Текст книги "Метро 2033: Крым-3. Пепел империй"

Глава 5
Человек в серебряной маске

Потолок был белый, стены белые, простыня белая. От белизны болели глаза. Болело лицо, болело все тело. Он лежал на кровати и не мог пошевелиться.

«Позвоночник, – пронзила страшная мысль. – У меня перебит позвоночник. Я теперь инвалид. Но почему же так адски болят ноги и руки? Я же не должен ничего чувствовать».

Очень осторожно, опасаясь вспышки дикой боли, он попробовал пошевелить пальцами ног. «Получилось! У меня получилось, я не калека!» Просто лодыжки были стянуты чем-то тугим и плотным. «Кандалы?»

Потом он пошевелил пальцами рук. Удача! Хотя с запястьями – та же беда.

«Значит, я не парализован. Просто прикован к кровати. Теперь надо попробовать пошевелить головой. Оторвать затылок от подушки, медленно, еще медленнее… Теперь все видно. Тугие кожаные браслеты охватывают запястья и лодыжки, натянутые цепочки тянутся к раме прочной металлической койки. Больница? Тюрьма? Точнее, тюремный лазарет.

Где я?

И, что еще важнее, кто я?»

Он не мог вспомнить своего имени. Он вообще ничего не мог вспомнить! Какие-то обрывки, яркие пятна… Он куда-то бежал. В кого-то стрелял. Потом – долго ехал. Дорога. Пыль. Жара. Опять перестрелка. Драка. Перестрелка. Взрыв. Темнота.

От попытки подхлестнуть отсутствующую память напряглись и задергались все мышцы. Стало больно.

«Надо расслабиться. Вдох. Задержка дыхания. Выдох. Еще раз. И еще. Пока не успокоится сердце, кровь не перестанет пульсировать в ушах и висках.

Я жив. Это самое главное. Ранен, привязан к кровати, не чувствую лица, не помню, как меня зовут – но жив! Я выжил! И буду жить дальше!

Почему так болит лицо? И что за фигня маячит в самом низу поля зрения? Какая-то белая бахрома… Марля. У меня забинтовано лицо. Обгорел при взрыве? Вероятно. Зато глаза целы.

Во всем надо искать позитив.

А что у меня с голосовым аппаратом? Челюсть двигается. Зубы на месте. Язык – шершавый и опухший, шевелится. Попробуем что-то сказать».

– Эй?

Он не понял, удалось ли ему издать членораздельный звук. Скорее всего это походило на неразборчивое хрипение. Зато заработал слух. Что-то мерно попискивало рядом. Какая-то медицинская аппаратура. Из-под белой простыни тянулись провода.

«Меня подключили к монитору. Значит, тут есть технология. Есть электричество. Самое удивительное – есть люди, которые умеют всем этим пользоваться.

Куда же меня занесло?»

Раздался новый звук. Шипение. Гидравлика. Потом – щелчок. Металлический. Скрежет железа.

«Это гермодверь. С гидравлическим приводом и поворотным запирающим механизмом.

Откуда я все это знаю?»

Потом раздались звуки шагов. Резиновая подошва со стальными набойками. Кафельный пол.

– Очнулся? – прозвучал женский голос. – Хорошо. Не пытайся говорить. Ты обколот лидокаином, но это не сильно помогает при твоих травмах. И не дергайся лишний раз, за этим мы тебя и привязали.

Женщина, говорившая все это – очевидно, врач или медсестра, оставалась вне поля зрения. Опять шаги, где-то в изголовье кровати.

– Так-так-так, – сказала женщина. – Давление в норме, пульс тоже. Спокоен, как удав. Повышенный болевой порог… Слишком много эритроцитов. Ускоренный метаболизм, отличная регенерация тканей. Так я и думала. Уж не мутант ли ты часом?

Она склонилась над койкой, и он наконец-то смог ее увидеть. Блондинка, лет сорока, бледная кожа, тело скрыто мешковатым зеленым комбинезоном.

– Меня зовут Оксана, – сообщила она. – Я – медсестра. Не дергайся.

Оксана бесцеремонно оттянула ему веко и посветила фонариком в глаз.

– Ага. Супераккомодация, – проговорила она. – Точно, мутант. Небось, еще и в темноте отлично видишь, никталоп, а?

Что такое «никталоп», он не знал. А вот слово «мутант» вызвало в душе давнюю, застарелую обиду. Так его дразнили в детстве.

– Не повезло тебе, дружок, – продолжала Оксана. – У нас, в Легионе, мутантов не очень жалуют. Обидно, наверное, выжить во всех этих передрягах, и быть пущенным на метан в одном шаге от новой жизни?

«На метан?! Ах вы твари!»

Он понял, что надо срочно валить отсюда. Убить эту Оксану, снять с нее комбинезон, переодеться и валить, пока гермодверь не закрылась. А для этого надо освободить хотя бы одну руку.

– Ну-ну, не дергайся, – успокоила его Оксана и поправила повязку на лице. – Шучу. Может, тебя и не распылят сразу. Если докажешь свою полезность. Будет так, как Командор решит. А сейчас, дружок без лица, лучше бы тебе поспать. Во сне ты регенерируешь быстрее, меньше тратишь энергии на бесполезные подергивания.

Он не хотел спать. Но Оксана уколола его в шею, и он провалился в черное забытье.

* * *

Плохо было то, что ему ничего не говорили. Через два дня он начал питаться сам – Оксана кормила его с ложечки жидкой мерзкой овсянкой. Через три – разговаривать, с трудом, шепелявя и глотая звуки, – но Оксана не отвечала на его вопросы. Вообще ни на какие. Ни «где я?», ни «как я сюда попал?», ни «что это за место?» не удостаивались даже короткого ответа.

Через неделю он смог ходить. Тут к Оксане приставили в помощники здоровенного и, по всей видимости, немого амбала в таком же мешковатом комбинезоне – видимо, опасались, что быстро поправляющийся пациент начнет дурить.

Дурить сил не было. Он еле ходил, от койки до унитаза и обратно. Зеркала в палате (камере?) не было, но, ощупывая лицо под бинтами, он понимал, что лица у него больше нет. Только сплошная незаживающая рана, которая зверски болела, несмотря на все уколы обезболивающего.

«Ну, – подумал он как-то, – раз уж они тратят на меня дорогостоящие препараты, сразу убивать не станут. Планируют допросить, как минимум, – но тут их ждет суровое разочарование, память по-прежнему не возвращалась. Или как-то использовать.

Но как?»

Он спал, ел, принимал таблетки и проходил процедуры.

Окончательно он восстановился через месяц. Все, кроме лица и памяти, пришло в норму.

– Поздравляю, – сказала Оксана. – Ты практически здоров. Хочешь на прогулку?

Он хотел. В сопровождении амбала и Оксаны он вышел через гермодверь – и оказался в темноватом коридоре, в стенах которого было еще десятка два подобных дверей. У стен стояли пустые больничные каталки, пахло дезинфектантом.

Лазарет. Строгого режима.

Они медленно прошли втроем по коридору и уперлись в лифт. Большой, грузовой, с решетчатой дверью.

– Дальше ты сам, – сказала Оксана, пока амбал открывал дверь. – Лифт поедет вниз, в подвал. Там темно и страшно, но ты же мутант, хорошо видишь в темноте. Пройдешь через подвал. Там будет лестница. Поднимешься по ней. Там тебя встретят.

– Зачем? – спросил он.

– Можешь считать, это твой выпускной экзамен. Или, если угодно, процедура получения входного билета.

– Не понял?..

– У нас небольшая, но очень могущественная организация, – пояснила Оксана почти ласково. – Очень могущественная – потому что мы не держим бесполезных членов. Чтобы попасть в Последний Легион, тебе надо продемонстрировать свою полезность. Все свои, так сказать, таланты. У тебя их, судя по мышечному тонусу, немерено. Давай, смелее, удача не любит робких.

Он прикинул, что, в принципе, мог бы сейчас сломать шею амбалу, взять Оксану в заложницы и пробиваться к выходу с боем. Но зачем? Проще было пройти тест и посмотреть, что будет дальше.

Он вошел в лифт. Захлопнулась дверь. Амбал дернул рычаг, и лифт поехал вниз.

Ехал долго. Подвал был глубоко. «Интересно, – подумал он отстраненно, – что меня ждет? Полоса препятствий? Битва с чудовищем? Ладно, поживем – увидим…»

Лифт наконец-то остановился.

Дверь пришлось открывать вручную. За дверью была темнота. Он зажмурился, дал глазам привыкнуть. Ночное зрение у него оказалось монохромным, все было серое, однотонное.

Он знал, что в режиме ночного зрения лучше всего видно быстро двигающиеся объекты. Откуда он это знал – не помнил. Хотя мог рассказать, как устроены его глаза, сколько там «колбочек» и «палочек», и сколько времени ему требуется для перехода в ночной режим.

А вот как его имя – вспомнить не мог.

Обидно…

Подвал оказался никакой не подвал, а огромный подземный ангар, даже потолка видно не было. Громадное помещение простиралось во все стороны без стен, как гигантская пещера.

«Что же тут было?»

Ответ дали рельсы под ногами. Ржавые, перекореженные, с измазанными мазутом шпалами. И высоковольтные линии, благо, давно обесточенные. Это было депо. Подземное депо для поездов метро.

«Занятно».

Он пошел вдоль железнодорожных путей, добрел до развилки. Тут была стрелка, ржавая и неработающая. На всякий случай он выломал рычаг для перевода путей – ржавую рифленую арматурину в метр длиной. Какое-никакое, а оружие.

«Интересно, что же меня ждет? Что придумали эти затейники из Последнего Легиона?

Попытаются задавить меня поездом метро? Вряд ли, тут все старое, сгнившее, нерабочее.

Натравят дюжину амбалов вроде того немого? Могли бы сделать это и наверху, в коридоре».

Он откуда-то знал – не просто знал, а был уверен, что и дюжина, и две дюжины обычных, пускай и очень здоровых людей ему не помеха. Особенно в ограниченном пространстве, где они будут вынуждены подходить по одному.

Что же?

«Какая-нибудь подземная тварь? Проверим мутанта другим мутантом?»

Последняя догадка нашла свое подтверждение в виде слизистых следов на рельсах. Что-то типа желе, серое и мутное, тянулось вдоль ржавых рельсов, капало на шпалы.

«Значит, мутант».

Он поудобнее перехватил арматурину и пошел дальше.

Дальше началось что-то странное: шпалы были выворочены из земли, рельсы выгнуты и скручены в бант.

«Ого! Ни фига себе силища! А у меня из оружия только палка. Хреново. Соорудить бы факел, да не из чего. Хотя есть бинты на голове – последние, которые не сняла Оксана. Но как добыть огонь? Если тварь подземная, она наверняка чувствительна к свету и огню.

Либо слепая и ей все равно».

На всякий случай он начал сматывать с головы бинты, стараясь не касаться лица. Лицо болело.

И тут из темноты донесся странный звук. То ли всхлип, то ли хлюп…

Еще один.

И еще.

Все ближе и ближе.

«Что бы там ни было, оно меня заметило. Ползет. Медленно, но неумолимо».

Он отступил от рельсов, присел, весь напрягся и стал ждать.

Тварь проступила из темноты. Тварь была огромна. Метра два в высоту и около трех в длину. Роговой панцирь, закрученный спиралью, слизистая туша на гигантской присоске, два глаза на длинных ножках жадно шевелятся, высматривают добычу.

Гигантская улитка!

Откуда-то пришло название – ахатин, точнее, мутировавшая крымская виноградная улитка.

При слове «Крым» память шевельнулась вяло – и тут же стихла, мозг был занят более насущной проблемой: как убить ахатина? И чем он опасен? При его-то неторопливом темпе движения?

Ответ дал сам ахатин-гигант. Он подобрал под себя присоску, втянул в панцирь – и прыгнул вперед и вверх, в долю секунды преодолев расстояние метров в десять и едва не расплющив беспамятного человека с жалкой железякой в руках. Тот успел отпрыгнуть – рефлексы не подвели. Ахатин проводил его своими жутковатыми глазами на ножках и снова стал втягивать присоску, готовясь к новому прыжку.

Человек ударил арматуриной дважды, целя по голове. От резиноподобной плоти ахатина арматурина упруго отскочила, а потом улитка втянулась в панцирь, и второй удар пришелся по ракушке, твердостью не уступающей бронеплите.

Бесполезно. Он принял решение о тактическом отступлении. Говоря проще – надо драпать.

«Успею ли я добежать до злополучной лестницы? Вряд ли. Во-первых, ее не видно, а во-вторых, есть ли она вообще? Вдруг это такой аттракцион: бросим мутанта на съедение мутанту и будем следить за этим через камеры наблюдения? Сидят там эти легионеры, жрут попкорн и смеются…

Ладно, об этом подумаем позже. На повестке дня – как убить ахатина, имея лишь бинт и железную палку?»

Он отбежал метров на двадцать, залег за старым, издырявленным ржавчиной вагоном метро.

Ахатин выбрался из раковины, зашевелил глазами. Видеть добычу он не мог, но безошибочно угадал направление и медленно, но неумолимо пополз в сторону вагона.

«Он чувствует мой запах. Это не глаза. Это… как же они называются? Не важно. Короче, сенсоры».

У человека появилась идея. Он нырнул в вагон, подобрал с пола пару валявшихся гаек, сунул в карман, вылез через разбитое окно на крышу. Ахатин оживился и пополз быстрее. Учуял, гад.

Гайки он завязал в узлы по краям бинта. Получился импровизированный болас. Выпрямившись во весь рост, он начал раскручивать метательное оружие над головой. Раздался характерный свист рассекаемого воздуха, ахатин вытянул сенсоры – учуял вибрацию и пополз еще быстрее.

Он метнул болас. Со свистом вращаясь, тот пролетел десять метров, отделявших вагон от гигантского слизняка, и намотался на глаза-сенсоры, туго стянув их ножки. Ахатин рефлекторно попытался втянуться в раковину – но не получилось, бинт с гайками мешал.

«Ну все, – подумал он. – Теперь дело техники».

Ахатин – ослепленный и оглушенный – прыгнул вслепую и ударился в стенку вагона. Вагон качнуло, человек едва не упал с крыши. Ахатин, наткнувшись на препятствие, пополз по вертикальной стенке вверх. Он дождался, пока над краем вагона покажется раковина, сунул туда арматурину и что было сил толкнул.

Преодолеть силу присоски гигантской улитки оказалось не так-то просто – пришлось напрячь до боли все мышцы, по спине градом катился пот, квадрицепсы взвыли от боли, протестующе захрустели колени – ахатин весил тонны две, не меньше! – но, в конце концов, удалось.

Слизень отлепился от вагона и упал раковиной вниз – беспомощный и неподвижный.

Он поудобнее перехватил арматурину и прыгнул на поверженного врага, с размаха втыкая железный прут в мягкое нутро твари. И еще. И еще.

Обезумев от ярости, он бил и бил арматуриной, пока ахатин не перестал подергиваться и издох, испустив напоследок омерзительную вонь.

Весь перемазанный слизью, он слез с гигантской улитки, кое-как оттер руки об землю, прихватил с собой металлический прут и пошел дальше, готовый убить еще десяток таких тварей.

Впервые за последний месяц он почувствовал себя живым. Не инвалидом, не пациентом – живым!

«Может, я охотник? Или… убийца?»

Больше ахатинов – равно как и ничего другого живого – ему не встретилось. Метров через сто была лестница. Он поднялся (ровно двести ступеней) и оказался перед дверью. Дверь была заперта. Он постучал арматуриной и присел на ступеньку.

Только теперь он понял, как устал. Схватка с гигантской улиткой не прошла даром – отняла все силы. «Видимо, я еще не до конца восстановился».

Он откуда-то знал – чувствовал, – что раньше, до того, что с ним случилось и о чем он не помнил, – он бы разделался с тремя ахатинами и даже не вспотел. Он точно знал, что уже убивал крымских улиток раньше. Правда, тогда у него было оружие…

Дверь скрипнула.

– Живой, – не без удивления констатировала Оксана. – Однако. Не ожидала.

Амбал тоже был тут, он смотрел на пациента со смесью уважения, удивления и отвращения.

– Ну, будем считать, что экзамен ты сдал. Командор ждет. Только тебе нельзя к нему в таком виде. Пойдем мыться.

Они провели его по коридорам – близнецам прежнего, больничного: такие же неоновые лампы, горевшие вполнакала, такие же гермодвери – и привели в душевую – громадную, рассчитанную на помывку минимум сотни людей одновременно.

Сейчас душевая пустовала.

Его наконец-то оставили в одиночестве. Он содрал с себя грязную одежду, встал под душ и долго с остервенением тер себя жесткой мочалкой, смывая пот, грязь и слизь ахатина.

Попадая на лицо, вода причиняла не боль, а странное онемение.

Закончив мыться, он с сожалением закрутил кран и вышел из душевой. Его ждал мешковатый комбинезон без опознавательных знаков и поношенные, но все еще крепкие «берцы». Арматурину забрали.

Он оделся, подошел к умывальникам. Над ними висело одно большое зеркало – не стеклянное, конечно, просто лист полированного металла.

Он посмотрел на себя – и едва не закричал от отвращения.

У него не было лица. Совсем. Кожу будто сняли скальпелем хирурга, открыв анатомическую схему лицевых мышц. Глазные яблоки, непривычно большие и круглые, вращались в глазницах. Зубы торчали из неприлично розовых голых десен. Мышцы и сухожилия ходили туда-обратно, управляя движением челюсти.

Он, наверное, пытался что-то сказать – рот открывался, точно у марионетки, но не издавал ни звука.

«У меня украли лицо! Они срезали мое лицо! Зачем?!»

Он повернулся боком. Ухо на месте. От линии уха и дальше, к затылку, начиналась обычная кожа – пергаментного оттенка, натянутая, как барабан, на бугристый череп. На границе между обнаженной плотью и кожей желтели следы химических ожогов.

«Вот оно что! Я попал в аварию. Какую-то катастрофу. Получил кислотой в лицо. Хорошо хоть глаза уцелели. А легионеры меня спасли. Почти. Не смогли восстановить внешний облик, но сохранили функционал лицевых мышц.

Как там говорила Оксана? Потрясающие способности к регенерации? Видимо, на отращивание нового лица даже моих мутантских способностей к восстановлению не хватило.

Боже, ну я и урод…»

– Ну что? – спросила Оксана из-за двери. – Закончил собой любоваться? Пойдем, тебя ждет Командор.

Он быстро оделся, стараясь не смотреть в зеркало, и вышел из душевой. Оксана и немой амбал ждали его у выхода.

– Спасибо, – сказал он.

– За что? – удивилась Оксана. – За ахатина? Он троих испытуемых до тебя сожрал, так что можешь не благодарить. Где мы теперь нового возьмем, ума не приложу…

– За жизнь, – сказал он. – За то, что не убили меня сразу. За то, что лечили. Спасибо.

– Рано благодарить, – неожиданно заговорил амбал. Голос у него оказался низкий, гудящий, как мотор самолета.

«Откуда я знаю, как гудит мотор самолета? – спросил он себя. – Я летал? Видел это своими глазами?

Нет, не помню…»

– Твоя жизнь, – продолжал амбал, – отныне тебе не принадлежит. Твоя жизнь теперь во власти Легиона. Сохранить ее или нет – решит Командор. Убив подземную тварь, ты всего лишь заслужил право с ним увидеться. Пойдем.

Они двинулись по коридору, вошли в еще один лифт, поменьше прежнего, и поехали – на этот раз вверх.

Ехали недолго. Лифт остановился, дверь открылась.

– Тебе налево, – сказала Оксана. – Мы подождем здесь. Не забудь постучаться и вытереть ноги.

Он вышел из лифта, повернул налево и сразу уперся носом в дверь. Самую обычную – деревянную, обитую дерматином, в заклепочку. Банальная такая конторская дверь. Круглая латунная ручка.

Он взялся за ручку и повернул. Дверь открылась без скрипа.

За дверью оказался еще один коридор – не брутально-подземный, с бетонными стенами и тяжелыми гермолюками, а какой-то… жилой, что ли. Нет, стены тоже были бетонные, но – криво обклеенные обоями в цветочек (там, где бетон отсырел, на обоях проступали серые волдыри), с кособокой тумбочкой и древней, рассохшейся вешалкой для одежды.

Еще одна дверь, сестра-близнец первой. Перед дверью – вязаный коврик с трогательной надписью «Вытирайте ноги!».

Он вытер ноги и постучал.

– Войдите! – раздался голос из-за двери, отрывисто, громко. Голос человека, привыкшего распоряжаться и отдавать приказы – и привыкшего, чтобы его приказы исполнялись незамедлительно.

Он вошел.

Это был… то ли кабинет, то ли гостиная. Обои на стенах, тяжелые бархатные портьеры (без окон за ними), массивный комод, фальшивый мраморный камин, на каминной полочке – гипсовые бюстики неизвестных бородатых людей, то ли древнегреческих философов, то ли латиноамериканских диктаторов.

В центре комнаты возвышался стол. Не стоял, а именно возвышался. Монументальное сооружение из красного дерева, обитое сверху зеленым сукном. Не стол, а фортификационное укрепление. На столе были старинный письменный прибор из зеленоватой бронзы, кованая лампа с желтым абажуром, открытый, но неработающий ноутбук, кожаные папки с бумагами.

За всем этим антиквариатом он не сразу увидел хозяина кабинета.

Росту в том было – даже с учетом высокого стула – метра полтора. Сухенький, поджарый старичок в мешковатом зеленом комбинезоне с непонятными золотистыми шевронами на рукавах и погонах. Голова крошечная, седые волосы стрижены коротким ежиком, лицо похоже на сморщенное моченое яблоко.

– Проходи! – все так же отрывисто рявкнул старичок.

Не повиноваться этой команде было невозможно. Несмотря на неказистый вид и маленький рост, Командор был прирожденным лидером. Харизмы и властности – хоть отбавляй, на семерых хватит.

Он прошел и автоматически вытянулся в струну.

– Как зовут? – спросил Командор.

– Не помню, – честно ответил он.

– Буду звать тебя Мут, – сказал Командор. – Сокращенно от «мутант». Понял?

– Так точно, – кивнул Мут. Ему даже понравилось. Да, кличка, да, обидная, но все лучше чем ничего; оказывается, тяжело жить больше месяца без имени.

– Что помнишь о себе? – продолжал допрос Командор.

– Ничего, – сказал Мут.

– Слово «листоноша» тебе о чем-нибудь говорит?

Листоноша… Звучит знакомо, но… Мут напряг память. Напрасно. Пусто.

– Нет.

– Крым?

Крым. Да. Он был в Крыму. Родился там? Нет, не помню. Но был – точно.

– Да, – честно ответил Мут. – Я там бывал. Я узнал мутанта в подземелье. Это крымский ахатин – гигантская виноградная улитка. Я таких уже видел. Больше ничего про Крым не помню.

– Очень хорошо, – покивал Командор. – Продолжим. Имена Сургуч, Филателист, Контейнер тебе о чем-нибудь говорят?

– Нет, – пожал плечами Мут. – Пустой звук.

– Отлично.

Командор сплел пальцы под подбородком и положил на них свою маленькую голову, сдвинув брови к переносице. Мут терпеливо ждал.

– Ладно, – сказал наконец Командор. – Тогда я тебе расскажу. Только факты. Тебя нашли два месяца назад. В коме. С сильнейшими химическими ожогами. Сотрясение мозга, внутреннее кровотечение в области селезенки, пробитая грудная клетка, напряженный пневмоторакс, коллапс левого легкого. По всем законам природы ты должен был сдохнуть от таких ран. Но ты выжил. Это заинтересовало наших медиков. Тебя доставили сюда. Если еще не догадался, ты на одной из баз Последнего Легиона, но об этом позже. Тебя вылечили. Точнее, ты сам вылечился, мы просто поддерживали в тебе жизнь. Восстановил практически все, кроме кожи на лице.

Мут кивнул. Где-то так он себе и представлял свою историю попадания на базу Последнего Легиона. Знать бы еще, что было до того…

– Ты был одет в костюм химзащиты со знаками различия клана Листонош из Крыма. Шеврон «специалиста по особым поручениям», знак «посыльный-дипломат». С собой имел оружие, частично уничтоженное взрывом – полуавтоматический дробовик «Сайга-12» с барабанным магазином, автоматический пистолет Стечкина с прибором для бесшумной и беспламенной стрельбы, проще говоря – глушителем. Ни сумки, ни рюкзака при тебе не было, предположительно они были уничтожены взрывом.

Мут задумался. «Выходит, я был листоношей, что бы это ни значило. Причем не из рядовых. Посыльный-дипломат? А почему без охраны и так серьезно вооруженный?»

Командор тем временем продолжил излагать сухим канцелярским тоном:

– Наша контрразведка предположила, что ты был диверсантом, заброшенным с острова Крым на материк с целью проникновения и уничтожения одной из баз Последнего Легиона. В сумке нес химическую бомбу, при неосторожном обращении она и взорвалась. По другой версии – ты был посыльным, призванным наладить контакт с Легионом, и подвергся нападению племени мутантов из Припяти, пострадал в результате взрыва «грязной» ручной гранаты из обедненного урана, у них таких много. Обе версии сейчас имеют статус рабочих.

Командор сделал паузу.

– В любом случае, контрразведка присвоила тебе нулевой уровень благонадежности, ближе к отрицательному. Ты опасен для Легиона. Если ты хочешь, чтобы мы сохранили тебе жизнь, тебе придется доказать нам обратное. Вопросы?

Мут задумался.

– Что такое листоноши? – наконец спросил он.

Командор нахмурился. Видно было, что эта тема ему неприятна.

– Что ты знаешь о Катастрофе? – спросил он.

– То же, что и все, – развел руками Мут. – Это было давно. Цивилизация погибла. Никто не знает, почему.

– Ага. Значит, общеизвестные вещи ты помнишь? – подозрительно нахмурился Командор.

Вместо ответа Мут пожал плечами.

– Цивилизация погибла… – повторил Командор задумчиво. – Так-то оно так, да не совсем. Видишь ли, незадолго до Катастрофы люди – не все, а только очень умные и дальновидные – смогли ее предвидеть. И как следует к ней подготовиться. Не буду вдаваться в подробности, не твоего это ума дело, скажу только, что и сегодня цивилизация жива – не везде, а только в отдельных очагах. И настанет день, когда Последний Легион раздует пламя разума в этих очагах и возродит цивилизацию из пепла!

На последних словах голос Командора пошел по нарастающей, будто бы не перед беспамятным мутантом он выступал, а толкал речь перед личным составом всего Легиона.

– А при чем тут листоноши?

– Листоноши – выродки и мутанты. Им – вернее, их предкам – удалось сохранить некоторые технологии по манипуляции генами, в результате чего они сумели отсеивать неблагоприятные мутации организма и культивировать желательные. Ну, как у тебя – сила, выносливость, способность к регенерации, ночное зрение. В общем, наполовину мутанты, наполовину – плод генной инженерии и селекции. По стопам Мичурина, так сказать… Ладно, неважно. Они появились в Крыму. Давно. Никто не знает, сколько лет назад – связь с островом Легион наладил только недавно. Штаб у листонош в Джанкое. Главный – некто Филателист, хитрый старый лис. Он задумал захватить всю власть в Крыму…

– Как? – не понял Мут.

«Это что же получается, – подумал он про себя, – я тоже – наполовину мутант, наполовину плод генной инженерии?»

– Тихой сапой, вот как. Мол, цивилизацию будем возрождать. Начнем с почты, потом телеграф, наладим связи, культурный обмен… Втирают эту чушь аборигенам, а те и уши развесили. Письма пишут, на деревню дедушке. Листонош привечают. А на самом деле листоноши задумали геноцид: прибрать к рукам наши бункеры и вырезать все людское население острова. Ну или не все – нужны же им рабы. Они круто развернулись – и с татарами у них связи, и с казаками, и хрен поймешь с кем еще…

Командор замолчал, удрученный могуществом вражеской организации.

– Подозреваю, что тебя послали к нам с «грязной» бомбой, когда наши разведчики спалились. Мы потеряли связь с тремя агентами в один день. Наверняка Контейнер постарался, это их шеф службы безопасности, матерый мужик. Так они узнали о нашем существовании – и решили нанести упреждающий удар. Гады. Мутанты. Хуже – мутанта сразу видать, что твоего ахатина, а листоноши под людей маскируются, добренькими прикидываются. Тебя вон на верную смерть послали…

Мут молчал, пытаясь уложить описанную картину мира у себя в голове. Вроде все логично. Все сходится. «А я, как дурак, работал на листонош, верил им, рисковал ради них жизнью. Может, и к лучшему, что я все забыл…»

– Как я могу отблагодарить Легион за спасение своей жизни? – по-военному четко спросил он.

Командор улыбнулся.

– Молодец, Мут, верно мыслишь! Эх, был бы ты человеком – мигом бы тебя в кандидаты записал, а там глядишь, и легионером бы стал, вместе бы цивилизацию возрождали! Но увы – у нас в Уставе записано: легион – только для людей, «Закон о чистоте генофонда» называется.

– Что же мне делать? – растерялся Мут.

– Да ты не расстраивайся, боец, – успокоил его Командор по-отечески. – Найдем применение твоим талантам. Не мытьем, так катаньем приберем Крым к рукам, вычистим скверну листонош. Сделаем из тебя не легионера, а шпиона.

– Я не умею шпионить, – честно признался Мут.

– Научим. Навык специфический, но не такой уж трудноосвояемый. С твоей рожей, конечно, незаметным тебе не стать, но есть и другие пути… Спросишь у Шкафа.

– У кого?

– Он тебя провожал сюда, вместе с Оксаной, – объяснил шеф. – Ты не смотри, что он такой здоровый и молчаливый. Это маскировка. Все смотрят – думают: тупой амбал. А он у нас начальник по боевой подготовке и специалист по координации тайных спецопераций. Как тебе Оксана, кстати? – невпопад спросил командор.

Мут пожал плечами.

– Огонь баба. Присмотрись. Одни сиськи чего стоят! А чего вытворяет в горизонтальной плоскости…

У Командора масляно заблестели глаза. Он совершенно по-мальчишески хихикнул:

– Нравится она тебе, а, Мут?

– Не знаю. Я ж мутант, зачем я ей…

– Для дела она у меня и с мутантом ляжет! Проявишь успехи в боевой подготовке – будешь премирован Оксаной. Легион своих не бросает!

Если бы у Мута оставалась кожа на лице, он бы, наверное, покраснел. Так он ощутил жар, исходящий от кровеносных сосудов на лице. Прекрасный теплообмен.

Почему-то именно это глупое, ребяческое обещание «премировать Оксаной» дало почувствовать Муту, что Последний Легион может стать его домом. Если уж сам Командор – мужик ой непростой – позволяет так по-дружески, запанибрата шутить с ним, беспамятным мутантом… Хорошие они ребята, легионеры.

– Я готов исполнить любое ваше приказание, – отчеканил Мут.

– Тогда ступай к Шкафу и передай ему, чтобы подготовил тебя к тайной миссии. Сроку вам – месяц. Знаю, что мало, но больше не дам.

– Разрешите выполнять?

– Выполняйте!

* * *

Перед третьим полигоном Шкаф принес холщовый мешок и протянул Муту:

– Держи.

Мут не спрашивал, что внутри – задавать дурацкие вопросы Шкаф отучил его на первом занятии, когда в лабиринте вместо безобидных ужей оказались ядовитые гадюки. Настоящий разведчик никогда ничего не спрашивает, он узнает информацию тысячью других способов.

– Значит, даю вводную, – как всегда медлительно, изображая тугодума, проговорил Шкаф. – На полигоне будут люди. Не актеры, не подставные легионеры. Реальные цивилы. Чтоб ты знал – они пленные, их взяли при рейде на ГЭС… хотя этого тебе знать не обязательно. Побили слегка, конечно, но не сильно, и теперь уже третий день томят неизвестностью. Твоя задача: втереться в доверие, вычислить авторитетов, сместить их, взять власть в свои руки, развязать свару, довести конфликт до убийства. Первое же убийство не твоими руками будет считаться успешной сдачей экзамена. Понял?

Мут молча кивнул. «Раз у человека два уха и один рот, слушать следует в два раза больше, чем говорить», – еще одна любимая присказка Шкафа.

Перспектива послужить причиной чьей-то гибели Мута давно уже не пугала. Во-первых, ему доводилось убивать и раньше – на службе у листонош. Это стало ясно в первые дни тренинга: рефлексы убийцы от амнезии не пострадали. А во-вторых, люди – цивилы – с точки зрения Последнего Легиона были расходным материалом, сырьем, и относиться к ним следовало соответственно.

Вот Мут и относился.

– Ну открой мешок, чего тянешь-то? – добродушно разрешил Шкаф. – Тебе ж любопытно!

– Команды не было, – заученно повторил Мут, копируя туповато-вялую интонацию учителя.

Шкаф хохотнул:

– Открывай, в этот раз там гранаты не будет!