Текст книги "Отряд"

21

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ребята спустились в подвал, случилась драка.

Эфраим обшаривал шкафчики в хижине в поисках свечей и спичек. Он ловко обогнул мертвеца, конечности которого окостенели в драматичной позе, а тело переливалось из-за плодовых мушек.

Ньютон бросился к костровой яме и сгреб спальные мешки. Он кинул испуганный взгляд на океан. Вода была в страшном смятении. Порывы ветра едва не сбивали Ньютона с ног.

Он обежал хижину, чтобы встретиться с остальными. Эфраим распахнул двери подвала, и фанерные створки затряслись на ветру. Лопнувшая паутина тончайшим кружевом развевалась над зияющим провалом. Оттуда поднимался кисловатый запах земли. Цвет неба напоминал кровоподтек, в подвал проникала лишь слабая полоска света. Виднелись только первые покрытые пылью деревянные ступени, остальные исчезали в густом сумраке.

Эфраим ткнул в Кента:

– Извини, чувак. Ты с нами не пойдешь.

При мысли, что его оставят снаружи одного, на лице Кента появилось потрясенное выражение, которое стремительно сменили ярость и безмолвный ужас.

– Вы что… – Парень с мольбой протянул ладони. – Вы не можете просто…

Эфраим скрестил руки на груди:

– Ты же поступил так со скаут-мастером.

Макс заметил странное напряжение в лице Эфраима – того будто электрические разряды сотрясали.

– Это другое, – слабо возразил Кент.

– Не думаю. Это было умно. – Эфраим вежливо зааплодировал. – Очень умно.

– Мы не можем просто оставить его здесь, Иф.

Тот обернулся к Ньютону:

– Хочешь тоже заболеть? Хочешь тайком сбегать посреди ночи, чтобы съесть общую еду?

– Простите, – прошептал Кент.

Эфраим приложил ладонь к уху:

– Что? Я тебя не слышу.

– Простите. – На глазах Кента выступили слезы. – Возьмите меня с собой. Пожалуйста. Не оставляйте меня здесь.

– Не могу, – холодно ответил Эфраим.

– А что нам делать, Иф? – спросил Макс, указывая на шторм, который готовился обрушиться на берег. – Просто оставить его?

– Пусть возвращается в хижину. Теперь уже не…

Именно в этот момент Кент попытался прорваться через Эфраима в подвал. Но если вчера его победа была делом случая, то сегодня он утратил все преимущества.

Эфраим инстинктивно оттолкнул Кента и на миг с отвращением сморщился, словно перед ним был мешок, полный копошащихся жуков. Кент растянулся на земле.

– Иф, да ладно тебе… – произнес Ньютон.

Эфраим скривил губы.

– Не лезь, говнюк жирный.

Кент тяжело поднялся и сделал еще одну попытку. На мгновение показалось, что Эфраим уступит. На его лице появилось мучительное выражение, он колебался: сопротивляться или сдаться, но гнев одержал верх. Эфраим ударил Кента кулаком в живот. Сжатые костяшки каким-то жутким образом погрузились в тело – оно обхватило руку, точно приветствуя Эфраима. Кент судорожно выдохнул.

– Лежи, – велел ему Эфраим.

Вместо этого Кент с трудом поднялся. Он выглядел бескровным существом, восставшим из могилы. Лицо приобрело мертвенно-бледный оттенок жертвы лихорадки Денге. Остальные мальчишки обступили Эфраима и Кента молчаливым кольцом, тем самым кольцом, которое естественным образом возникает на школьном дворе, когда назревает драка. По телам хлестал дождь, одежда насквозь промокла.

Эфраим импульсивно бросился вперед. Если бы мать увидела его сейчас, то заметила бы острый, безрассудный гнев в глазах сына – совсем такой же, как у отца.

Кулаки Ифа стремительно вреза́лись и отскакивали от тела Кента, как будто пружинили от пожелтевшей плоти. Вскоре на лбу Кента появилась шишка, нос закровоточил, а левый глаз после прямого удара грозил заплыть синяком. Кент выставил вперед руки, его пальцы лихорадочно сжимались и разжимались. Кожа, слишком туго обтянувшая жесткие линии лица, лопалась, точно гофрированная бумага. Ливень смывал сочившуюся из ран кровь.

Кулаки Эфраима осыпали Кента ударами, а тот все еще пытался говорить.

– Простите, – повторял он, но голос заглушали раскаты грома, – простите, простите, простите…

Кулак свернул ему челюсть. Кровь фонтаном забила в наэлектризованном воздухе. Эфраим раскроил костяшки пальцев. Все это длилось целую вечность, а затем прекратилось. Взгляд у Эфраима был диким, ноздри раздувались.

– Можешь остаться с ним тут, – сказал он Ньютону. – Дело твое. Но он не спустится.

Бессердечная сторона каждого из мальчишек считала, что Кент получил по заслугам. Кто заказывает музыку, тому и расплачиваться с флейтистом.

– Мы не можем просто оставить его, Иф.

Эфраим повернулся к Ньютону:

– Можем и оставим. Или я оставлю… И Макс тоже. И Шелли, наверное.

Шелли уже спускался в подвал. Остальные стояли под проливным дождем. Над деревьями проносились молнии. Эфраим обернулся к Максу:

– Давай, чувак. Пойдем.

Макс отправился следом за ним… Затем посмотрел наверх. Темные тучи сгустились, и как будто внезапно наступила ночь. Молния осветила подергивающиеся лица.

– Иф, чувак, – произнес Макс, – а мы не можем найти для него какое-нибудь безопасное место?

Друзья стояли лицом к лицу, промокшие от дождя рубашки липли к телам, пульс сотрясал кожу. Что-то пробежало между ними – едва заметная трещина, неуклюжий раскол. Неизбежный или нет, он все-таки случился. И оба это почувствовали.

– Хоть представляешь, Макс, насколько ты тупой?

– Не запирай дверь, – отозвался Макс, удерживая его взгляд. – Мы вернемся. Давай, Кент.

ТРОЕ МАЛЬЧИШЕК обогнули хижину. Ветер дул с такой силой, что все вокруг стонало. Стонали бревна, когда он хлестал их жесткие тела; стонали деревья, когда порывы грозили вырвать их с корнем; даже трава стонала – тонко и пронзительно – от плясавшего среди стеблей ветра. Ливень так стегал мальчишек, что казалось, будто вот-вот покромсает их лица и руки. Ребята словно шли сквозь шквал бумажных порезов.

Кент споткнулся и всплеснул руками. Макс импульсивно потянулся к нему, но пальцы Ньютона сомкнулись на его запястье. Ньют покачал головой и одними губами произнес: «Нельзя его трогать».

Кент с трудом перебрался через грязное месиво – ботинки соскальзывали, они вдруг стали ему велики, ноги в них утопали, – и побрел за Ньютоном к поленнице. Та была перегорожена штабелями шлакоблоков и окружена деревьями, ветер здесь свирепствовал не так сильно.

– Оставайся тут! – Ньютону пришлось кричать, чтобы его слова услышали.

Кент опустился на колени, он слишком устал, чтобы спорить. Мальчики отогнули укрывавший поленницу брезент и накинули на дрожащие плечи приятеля. Из мертвых бревен начали выползать встревоженные бурей уховертки, многоножки, мокрицы и оленьи клещи. Они извивались в грязи, карабкались вверх по брезенту. Макс потянулся смахнуть насекомых – от одной мысли дотронуться до них все внутри переворачивалось, но еще большее отвращение вселяло то, что они могли забраться на волосы и кожу Кента. Ньют снова схватил Макса за руку.

Кент словно не возражал против неприятного соседства. Его взгляд метался от одного суетливого жука к другому.

– Мы скоро вернемся за тобой, – произнес Ньютон.

Кент повернул к нему голову. Механическое движение брошенной под дождем игрушки. Молния перечеркнула небо и, казалось, проникла в его плоть, воспламенив кости скелета. Его губы растянулись в усмешке, от которой по шее Макса побежали мурашки.

Уховертка обвилась вокруг уха Кента, скользнула по его лицу и повисла тяжелой дождевой каплей на нижней губе.

– Кент, – выдохнул Макс, ужас ползучим сорняком оплел его позвоночник, – у тебя там…

Язык Кента высунулся между зубами, любовно обнял уховертку и втянул ее в рот. Мальчик не сводил с приятелей взгляда.

22

КОГДА ЭФРАИМУ было восемь, мать отвела его в усыпальницу, где была похоронена бабушка. Он помнил, что испытывал легкое любопытство. Тогда Эфраим питал вполне здоровый интерес к смерти.

Ему вспомнился едва заметный едкий запах, который встретил их на пороге. Стерильный запах смерти. Не та сладкая гнилостная вонь поля боя, отдаленно напоминающая по-настоящему хорошие ароматы – к примеру, жареную свинину, – сходство с которыми делало ее еще тошнотворней. Здесь запах был терпимый. Аммиачно-нафталиновый, он заглушал едва заметный аромат разложения.

Ту же самую едкую ноту Эфраим уловил, пока спускался по ступенькам в подвал. Его сердце содрогнулось: что же здесь умерло?

Он проследил взглядом за тем, как Макс и Ньютон уводили Кента за хижину. Ветер трепал их одежду, точно вымпелы на флагштоке. Тонкая игла сожаления пронзила сердце. Они с Максом поспорили из-за Кента – а ведь до этого никогда не спорили. Ярость стучала в висках Эфраима, шея пылала. Никто не махал кулаками, но все равно это была стычка.

Что тревожило и смущало. Эфраим обладал обостренным чувством справедливости. Он унаследовал его от отца, тот всегда говорил: «Расплачивайся по счетам». Единственная фраза, которую Эфраим запомнил. А теперь отец расплачивался тюремным сроком. Кент тоже заслужил свои беды, так ведь? Он должен был расплатиться по счетам.

А где сейчас сам Эфраим? В подвале с Шелли Лонгпре – последним человеком, в компании которого хотел бы оказаться.

Эфраим захлопнул дверцы и запер их изнутри. Ветер и дождь с ревом колотили по крыше хижины. Проседающие ступени стонали под ногами. Тонкие волокна скользили по лицу: казалось, что сверху свисали неестественно длинные ноги паука-сенокосца.

Эфраим зажег одну из найденных в шкафчиках свечей. Та осветила лицо Шелли, казалось, от его кожи исходило слабое сияние, точно в нее были вшиты светлячки. Тени – уродливые и чудовищные в дрожащем огоньке свечи – метались по стенам. С потолка тянулись корни деревьев и трав.

Эфраим прошелся по периметру подвала. Пусто и скучно. В углу заплесневелый брезентовый тент для лодки. В обманчивом свете чудилось, что ворох ткани то растягивается, то сжимается.

– Присядь, Иф.

Шелли сидел на земле, скрестив длинные ноги. Он съежился и смутно напоминал насекомое. Мокрицу, которая свернулась в клубок, и только серый панцирь виднеется… Или одного из тех тараканов, что во время шторма заполоняют канализацию, – тех, что шипят, когда их давишь.

– Мне и так нормально.

– Ты был прав, – произнес Шелли. – Насчет Кента. Он это заслужил. Сам на себя навлек все это.

В груди Эфраима что-то дрогнуло. В нем не было ненависти к Кенту – это был вопрос справедливости, и только. Расплата по счетам.

– Макс поймет, – мягко сказал Шелли. – И Ньютон тоже. Скоро они поймут, насколько ты прав.

Что-то до странности усыпляющее было в этом протяжном, монотонном голосе. Эфраим почувствовал себя вялым, его слегка затошнило – такое одновременно счастливое и болезненное ощущение, которое появляется в животе после катания на каруселях на ярмарке в Монтегю.

– Давай. – Шелли похлопал по земле. – Сядь.

Не столько просьба, сколько ненавязчивый приказ. Эфраим сел. Тело Шелли излучало тепло, влажное и странно соленое, точно воздух, дующий из глубин морской пещеры. Бледной, похожей на хлыст рукой он скользнул по плечу Эфраима – маслянистый, гладкий, безволосый отросток лег тяжелым резиновым шлангом. Пальцы забарабанили по коже Эфраима; тот хотел стряхнуть их – липкое тепло вызывало у него легкое отвращение, – но помешала дремотная вялость. Рука Шелли чуть согнулась – на самом деле он был довольно сильным – и подтащила Эфраима поближе.

– Теперь ты главный, Иф. Разве это не потрясающе? Так ведь и должно было быть с самого начала?

– Я не… Меня это не колышет.

Шелли понимающе улыбнулся:

– Не сомневаюсь.

– Не колышет. Честно. – Обжигающая, точно желчь, ярость подступила к горлу Эфраима. – Заткни свой гребаный рот, Шел.

Улыбка не сходила с лица Шелли. Бессмысленная улыбка идиота. Зубы у него были крошечные – раньше Эфраим этого не замечал. Как зернышки кукурузы. Полоски желтого налета окаймляли каждый зуб. Шелли их хоть когда-нибудь чистит? Что-то вроде Шелли заботится вообще о таких вещах?

«Что-то вроде Шелли? – подумал Эфраим. – Я имел в виду, кто-то. Кто-то вроде него».

– Расслабься, Иф. Я на твоей стороне.

Где, черт возьми, Макс и Ньют? Эфраиму отчаянно хотелось, чтобы они сейчас были здесь: все лучше, чем сидеть запертым

(пойманным в ловушку?)

в этом сыром подвале с Шелли. Молния сверкнула вспышкой фотоаппарата и осветила щель между створками дверей. Гром прогремел с такой силой, что казалось, будто доски над головой выгнулись, а сердце Эфраима забарабанило в хрупкой клетке груди.

– Господи, Иф…

Шелли уставился на Эфраима. На его руки.

– Что?

Ладонь Шелли соскользнула с плеча Эфраима, а сам он отстранился, с трудом сглатывая и не сводя взгляд с рук приятеля. Исцарапанных, окровавленных рук.

– На что, черт возьми, ты пялишься, Шел?

– Ни на что. Я… Нет, ничего особенного.

Рука Эфраима метнулась и схватила Шелли за воротник. Шелли пискнул от отвращения и, упираясь пятками в грязь, начал вырываться. Свеча опрокинулась и погасла.

– Твои ногти! – хрипло завопил он, брызгая слюной. – Кажется, что-то шевелилось у тебя под ногтями, Иф.

Эфраим отпустил воротник Шелли и прижал стиснутые пальцы к дрожащему подбородку. Обступившая темнота душила, давила, выжимала воздух из легких. Кожа под ногтями – кожа, о которой он никогда и не задумывался, – загудела на новой, адской частоте.

– Ч-что ты видел?

– Что-то, – только и ответил Шелли. – Нечто.

Тут в двери подвала замолотили кулаки.

– Иф! Открывай, чувак!

Эфраим попытался встать. И не смог… Силы покинули его. Он свернулся в клубок и подтянул колени к животу.

– Иф!

Шелли долго колебался, прежде чем подняться по лестнице. Появились Ньют и Макс, обветренные и промокшие до нитки. У Эфраима отлегло от сердца.

– Ты в порядке? – спросил Макс.

«Да, – подумал Эфраим, дрожа от ледяного гнева. – Ерунда. Вообще ни черта особенного. Гребаный Шел. Я его убью».

– Пустяки, Иф, – сказал Шелли, вкрадчиво ухмыляясь в темноте. – Я, наверное, ошибся.

– Насчет чего? – поинтересовался Ньют.

– Насчет ничего! – заорал Иф, и в следующий миг раздался треск и грохот: почти прямо над ними рухнул огромный дуб.

Ствол дерева пробил крышу хижины. БАБАХ! Воздух в подвале, казалось, сгустился и остывшим свинцом осел в легких ребят. С ужасающим шумом дуб ударился об пол и подпрыгнул. Кровля подвала раскололась – холодный свет заструился сквозь разбитые перекрытия. Затем они угрожающе провисли.

– О боже, – выдохнул Макс. – Скаут-мастер…

На лицах мальчишек промелькнула растерянность. Дождь и ветер на мгновение унялись, и у входа в подвал послышался голос Кента.

– Пожалуйста… Пожалуйста! – истерично визжа, умолял он и скребся в двери, будто пес, который холодной ночью просится в дом.

Эфраим поймал взгляд Макса. Ни один из них не произнес ни слова. Наконец Эфраим опустил голову, подул на свисающую челку и уверенно зашагал вверх по ступенькам. По крайней мере на время страх в сердце превратился в нечто иное – в непреклонную решимость. Это был лучший, а возможно, и единственный способ скрыть свой ужас.

Он отодвинул засов и распахнул дверь настежь. Внутрь ворвался дождь. Молния озарила дергающееся, жуткое лицо Кента.

– Входи, – велел Эфраим. – Но сидеть будешь подальше от нас. Прости.

Кент жалобно кивнул, доплелся до тента для лодки и натянул его на себя. Макс заметил взгляд Эфраима, брошенный сначала на раны Кента, а затем на собственные костяшки. Нетрудно было догадаться, о чем он думал.

* * *

Из показаний, данных под присягой Натаном Эриксоном Федеральному Следственному комитету в связи с событиями, происходившими на острове Фальстаф, Остров Принца Эдуарда

В.: Давайте уточним для протокола, о чем именно мы говорим. Вы работали над диетической добавкой?

О.: Это должна была быть таблетка. У нас же Грааль, верно? Таблетка, которую можно выпить перед сном. Маленькая белая таблетка. Такова была задумка.

В.: Таблетка, сделанная из?..

О.: Спрессованной декстрозы. Знаете конфеты в форме сердца, которые дарят на День святого Валентина? То же самое. В основном спрессованный под давлением сахар.

В.: Вы имеете в виду плацебо.

О: Таблетка из сахара – пустышка, классическое испытание эффекта плацебо… Но нет, эти были с полной загрузкой.

В.: Тогда почему именно таблетка из сахара?

О.: Сработает любая система доставки препарата – так почему бы не сделать что-нибудь сладкое? Дело в том, что мутагенный штамм эхинококка, разработанный доктором Эджертоном, невероятно вынослив. Можно поместить его в таблетку из декстрозы и выбросить в космос. Если бы тысячу лет спустя существо с пищеварительной системой, схожей с человеческой, обнаружило эти таблетки и проглотило бы их, черви вылупились бы и разрослись. Ничто не сравнится с червем в плане живучести.

В.: Итак, черви были помещены в сладкую пилюлю…

О.: Были помещены яйца. Сублимированные, как в наборах «Вырасти сам», которые дети раньше покупали вместе с комиксами. Яйца из спящего состояния переходили в стадию личинок, а затем становились полноценными эхинококками.

В.: И ожидалось, что люди окажутся настолько отчаянными, что станут ради похудения принимать эти таблетки? Именно на это рассчитывал доктор Эджертон и его теневой партнер тире инвестор – фармацевтический концерн?

О.: Люди и так уже достаточно отчаянные. Вы никогда не слышали о похудении с помощью ленточных червей? Есть люди, которые едят испорченную говядину, надеясь заразиться глистами. Это не такая редкость, как вы думаете… В Северной Америке подобное, конечно, незаконно, но у мексиканских клиник бизнес идет хорошо.

В.: Что же делало ваш метод более оптимальным?

О.: Бычий цепень – отличный помощник в сбросе веса… Если остается в кишечнике. Проблема в том, что ленточные черви – кочевники. Они начинают бродить по телу. Выплывут из кишечника – или просто проткнут стенку – и инкапсулируются в печени, глазных яблоках, головном или спинном мозге. На томографе инкапсулированный червь в мозгу отображается как опухоль. И наносит столько же урона. А модифицированный эхинококк, над которым мы работали, был бы ограничен кишечником носителя. Словно электрическими оградами, которыми скотоводы удерживают коров в пределах своих земель. Доктор Эджертон работал над перестройкой основной последовательности ДНК червя, чтобы тот умирал, как только пробьет стенку кишечника. Задачей было ослабить его естественный иммунитет и сделать более восприимчивым для атаки лейкоцитов. Белая плазма крови разъедала бы червей доктора Эджертона, как кислота. Во всяком случае, идея была такая.

В.: А когда человек достигнет своего целевого веса?

О.: Пероральный прием антибиотика выведет колонию червей в течение нескольких дней. Мы бы рекламировали препарат как двухступенчатое решение. Одна таблетка, чтобы заразиться червями, и вторая, чтобы от них избавиться.

В.: А что между этим?

О.: Вы бы сбросили все эти неприятные килограммы.

В.: Но червь, которого вы помогали усовершенствовать, повел себя не так, как было запланировано?

О.: На мой взгляд, это несколько мягко сказано.

* * *

23

СО ВРЕМЕНЕМ ветер стих. Буря умчалась к морю. Кругом стекала вода, она звучала ужасно громко: каждая капля эхом отдавалась от стен. Промокшие и дрожащие мальчишки жались друг к другу – все, кроме Кента, который в одиночестве сидел под брезентом.

– Надо бы проверить, как там скаут-мастер, – сказал Ньютон.

Эфраим кивнул:

– Кент, оставайся здесь.

Лицо Кента под брезентом было бледным и омерзительным. Он походил на деревянного Золтара, заводного оракула с ярмарки округа Кавендиш. «Узнайте свое будущее за 25 центов!» А еще в его брекетах что-то застряло… Останки насекомых? Точно. Изо рта Кента торчали кусочки панцирей, лапок и усиков. Он грыз заплесневелый брезент. Обмусоливал потрепанный край, точно старик, жующий морковку. Взгляд у Кента был мечтательным – таким он мог бы созерцать прекрасный закат.

– Ладно, – произнес Кент. – Все равно мне тут нравится.

– Ты в порядке, Кей? – спросил Ньютон, и отвращение сдавило ему горло.

– Конечно. – Ухмылка самой смерти. – Лучше и быть нельзя.

Общее беспокойство охватило ребят. Даже Шелли. Сколько времени прошло? Меньше двенадцати часов. Полдня тому назад Кент Дженкс был одним из них. Самым большим и сильным из всех. Парнем, которому каждый в Норд-Пойнте пророчил великое будущее. И вот он с налипшими на зубах насекомыми свернулся калачиком в подвале и бездумно грызет брезент. Измотанный и усохший по какой-то мерзкой, жуткой и неизвестной причине. Что бы он ни подхватил, болезнь была стремительной. Гастролирующим цирком прокатилась по телу, пожирая его. Ньютон чувствовал – Кента разъедало изнутри, его плоть постепенно ослабевала, мясо исчезало с костей, а тело под кожей съеживалось, пока… Пока что? Болезнь не щадила Кента – того человека, которым он мог бы стать, его блестящего будущего, казавшегося таким реальным. Она все разрушила. Окончательно и непоправимо.

Ребята оставили его в подвале. Эфраим закрыл дверцы и просунул палку между ручками, чтобы Кент не смог сбежать.

НА ОСТРОВЕ все еще бушевал шторм.

Огромный дуб – одно из пяти или шести по-настоящему больших деревьев на острове Фальстаф – действительно переломился и рухнул на бревенчатые стены хижины. Место разлома походило на окурок взорвавшейся сигары для приколов: щепки торчали из ствола под сумасшедшими углами, наполняя воздух ароматом смолы.

Мальчишки вдыхали тот странный запах, который исходит от земли после бури, и разглядывали хижину. Расколотая пополам крыша зияла огромным беззубым ртом. Дверь повисла на петлях. Эфраим рывком открыл ее. Посмотрел на свои ногти. Затем обернулся к Шелли, который спокойно выдержал его взгляд.

– Когда войдем, будьте осторожны. – Эфраим говорил совсем как Кент. – Прикройте рты.

Крыша провалилась сплошным лоскутом, похожим на волну, готовую накрыть с головой. Ребята прошли по темному коридору, который образовался после ее падения, и обнаружили скаут-мастера Тима среди обломков. Дуб проломил толстые балки хижины и расплющил фанерные стенки шкафа. Ствол приземлился на голову и плечи скаут-мастера.

– Тим? – тихим, неверящим голосом произнес Ньютон. – С тобой все?..

«…в порядке?» – застыло на его губах. Скаут-мастер Тим явно был не в порядке.

Необратимость случившегося обрушилась на Ньютона. Она была и в стволе дерева, который лежал на одном уровне с полом. И в раздавленном, будто яичная скорлупа, черепе скаут-мастера, едва заметно, но жутко видневшемся из-под коры. И в извилистых пурпурных линиях, сбегавших по его плоти: из-за давления раздулись и лопнули капилляры. Кожа выглядела кошмарным пазлом. Необратимость была и в исходившем от тела сладковатом запахе с мрачным оттенком смерти – «Какой-то он ржавый, – подумал Ньютон, – как от разобранного двигателя на свалке», – и в свалившемся со скаут-мастера ботинке. Похоже, тот отлетел, когда рухнуло дерево, и ноги Тима взметнулись вверх. Необратимость была и в бледном пальце, торчавшем из дырки шерстяного носка. И в сверчке, который устроился в разорванном воротнике рубашки и только-только начал тереть лапки, чтобы запеть свою пронзительную гудящую песню.

– Он похож на ведьму из «Волшебника страны Оз», – произнес Шелли. – Ту, на которую дом упал, а не ту, что растаяла.

– Заткнись на хрен, Шел, – прохрипел Эфраим.

Сердце Ньютона раненой птицей билось в груди. Ему хотелось закричать, но звук застрял в легких.

– Что же нам делать? – спросил он. – Он и в самом деле?..

Ньют не смог этого произнести. Мертвый. Само слово было каким-то неподъемным. Он опустился на колени и коснулся руки скаут-мастера Тима. Плоть была холодной и влажной, будто камень в бурной речке.

– Ничего, Ньют, – ответил Эфраим. – Наверное, все произошло быстро, понимаешь? По-моему, он даже ничего не почувствовал.

– Думаешь? – опустив голову, спросил Ньютон.

Макс искренне надеялся, что все так и было. Его затошнило. Скаут-мастер – взрослый, которого он знал дольше, чем кого-либо, не считая родителей, – умер в шкафу. Единственный человек, который мог придумать, как выбраться с этого острова, ушел и бросил пятерых глупых, перепуганных детей.

– Может, нам его похоронить? – предложил Эфраим.

Прежде чем кто-нибудь успел ответить, живот скаут-мастера Тима зашевелился.

Сначала едва заметно – казалось, что внутри нерешительно скреблись крошечные пальчики. Рот Макса скривился. Зрелище было мерзкое, но завораживающее.

– Что… – выдохнул Эфраим, – …это такое?

Кожу скаут-мастера на дюйм выше пупка пробила гибкая белая трубка. Она настойчиво протискивалась наружу и извивалась, словно пробуя воздух на вкус. За ней поспешила еще одна, и следующая. Скоро их стало семь или восемь, они походили на лапы паука-альбиноса, который пытался выбраться из своей норы.

Каждая трубка была слегка бугристой, будто чем-то усыпанной. Макс прищурился. Это… О господи, это рты. Крошечные рты, как у рыбы-прилипалы.

Живот скаут-мастера беззвучно разорвался от паха до груди, точно пищевая пленка. Наружу хлынули сотни червей – уменьшенных версий той огромной мерзости, которая выбралась из незнакомца. Некоторые из них были толщиной с бечевку из лавки мясника, но большинство оказалось слабыми, тонкими и такими же хрупкими, как оборванные нити паутины. Они извивались, скручивались и стекали по пергаментной коже скаут-мастера – лишенная крови и питательных веществ, она стала мягкой и белой, похожей на высохший свиной жир.

Макс заметил, что черви не выглядели отдельными существами. Скорее, они походили на мясистый белый шар, с торчащими из него десятками или сотнями лучей. Словно кто-то собрал их и завязал тугим узлом, как тот клубок, который ребята видели вчера – клубок гребаных змей. Шары из червей падали друг на друга, извивались и дергались. Жуткое шипение исходило из грудины скаут-мастера.

– Нет, – Ньют замотал головой. – Нет, нет, нет…

Звук прекратился. Медленно и мучительно черви, будто единое целое – коллективный разум, – потянулись на голос Ньютона.

– Боже, – произнес Эфраим.

И черви повернулись в его сторону.

Некоторые из них угрожающе распухли, на кончиках выступили крошечные капли. Раздалось несколько тихих хлопков. Легкие нити разнеслись по воздуху, солнечные лучи подсвечивали их призрачные колеблющиеся силуэты.

Эфраим отпрянул. С беспомощным видом он отмахнулся от нитей. И уставился на костяшки своих пальцев, все еще рассеченных и кровоточащих после драки с Кентом.

Макс так хорошо знал Эфраима, что почти видел, как в голове у того складывается безумная мысль: «Они могут проникнуть в меня. Порезы – распахнутые двери в мое тело…»

Сквозь дыру в крыше Макс разглядел осколок ясного голубого неба. Ту мерцающую синеву, которая приходит вслед за сильным штормом. А ниже увидел серую полосу родного острова. Там должны быть его родители. Почему они до сих пор не приплыли? Ни его предки, ни Ньюта, ни Ифа, ни Кента, ни Шелли? К черту старика Уоттерса, раз он не смог поднять свою старую задницу, но почему не появились родители? Отец Кента мог бы воспользоваться патрульным катером, ведь случай особый, верно? Чрезвычайная ситуация. Но нет, они оставили своих детей одних на этом гиблом острове. Двое взрослых уже мертвы, и Кенту приходится несладко. Краше в гроб кладут, как сказала бы мама Макса. Смерть могла бы принести облегчение, только вот речь шла о Кенте. По спине Макса пробежала дрожь – сама мысль о Кенте, о мертвом Кенте, о его теле, захваченном этими тварями…

– Нам нужно убираться, – сказал он. – Немедленно.

* * *

«ЧЕРВИ-ПОЖИРАТЕЛИ ПРОТИВ ЧЕРВЕЙ-ЗАВОЕВАТЕЛЕЙ:

ДВОЙСТВЕННАЯ ПРИРОДА МОДИФИЦИРОВАННОЙ ГИДАТИДЫ»

Выдержка из доклада Синтии Престон, доктора медицины, микробиологии и иммунологии, для 27-й Международной конференции по папиллома-вирусу и Клинического семинара в Бостонском университете, Массачусетс

Поразительные доказательства, найденные в лаборатории доктора Эджертона, свидетельствуют как о новаторской природе его трудов, так и о дикой беспринципности его методов.

Сверстники считали Эджертона патологически скрытным. Разговоры с ним, по словам тех немногих, кто участвовал в подобных беседах, фокусировались исключительно на его работе или работе его соперников.

Эджертон был единственным ребенком в семье. Когда он учился в аспирантуре, его родители погибли в автомобильной катастрофе. Судя по всему, он жил ради своей работы.

Коллеги-исследователи отзываются о нем как о противнике компромиссов, известном вольным обращением с научной этикой. Наиболее часто упоминается инцидент – особенно показательный в свете событий на острове Фальстаф, – когда еще в студенческие годы охрана университетского городка застала Эджертона на месте преступления. С помощью украденного ключа он проник в лабораторию, где и был застигнут за уничтожением работы своего главного соперника, старшекурсника по имени Эдвард Трускинс. Трускинс трудился над методикой пересадки кожи с участием лабораторных мышей. По рассказам, когда Эджертона поймали с поличным, при нем нашли шприц стрихнина.

Несмотря на это правонарушение и вселяющий тревогу образ мыслей, о котором оно свидетельствовало, Эджертон вскоре продолжил работу в другом институте. Просто он был слишком талантлив. А также умел убедительно изобразить искренность, когда того требовали обстоятельства.

Некоторые считают, что лучшие ученые пребывают в том измененном состоянии сознания, которое опасно балансирует на грани безумия. Согласно этому определению, доктор Эджертон был ученым мирового класса.

Работа Эджертона с ленточными червями не уступала тому, что в 1950-х годах сделал для иммунологии доктор Джонас Солк – не с точки зрения непосредственной общественной пользы (фактически Эджертон создал всего лишь самого приспособляемого и живучего из известных человечеству паразитов), а с точки зрения успешности генетических манипуляций с простейшей формой жизни.

Он взял простую планарию и взломал ее генетический код. При этом позволив той модифицировать свою основную анатомическую и желудочную подструктуру способами, которые прежде считались невозможными. Он подарил эхинококку возможность стремительно адаптироваться к окружающей среде. Заявленная цель состояла в том, чтобы лишить червя естественной защиты ради изоляции его внутри носителя. Однако достигнутый результат оказался прямо противоположным.

Эджертон открыл генетический ящик Пандоры.

Оказавшись перед обрывом, его эхинококк отращивал крылья. Столкнувшись с непреодолимым морем, создавал себе жабры. Его приспособляемость приводила к самым разнообразным мутациям. Как снежинки, ни один эхинококк доктора Эджертона не походил на другого.

Его черви делились на две категории. Для удобства назовем их «червями-пожирателями» и «червями-завоевателями».

Некоторые виды ленточных червей вступают в паразитический симбиоз со своими носителями: они могут жить в теле хозяина годами, питаясь только тем, что необходимо для выживания. Но даже не мутировавшие эхинококки не ведут себя подобным образом: их генетическая обязанность состоит в том, чтобы заселить и в конечном счете захватить своего носителя, перенапрягая систему иммунодефицита и, по существу, вынуждая того умирать от голода.