факт, который он узнал на уроках естествознания. Можно проткнуть раскрытый мозг ножом для стейка, а человек даже не почувствует. Обмочится или забудет имя лучшего друга, но никакой боли не ощутит.

Голос Шелли переплетался с ветром:

– Что выберешь, Иф? Немножко потерпеть боль или отдать свои глаза на съедение червям? Так они и делают, знаешь ли, – оставляют глаза на сладкое.

Эфраим вынул штопор из уха, сложил и бросил швейцарский нож на колени. Продолговатый красный ромб с белым крестом. Иф прикинул, что таким ножом можно запросто разрезать себя на куски. Каждым из приспособлений сжимать, тянуть и рвать взбунтовавшуюся плоть, пока она не развалится на части. Всему телу будет чертовски больно – за исключением мозга, конечно, – но, возможно, оно того стоит.

Эфраим сидел под елями в убывающем свете дня. Рация умолкла. Сели батарейки? Ему уже не хватало подбадривающего голоса Шелли.

Пальцы скользили по рукам, выщипывали пушистые волоски. На лице появилась робкая улыбка. Взгляд затуманился и опустел, как будто глаза больше не соединялись с мозгом, а парой зеленых шариков болтались в глазницах.

«Что ты выберешь?»

У дрожащих пальцев появились какие-то собственные намерения, которых он не мог распознать. Не отдавая себе отчета, Эфраим медленно потянулся к ножу.

30

МАКС И НЬЮТОН шли почти час, прежде чем наткнулись на заросли дикой черники. Они набросились на кусты, росшие в тени скалистого парапета. Многие ягоды высохли настолько, что выглядели почти замороженными; еще больше их сгнило, превратившись в шары голубоватого пуха. Но несколько кустов – они, наверное, зацвели в конце сезона – были облеплены перезрелыми, но съедобными ягодами.

Мальчишки обрывали их трясущимися пальцами и не верили своей удаче. Они жадно глотали ягоды, пока губы и пальцы не окрасились в бледно-голубой цвет.

Потом ребята сидели, прислонившись спинами к каменному уступу. Ньютон громко отрыгнул и бросил на Макса слегка смущенный взгляд. Его рубашка натянулась на животе. Пупок незрячим глазом выглядывал из-под плотной ткани.

Ньютон подтянул колени к груди и обхватил их руками. Затем закрыл глаза и снова перенесся в хижину, где они обнаружили скаут-мастера Тима. Глядя на раскачивающихся червей, которые издавали свое «пафф! пафф!», он был уверен, что дальше дела пойдут только хуже. Шансы ведь были не на их стороне. Но он помнил, как мама сказала однажды: «Единственный способ по-настоящему узнать людей – это увидеть их в критической ситуации. Люди начинают проделывать друг с другом самые ужасные вещи, Ньютон. Просто отвратительные. Дружба, семья, любовь и братство – все вылетает в трубу…»

Его безумно тянуло домой, но в глубине души он понимал, что до спасения еще далеко. Случилось что-то плохое, а они оказались в самой гуще событий. Оставалось только сохранять спокойствие, пока взрослые во всем не разберутся.

Ньютон понял, что в этом и есть самая важная часть выживания – нужно поддерживать веру в лучшее. Стоит поверить в худшее, и ты обречен.

Ребята собрали дополнительную пинту ягод, чтобы отнести Эфраиму. Макс завернул их в платок и спрятал в рюкзак Ньютона.

Пологий спуск привел их в узкую долину. Сосны, склоняясь над обрывами, отбрасывали длинные тени. Заходящее солнце, не давая тепла, светило из-за туч цвета пушечной бронзы. Холодный ветерок проносился сквозь естественную аэродинамическую трубу, и руки покрывались гусиной кожей.

Ньютон присел возле расколотого молнией дерева, которое окружали необычные грибы. Бледно-оранжевые, со стеблями, напоминавшими крошечные лосиные рога.

– Клавулина коралловидная, – сообщил Ньютон. – Есть ее неопасно, а еще она – сильный пургатив.

– Чего?

– От нее тебя прочистит.

– Не ядовитая?

– Та, что в форме рогов, нормальная. Похоже на рога?

Макс прищурился:

– Ага.

Ньютон сорвал несколько стебельков и положил их в рюкзак.

– Вернемся в лагерь, сможем сварить. Приготовим настой. Напоим Кента. Его сразу же пронесет.

– Думаешь?

– У тебя есть идея лучше?

Макс улыбнулся:

– Знаешь что? А ты тот еще остряк.

– Что?

– Это анекдот, который мистер Лоури рассказывал на уроке естествознания. «Что сказал один халапеньо другому? Ты тот еще остряк».

На лице Ньютона медленно появилась улыбка:

– А, до меня дошло. Остряк. Вроде как приколист. Смешно. Очень-очень смешно.

Макс нахмурился, и Ньютону сразу стало не по себе. Это так на него похоже – высосать весь юмор из шутки. В этом смысле он настоящий вампир. Ньют подумал о своем образе на Facebook – об Алексе Марксоне. Крутом, красивом, обходительном Алексе Марксоне. Как бы поступил Алекс Марксон – КБПАМ? Уж точно не так, как Ньютон сейчас.

– Мистер Уолтерс рассказал еще одну шутку, из-за которой у него потом были неприятности.

– Какую?

– За что девушки любят пожилых гинекологов?

– За что?

– За их дрожащие руки.

Ньютон приподнял бровь:

– Я ничего не понял.

– Я тоже, но Шелли пересказал шутку своей матери. Из-за этого мистер Уолтерс на несколько дней увяз в дерьме.

Макс пригляделся к траве ярдах в десяти от расколотого дерева. Там была протоптана едва заметная дорожка.

– Звериная тропа, – сказал он.

Шириной всего в фут, а то и меньше, а значит, зверь был некрупный. Лиса, куница или дикобраз.

– Как животные вообще попали на этот остров? – вслух рассуждал Макс. – Думаешь, кто-то построил ковчег?

– Их мог забросить Департамент охотничьего хозяйства и дикой природы, – ответил Ньютон, – чтобы изучить территорию и, ну знаешь, выяснить, какие виды лучше приживутся.

– А каково это – весь день таскать такой здоровенный мозг?

Глаза Ньютона потемнели:

– Не смейся надо мной, Макс. Не сейчас.

– Я не…

– Ты – да. Во всяком случае, начинал. Просто перестань, ладно?

Ньютон хлюпнул носом и провел по нему тыльной стороной ладони. Он что, собирался разреветься? Макс ни разу не видел, чтобы Ньютон плакал. Даже после самых безжалостных издевок. Даже после бесконечной игры в «собачку» с его скаутским беретом – игры, которая часто заканчивалась только из-за скуки. Кто-нибудь просто ронял берет, покрасневший Ньютон начинал искать его среди грязи, а кольцо насмешников рассасывалось.

– Не будь засранцем, Макс. – Взгляд Ньютона сверкнул из-под покрасневших век. – Не сейчас.

Макс отступил на шаг, словно приятель его ударил, и вытянул руки в раскаивающемся и умоляющем жесте.

– Правда, Ньют, я не…

Следующие слова вырвались у Ньютона стремительным потоком, будто газировка из бутылки, которую трясли так сильно и долго, что крышку наконец сорвало.

– Мне нравятся всякие странности, ясно? Что с того? И я толстый. О чем, разумеется, знаю. Хотелось бы не быть таким, но я же не жру как свинья. То есть да, я люблю мороженое, но и другие ребята тоже. Мама говорит, что это всё железы. Замедленный метаболизм. Она даже заказала мне пачку карточек «Еда без Труда» от того парня из телевизора, который носит короткие блестящие шорты.

Макс был ошарашен. Так Ньютон никогда с ним не разговаривал – да и вообще ни с кем, насколько ему было известно.

– Знаешь, что самое смешное? – продолжал Ньют. – Младенцем я был тощим. До того тощим, что сдохнуть мог. Не набирал вес. Просто козявка. Не жилец, как мне мама рассказывала. Педиатр велел кормить меня сливочным маслом, одним теплым маслом.

Макс хотел извиниться. Сказать, что на самом деле Ньютон тут ни при чем. Макс и остальные парни дразнили его не потому, что презирали… Скорее, это был тот случай, когда мальчишкам нужно кого-то выделить. Пожертвовать откормленным теленком. Они должны поставить кого-нибудь на нижнюю ступеньку своей иерархии, хотя бы для того, чтобы самим ее не занять. Изобретательностью они тоже не отличались. Сгодился бы самый простенький изъян. Шепелявость. Неправильный прикус. Брекеты. Лишний вес. Добавьте к этому несколько вопиющих заскоков – например, любовь к книгам и грибам, – и вуаля! Вот вам, как на заказ, жертвенный ягненок.

Макс посмотрел на Ньюта с настороженным сочувствием.

– Прости, ладно? Я не пытался быть, типа, говнюком.

Ньютон выпятил челюсть и прикоснулся нижней губой к носу.

– Ладно. Забудь. Ничего не было.

СООРУДИТЬ КАПКАН оказалось гораздо сложнее, чем они предполагали.

Ньютон нашел в полевом журнале схему подъемной петли-ловушки. Он утверждал, что строил такую у себя на заднем дворе – скаут-мастер Тим, проверив ее, наградил Ньютона значком «За бушкрафт[15]15
  Bushcraft (бушкрафт) – это умение выживать в дикой природе при минимуме вспомогательных средств.


[Закрыть]».

Но на заднем дворе он воспользовался гибкими саженцами. А окаймлявшие охотничью тропу деревья были или старыми, или мертвыми. Они ломались, едва ребята принимались их сгибать. Когда же наконец нашлось подходящее и они попытались соорудить подъемную часть ловушки, природная упругость дерева оказалась слишком уж велика.

– Из этого может получиться неплохой волчий капкан, – покачал головой Ньютон. – Но мелкого зверя он катапультирует прямо в небо.

Они спрятались на утесах, нависавших над ловушкой. Сидели, свесив ноги с края. В воздухе пахло креозотом. Облака опускались серым занавесом.

– Ты ведь не чувствуешь, что болен, правда? – спросил Ньют

– Я не знаю, как себя при этом чувствуют, – ответил Макс.

– Голодными.

– Ну, ладно, да, я голодный.

– Ага, – сказал Ньютон, – но ведь не голодный-преголодный?

– Нет, наверное. Думаю, терпимо.

Ньютон вздохнул с облегчением:

– Хорошо. Я имею в виду, что если бы мы действительно были очень голодны, безумно голодны, то знали бы об этом… Так?

Макс потер подбородок, гадая, останется ли синяк от костяшек Эфраима. И – что куда мрачнее – доживет ли он до того момента, когда синяк заживет? На вопрос Ньюта он не ответил. Что тут можно ответить? Если бы на них обрушился тот особый, безумный голод, то все перестало бы иметь значение. Было бы слишком поздно.

Ночные птицы пели в деревьях навязчиво и печально. У Ньютона затекла нога. Он встал, чтобы избавиться от покалывания, и побрел к краю долины, где земля уступала место плоскому сланцу. Волны нежно касались берега. Серая, как мертвый зуб, вода переходила в такого же цвета небо.

Ньютон, прищурившись, вгляделся в приливную заводь. Что-то всплыло на ее безмятежной поверхности. Что бы это ни было, окраской оно напоминало яйцо экзотической птицы. И показавшись, снова исчезло.

– Макс! Иди сюда.

Теперь они оба приглядывались. Дыхание выжидающе замерло в легких. Там! Что бы это ни было, оно опять всплыло. Вокруг него лопались пузыри. А затем все исчезло.

– Это морская черепаха, – выдохнул Ньютон.

ОНИ ОСТОРОЖНО КРАЛИСЬ вниз. Заводь окружали ноздреватые скалы. Как сюда могла попасть черепаха? Возможно, под водой в каменной стене была расщелина. Но, вероятнее всего, черепаху принесло приливом, и она застряла тут до следующего.

– Мы ведь сможем ее съесть? – Голос Макса охрип от волнения.

– Сможем, – так же хрипло ответил Ньютон. Сама мысль о мясе – пусть даже мясе черепахи – была безумно привлекательной.

Сняв ботинки и носки, они закатали штанины выше колен. Легкий ветерок колыхал воду, брызгая соленой водой на голые ноги.

Дно приливной заводи круто уходило вниз на неопределенную глубину. Панцирь черепахи был размером с сервировочное блюдо – мальчишки различали лишь его контуры, когда животное высовывалось из воды. Ее голова была ярко-желтой, с темными восьмиугольными отметинами. А глаза – черными, словно у птицы. Взгляд ее казался умудренным и задумчивым, что довольно типично для черепах.

Ребята поглаживали ножи в карманах. У Макса был швейцарский армейский. У Ньютона – складной «Гербер» с трехдюймовым лезвием.

– Как же нам это сделать? – прошептал Ньютон со счастливой до тошноты улыбкой.

– Быстро. Схватить, вытащить и убить, я думаю. Так быстро, как только сумеем.

– Черепахи кусаются?

– Не знаю. А могут?

Ньютон поджал губы:

– Эта может, если окажемся невнимательными.

Они осторожно вошли в заводь. Вода – такая холодная, что перехватывало дыхание, – поднималась до самых колен. На фоне ее темной поверхности черепаха казалась еще более темным силуэтом. Она лениво и беззаботно развернулась. А когда снова вынырнула, мальчишки разглядели панцирь – ярко-зеленую патину, покрытую пурпурными прожилками. Пряди морского мха окаймляли его, точно ленты платформу на параде.

Черепаха совершенно невозмутимо подплыла прямо к ребятам. Быть может, ей было любопытно или она тоже проголодалась и решила, что мальчишки станут легкой добычей. Она проплыла между расставленными ногами Ньютона. Того трясло от холода и от страха, что черепаха может укусить его за бедро. Но она плыла вполне спокойно.

У нее было четыре ласта. Спереди длинные, серповидные, напоминавшие крылья самолета. Сзади похожие на птичьи когти, только с жесткими перепонками. Кожа на всех четырех была переливчато-желтой, покрытой темной чешуей. Прекрасное создание.

Макс, стиснув зубы, погрузил руки в воду. Его пальцы сомкнулись на кромке панциря, который оказался скользким, точно покрытый водорослями валун. Черепаха отчаянно и с невероятной силой лягнула. Внезапно для себя Макс очутился на коленях в ледяной воде. Камни оцарапали голени. Маленькие черные когти черепахи впились в бедра. Он открыл рот, чтобы закричать, но захлебнулся нахлынувшей волной и начал отплевываться.

Черепаха выскользнула из рук. Макс забарахтался и вслепую бросился следом.

– Ньют! Хватай ее, пока не ушла!

Ньютон заковылял туда, где на вал приливной заводи кидалась черепаха. Он вцепился в один из задних ласт. Тот был скользким и жестким, словно намазанная хозяйственным мылом радиальная шина. Черепаха обернулась и яростно клацнула челюстями. Голова на морщинистой шее вытянулась куда дальше, чем предполагал Ньютон. Прямо как в игре «Голодные бегемотики». Мальчик в ужасе завопил, когда челюсти черепахи принялись щелкать в нескольких дюймах от его лица. Он почуял ее соленое дыхание и другой, более глубокий запах – что-то гормональное, нездоровое.

Ньютон отшатнулся и чуть не упал лицом в воду. Черепаха снова бросилась на камни. Макс тяжело дышал сквозь стиснутые зубы. Вода шипела в расселинах резким «хшшш!». Рот Ньютона наполнился горьким привкусом страха. Положение становилось все ужасней, хотя он и не совсем понимал, как же так случилось.

– Хватай за один плавник. – Глаза Макса превратились в щелочки. – А я – за другой. И мы вытащим ее на сушу. Там будет не так тяжело.

Они ухватили черепаху и вытащили на берег за задние ласты. Передние вращались, будто весла, но все было напрасно. Голова черепахи металась, разбрызгивая капли воды. Побелевшие губы Макса раздвинулись, обнажая зубы, – скорее безумная ухмылка, чем улыбка. В глазах появилось жутковатое торжество.

Они затащили черепаху на узкую полоску изрытого дождем песка. Черепаха попыталась броситься к океану, но ее окружали отвесные стены из сланца. Мальчишки согнулись пополам, уперев руки в колени – те покраснели от холода, – и старались отдышаться. Небо потемнело, превратившись в ледяной свод, усеянный редкими звездами. Кусочек лунного серпа отбрасывал на море острый как бритва луч света.

– Мы должны сложить кос-кос-костер, – стуча зубами, сказал Ньютон.

– Сперва нужно ее убить.

В груди Макса появилось болезненное напряжение – давление огромной пружины, которую сжали до предела. Он был зол на черепаху за ее безмолвное желание выжить и наплевательское отношение к его собственным нуждам. Еще он расстроился из-за того, что черепаха его напугала. За одно только это преступление она заслуживала смерти.

Черепаха повернулась к ним мордой. Ее голова была надежно спрятана в панцире. Черепаха рванулась, загребая передними ластами и стремясь вернуться в приливную заводь.