Текст книги "Метро 2033: Крым-3. Пепел империй"

Они остались в Новой Одессе – договориться о сотрудничестве, наладить контакт. Вместе с новыми знакомыми пережили множество потерь и испытаний: голод, осаду морян. Новая Одесса отчаянно боролась за жизнь – и побеждала.

Софья, Михаил и еще двое уцелевших киевлян выдвинулись в обратный путь… дошли не все. Горько было вспоминать Софье о погибших друзьях. Но радостно – нести в Метроград весть: есть живые люди, и есть земли, пригодные для существования, и подмога придет, и по улицам древнего города можно будет ходить без опаски, и вновь зацветут каштаны.

– Из которых торты пекут? – спросила Марика, слушавшая, разинув рот.

– Что? – Софья рассмеялась и тут же помрачнела. – Нет, плоды каштана несъедобные, только на корм свиньям годятся. Но как же эти деревья цветут! Нет ничего красивее в мире – зеленая крона с разлапистыми листьями утыкана бело-розовыми свечами. Старшие говорят, цветущий каштан пахнет дыханием спящего младенца.

Михаил что-то пробормотал.

– Очухается, – сказал Верховцев. – Он, кажется, просто устал и истощен. Ну и укус оказался последней каплей. Драконы не ядовиты?

– Насколько я знаю, нет, – ответила Софья, – прожорливы, но не ядовиты. А зачем вы к нам? Тоже беженцы?

– Не совсем. Мы едем просить о помощи, – Бандеролька задумалась и сформулировала: – о помощи для всего этого проклятого мира.

* * *

Город Бандеролька так и не посмотрела – по причине отсутствия в вездеходе окон. Выехали утром, и всю ночь драконы мешали спать, бессильно царапая обшивку и вереща, а на рассвете Михаилу стало намного лучше, и решено было выдвигаться.

Софья предупредила, что напрямую к Ольшанскому они не попадут, и действовать лучше через ее старого знакомого, отца ближайшей подруги и местного олигарха Евгения Петровича. Бандеролька не возражала – Кайсанбек Аланович успел намекнуть ей, что в столице все всегда решалось «по знакомству», и называлось это явление «кумовство». «Собственно, – пожала плечами Бандеролька, – оно везде так».

Что такое «олигарх», она не знала, но предполагала нехорошее, вроде олигофрена. Спрашивать же было стыдно. Кем бы загадочный Евгений Петрович (ну и имена у них!) не оказался, все равно он будет благодарен за спасение Софьи и поможет. А помощь была нужна. Ночное происшествие уверило Бандерольку в простой мысли: дальше будет только хуже. Только агрессивнее, радиоактивнее и безлюдней.

– Красивый был город, – вдруг сказал Влад. – Всегда мечтал увидеть. Ему же, страшно подумать, больше полутора тысяч лет!

– Феодосия старше, – заметила Бандеролька.

– А Киев интереснее. Тут чего только не происходило!

– Пусти-ка Софью к перископу, – попросил Кайсанбек Аланович, – а то ты города не знаешь, завезешь нас на Андреевский спуск, и покатимся мы, дребезжа, до самого Днепра. Думаю, купание в Днепре в твои патриотические планы не входит.

Влад, вроде бы, устыдился, и место у перископа уступил. Девушка тут же сориентировалась, хмыкнула: ну, нас и занесло! И принялась отдавать команды.

– Главное, – внушал тем временем Кайсанбек Аланович остальным членам команды, – информация. Снаряжение нам особо не нужно, спасибо пану Сашко, а вот знать, что происходило севернее, необходимо. Что там было во время Катастрофы и сразу после. У нас практически нет информации, как нет и дальнейшего маршрута следования. Признаюсь – мною овладевает уныние, когда подумаю о предстоящем. Конечно, мы одолели изрядный отрезок пути, но впереди ждут тяжкие испытания.

– Не поддавайтесь греху уныния, коллега! – воскликнул Верховцев. – Подумайте: на протяжении всего путешествия мы встречаем рекордное количество добрых и отзывчивых людей. А значит, человечество выживет. Об этом нужно думать, а не о трудностях.

– Правда ваша. Что-то стал я много ныть, жалкая я личность, ничтожная. Следует смотреть в грядущее с оптимизмом, тогда беды обойдут стороной. Ну-с, больной, как наше здоровье?

Разведчик Миша открыл глаза.

– Г-где?!

– Все хорошо! – ответила ему Софийка. – Нас спасли, домой едем. Не отвлекай, я навигацию осуществляю. Тут же не везде на этой бандуре проедешь!

Снова затрясло, и вездеход немного накренился.

– Стоп машина! – воскликнула Софья. – Вот мы и приехали. Я первая выйду, как договорюсь обо всем, вы – следом.

* * *

Не то, чтобы Евгений Петрович был негостеприимным человеком, просто в подземелье мертвого города редко появляются вменяемые чужаки. В основном – перепуганные и больные странники или безумцы, прятавшиеся в подвалах со времен Катастрофы.

А если пришелец вдруг оказывался здоров, то наверняка был бандитом. Метроградовцы, сплоченные испытаниями и спартанскими условиями жизни, отбивались скопом, но в последнее время бандитов стало подозрительно много, и ходили разговоры о том, чтобы вывести на поверхность хорошо вооруженные патрули. Ученые Ольшанского в срочном порядке разрабатывали бронированные машины. Брошенных-то хватало, но они проржавели и пришли в негодность, а в подземельях пользовались дрезинами… В общем, надо было что-то делать.

В пользу загадочных «почтоносцев» говорило то, что они спасли Софийку, подружку дочерей Евгения Петровича – девушку симпатичную, но на всю голову авантюристку. Это, конечно, могло быть военной хитростью, о чем не стоило забывать, и Евгений Петрович писк счастливых девчонок притушил, решив самостоятельно разобраться с гостями.

Вмешались обе жены, прошлая и нынешняя.

– Не прав ты, Петрович, – сказала старшая. – Не надо допрос устраивать. Обыщем быстренько, посадим за стол, нальем – и они все сами расскажут. По человеку всегда видно, когда он врет. Уж мне поверь. Меня даже твоими глазами бесстыжими не проведешь.

Евгений Петрович кивнул, соглашаясь, погнал женщин накрывать на стол, а сам, прихватив любимый «Глок», выбрался в тамбур – встречать, на всякий случай отправив Ольшанскому короткое сообщение с просьбой, если Петрович через полчаса снова не выйдет на связь, прислать подкрепление.

Гости, надо отдать им должное, выглядели нормально. В защитных костюмах, чистые и здоровые, а главное – Софийка предупредила, наверное, – без оружия. Послушно разделись и дали себя обыскать (девушек, особенно темненькую, коротко стриженную, главную в отряде, Петрович обыскивал с особым удовольствием). Держались просто, скромно, что Евгению Петровичу тоже понравилось.

Чем хороша большая семья – не нужно ломать голову над угощением для внезапно забредших на огонек. Что есть в печи – на стол мечи.

В печи доходил свиной окорок, густо нашпигованный чесноком и сладкой подземной морковью, и млели под капающим с него мясным соком крупные шампиньоны, начиненные луком. Окорок достаточно было взять за косточку и встряхнуть, и мясо падало на подставленное блюдо, где тут же посыпалось обильно зеленью, выращенной под лампами дневного света. К этому великолепию непременно прилагалась бутылочка запотевшего самогона самой высокой очистки, прозрачного, как слеза младенца. А на сладкое жены Евгения Петровича сообразили пудинг, не пожалев дефицитной муки.

Гости, издалека учуяв угощение, дружно сглотнули, и в животах у них заурчало. Это было, наверное, добрым признаком, но Евгений Петрович решил не расслабляться. Это они пусть расслабятся и утратят бдительность, а он будет смотреть и слушать…

Пока рассаживались – знакомились, обменивались ничего не значащими фразами. «Письмоносцы» оказались листоношами, экспедицией, посланной на север могущественным крымским кланом.

– Крым! – обрадовался Петрович. – Туда давным-давно уехал в поисках лучшей доли мой друг, изобретатель Уткин. Даже не знаю, жив ли…

– Уткин?! – воскликнул самый пожилой листоноша. – А как же! Знаем!

Петрович не поверил своим ушам и потребовал доказательств. От радости он даже выпил и едва не пропустил время, когда нужно было выходить на связь с Ольшанским. Мир, тесный мир подземелий, раздвинул границы, и показалось, что пахнуло откуда-то сладким крымским ветром.

* * *

Никогда раньше Бандеролька не бывала в столь огромном подземном комплексе. После застолья у милейшего Евгения Петровича вся команда погрузилась на дрезины и собралась в путь – представляться Ольшанскому, лидеру Метрограда.

Как пояснил Петрович, жилыми сделали не только станции метро, но и огромные подземные торговые комплексы, так что места всем хватало.

В туннелях было темно и сыро, сверху капало, а путь освещали только фонари, установленные на дрезине – на носу и корме. Евгений Петрович предупредил, что даже близкие и обжитые ходы таят в себе немалую опасность: приходят крысы, и не обычные пасюки, а здоровенные злобные твари. Выползают из технических туннелей слизневики, тараканопауки и много еще тварей, не имеющих названия. И, хотя туннели метро завалены, чтобы преградить дорогу к Метрограду нежелательным гостям, случаются набеги одичалых Троещины, непонятно, как перебирающихся на Правый берег, мародеров и заезжих бандитов. Слишком много выходов на поверхность – все не закроешь…

С остальными линиями метро подземный комплекс сообщался в районе станции «Площадь Льва Толстого» – Бандерольке это название ни о чем не говорило, но вот на станцию метро посмотреть было забавно.

Туннель внезапно стал выше, по правую руку оказался какой-то постамент, за ним в полумраке – станция была освещена – угадывались какие-то арки, слышались человеческие голоса, несло подгорелым жиром и свиным навозом.

– Можно посмотреть? – спросила Бандеролька. – Пожалуйста. Я никогда не была на «станции метро».

– Давайте, – легко согласился Евгений Петрович, – проведу вам экскурсию. Здесь у нас просто, если можно так выразиться, площадь. Место общественное, спокойное – за спиной километры обжитых туннелей, заставы, охотники на крыс, патрули. Впереди – Метроград, столица… Пойдемте, посмотрим.

Они высадились на постамент, названный Петровичем «платформой», и нырнули в арку.

Зрелище Бандерольку поразило, но отнюдь не в хорошем смысле этого слова. От духоты у нее закружилась голова, от смешения запахов – защипало в носу. Они оказались в рукотворной пещере, не очень высокой и совсем не широкой, в которой кишели люди. Сотни людей. В проемах арок, отделявших платформу от путей, стояли лотки с товарами и палатки. На стенах развешены были тусклые электрические лампы, дребезжал где-то генератор, отовсюду доносилась музыка, смех, споры. Жарилось на углях мясо, нанизанное на шпажки, сновали под ногами дети… Словом, обычная ярмарка, только загнанная в тесноту подземелья.

– И вы здесь живете, – пробормотал Кайсанбек Аланович, – вы живете здесь десятилетиями! Эти дети ни разу не видели солнца.

– Зато они живы и здоровы, – ответил Евгений Петрович. – В первые годы рождалось много мутантов. Вы не представляете, сколько было трагедий. Эти дети… они же были обречены на медленную смерть. И некоторые родители считали, что нужно их избавить от этой участи, облегчить мучения… а некоторые… Мы были разрознены и озлоблены. Конечно, есть недовольные жизнью в Метрограде. Особенно молодежь, не помнящая ужасов прошлого. Им не нравится обязанность работать, тяжело работать и всем делиться. Им не нравится недостаток воздуха – хотя другого мира они не знают. Им не нравится строгость наших законов, и Ольшанского они называют диктатором. Если разобраться, с формальной точки зрения они правы. Но без твердой руки мы бы скатились в анархию… Не стоит забывать историю. Киевляне всегда были вместе, один за всех. Так и выживали.

– А какой он – Ольшанский? – спросила Бандеролька.

– Военный. Жесткий. Усталый. Хороший мужик, если разобраться. Ну, пойдемте, пора. Сувениров вы у нас не купите, только грибы и свинину…

* * *

Многоуровневый торговый комплекс когда-то, видимо, был роскошно отделан и еще сохранил следы былого величия. Конечно, витрины магазинов были разбиты или закрыты – досками, листами жести, занавесками – там жили семьи и одиночки. Конечно, полы были покрыты слоем грязи, а шикарные люстры не работали, и к стенам привинтили все те же тусклые лампы в мутных плафонах. Конечно, витали здесь запахи вовсе не праздничные: немытых тел, еды, гари, стирки… И все же местами Бандеролька могла представить, как здесь было раньше.

Стекло, мрамор, самодвижущиеся лестницы, радостные, пришедшие за покупками и в рестораны, богато одетые люди (как в книжках и старой кинохронике!), непременно – женщины в длинных платьях, джентльмены в костюмах, пушистые карликовые собачки на руках и запах духов, похожий на запах лучших цветов. И все чистое, все сверкающее, великолепное…

Бандеролька вынырнула из грез, оказавшись перед закрытой дверью, у которой несли караул крепкие седовласые ветераны.

– Петрович! – расплылся в улыбке один из них. – А кто это с тобой?

– Делегация из Крыма.

– Ох ни хера! А что там наш Уткин?!

– Потом расскажу, пропускай давай. Нас Ольшанский ждет.

Дверь распахнулась, и делегация оказалась в кабинете Ольшанского. Видно было, что диктатор рассчитывал на проведение больших совещаний, а может, и проводил их – Т-образный стол легко вместил и листонош, и команду Верховцева, и Евгения Петровича. Сам Ольшанский сидел во главе стола – подтянутый, суховатый, в военной форме без знаков отличия. Пегая щеточка усов, гладко выбритые щеки, ежик волос.

– Генерал, – Евгений Петрович стал серьезен, – вот, доставил.

– Я тебе, Женя, доверяю, но с гостями все-таки побеседуем. – Колючий взгляд обежал команду и остановился на Верховцеве, может быть, из-за схожести причесок. – Чем подробнее будет ваш рассказ, тем лучше. Кстати, как там, на Трое?

– Насколько я понимаю, генерал, – улыбнулся Кайсанбек Аланович, – славная древнегреческая Троя давно прекратила существование. Во времена, мягко говоря, легендарные.

– Хм. Я имел в виду несколько другое… ладно, допустим, вы не с Троещины. Допустим, вы и правда пришли из Крыма. Вы же понимаете, что обман легко вскроется.

– А мы вас не обманываем, – Бандеролька поднялась, – и даже помощи не просим. Мы спасли ваших разведчиков и привезли в Киев. Все, что нам нужно – информация. Нам предстоит долгий путь, и мы просим о помощи: не оружием и не транспортом, они у нас есть, а информацией, картами. Взамен мы расскажем все, что знаем. Я – Бандеролька, глава клана Листонош.

Про листонош Ольшанский так же, как и Евгений Петрович, ничего не слышал, и Бандерольке пришлось повторить все сказанное ранее: и про Уткина (Кайсанбек Аланович красочно дополнял), и про трагическую судьбу листонош, и про загадочного Человека в Серебряной Маске, угрожающего народам Крыма.

Генерал слушал, задавал уточняющие вопросы, и в какой-то момент Бандеролька поняла: верит. Этот жесткий и битый жизнью человек верит потому, что хочет верить. Потому что устал от одиночества, от страха за жизнь своих соратников, стосковался по нормальному общению.

– Я был в Крыму еще малышом, – сказал Ольшанский. – Либо вы очень хорошо подготовились… но бандиты туповаты и не стремятся к качественной диверсионной подготовке. Либо вы и правда оттуда. Скажите, в Черном море можно купаться?

– Ваши разведчики расскажут в красках, – поморщилась Бандеролька. – Увы, море утрачено для нас. Я бы смогла, но вы…

– А почему?

– Я – мутант. Листоноши проходят ряд специальных модификаций еще в самом нежном возрасте, когда организм формируется. Мы устойчивы к радиации… собственно, большинство крымчан устойчивы – эволюция, остальные вымерли. Мы хорошо видим в темноте. У нас очень быстрая реакция, хорошая память и выносливость.

– Хоть на службу вас принимай… и за что Человек в Серебряной Маске на вас ополчился? Есть идеи?

– Ни малейших. Я знаю одно: он опасен для всего человечества. И мы идем на север, к Бункеру Возрождения, чтобы было, что противопоставить ему, чтобы возродить мир.

– Нет смысла возрождать, нужно строить новое. Хорошо. Давайте подумаем, чем могу помочь.

Ольшанский поднялся и вытащил из сейфа стопку старых карт.

* * *

Прямой путь на Шпицберген был невозможен – никто не знал, что делается в европейских странах, но кое-какое представление о происходящем в России и Беларуси Ольшанский имел – по обрывкам рассказов, по найденным военным планам…

Он считал, что мимо страшно зараженной, разрушенной Москвы не пройти. Ведь там, в столице России, могли сохраниться технологии, которые позволят листоношам двигаться дальше. Но и до мегаполиса добраться – задача нетривиальная.

Многие города на Европейской территории России были разрушены ядерными ударами. Например, Тула с ее оружейными заводами, Обнинск, где бомбили одну из первых АЭС… Нет, листоноши могли бы проскочить на своем вездеходе сквозь эти опаснейшие, безлюдные места, но вместительность их транспорта такова, что много припасов на борт не возьмешь. Проще говоря, придется двигаться зигзагом, от города к городу, чтобы пополнить запасы воды и пищи, и, может быть, найти новую информацию.

– Минск, – предложил Ольшанский и показал маршрут.

– Через Зону отчуждения? – засомневался Кайсанбек Аланович. – Чернобыль…

– Бросьте. Сейчас вокруг – один сплошной Чернобыль. Реакторы не пострадали, насколько мне известно, иначе бы я тут с вами не сидел. Обойдете по краешку, а там до Минска рукой подать. Насколько я понимаю, в Минске должны были остаться выжившие. Правда, разведчики, отправленные туда, еще не вернулись, и связи нет, а мы постоянно «прощупываем» эфир. Но связи может не быть по причине высокого фона, а разведчиков могли сожрать мутанты или убить бандиты. Вы же представляете, сколько здесь банд? Меньше, конечно, чем в менее зараженных местах, но все же…

– Кстати, о Чернобыле, – Евгений Петрович хлопнул ладонью по лбу, – а ведь мне рассказывали, что живут там чудаки! Называют себя «сталкерами», поклоняются древнему богу Боблу, какая-то у них сложная иерархическая система. А! И реактору законсервированному тоже поклоняются. Один бродяга рассказывал, правда или нет – не скажу, не знаю.

– Ну, с ними встречаться необязательно. Да и не нападут мелкие банды на хорошо вооруженный отряд… Эх, было бы мне, на кого все это оставить, – Ольшанский повел рукой вокруг себя, – рванул бы с вами! А так… Отдохните, изучите карты, все, что нужно – дадим. Чем богаты, как говорится. И – в путь.

– Спасибо, – поблагодарила вежливая Бандеролька, – мы обязательно выйдем на связь, когда доберемся до Минска. По крайней мере, попытаемся.

Интерлюдия 2
Дневник Пошты

Улучив свободную минутку, что с каждым днем пути получалось сделать все реже и реже, Бандеролька достала из рюкзака тетрадь с дневником Пошты. Чтение путевых заметок молодого, еще немного наивного друга помогало девушке не терять хоть и малую, но все-таки надежду на успех этого безумного похода по выжженным радиацией пустошам.

Натянув резинку налобного фонаря, чтобы не мешать дрыхнущей рядом Марике, Бандеролька открыла тетрадь наугад и, прочтя буквально несколько строк, перенеслась в родные крымские степи.

…День двести пятый.

Сегодня на нашу Цитадель в Джанкое напали степняки. Конечно, в крымских степях, раскаляющихся в полдень до температуры, пригодной для жарки яиц на голых камнях, а ночью остывающей до ледяной росы на чахлой траве, люди быстро сходят с ума. Не все конечно. Например, казакам удалось приспособиться к радикально изменившейся окружающей среде. Есть еще несколько поселений выживших, что окопались в землянках и отгородились от мира стеной частокола… так было в моем родном поселении. Но большинство обитателей степей – это обезумевшие убийцы, звери в человеческом обличии, жаждущие напиться крови любого, кто не входит в их стаю. Обычно такие шайки степняков обходят крупные поселения стороной, предпочитая нападать на одиноких путников или грабить караваны. Но вот чтобы так, посреди белого дня, наброситься нестройными рядами на одну из самых неприступных крепостей острова Крым… У них точно мозги запеклись, словно яичница на камнях.

– Что? Какая яичница? – спросил меня стоящий рядом на крепостной стене Лазарь. Похоже, что я уже некоторое время размышлял вслух.

– Не бери в голову, – отмахнулся я и посмотрел на приближающегося противника при помощи армейского бинокля. Оптика была хорошая, еще из запасов НАТОвской базы, и заполучил я ее довольно легко и просто, выменяв на кучу ненужного барахла вроде стопки порножурналов и консервов с просроченной тушенкой.

Степняков привалило изрядно, но обнадеживало то, что вооружены они были хуже, если не сказать – совсем паршиво. Видимо, на штурм Джанкоя их толкнуло отчаяние: то ли кочевники начали голодать, то ли у них патроны заканчиваются, то ли это была попытка группового самоубийства.

Я попытался обнаружить в суматохе и толчее под стенами признаки командования, но не смог: если и можно было назвать вот это вот боевым порядком, то только в лихорадочном бреду! Мохнатые степные кони носились беспорядочно, всадники орали и размахивали холодным оружием разных эпох и стилей… точнее, кустарно изготовленными и кое-как заточенными кусками металла. – Вот что, Лазарь, – сказал я, – сходи-ка ты узнай, что нам…

Договорить не успел: ударил набат, созывая всех листонош на защиту Цитадели. На самом деле, порядок действий на случай нападения был прописан в уставе, но кто же читает устав? Я точно не читал и не собираюсь – скучный он и монотонный, сразу засыпаешь, уткнувшись мордой в книгу.

Мы с Лазарем переглянулись, и я понял: он тоже с уставом не ознакомился.

Ну кому в голову может прийти напасть на Джанкой?!

Признаться, мне стало стыдно: сейчас все будут заниматься делом, а мы с Лазарем – мешаться и путаться под ногами. Хоть бы не навредить, раз уж помочь не можем.

На счастье, на наш участок стены поднялся один из листонош постарше и поопытнее, Конверт. Вообще я его не очень уважал, считая человеком сугубо военным и, признаюсь, туповатым – насколько это применимо к листоноше. По крайней мере, Конверт был до крайности прямолинейным, и чувство юмора у него отсутствовало.

Но сейчас именно такой руководитель нам с Лазарем и был нужен: голову даю на отсечение, Конверт устав не просто внимательно изучил, что называется, с карандашом, он его наизусть знает.

Так и оказалось.

К счастью, стояли мы там, где и должны были находиться «согласно боевому расписанию», как изящно выразился наш старший товарищ. Вдохновляющая речь от Конверта была коротка и исполнена ораторского величия. Привожу целиком, потому что восхищаюсь до сих пор: я так никогда не смогу.

– Так, щенки, – произнес Конверт и плюнул со стены вниз, на голову врагу, – ща начнется мочилово. Мы будем их бить, они – нас. Ваших задач три: не навернуться со стены, это раз, стрелять во все, что внизу, это два, не попасть под пулю, это три. Вопросы?

– Ясно-понятно! – хором отрапортовали мы и выпучили глаза.

Впрочем, стрельба и мочилово начались не сразу. Степняки по-прежнему гарцевали внизу, может быть, надеясь нас таким образом деморализовать. От нечего делать я укрылся за выступом и открыл дневник…

На этом запись обрывалась, и продолжалась на следующей странице. Видно было, что рука Пошты дрожала, когда он писал:

Все было страшнее. Как… Ладно. Надо записать. Я должен это записать, выдавить из себя, избавиться от тошноты бессилия.

Все было страшнее, чем я представлял. Степняки пошли на штурм внезапно и неожиданно организовано. Признаться, я ничего не понимал, вообще не соображал, когда началась стрельба, и советы Конверта стали актуальными. Стратеги, может, что-то решали, а я палил во врагов и пытался не нарваться на пулю.

Краем глаза я все время видел Лазаря – друг был бледный и сосредоточенный; наверное, я и сам выглядел примерно так же.

А потом Лазарь внезапно пропал. Я в первые секунды не понял, что случилось, и тут Конверт заорал над ухом:

– Тащи его к врачу! Срочно тащи его к врачу!

Кого? Куда? Зачем? Конверт схватил меня за шкирку и дернул вниз, и тогда мой взгляд наткнулся на Лазаря. Друг… Мне тяжело писать об этом. Я прожил достаточно и многое повидал, я сам убивал, в конце концов.

Но Лазарь был моим другом.

Вот самое страшное: не «мой друг», а «БЫЛ моим другом».

По рубашке в районе живота расползалось кровавое пятно, и Лазарь зажимал его ладонями. Ранен в первой же стычке, на стене Цитадели – признаюсь, я почувствовал только досаду, даже страха не было – я не верил, что с Лазарем что-то может случиться. Подхватив друга под мышки, я перевалил его через плечо и, придерживая, побежал вниз, к лекарю.

Наш Лекарь – Антон Юрьевич. Нет. Нашим лекарем тогда БЫЛ Антон Юрьевич. Тоже – был…

Лазарь стонал слабо, и его кровь промочила мою рубаху. Ощущение теплого и жидкого… кажется, я никогда не смою эту кровь, она впиталась в мою кожу. Я уже не буду прежним. У Антона Юрьевича было много работы, раненых сносили со всех сторон. Уже пятеро наших друзей нуждались в лечении. К облегчению, я не увидел среди них Бандерольки, хотя боялся этого.

Кинув беглый взгляд на Лазаря, Антон Юрьевич тут же оставил пацаненка, которому бинтовал руку, поврежденную стрелой, и кинулся к моему другу.

Я понял, что дела совсем плохи: помощь оказывают в порядке поступления, если повреждения примерно одинаковые, а «без очереди» принимают только самых тяжелых. Конечно, я знаю основы первой помощи, умею накладывать жгуты и повязки, но наивная уверенность в бессмертии тех, кто нам симпатичен, не дала мне верно оценить состояние Лазаря.

– Помогай! – буркнул лекарь.

Вдвоем мы разрезали одежду на Лазаре и занялись его раной.

Входное отверстие от пули – небольшое. Она не прошла навылет, застряла во внутренностях… разорвав их. Попадая в тело, пуля не движется по прямой, она сминает, разрывает и деформирует ткани вокруг себя и изменяет траекторию полета на слабо предсказуемую.

Лазарю не повезло.

– В операционную, – пробормотал Антон Юрьевич, – его нужно шить.

Наша фельдшер Марка, занимавшаяся до того перевязками, все поняла.

– Без меня справитесь? Я останусь здесь, тем более, – она прислушалась, – кажется, все заканчивается.

Стрельба и правда стихла, слышался уже не слаженный грохот выстрелов, а отдельные хлопки.

Мы с Антоном Юрьевичем взяли носилки, погрузили на них Лазаря и бегом кинулись к операционному блоку. Мы правда спешили. Я никогда себе не прощу, но, похоже, не в нашей скорости было дело.

Когда мы подошли к двери, заметили, что Лазарь уже не стонет.

Когда мы выгрузили его на операционный стол, он перестал дышать.

Дальше я помню смутно. Когда Антон Юрьевич дал мне стакан воды, я… откусил край стакана. Больше всего я жалею, что не держал друга за руку в его последние секунды.

Приступ мы отбили. И все, кроме Лазаря, в тот день остались живы.

Степняки скрылись.

Исторически сложилось, что своих погибших товарищей клан Листонош хоронил за стенами Цитадели. В первые месяцы строительства крепости редкий день обходился без жертв. Нападение мародеров, радиация и отравленная еда косили людей десятками. А тогда каждый метр внутри Цитадели был на счету. Поэтому и хоронили своих сперва в общих могилах неподалеку от Джанкоя, а затем и по отдельности, когда смерти стали почти столь же редким явлением, как и до Катастрофы. Теперь там целое кладбище, огражденное невысоким тыном.

На похороны Лазаря я поехать не смог – от нервного потрясения у меня сильно поднялась температура, и Антон Юрьевич убедил меня остаться в Джанкое. Чем, собственно, и спас.

Иногда я задумываюсь: всего шаг отделяет нас от смерти – каждую секунду жизни. Мы не знаем, сколько раз разминулись с Костлявой, сколько раз, не заметив, обошли – куда-то не поехали, что-то не сделали, не встретились с дурным человеком. На самом деле судьба хранит нас – ровно до того единственного случая, когда Безносая заступает дорогу. Грех жаловаться.

Антон Юрьевич сам правил похоронной телегой.

Этого я не видел – это мне потом рассказали – как было.

Небольшой отряд ехал вдоль реки, дорога шла над обрывом – я был там множество раз и могу представить, поэтому временами мне кажется, что я присутствовал при этом, что я шел рядом с телегой, едущей тихо – дань уважения, что на козлах сидел Антон Юрьевич, и ветер гладил сухую траву, а Лазарь, закрытый белой простыней, спал вечным сном.

Степняки напали внезапно – небольшой отряд, видимо, мстители. Сопровождающие Лазаря в последний путь успешно отстреливались, но у степняков непонятно, откуда, оказался миномет. Мина угодила прямо в телегу, у Антона Юрьевича не было шансов спастись. Лошадь рванула с места, и вместе с останками Лазаря рухнула с обрыва в реку.

Когда расправились со степняками, лекаря искали, но ниже по течению к берегу прибило только несколько досок, а тела моих друзей так и не нашли…