Текст книги "Отряд"

26

ОНИ ВЫСТУПИЛИ сразу после полудня. Втроем – Макс, Эфраим и Ньютон.

Макс заранее проверил Кента, который по-прежнему лежал в подвале, съежившись под брезентом. Казалось, его тело растворялось в стене, утекало в утрамбованную землю, словно та отрастила рот и пожирала Кента, как паук муху – впрыскивая едкий яд, растворяя внутренности и высасывая их длинным острым хоботком.

– Мы скоро вернемся. – Сохраняя дистанцию, Макс остановился на последней ступеньке лестницы. – Только найдем что-нибудь, чтобы тебе стало лучше, ладно?

Кент ничего не отвечал, лишь смотрел на него жесткими и сухими, точно галька, глазами.

Шелли куда-то пропал. Ребята несколько раз позвали его, но без особого воодушевления. И ответа не получили.

– Мы ведь в любом случае пойдем? – спросил Ньютон.

– А почему нет? – отозвался Эфраим.

Если по поводу того, куда мог деваться Шелли, они испытывали смутное беспокойство – все больше и больше казалось, что лучше держать его в поле зрения, – то его исчезновение давало отличный предлог уйти втроем. Какой от этого вред?

«Может, он действительно утонул», – не без надежды подумал Ньютон, но тут же отругал себя за это.

Он взял инициативу на себя. Макс с Эфраимом не возражали. После того как потный и обезумевший от страха Ньют вышел из хижины, торжествующе перекинув через плечо рюкзак… Трудно было не взглянуть на него немного иначе.

День выдался ясный, но прохладный. Бо́льшая часть их одежды осталась в хижине, вымокла и пришла в негодность. На Эфраиме была ветровка. На Ньютоне – только сухая рубашка.

Они шли по берегу вдоль южной оконечности острова. Густые водоросли касались скал, словно зеленые руки, тянувшиеся из моря. Эфраим оторвал прядь и вопросительно посмотрел на Ньютона.

– Да, они съедобные, Иф.

Эфраим откусил кусочек зеленой массы.

– Срань господня, Ньют!

– Я сказал, что они съедобные, – отозвался Ньютон, – но не говорил, что вкусные.

Макс оторвал от плоского камня полоску водорослей.

– А неплохо, – сказал он, жуя. – Соленые. Прямо вяленая говядина из моря.

Эфраим с хрустом откусил еще немного и принялся мрачно пережевывать:

– По фигу. Я такой голодный, что съел бы задницу медведя.

После этих слов он погрузился в угрюмое молчание. И продолжил тереть костяшки пальцев о штаны.

– Ты в порядке, чувак? – Макс положил руку ему на плечо.

Эфраим вздрогнул, как будто ему на спину заполз паук. Сначала Макс подумал, что это из-за того, что произошло возле подвала – из-за той отвратительной размолвки между ними, которую Макс глубоко переживал. Но, похоже, дело было совсем в другом. Слабое облегчение нахлынуло на Макса, но тут же сменилось страхом. А что, если Иф?.. Макс обеспокоенно посмотрел на Ньютона, а его рука соскользнула с плеча Эфраима.

– Чувствую себя очень странно, чувак. – Голос Эфраима доносился словно со дна колодца. – Я сам не свой.

– Ага, как и все мы, – заверил его Макс.

– Макс прав, Иф. После того, что случилось со скаут-мастером, а теперь еще и с Кентом… Нам просто нужно немного потерпеть, вот и все.

Эфраим бросил на Ньютона смущенный и слегка потрясенный взгляд.

– Ньютон Торнтон – мастер ободряющих речей, – мрачно произнес он.

Они поднялись по склону на плоскую вершину холма, усыпанную валунами и заросшую жесткими кустарниками. Воздух был напоен запахом соленого ветра. Земля выглядела рябой от нор. Каждая из них изгибалась гусиной шеей, скрывая обитателей.

– Луговые собачки? – спросил Макс.

– Мы что, в прерии? – сказал Эфраим. – Где ковбои, Текс?

– Заткнись, – раздраженно бросил Макс. – И вообще, не все ковбои живут в прериях.

Эфраим засмеялся и почесал локти. Он процарапал ветровку насквозь. Макс заметил кровь, которая усеивала разорванный нейлон.

– Не луговые собачки, – сказал Ньютон. – Птицы. Я читал о них. Вместо того чтобы устраивать гнезда на деревьях, они зарываются в землю.

– А мы сможем поймать одну? – спросил Макс.

На лице Ньютона появилось сомнение.

– Я ни разу не ставил силки на птиц – для них нужны ящики с сеткой из проволоки. Не думаю, что возня того стоит. Птицы – всего лишь кости и перья, верно?

Макс вспомнил мертвых буревестников на своем кухонном столе и сказал:

– Не будем возиться, ладно?

– Держу пари, что бы мы здесь ни съели, все будет немного странным. Стоит быть к этому готовыми. – Ньютон отважно улыбнулся. – Просто представляйте, что едите цыпленка или что-нибудь в таком духе.

Они пересекли плато и подошли к гранитному утесу, нависавшему над морем. В нос ударил минеральный запах скал. Солнечный свет золотил вялую между наплывами волн воду. Белые скопы, вылетев из гнезд на утесе, описали дугу над морем.

Эфраим пнул камень. Тот с грохотом покатился вниз и едва не раздавил сидевшую на зазубренном выступе скопу. Мальчик указал на три коричневых яйца в гнезде:

– Может, спустимся за ними? Я бы не отказался от омлета.

Ньютон колебался:

– Здесь негде привязать веревку. Если поскользнешься, лететь далеко.

Все еще размышляя, Эфраим провел языком по верхним зубам:

– И мне придется делиться яйцами с твоей жирной задницей, Ньют? Я сделаю всю работу, а награду получишь ты.

– Можешь оставить их себе, – сухо ответил Ньютон. – Просто не думаю, что ради этого стоит мучиться.

Надежда заполучить яйца растаяла, и ребята побрели вниз по крутому склону, который привел их к соленому болоту восточнее утеса. Океанская вода размыла почву, превратив ее в грязную трясину с кривыми деревцами и болезненного вида кочками. Гнилая вонь поднималась от высокой травы, которую Ньютон ненавидел, – если пробираешься через нее в шортах, острые края листьев царапают голени.

Они шли вперед, стараясь избегать размывов. Соленая корка цвета желчи, похожая на накипь в кастрюле с вареным мясом, трещала под подошвами. Поздние кузнечики срывались со стеблей и цеплялись колючими лапками за одежду. Ньютон вздрагивал каждый раз, когда насекомые врезались ему в бедра.

Его взгляд то и дело возвращался к кочкам. Те напоминали наполовину высунувшихся из воды грызунов – гигантских землероек, которые напились обогащенной плутонием жижи и выросли в четыре раза. Кочки, будто мохнатые айсберги, скрывали все самое страшное под водой. Ньютон воображал, что могло там прятаться – длинные узкие морды, тонкие черные губы, пасти, усеянные острыми крысиными зубами, острыми и длинными, как осколки стекла… Розовые хвосты, готовые обвиться вокруг лодыжки ничего не подозревающего человека.

Мальчишки наткнулись на сгнивший пень. Ньютон достал полевой журнал, полистал страницы и пробежал глазами по нужной записи. Затем оторвал кусок коры, свисавший с пня. Тот треснул, подняв облако трухи. Ребята опустились на колени и заглянули внутрь. Среди рыхлой древесины что-то извивалось. Что-то похожее на червей.

– Личинки, – объявил Ньютон. Он открыл тетрадь и прочел: – Крупные, белые, поедающие дерево личинки ночных мотыльков.

Крапчато-белые и морщинистые, они походили на кожуру яблока, которое слишком долго пролежало в вазе с фруктами. Их тела были размером с палец ребенка, закручивались, будто бусины на нитке, а на конце сужались. Личинки яростно извивались и, казалось, безостановочно вылуплялись на свет.

– В сыром виде по вкусу напоминают миндаль, – прочитал Ньютон. – При варке их оболочка становится хрустящей, как у жареного цыпленка, а внутренности – светло-желтыми, как у жареного яйца.

Макс побледнел:

– Боже. Ты ведь шутишь?

– Разве я не говорил: что бы мы ни съели, все будет странным?

– Да, но… Нельзя же жрать личинок, чувак, – ответил Макс. – Так ты лишаешь юного мотылька его жизненного предназначения – биться всю ночь о лампочку.

Ньютон выдернул из пня личинку. Та извивалась на ладони, будто часть кишечника, который пытается прогнать сквозь себя упрямый кусок пищи.

– Ну давай, – сказал Макс, – рискни, чувак.

Ньютон сунул личинку в рот и сжал зубы. Тельце с хлюпаньем треснуло. Водянистая жижа цвета гноя потекла по губам мальчика.

– Не могу поверить, что ты это сделал, – ошарашенно произнес Эфраим.

– Ох, – выдохнул Ньютон, – горькая. Это не миндаль! – Он уронил тетрадь, она поплыла по болоту, страницы затрепетали крыльями раненой птицы. – Совсем не миндаль!

Эфраим и Макс согнулись пополам от смеха. Ньютон отказывался выплюнуть личинку – казалось, он пытается победить ее отвратительный вкус. Ньют жевал мрачно и дисциплинированно, а глотая, сжал кулаки.

– Подожди секунду. – Веселость Макса сменилась волнением. – Ты сказал, что на вкус она как горький миндаль? Так разве это не яд?

Ньютон закатил глаза. К его губе прилип кусочек личинки. Он напоминал бледную кожуру помидора.

– Нет, это цианид. А тут ничего похожего на миндаль. На вкус она как горькое… дерьмо. Горький кусок дерьма.

– Откуда ты знаешь, какое на вкус дерьмо? – Эфраим смахнул со щеки слезу.

– А может, вы заткнетесь? – Ньютон наклонился поднять свой полевой журнал. – Я, по крайней мере, пытаюсь, Иф. – Он раскинул руки в стороны. – Видишь тут где-нибудь «Бургер Кинг»?

27

ШЕЛЛИ ДОЖДАЛСЯ, пока ребята обогнут южный волнорез острова, и только тогда всерьез взялся за свои игры.

Он прятался в высоких кустах к востоку от хижины. Парни выкрикивали его имя без особого азарта. Солнце пробивалось сквозь пелену серебристых облаков, обжигало кожу и вызывало неприятный зуд. Шелли не любил солнце. Он предпочитал сумерки, тот серый переход от света к тьме, когда удлиняются тени.

Его пальцы нервно теребили разбитую Кентом губу. Рана зажила лишь наполовину. Кровь брызнула и потекла по костяшкам. Шелли вообще ничего не почувствовал.

До него донесся голос Ньютона:

– Мы ведь в любом случае пойдем?

«Да, – подумал Шелли, играясь с кровью, – просто уходите. Проваливайте. Приятного вам похода».

Он крался за Ньютоном, Максом и Ифом до южной оконечности, пробираясь через кустарники, которые росли чуть ниже тропы. Он отлично скрывал свое присутствие – Шелли был прирожденным хамелеоном, этот его талант никто не ценил.

Шелли интриговали жировые отложения на животе и спине Ньютона. Те переливались через пояс брюк, словно мягкое мороженое через край рожка. «Интересно, – подумал Шелли, – если бы у толстяка завелись черви, как это выглядело бы?» Он представил себе мягкие складки кожи, нависающие друг на друга, как у уродливых псов – как там они называются? Шарпеи. У Ньютона было бы тело шарпея. Внутри всех этих ярдов обвислой кожи кости дребезжали бы, точно монетки в банке. Вот бы на это посмотреть.

Как только ребята скрылись из виду, Шелли вернулся в хижину. Он был взволнован. О да, очень взволнован. Для того чтобы пробить тефлоновую оболочку вокруг эмоций Шелли и заставить его хоть что-то почувствовать, требовались невероятные события.

А сегодня многое смогло пробудить его интерес.

Мертвецы в разрушенной хижине. Корабли в открытом море и черный вертолет, который время от времени проносился над головой. Сам факт того, что на мили вокруг ни одного авторитета. Не нужно так туго натягивать на себя маску. Можно расслабиться и выпустить наружу то, что так долго пряталось внутри.

Но главным образом Шелли интересовал Кент Дженкс – Джонни-футбол, мистер Большая Шишка, некоронованный король Норд-Пойнта, – запертый в подвале.

О боже, как же им будет весело!

Последний раз Шелли испытывал такой восторг в тот день, когда убил Трикси – котенка, которого мать нашла под крыльцом и приютила.

К тому времени Шелли уже убивал всяких тварей, хотя сам не считал это убийствами. Другие существа, даже люди, были всего лишь пустыми сосудами. Конечно, не физически пустыми – все живое было набито кишками, костями и кровью, которая головокружительно взмывала в воздух, когда ее выпускали из вены. Но ни в ком из них не было ничего существенного… Ну, сути. Просто ходячие мешки из кожи. Все так и есть. Честно говоря, разрывая на части живое существо, Шелли испытывал не больше угрызений совести, чем когда отрывал конечности у деревянной марионетки.

Он начинал с жуков. Два здоровенных рогача сцепились в схватке в развилке клена на заднем дворе. Шелли собрал их и, подготовив все необходимое, оторвал бо́льшую часть ног и усики – для этой деликатной работы он использовал пинцет матери, которым она выщипывала брови, – и сложил жуков в спичечный коробок. Он удивился и даже обрадовался, когда оказалось, что жуки были каннибалами, – открыв коробок несколько дней спустя, он обнаружил, что один беспомощно перевернулся на спину, а другой пожирает его липкие внутренности.

Шелли торопливо наполнил спичечный коробок жидкостью для снятия лака и поджег. Поджариваясь, органы жуков трещали и взрывались внутри черных панцирей.

Вскоре Шелли перешел к более крупным и впечатляющим победам. Он ловил белоногих хомячков в липкие ловушки и с помощью ватного тампона наносил жидкий натрий на их глазные яблоки – те съеживались и брызгали, будто жир на сковороде. Завораживающее зрелище.

Шелли выяснил, что животные приспосабливались к физическим недостаткам гораздо лучше людей. Если выжечь глаза человеку, он, конечно, будет визжать и блеять, и ему понадобятся трость и собака-поводырь до конца его несчастных, полных нытья дней. А мышь на несколько минут приходила в замешательство от боли, хваталась за свои пустые глазницы, пищала и дергала носом, а затем продолжала делать то же, что и раньше. Животные были невероятно гибкими в этом смысле.

Шелли поработал над Трикси в тот вечер, когда его родители отправились на тихий аукцион[14]14
  Тихий аукцион – это аукцион, который проводится без торгов. Возле работ размещают бланк, на котором каждый желающий может написать свою цену. Побеждает тот, кто предложит бо́льшую сумму.


[Закрыть] для своей церкви. Он сидел за кухонным столом и ел сливочное мороженое. Трикси вилась вокруг его ног, задевая икры.

– Привет, киса-киса.

Она запрыгнула к Шелли на колени. Маленькие коготки вонзились в спортивные штаны и слегка впились в бедра. Шелли жевал палочку от мороженого, поглаживая котенка. Она выгибала спину, принимая его мягкие ласки. Шерсть у нее была пушистой, будто волосики на голове младенца. Он ощущал под шкуркой маленькие тонкие косточки.

Шелли понес ее наверх. Трикси мурчала. Какие громкие довольные звуки из такого крошечного существа. Ее тело было настоящей электростанцией, выделяющей тонну тепла. Мать Шелли ее еще не стерилизовала.

Шелли вошел в ванную и запер дверь. Он посадил Трикси на крышку унитаза, где она начала наминать вязаную сидушку. Мама говорила, что это из-за страха разлуки: котята мнут животы своих матерей, чтобы стимулировать молоко. Но слишком рано оторванные от груди котята месили все подряд. Свитера, диванные подушки и сиденья унитаза – как будто те могли дать молоко. По словам мамы, такие котята были расстроены. «Их сердца по-настоящему разбиты», – говорила она. Шелли просто кивал, словно ощущал то же самое. Оказывается, если киваешь – медленно и глубоко, почти касаясь подбородком груди, выражая искренность, – люди думают, будто ты разделяешь их чувства. Это был один из многих приемов, которым он научился для того, чтобы не выделяться. Прятаться у всех на виду – полезный навык.

Шелли заткнул сливное отверстие ванной и, поглядывая на унитаз, пустил воду. Трикси по-прежнему мурчала. Хорошо. Когда ванна наполнилась, его рука скользнула под эластичный пояс спортивных штанов и принялась рассеянно играть с половыми органами. Шелли не удивился, почувствовав возбужденную, настойчиво пульсирующую твердость, которая, казалось, высасывала кровь из рук и ног и стягивала ее в пенис. Он стоял с разинутым ртом, глаза пылали от невыразимого возбуждения, маслянистый пот выступил на длинном бледном теле.

Шелли открыл шкафчик под раковиной и надел длинные резиновые перчатки, брошенные поверх банки с чистящим средством, – в них мать делала уборку. Кончики пальцев похолодели, а тело горело ровным нетерпеливым жаром.

Он усадил Трикси на край ванны. Котенок уставился на него круглыми желтыми глазами, лапки скользили по фаянсу. Еще одна особенность животных – они понятия не имеют, что те же самые существа, которые их кормят, могут им и навредить.

Закон скаутов номер восемь: «Скаут – друг животных…»

Шелли схватил Трикси за шкирку и швырнул в воду.

Казалось, в ее тело закачали электрический ток – лапы напряглись и заскребли по фаянсу. Она почти вывернулась из его хватки, но Шелли вцепился котенку в горло – ладонь легко сжала пушистую шею – и толкнул обратно.

Через двадцать секунд сопротивление Трикси ослабло. А примерно через минуту прекратилось совсем. Шелли подождал еще немного, просто чтобы подстраховаться.

Он отпустил неподвижное тельце. Рот наполнился сухим, пыльным привкусом, словно Шелли наглотался мела, которым чертили линии на бейсбольной площадке. Но восторг начал спадать. Все закончилось слишком быстро. Котенок почти не сопротивлялся…

Трикси пулей вылетела из воды. Она выглядела совсем тощей, ее шерсть промокла и прилипла к коже. Шелли чуть не рассмеялся. Трикси взвыла и начала карабкаться по краю ванны. Шелли протянул руку и нежно сгреб все четыре лапки, сжав их одной рукой. Трикси бессильно кусала перчатки острыми зубками. Она издавала отчаянное «мяяяяууууу» и смотрела на мальчика трагичным и недоумевающим взглядом.

Шелли окунул ее в воду. Лицо его ничего не выражало, но рубашка уже пропиталась потом. Пенис болезненно отвердел, и Шелли чувствовал мучительную, но в то же время приятную нужду помочиться.

Он вытащил Трикси из ванны. Ее голова смешно свесилась между лопаток. Шелли еще раз макнул ее в воду. Рассеянно, будто старушка пакетик «Эрл Грея» в чашку.

«Возможно, она еще жива», – подумал он. И даже поразмыслил, не сохранить ли ей жизнь. Было бы интересно. Вдруг Трикси повела бы себя как Тимми Хиггс, который в детстве заплыл за буйки и едва не утонул. Теперь Тимми целыми днями сидел в старом кресле-качалке перед магазином «Хэсти» и говорил «Привет! Привет! Привет!» всем подряд – клиентам, случайным прохожим, грузовикам, голубям, чистому голубому небу. Однажды, когда Тимми отлучился в туалет, Шелли, убедившись, что никто не видит, подложил на кресло гвоздь. Реакция Тимми удивила и позабавила его: тот сидел, глотал из банки газировку, раскачивался и бормотал: «Привет! Привет! Привет!» Он вообще ничего не заметил. Заинтригованный, Шелли задержался, и, когда Тимми поднялся, увидел медную шляпку гвоздя, которая торчала из широкой плоской задницы. Ткань вокруг потемнела от крови.

К сожалению, Шелли предвидел, как при виде неуклюжего котенка насторожится мама. В любом случае самый безопасный вариант – тот, который больше всего вдохновлял.

Когда дело было сделано, Шелли слил воду из ванны и протер все полотенцем. Он снова бросил резиновые перчатки на банку с чистящим средством. Затем спустился вниз, взял оранжевый мешок для мусора и положил туда Трикси.

До этой истории Шелли не убивал тех, кого хватились бы. И в конце концов он решил котенка сжечь. Шелли запихнул бездыханное тельце в печку в подвале. Трикси вспыхнула за решеткой ослепительно-белым пламенем. Шелли немного беспокоило, что запах горелой шерсти поднимется через вентиляционные отверстия и проникнет в дом, но к тому времени, когда родители вернулись, подозрительные запахи уже улетучились.

Именно тогда на Шелли снизошло озарение: правильная утилизация превращалась в алиби. Котенок исчез. Необязательно умер. Возможно, просто убежал. Кошки постоянно так поступали. Они ведь глупые и неблагодарные.

После исчезновения Трикси мать была в ужасном состоянии. Она бродила по дому, тоскливо поглядывала на задний двор, что осложняло жизнь Шелли, поскольку там он вел свои дела и не хотел, чтобы его застукали. «То, что случилось с Трикси, просто ужасно, – повторяла мама. – Бедняжка». Шелли глубоко и искренне кивал, касаясь подбородком груди. Время от времени он ловил на себе взгляд матери – не то чтобы осуждающий, но все же… Вопросительный. Как будто сына, которого она родила, похитили среди ночи и заменили точной копией. Двойник говорил голосом ее сына, подражал его уму и способностям, но было в нем что-то тревожащее. Он – оно? – шагнул за пределы рода людского и наблюдал за всеми со стороны. Нравилось ли ему то, что он видел?

Но даже если мама на самом деле чувствовала нечто подобное, она никогда об этом не говорила. У родителей врожденная потребность верить в доброту своих чад – в конце концов, дети были отражением их самих.

Через неделю после убийства Трикси Шелли лежал в постели. Холодный лунный свет пробивался сквозь занавески, освещая его бледное лицо, которое так напоминало осиное. Он прокручивал всю сцену в голове: мокрая Трикси с диким взглядом выскакивает из ванны. Возбуждение вернулось – простыня натянулась в промежности, – но ощущение было слабым. Бледной имитацией того внезапного прилива. Шелли взвешивал: раз он испытал подобное с чем-то настолько жалким, как котенок, то что бы ощутил с чем-нибудь большим, сильным и более разумным? Ведь риск только усилит эйфорию, не так ли?

ШЕЛЛИ ПРОШЕЛ мимо остатков костра и, обогнув хижину, направился к подвалу. Там он присел на корточки и осторожно постучал в дверь.

– Кент, – нараспев позвал он. – Кееееенннниии.

При звуках его голоса что-то заскребло по ступенькам, будто огромный слепой краб. Послышался глухой стук кости о дерево. С петель посыпалась пыль. Шелли вдохнул сладкий, пахнущий гнилыми сотами воздух. На мгновение между планками показалось странное существо – отощавшее и угловатое, оно состояло из одних жутких костей, а лицо его заострилось бритвой.

В щель между створками проскользнули пальцы. Не похожие на пальцы человеческого существа – безобразно тонкие и высохшие, точно старая морковь, которая так долго лежала в темном холодильнике, что утратила свой цвет. На месте ногтей остались окровавленные серпики, окаймленные клочьями разодранных кутикул. Шелли предположил, что Кент сгрыз их один за другим. «Этот пальчик хочет спать, этот пальчик лег в кровать…»

– Я такой голодный.

Голос был древним. Шелли представил себе скорчившегося на лестнице старика-мальчика: сморщенный кошмар с белоснежными волосами и невероятно старыми глазами, роговицы которых сделались болезненно-желтыми, как у кошки. Как у Трикси?

– Все еще голодный? – спросил Шелли. – Даже после того, как съел всю нашу провизию? – Он хмыкнул. – Думаешь, я должен тебя выпустить?

– Не знаю, – глухо ответил Кент. Прямо обиженный ребенок.

– Я считаю, ты заслуживаешь сидеть там. Тебе так не кажется, Кент? Ты заставил нас запереть скаут-мастера. Поэтому мы и тебя заперли. Это же справедливо?

Тишина.

– Я задал вопрос. Разве это не справедливо, Кент?

– Да, – раздраженно ответил Кент.

– Око за око, верно?

– Да.

– Скаут-мастер мертв.

Снова тишина.

– Кто же в этом виноват, Кент?

Молчание не прерывалось.

– Эй! – радостно прощебетал Шелли. – Помнишь вертолет? Он сбросил пакет с лекарствами. И едой. Сочным мясом, булочками, конфетами и…

– Пожалуйста.

Шелли раньше не слышал, чтобы кто-то проплакивал слова. Но именно это и сделал Кент. Он прорыдал свое «пожалуйста».

– Что «пожалуйста», Кент?

– Пожалуйста… Накорми меня.

– Я мог бы. Но сначала ответь на мой вопрос. Кто виноват в смерти скаут-мастера?

– Это… Это моя вина. Это все моя вина. Но я не хотел… Я никогда не хотел…

– Не важно, чего ты хотел, Кент. Важно только то, что случилось. – Голос Шелли был мягким как шелк. – Так что задумайся об этом. Он умер страшной смертью. Ему на голову рухнуло дерево, знаешь ли. Череп разлетелся, как яичная скорлупа. Так что да, Кент, вина действительно целиком и полностью твоя.

Тихий красивый плач. Шелли впитывал этот звук, точно мясистое растение – солнечный свет. Его челюсть жутко выдвинулась, нижний ряд влажных зубов выступал на полдюйма вперед. Шелли походил на лося в брачный сезон.

– Спасибо, что ответил на мой вопрос, Кент. Так что бы ты хотел съесть?

– Что угодно. Что угодно.

– Я к тому, что там много разного. Не могу принести сюда все. Так что тебе придется решить. У нас есть яблочный пирог, пончики в шоколадной глазури, большие стейки и…

– Мяса. Мяса.

– Подожди здесь, – сказал Шелли, как будто у Кента был выбор. – Я сейчас вернусь.

Он проскользнул в хижину. Полуденный свет падал сквозь проломанную обрешетку, покрывая пол медовыми полосами.

Прямо перед Шелли оказалась осевшая крыша. Он отвинтил старый стеклянный плафон, который был теперь на уровне глаз, – удивительно, но тот не разбился во время бури. В матовой стеклянной чаше лежали десятки мертвых насекомых. В основном мух, а еще несколько стрекоз и мотыльков. Шелли вытряхнул их хрупкие останки на ладонь и вернулся к подвалу.

– Вот первое блюдо, Кент. Это… толченые орехи.

Шелли вложил высохшую стрекозу в пальцы Кента. Они исчезли в щели и растворились в темноте. Нетерпеливый хруст. Пальцы появились снова.

– Еще.

Шелли кормил Кента дохлыми жуками, будто козу в живом уголке. Кент жевал, издавая жалкие, униженные звуки. Шелли не мог поверить своему счастью. Остров, изоляция, сбивающая с толку болезнь – все это было лучшим полем для игр.

Глазные яблоки в глазницах казались липкими; на сухом языке осел привкус солонца. Пенис яростно пульсировал в брюках, Шелли толкал его ладонью, прижимал к бедру, чтобы достичь головокружительного, воодушевляющего наслаждения. «Хватит играть в карманный бильярд!» – сказал бы мистер Терли, застав за этим занятием на уроке физкультуры. Но ведь мистера Терли здесь нет. Вокруг ни одного взрослого – кроме мертвецов в хижине, – а значит, Шелли волен делать все, что пожелает… Но он должен быть осторожен. Ошибиться – «облажаться», как сказал бы его отец, – и испортить прекрасную игру легко. Ему не стоит увлекаться.

– Еще, – прошептал Кент.

– Больше нет, – ответил Шелли. – Все закончилось. Ты все съел.

– Пожалуйста.

– Расскажи мне, каково это, Кент. Расскажи, и я дам тебе что-нибудь еще.

– Это пустота. Дыра, и она становится все больше, и больше, и больше. Отныне и во веки веков. Она хочет меня, Шел, и тебя тоже. Хочет всех вас.

Шелли присел на корточки и принялся прикусывать щеку. Голос Кента звучал паршиво – совсем паршиво. Точно у психа шизанутого, как говаривали на острове. Шелли внезапно кольнула тревога. Он даже не понял сначала, что это такое, поскольку не испытывал эмоций так, как другие. Неприятное покусывание в животе, словно там сидели голодные мышата.

Шелли вернулся в хижину. Мертвец, вернее то, что от него осталось, упал с дивана во время грозы. Из-за трупного окоченения его конечности сделались прямыми, будто шомпола. Ноги торчали, пальцы указывали вверх. Вокруг глазниц и по краям рта выросли пятна ярко-зеленой плесени.

Нос мужчины провалился внутрь. Шелли наблюдал, как из впалой перегородки выполз жук. Он взобрался на гребень ноздри – затвердевшее отверстие в хряще, похожее на маленький люк, – и, покачиваясь, уселся там.

Сцепленные половинки панциря разошлись в стороны. Раздался звук, похожий на шипение пара, как будто вдалеке загудел клапан котла. Жук с треском раскололся. Шелли увидел, что внутри извивались белые существа.

Какая-то примитивная эмоция – не страх, но что-то близкое – пауком промчалась в груди Шелли.

Он опустился на колени рядом со здоровенным мертвым червем. Тот уже затвердел и застыл, будто дождевой червь, высохший на летнем тротуаре. Шелли поскреб его острием ножа. Внутренности все еще оставались мягкими и студенистыми. Кремово-желтая слизь вылезала сквозь разрезы на коже.

Новая, дико интригующая идея возникла в голове Шелли.

Он вернулся к подвалу. Пальцы Кента вцепились в щель.

– Ужин подан, Кент, – произнес Шелли.

Дернувшись от внезапного напора, мертвый червь кожаной лентой скользнул между створками с глухим треском расстегивающейся молнии. Дальше – сосущие звуки. Довольное детское воркование. Пальцы появились опять, их покрывала желтая слизь.

– Мне очень жаль, – сказал Шелли, хотя, конечно, за всю свою жизнь ни разу ни о чем не сожалел. – Еды больше нет. Кент, ты все съел. Жадная свинья, ты все сожрал.

Шелли пошел прочь. Ему наскучил Кент, чье хриплое кудахтанье преследовало до самого костра.

– Ты же обещал! – вопил Кент. – Ты обещал мне мясо! Вернись! Пожалуйста!

Шелли сидел у потухшего огня, помешивая палочкой золу. Он рисовал закорючки. Червей в мозге, должно быть. Шелли ощущал себя одним из тех циркачей, что крутят тарелки на длинных бамбуковых шестах. «Хлопот полон рот», как сказал бы его отец.

Следующий – Эфраим. Тупой, злой Иф. Урод-безотцовщина. Мистер «ку-ку», который ходит к доктору Харли, чтобы поболтать о своих чувствах. Когда классная руководительница предположила, что и Шелли будет польза от одного-двух сеансов с доктором Харли – она застукала Шелли тыкающим остро заточенным карандашом в школьного хомячка, Паггинса, – его мать зубоскалила и возмущалась. «Моему сыну не нужен чертов мозгоправ, спасибо-большое-хорошего-дня».

В подвале Шелли заметил, как Иф смотрел на свои руки. Он разбил костяшки пальцев, когда колотил Кента, – инцидент, который очень понравился Шелли, ведь это означало изменение в расстановке сил. Перемены делали людей, особенно ребят его возраста, неуверенными, поэтому рутина и была так важна. Когда исчезает рутина, все идет наперекосяк. А Шелли нравилась суматоха, потому что тогда могло случиться все, что угодно.

Шелли точно знал: Эфраим боялся, что притаившаяся в Кенте зараза проникла и в него. Перескочила с губ на руку и поплыла по крови. Шелли знал о боязни Эфраима и предвидел огромную выгоду в том, чтобы и дальше подпитывать и взращивать его страх. Это не составит большого труда, ведь Эфраим такой предсказуемый. Такой предсказуемо тупой.

Конечно, никаких крошечных червячков Шелли тогда не видел, но сообразил, что болезнь – чем бы она ни была – мечется внутри и проедает тело. Вот почему она так пугала. Это ведь не медведь, не акула и не маньяк с топором: те, конечно, тоже плохи, но от них можно убежать. Скрыться.

А как можно скрыться от убийцы, который живет у тебя под кожей?

После бури, когда они вошли в хижину, увидели гниющее тело скаут-мастера и похожих на нити червей, которые извивались в его груди, Шелли поверить не мог – все шло как по маслу.

Оставалось только продолжать вращать все эти тарелки.

Шелли обладал поразительным умением прощупывать людей, открывать их потайные двери. Он редко пользовался этим даром, чтобы не навлечь на себя неприятности. И все же замечал слабые места других, как скульптор видит трещинки в гранитной глыбе – один точный удар, и она расколется.

«Я кое-что увидел, Иф».

Больше ничего и не требовалось. Крошечный проросток – Шелли надрезал кожу Эфраима, сделал тончайшую царапинку и заронил зернышко сомнения. Немного усилий, и оно, возможно, доберется до сердца Эфраима, где расцветет в нечто прекрасное. Или ужасное. Для Шелли это не имело значения.

Сунув руку в карман, он вытащил рацию. Вторую Шелли запихал в рюкзак Эфраима сегодня утром, пока остальные ребята готовились к походу. Он теребил кнопку, не вполне готовый привести свой план в действие.