Текст книги "Космос. Марс"

– Все вроде крепко, – ответил Покровский, повертев его.

– Можно вопрос? – спросил Молчанов.

Покровский кивнул, не раздумывая.

– Почему ты не обнародовал записи перемещений?

– Из – за того, что ты проголосовал за себя? – переспросил Покровский. Молчанов кивнул. – Ты так и не понял ничего, летописец. Я здесь чтобы обеспечить безопасность миссии. Не больше и не меньше.

Они помолчали.

– Ты умнее чем я думал, летописец. И да, я знаю, что тебе не нравиться это прозвище. У меня тоже есть слабости.

Покровский и Молчанов собрали новую «буханку». Покровский поставил ее на место предыдущей и привинтил крышку. Когда он закончил то потянулся и сделал несколько кувырков назад. Осмотрев реактор, он развел руки в стороны и произнес:

– Ну что ж – шах.

Молчанов приблизился.

– В шахматах все в руках игрока до последнего хода.

– Тогда может док прав? – спросил Покровский. – Нам нужна дамка.

Через два дня командир Стивенсон принял решение запустить реактор. Он сообщил об этом на вечернем сборе. ЦУП поддержал. Покровский отправился в реакторный готовить ручной запуск. Молчанов решил остаться с Накой.

«Перед запуском отключаться все системы», – пояснял Покровский по рации. – » Нужно будет перераспределить энергию. Если услышите толчок и загорится свет, считайте, что нам удалось. Если толчок будет слишком сильный, а свет яркий, как утреннее солнце, ну что ж, не переживайте. Вы даже не успеете ничего понять.

Командир Стивенсон пожелал удачи экипажу. Он был как всегда сдержан и не сказал ни одного лишнего слова.

Корабль погрузился в тяжелую тишину.

Молчанов закрыл глаза и сжал руку Наки. Почему – то он вспомнил о карцикулах, которые остались в лаборатории. Ему стало невыносимо жалко погибшие экземпляры. В любом случае, лучше уж его жизнь. Нужно думать о себе, а об этом он вспоминал последнее время все реже. Слишком много осталось нерешенных дел, слишком много…

Внезапно заиграла громкая музыка. Молчанов вздрогнул. Через мелодичный звон электрогитары, солист голосом молодого командира Стивенсона пел о хрюшках на молочной ферме, которые всегда слишком голодны. Затем хором вся группа хрюкала в микрофон, попрошайничая лакомые остатки индейки с праздничного стола у хозяйки миссис Пибблз с дряхлой, как желе задницей.

Молчанов расхохотался. Смеялись доктор Пател и Стивенсон. Смех усиливался микрофонами, затем вновь попадал в колонки и снова усиливался. Казалось, что смеется целый стадион.

«Не смог удержаться. Хрю – Хрю, миссис Пиблз», – проговорил Покровский.

Корабль еще громче взорвался смехом.

«Ну все, достаточно. Теперь можно начинать», – сказал Стивенсон, когда все затихли.

«Приступаю к запуску», – сказал Покровский.

Нака пошевелила рукой. Молчанов решил, что ему почудилось, но затем движение повторилось. Ее пульс начал расти, дернулись лицевые мышцы, зашевелились губы.

– Нака! Ты слышишь меня?

Она открыла слипшиеся глаза, затем закрыла, потом снова открыла и застонала.

– Я здесь, не бойся, – сказал Молчанов, поглаживая ее по голове.

Она что – то шептала. Молчанов приблизился. Она говорила на японском.

– Я не понимаю. Это я, Андрей.

Ее затрясло. Молчанов положил руку ей под голову. Красное пятно пропитало повязку вокруг головы. Он потянулся к шприцу, чтобы ввести ей успокоительное.

– Не делайте… – прошептала она.

– Не делать что?

– Не делайте. Нельзя делать. Нельзя. Нельзя.

В этот момент все вокруг отключилось. Молчанов беспомощно зажал кнопку рации:

– Меня слышит кто – нибудь? Ваня! Командир!

Рация не работала. Только тьма и тишина. Вакуум.

– Боже мой! – воскликнул Молчанов.

Он схватил фонарь, оттолкнулся ногами и пулей полетел к выходу. По пути он кричал имена командира и Покровского. Никто не отзывался. Молчанов бился головой и боками о стены, выступы, сносил приборы. С ором он влетел в реакторный модуль и вдруг ему в лицо вспыхнула яркая вспышка, подул горячий воздух. Молчанов потерял ориентацию. Если бы не Покровский, свативший его за плечи, он бы расшиб голову о стальную поверхность реактора.

В глазах рябило. Покровский хлопнул в ладоши прямо перед его лицом. В голове словно взорвалась бомба.

– Летописец, ты что разорался!

Следом в модуль влетел Стивенсон, за ним доктор Пател.

– Иван, выключи фонарь, – сказал Стивенсон, щурясь.

Покровский отключил фонарь, служащий ему еще и обогревателем. В лицо подул отрезвляющий холодок.

– Андрей, ты слышишь меня? – спросил Стивенсон.

– Нака, она очнулась.

– И что? – возмутился Покровский. – Я готов к запуску.

– Она сказала не делать этого. Сказала нельзя, – Молчанова все еще мучила отдышка.

Покровский посмотрел на Стивенсона выжидающе. Тот задумчиво косился на реактор.

– Пока отбой, – сказал командир Стивенсон. – Хочу с ней поговорить.

ГЛАВА 9

Телеметрия. Прайм—1479

Атмосферное давление: 102 Кпа

Температура внутри: 22,1 С

Температура снаружи (датчик солнечный): 83 С

Температура снаружи (датчик теневой): —221 С

Курс: 3.2

Пройденное расстояние, км: 121 596 148

Задержка связи (сек): 403

Скорость кмс – 25,3

***

Со всего мира приходили видеосообщения. Президенты и премьеры, звезды Сети и обычные люди поздравляли экипаж с успешным запуском реактора и продолжением спасательной миссии.

Нака вела себя как стойкий боец, проводя по много часов за работой, словно и не было за ее спиной взрыва, тяжелых травм и нескольких недель комы. Молчанов носился за ней по пятам, по десять раз на дню опрашивал о самочувствии, записывал ее показатели здоровья, делал рентгеновские снимки. Каждый вечер он отправлял отчет Омару Дюпре, который только и разводил руками. Отек спадал, Нака с каждым днем хорошела на глазах.

Произошло долгожданное и волнительное событие – Молчанов получил доступ в свою лабораторию. Он пообещал себе восстановить популяцию погибших растений, а, чтобы не тратить время зря, перенес спальный мешок из каюты в лабораторию, и пока не сомкнутся глаза работал на износ.

– Лучше? – спросила Нака, задирая глаза и пытаясь оглядеть собственную рану.

Они расположились в жилом модуле – в закутке между каютами. Днем здесь было тихо, освещение оставляло желать лучшего, но все же условия были приятней чем в лаборатории, где влажность просто зашкаливала. В лабораторию доктора Патела они решили больше не соваться.

– Выглядит замечательно, – сказал Молчанов, обработав рану, – Думаю, мы снимем швы раньше.

Нака потрогала правую сторону головы, где аккуратно зачесаны за ухо черные густые волосы. На левой они отсутствовали от лба и выше, почти до теменной области. Молчанов сбрил их после взрыва для доступа к ране.

– Они отрастут. Не переживай.

– Ты уверен?

– Еще будешь вспоминать как было удобно, когда не нужно плести косы.

– Что есть косы?

Молчанов наклонился чтобы ответить. От волос Наки исходил приятный телесный аромат.

– В России девушки с древности заплетали волосы тремя прядями. Одну на другую, третью сверху и так по кругу. Это называлось косами.

Она подняла голову. Их лица оказались в нескольких сантиметров друг от друга.

– Ты покажешь как делать косы?

Молчанову стало не по себе от ее прямого взгляда. Ее сбивчивое, но уверенное дыхание ощущалось у него на коже.

– Конечно. Я научу.

Она улыбнулась. Молчанов закрепил новую повязку, положил ей руки на плечи и по – дружески похлопал.

– Ну все, готово.

Нака посмотрелась в зеркало рядом с входом в свою каюту.

– Удивительно это, – произнесла она, поправляя липкие края повязки.

Молчанов собирал медицинскую утварь обратно в сумку.

– Что именно?

– Память. На лекциях папы говорил студентам о реакторе. Я слушала в лаборантской за стеной. Он не позволял сидеть со студентами. Нака отвлекала их – он говорил. Много шумела. Я все забыла, но сейчас я помню. Так четко. Будто видеозапись проигрывается в голове. Не знаю, как это может быть.

Молчанов привязал сумку к поясу и приблизился к Наке со спины. Аккуратно притронувшись к ее вискам, он неспешно помассировал их.

– Травмы височных долей могут привести к повреждению памяти, но бывает и обратный эффект.

– У меня обратный.

– Кое-что я не могу объяснить. Когда ты проснулась, ты знала, что мы собираемся запустить реактор и, что нас постигнет неудача.

Нака задумалась.

– Не знаю откуда это пришло. Как вспышка знания. Именно она меня и пробудила.

– Мозг по истине удивительная штука.

Она открыла глаза и посмотрела на него через зеркало.

– Ты удивительный.

Молчанов улыбнулся.

– Куда мне до твоих возможностей.

– Я сильная, совсем ничего не болит.

– Ты очень сильная. Но отсутствие болей может тебя обмануть. Тебе нужно уменьшить нагрузки и больше отдыхать.

– Опять пристегнутой к столу быть? Нет. Больше не хочу.

– Ты еще слаба.

– Нет!

Она обернулась и, закрыв глаза, поклонилась ему.

– Андрей – сан спасибо, что ухаживал за мной.

– Не за что.

Все еще держа глаза закрытыми, она заговорила:

– Я видела очень длинный сон. Наш дом в Токио, там была мама, и Кейджу. Мы играли в Го. Это такая настольная игра.

– Я знаю, схоже с русскими шашками.

– Мы смеялись. Вспоминали как папа торопился утром на работу и вылил на рубашку чай. Мама дала ему новую. Он бежал с лестницы и напугал Кейджу, тот от испуга загавкал и наделал лужу. Папа наступил в нее, брызги попали ему на брюки. Пока мама вытирала пол и стягивала с папы старые брюки, я несла ему новые. Они не подошли по цвету галстуку и пиджаку. Пришлось менять и их. Утро было сумасшедшее. Папа конечно опоздал. Перед выходом он обнял нас обеих и поцеловал в щеки. Сказал, что без нас он не справился бы. Еще мне чудилась музыка, такая успокаивающая. Она была знакомой, но я не могла разобрать. Она как будто доносилась изнутри меня.

– Когда ты была в коме я напевал твои песни.

Она открыла глаза и выпучила их на Молчанова.

– Зачем?

– Хотел, чтобы ты слышала знакомые нотки.

Она покраснела.

– Пел я плохо и с твоего разрешения я больше не буду пытаться. Лучше это будешь делать ты.

Она потянулась к нему губами. Молчанов неожиданно отпрянул от нее. Она опустила глаза и прикусила силой губу. Повисло неловкое молчание. Молчанов схватил модуль – компьютер.

– Я собираю данные дляотчета о взрыве. Можно я задам пару вопросов?

Нака кивнула и вернулась к своему отсеку, начала собирать вещи.

– Что ты помнишь перед тем как произошел взрыв?

– Я собиралась проверить генератор, как приказал командир.

– Где ты была в момент взрыва?

Нака резко обернулась.

– Ты хочешь узнать, вина ли это моя?

Она впервые при нем повысила голос. Молчанов выждал несколько секунд и спросил:

– А как думаешь ты?

– Да, – твердо сказал она. – Мне очень стыдно. Моя вина, что миссия чуть не провалилась, – ее голос срывался, она едва не заплакала, но сдержалась. – Я знаю о выходе, знаю ты чуть не погиб. Если бы так, я не хотела бы просыпаться.

Слезы отрывались от кончиков ее глаз и парили в воздухе. Молчанов собрал их ладонью.

– Ты должна думать о том, что есть сейчас. Нужно забыть и жить дальше.

Нака отвернулась.

– Можно я задам еще вопрос? – спросил он.

Она кивнула, вытирая слезы.

– Когда ты была в реакторном, до того, как… Ну ты понимаешь. Ты не видела чего – нибудь странного?

– Странного?

– Тебе не показалось, что генератор был уже неисправен?

– Нет. Это моя ошибка.

– Ты уверена, что в реакторном не было кого – то еще?

– Твои вопросы странные. Ты говоришь или что – то подозреваешь?

– Я пытаюсь установить факты.

Она направилась к проходу, ведущему в соседний модуль.

– Факт один. Я все испортила и моя ответственность. Прости, у меня работа.

Молчанов последовал за ней.

– Меня не надо сопровождать, – резко сказала она, не оборачиваясь.

Проводив ее взглядом, Молчанов, выругался на себя и отшвырнул модуль – компьютер. Тот стукнулся о мягкую поверхность стены, завертелся в воздухе и вернулся обратно, словно бумеранг.

Ему остро захотелось сыграть в шахматы. Из – за задержки сигнала, обычная партия с живым игроком могла длиться не одни сутки и эту практику решили прервать. Молчанов сыграл с компьютером и проиграл в сухую две партии подряд. Ему никак не удавалось сосредоточиться.

Вечером Молчанов прибыл в главный модуль по просьбе командира Стивенсона. Вокруг него кружили несколько голографических экранов. На них отображались видеосообщения из ЦУПа, данные телеметрии и систем реактора.

– Вы хотели видеть меня, сэр? – спросил Молчанов, заметив, что Стивенсон не обращает на него должного внимания.

Командир Стивенсон показал указательный палец вверх, просигнализировав Молчанову подождать. Стивенсон принялся поочередно собирать листы с какими – то записями со стен и складывать их аккуратно в коробочку, сверху легла совместная фотография с дочерьми, висевшая на стене с самого старта. Закончив, он подлетел к столу, где ждала открытая консервная банка с мясом. Подхватив наполненную ложку, он сунул ее в рот, аккуратно прожевал. Запах говядины со специями разлетелся по модулю.

– С кораблем все хорошо, сэр? – спросил Молчанов, указав на экраны.

– Если бы не правки Наки, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

– Сэр, об этом я хотел поговорить с вами. Нака слишком много времени проводит за работой. Она еще слаба.

– Вздор. Она сильнее всех нас. Ее даже твои лекарства не одолели.

– Это так, сэр. Но ей нужен отдых. Еще есть опасность осложнений. Я рекомендовал бы не более трех часов работы в день.

Командир Стивенсон протер лысину и пожал плечами.

– Так скажи это ей. Ты врач экипажа.

– Уже сказал, сэр. Она не послушала.

Командир Стивенсон прожевал новую порцию мяса и с явным нежеланием произнес:

– Я посмотрю, что можно сделать.

– Спасибо, сэр. Ох, простите, вы же вызвали меня. А я тут со своими проблемами. Совсем забылся.

Командир Стивенсон внимательно выждал пока Молчанов договорит.

– Мне необходим отчетный сеанс.

Повисла пауза.

– Вы серьезно, сэр?

– Абсолютно. Пункт 20.1 положения о безопасности полетов. Каждый член экипажа в случае обнаружения у себя признаков психических расстройств должен немедленно доложить врачу экипажа. То есть тебе. Именно это я и собираюсь сделать.

Командир Стивенсон смотрел на него до безобразия настойчиво.

– Я знаю правила. Но как врач экипажа могу с уверенностью сказать, что каждый из нас сейчас испытывает проблемы. Еще недавно мы были на волоске смерти.

– Я написал прошение об отставке и этот разговор всего лишь формальность. Я обязан приложить заключение врача экипажа и отправлю его сегодня же в ЦУП.

Молчанова словно огрели кочергой по голове. Стивенсон же продолжал нехотя жевать мясо. Судя по всему, через силу. Даже без измерений заметно, что он сильно похудел. Худоба была его обычным состоянием, но теперь это выглядело просто угрожающе: щеки впали, острые скулы оголились, кожа на голове и лице ссохлась и покрылась прыщами.

– Сэр, – тихо обратился Молчанов. – Расскажите, что случилось.

– Я нарушил запрет об использовании связи в личных целях. Перед запуском я отправил сообщение семье.

Стивенсон загреб полную ложку мяса и опустил в рот, проглотил не прожевывая.

– Сэр, вы поступили так как поступил бы каждый.

– Я нарушил приказ! Энергии могло не хватить для запуска. Я мог погубить экипаж.

– Но не погубили.

– Я был не в состоянии принимать взвешенные решения, – он прервался, стараясь успокоить самого себя. – Я не позволил отключить Наку. Если бы не ее воля к жизни, мы бы… Я должен понести наказание. Начинай сеанс.

Молчанов кивнул и включил запись диктофона. Он наговорил стандартное предисловие и задал командиру несколько уточняющих вопросов о его личности. Стивенсон отвечал очень серьезно, иногда говорил сходу, а иногда долго думал прежде чем произнести хоть слово.

– Вы осознавали последствия своих действий? – спрашивал Молчанов.

– Да, осознавал, – отвечал Стивенсон, выпрямив спину, словно на экзамене.

– Тогда почему вы пошли на это?

– Я не верил в успех запуска.

– Вы считали, что экипаж погибнет?

– Да.

– Если бы кто – то из экипажа обратился к вам с просьбой отправить сообщение его семье. Вы бы дали разрешение?

Вопрос заставил Стивенсона задуматься.

– Нет. Это против правил.

– Тогда почему вы дали разрешение себе?

– Я проявил слабость. Недостойную для командира.

– Есть ли другие причины, по которым вы хотите подать в отставку?

Стивенсон молчал несколько секунд, собираясь с мыслями.

– Нет.

Ответ не звучал уверенно.

– Вы любите свою семью?

– Конечно.

– Что вы сказали им в сообщении?

Стивенсон посмотрел вдруг на Молчанова и в его взгляде читалось недовольство.

– Это не относиться к делу.

– Это поможет мне прояснить ваши мотивы, проверить наличие аффекта и оценить психоэмоциональное состояние. Это непременные атрибуты заключения.

Командир Стивенсон задумался.

– Я попросил прощения.

– За что?

Он помолчал. Потом выдохнул и заговорил.

– За то, что не послушал их. Согласился на полет, который ничего для меня не значил.

– Тогда почему вы полетели?

– Потому что пообещал.

– Кому вы пообещали?

– Другу.

– Вы имеете ввиду Чарли Хэнлона, сэр?

У него задрожали скулы.

– Простите, что я затронул эту тему. Но мне важно знать подробности.

Его глаза покраснели.

– На месте командира он видел только меня. Я пообещал, что сделаю это.

– После смерти Чарли вы могли отказаться от обещания.

– Я не мог предать его память.

– Вы были обязаны ему чем – то?

– Мы учились вместе, вместе служили. Однажды, когда оба были еще зелеными юнцами, мы вели патрулирование границы военного конфликта в Алжире. Мы возвращались на базу. Мой бортовой компьютер дал сбой, я отклонился от курса и залетел на территорию противника. У них были старые русские ПВО. Лучшие, что я видел. Противник открыл огонь. Я пытался маневрировать, но понимал, что шансов нет. Катапультироваться было бессмысленно, меня бы поймали, запытали до смерти, а потом повесили мою голову на заборе. Чарли вызывал меня по рации, но я не отвечал. Я не хотел, чтобы и он погиб из – за меня. Когда у меня закончились тепловые ловушки, я понял, что это конец. Но ракета, вдруг отклонилась в сторону. Это был Чарли. То, что он сделал было просто невозможно. Его самолет прошел пересекающим курсом между мной и ракетой. Она ударила ему в хвост. Я наблюдал как горящий самолет моего друга пикирует к земле, и понимал, что ничем не могу помочь. Через три дня Чарли подобрали в тридцати километрах к югу у границы. Противник отправил сотню людей на поиски, но Чарли проскользнул мимо, как нож сквозь масло. У него был талант всегда выбираться из любой передряги. Я бы так не смог. Когда мы встретились, он только похлопал меня по плечу и сказал – «ты поступил бы также, брат». И я пообещал, что, когда Чарли нужна будет моя помощь я обязательно приду. Если бы не он у меня не было бы моей семьи. Я обязан ему всем.

– Что вы почувствовали, когда узнали, что он погиб?

– Ярость.

– Вы вините себя?

Стивенсон уставился в одну точку и еле заметно кивнул.

– Вы ничем не могли ему помочь. Будь вы рядом вы бы тоже погибли.

– Если бы я был там, я не дал бы ему вести электрокар так безрассудно.

Наступило молчание. Глаза командира стали стеклянными, а мысли витали где – то совсем далеко.

– Сэр, а что если Чарли погиб не случайно?

Стивенсон навострил уши.

– Вы сказали, что он асс…

– Лучший из тех, кого я знал.

– Тогда почему асс, способный вести многотонную машину на скорости десять тысяч километров в час, не справился с управлением электрокара в хорошую погоду?

– Чарли слишком часто обманывал смерть. Очередной раз она не простила ему.

– Ведь он вел «Дьявола», не так ли? Самый совершенный электрокар в мире. Все его контуры дублированы трижды. Лучшие датчики, противоаварийная система и ничего не помогло.

– Ты хочешь сказать, что кто – то нарочно испортил контур «Дьявола», и никто не заметил?

Повисла секундная пауза.

– Я не знаю, сэр. Но это возможно.

– Кому это могло понадобиться? – абсолютно серьезно спросил Стивенсон сам себя и его сознание будто покинуло организм, глаза стали совсем потухшими.

Стивенсон хотел еще что – то сказать, но замолчал, издав непонятный визгливый звук.

– У него были какие – то враги? – спросил Молчанов.

– У всех людей есть враги. Откуда мне знать?

– Я всего лишь рассуждаю. Может быть он делился с вами?

– Почему ты вообще заговорил про него?

– Это вы заговорили про него.

Сердцебиение Стивенсона приблизилось к ста пятидесяти ударам.

– Сэр, я дам вам успокоительное.

Молчанов потянулся к сумке. Стивенсон схватил его руку и сильно сжал. Пальцы мгновенно онемели. Молчанов не произнес ни звука. Спустя какое – то время Стивенсон отпустил и направился к переходу из модуля. Молчанов последовал за ним. Стивенсон шлагбаумом выставил руку перед ним.

– Мы закончим позже.

– Конечно, сэр.

***

Частички растений, еще недавно бывшие льдинками, забили фильтры вентиляции лаборатории. Молчанов провел полдня вычищая их. В результате ободрал руки и получил ноющую боль на месте поджившего перелома.

Наружу уже выглядывали первые зеленые побеги. Особую радость Молчанову доставляли ростки репейника. Он представил, что уже к концу путешествия, его лаборатория вновь будет благоухать запахами жасмина и пестреть зелеными лопухами.

Молчанов глотнул воды и проверил журнал полива. Он держал информацию о каждом растении в памяти, но страх потерять все снова заставлял его по много раз перестраховываться.

В лабораторию влетела Нака. Молчанов точно помнил, что ближайшая их встреча назначена только на завтра. Нака кивнула в знак приветствия, осмотрелась и направилась к стеклянному квадратному куполу. Внутри располагалась чашка Петри – специальная плоская посуда для выращивания культур микроорганизмов. Нака нагнулась над куполом и прищурилась.

– Карцикулы, – сказал Молчанов, приблизившись сзади.

Нака глядела на них с лицом школьника, пришедшего на экскурсию в музей.

– Это то, о чем все говорят?

– Карцикулы лактис, – от радости у Молчанова все еще щемило в груди. – Это удивительно, но они выжили. Их ДНК стабильно. Это настоящее чудо, грандиозное открытие для астробиологии. Только ради этого стоило начинать эту миссию.

– Я их совсем не вижу, – посетовала Нака.

Молчанов приблизился вплотную, аккуратно взял ее за руку и направил палец в левый верхний угол чашки Петри.

– Видишь бледно серую пленку.

– Такие крохи, – она прильнула поближе чтобы рассмотреть.

– В этом пятнышке больше микроорганизмов чем звезд в нашей галактике.

Нака осмотрела лабораторию.

– Многие твои растения умерли, – с чувством вины сказала она.

– Я восстановлю их. У меня еще полно запасов семян, – Молчанов указал на мешочки, аккуратно сложенные в отдалении лаборатории. – Земли хватит чтобы вырастить все.

Она вновь прильнула к куполу.

– Хочешь посмотреть на них вблизи? – спросил Молчанов.

Она улыбнулась и кивнула. Молчанов подключил микроскоп к капсуле. Нака заглянула в окуляры. Молчанов тем временем вытер рукавом лицо от грязи, налипшей во время чистки фильтров.

– Они похожи на бонсай, – воскликнула она.

– Карликовые деревья. Хм, отличное сравнение, мне оно не приходило в голову.

– Мама выращивала их в нашем саду. Они были ее сокровищем.

Молчанов покрутил ручку зума и уменьшил масштаб.

– А теперь как шарики воздушные. На веревке, – восхищенно сказала Нака. – Так красиво.

– Когда мы прилетим на Марс, я выпущу эти шарики на волю.

Нака оторвалась от микроскопа и с удивлением посмотрела на Молчанова.

– Под присмотром конечно, – уточнил он. – В изолированном от биосферы Марса месте.

– Может быть Марсианам пригодятся эти карцикулы? Ими можно питаться.

Молчанов представил себя на лекции перед студентами в университете. Том самом, в котором, когда – то работал отец.

– Биосфера любой планеты уникальна. Даже если мы на сто процентов уверены, что планета необитаема, нельзя привносить земную жизнь без тщательной проверки.

– Это же просто грибки. Как они могут быть опасны?

– Для нас они безвредны. Но марсиане живут в других биологических условиях. Их ДНК существенно отличается от нашей. Они подчиняются другим биологическим законам, абсолютно неведомым для нас. Карцикулы могут стать для них смертельным ядом, – Молчанов снял со стены фотографию марсианина. – Часто представляю, как впервые увижу их движения – они определенно должны быть грациознее наших. Услышу их голос. Интересно, как он будет звучать в условиях низкого давления? Возможно марсианская эволюция и вовсе лишила их голосовых связок, и они общаются жестами.

– Или читают мысли?

– А почему бы нет? Наши знания о развитии жизни всегда ограничивались только земной средой обитания. Мы всего лишь набор случайных мутаций. Эволюция миллионы лет приспосабливала нас к земной жизни. Если бы эволюция решила, что для выживания нам нужны крылья, она дала бы нам их, как птицам и никто не удивлялся бы летающим людям. Только представь на что могут быть способны марсиане? На Земле я всегда тянул за ниточки и знал к чему они меня приведут, потому что жизнь взаимосвязана. Но Марс. Я совершенно не знаю, что меня ждет. Я тяну нить вслепую, и это невероятно интересно.

– Ты, как мой папа. Он говорил со студентами также страстно. Никого не замечал вокруг.

Повязка съехала ей на лоб. Она попыталась приподнять ее, но ей не удавалось ухватиться за торчащий краешек. Молчанов помог и закрепил повязку.

– Так – то лучше.

– Спасибо.

Она сняла с пояса фотоаппарат.

– Хочу сфотографировать тебя. Рядом с ними.

– Не стоит. У тебя совсем мало кадров.

– Я хочу.

Молчанов придвинулся к капсуле и положил сверху руку, словно обнимал друга. Нака прицелилась. Щелчок.

– Кажется, я моргнул.

Нака убрала фотоаппарат за пояс.

– Ничего. Я сделаю так, чтобы твои глаза были открыты. Могу даже сменить их цвет.

– На какой?

– Какой захочешь.

– Красный.

Она рассмеялась.

– Лучше оставить как есть. Уже идеально.

Нака приблизилась к стене и рассмотрела фотографии, которые Молчанов перенес из каюты вместе со спальным мешком.

– Это твой папа?

– Да.

Она потянулась к фотографии и за несколько сантиметров от нее остановилась, взглядом спросив у Молчанова разрешения. Он кивнул. Она аккуратно сняла фото и рассмотрела вблизи. Отец запечатлён в лаборатории. Он стоял, облокотившись на стол, скрестив руки перед собой, голова повернута в сторону, рот приоткрыт. В тот он подзывал Андрея к себе, чтобы сфотографироваться вместе. Но Григорий Васильевич, его наставник не дружил с электронной техникой и случайно сделал это фото. Несмотря на то, что через несколько секунд была сделана их совместная фотография, Молчанов любил именно эту. Отец на ней как живой.

– Совсем не похожи, – сказала Нака.

– Я похож на мать. Только подбородок его и волосы.

Нака перевела взгляд с фотографии на Молчанова, затем обратно.

– Твой папа врач?

– Он биолог.

– Как ты?

– Почти.

– Он должно быть гордиться тобой?

– Он умер, много лет назад.

– Прости…

Нака отвернулась и внезапно заплакала. Молчанов обнял ее. Она еще больше разрыдалась. Спустя несколько минут она успокоилась и смогла говорить.

– Когда ты сказал, я снова ощутила ту боль. Она живет тут, в груди. Не могу контролировать. Ты тоже до сих пор чувствуешь?

– Будто это было вчера.

Нака возвратила фото на место. Воцарилась тишина. Лишь только жужжала вновь очищенная вентиляция.

– Мой отец часто приносил домой банки с насекомыми, – рассказывал Молчанов. – Жуки бронзовки, венгерские жужелицы, огромные тараканы – носороги, – Нака вздрогнула, когда Молчанов показал ей размер тараканов – носорогов, вытянув ладонь. – Мама так ругалась. Насекомые жили у нас по много месяцев. Когда они умирали я очень переживал. Тогда я решил, что сам могу не хуже папы искать новых жуков. Я ловил их на улице, выкапывал из – под земли, складывал в банку и приносил домой. Мама наругала меня и заставила выпустить их. Они с отцом сильно повздорили из-за этого. Отец говорил, что ребенку нельзя запрещать быть любознательным. Он говорил – я, как растение, если не поливать, засохну. А потом папа принес мне книгу и сказал, что, если я хочу быть настоящим исследователем, мне не нужно содержать находки дома, я должен составлять каталог. Я зарисовывал туда мух, червяков, жуков, в общем все, что мог найти. Потом отец принес с работы старый микроскоп, ему, кажется, было лет сто. Линзы прошаркались, резкость не настраивалась, а еще от него воняло спиртом. Помню, когда впервые посмотрел в него. Вокруг меня были еще миллионы находок. Уже через год у меня был обширный каталог из нескольких томов. Когда видишь перед собой результаты работы – это непередаваемое чувство гордости. К этому чувству быстро привыкаешь и уже не можешь без него жить. Я мнил себя первооткрывателем, а потом отец сказал, что все организмы в моем каталоге уже давно известны. Я так плакал. Отец обнял меня и сказал —никогда не останавливайся! Он поселил во мне желание – продолжать искать. Повзрослев я решил направить взор в космос. Пока мой внеземной каталог пуст.

– Скоро там появится первая запись, – сказала Нака. – Отец бы гордился сыном.

– Он не узнал, что я пошел по его стопам, – голос его задрожал. – Мы поругались, я сказал, что мне его жизнь не интересна. Я сильно огорчил его.

– Ты не виноват.

– Я не успел попросить у него прощения. Слишком поздно я понял…

Она положила руку ему на грудь.

– Он простил тебя давно. Он все видит.

В ее словах была такая искренность, что Молчанов внезапно ощутил прилив жгучего одиночества. Со смертью отца одиночество стало его вечным спутником. И никто, ни мама, ни Света не могли заполнить его. Смогла только Нака. Они, как два голодных изнеможённых пса, промокших под ливнем обстоятельств, внезапно встретились посредине клетки.

Он поцеловал ее. Она оплела его ногами и прижала к себе. Они парили в воздухе, предаваясь новыми ощущениями, как сплетенные бабочки. Ударялись о стены, сносили с крепежей приборы и инструменты. Те в свою очередь кружили вокруг них, словно спутники.

Когда все закончилось они собирали мусор и швырялись им друг в друга. Молчанов отворачивался, Нака подлетала сзади и целовала ему шею. Его пробивали мурашки. Он пытался поймать ее, но она успевала ускользнуть, переворачиваясь в воздухе подобно прыгунье в воду.

Ночью они договорились встретиться снова. Закутавшись в одеяло, в полной темноте они летали, прижавшись друг к другу, и разговаривали обо всем.

– Командир закрыл доступ в программу главного компьютера. Он мне не доверяет.

– Возможно он хочет проверить все ли в порядке после случившегося.

– Меня все ненавидят.

– Это не так, – сказал Молчанов.

– Я чуть не убила вас.

– Ты загладила вину сполна. Все это понимают.

– Иван с самого начала унижает меня. Говорит я некомпетентна.

– Он завидует. Ты, молодая девушка и добилась больше него – взрослого и опытного мужчины. Ты высаживаешься на Марс, а он остается на орбите. Его ненависть от бессилия.

Молчанов вспомнил как застал Покровского в реакторном модуле.