Текст книги "Тайная улыбка"

ГЛАВА 23

Если бы мне было плохо только среди ночи, но я почувствовала себя несказанно хуже, когда проснулась на следующее утро. После смерти меня замаринуют и поместят в большую банку, которую поставят в витрину, и повесят табличку, где будет сказано, что я первый человек в мире за все время существования человечества, который умер от похмелья. Думать было трудно, потому что все болело.

Сделала попытку встать приблизительно в половине десятого, но пришлось лечь снова. Никогда у меня не было подобного похмелья. Мне казалось, что я умираю. У меня были необычные симптомы в значительно более интенсивной форме: лакированный язык с пятнами неправильной формы, головная боль, которую я чувствовала так, словно маленькие грызуны выедают мой мозг изнутри, общее ощущение отравления, по всей коже мурашки, вызывающие дрожь. Болело все тело. Даже волосы, казалось, были воспалены. Но главное в том, что я до сих пор чувствовала себя пьяной. Раскачивание пола продолжалось, так же как и вращение комнаты. Именно поэтому мне пришлось лечь, но даже лежа я ощущала, что нахожусь в воде. Люди не умирают от похмелья, они умирают от алкогольного отравления. Неужели это так и происходит? Вспомнила, что у меня есть книга по медицинским вопросам. Но возникли неожиданные трудности. Первая заключалась в том, что у меня не было горничной, которая могла бы принести книгу. Вторая была в том, что она хранилась рядом с книгами по кулинарии, поэтому когда с огромным трудом и со спазмами в желудке я пробралась через всю квартиру, чтобы достать ее, то вид этой книги заставил меня подумать о еде. Постаралась не думать о ней, но затем в голову пришла мысль о каверзе, подстроенной Бренданом, от которой я могла избавиться, думая только о запахе капусты, которая очень долго варилась, затем подумала о Трое, а это было еще хуже, худшее из всего.

Я взяла книгу с собой в постель. Не было статьи об алкогольном отравлении, но была статья о похмелье. Рекомендовалось выпить большое количество воды, отправиться на свежий воздух для быстрой пробежки, «даже если не хочется». Если тошнит, а меня очень тошнило, рекомендовалось принять средство, которое называется «трисиликат магния». Хорошо, решила я, буду послушная. До этого мне хотелось свернуться калачиком под покрывалом на кровати и умереть, как умирает раненый зверь, вернувшийся в свою нору. Сейчас я решила прибегнуть к противоположному плану. Я собиралась активно справиться с этой проблемой. Я не только добуду это средство, но и сбегаю, чтобы получить его. Однако прежде всего нужно выпить воды.

Все было очень плохо. Вода явилась слишком поздно для моего пересохшего рта. Казалось, она омывает его поверхность, не впитываясь. Мне едва удалось поднять ноги, чтобы надеть шорты. Натянула тенниску. Голове было очень больно. Ныли руки. Медленно завязывала шнурки на обуви, стараясь вспомнить, как это делала в первый раз, возвращаясь к тому времени, когда мне было шесть лет. Зажала в руке пятифунтовую банкноту и, шаркая, вышла на улицу. От яркого света и холодного воздуха на коже и в легких я едва пришла в себя. Не знаю, принесло ли это мне какую-нибудь пользу, но появилась ясность мысли. Все-таки было приятно почувствовать боль. Задала себе вопрос: может быть, это приятное продолжение прошлой ночи? Почувствовать себя пьяной, ощущать боль, смущаться, страдать – все, что угодно, будет лучше, чем открыть глаза и, глядя прямо на солнце, реально оказаться лицом к лицу с тем, что сделал Трой с собой и со всеми нами.

Аптека находилась на расстоянии двухсот ярдов. Попросила у фармацевта, очень рослого индуса, «трисиликат магния». У него был неприятный мятный вкус, но я отчаянно сосала его и отправилась домой бегом, приблизительно разминочным темпом. Приняла душ, надела свободную одежду и легла на кровать, чтобы подумать. Во рту появился металлический вкус. Сделала глотательное движение, но почувствовала, будто что-то колючее застряло у меня в горле и никак не может пройти дальше. Кожа стала холодной и влажной. Я почувствовала тошноту, но рвоты у меня не было.

Сомнений не оставалось. Я находилась в чуть менее ужасном состоянии. Сейчас можно начинать день. Который час? Я поискала часы на ночном столике, часы Троя, они лежали там. Четверть одиннадцатого. Это другое дело. Я знала, почему часы Троя были там. Часть проблемы Троя заключалась в том, что в его жизни никогда не было равновесия, не было компромисса. Нормальное поведение для него было трудной задачей. Он либо целиком лез из кожи вон, безумно веселился, проявлял невероятный энтузиазм, либо был сонным, медлительным, замкнутым, часто почти спящим. Даже в хорошие времена днем он часами спал крепким сном, как малое дитя или кошка. Причем не просто дремал в мягком кресле, а задвигал занавески, раздевался, ложился в постель. Это было как ночью. Когда проходил медикаментозное лечение, находился почти в коме. Он спал в моей постели, раздевался, оставляя часы на моем ночном столике. Его одежда была на его мертвом теле, но не было часов. Мог забыть. В конце концов, у него была депрессия.

Вот еще одно. Я закрыла глаза и представила моего дорогого потерянного Троя висящим на той перекладине.

Веревка. Нелегко вспомнить: блестящая, зеленая, синтетическая, грубая. Вспомнила, как резала волокна ножом, чтобы снять Троя. В первый раз я задумалась о самоубийстве как о виде человеческой деятельности, которую необходимо организовать. Нужно спланировать, достать материалы.

Сейчас голова прояснилась. Я встала, почувствовала приступ тошноты и головокружение, но все это быстро прошло. У меня нет времени болеть. Мне нужно действовать. Моя квартира была настолько маленькая, что не нужно было долго и много искать. Я не могла вспомнить, что видела веревку раньше, однако нужно убедиться в этом. Под раковиной – ведро, несколько половых тряпок, различные бутылки с чистящими средствами. В буфете разместились пылесос, швабра и метла, свернутый коврик, коробка из-под обуви, в которой отвертки, молоток, гвозди, винты, несколько пробок. Я посмотрела на верхних полках, за диваном, под кроватью, везде. Веревки не было. Возможно, он нашел кусок веревки и использовал его. Или купил кусок такой длины, который ему был нужен, и весь израсходовал. Или…

Я позвонила матери. Непривычно не начинать каждое предложение, которое произносишь, разговаривая с матерью, отцом или сестрой, с расспросов о том, как они поживают. Всю остальную жизнь можно будет посвятить тому, чтобы задавать этот вопрос или думать, что можно сказать в ответ. Но тут я просто спросила, могу ли я зайти, она ответила «да» и что это будет хорошо.

По дороге я подумала еще кое о чем. Несколько месяцев назад я застряла в вагоне метро на линии Пиккадилли более чем на час. По громкой связи перед пассажирами извинились за задержку и объяснили, что она произошла потому, что на следующей станции под вагоном поезда находится пассажир. На что совершенно логично можно было бы ответить: скажите ему, чтобы он выбирался оттуда и мы смогли бы продолжить путь. Но понятно, что это был эвфемизм, непрямое, смягченное определение попытки самоубийства в метро, когда человек бросается под поезд, и массы других невообразимых вещей, которые могут произойти с любым по пути в метро и в самом метро. Я долго думала на эту тему, и вот что мне пришло в голову. Остаются ли какие-либо моральные обязательства у человека, кончающего жизнь самоубийством? Если самоубийца бросается под поезд метрополитена, машинист находится на расстоянии всего лишь около трех дюймов от него, когда он кидается вниз и раздаются все эти чрезвычайно неприятные визги, скрипы, удары в случае экстренной остановки поезда. Машинисты метрополитена в большинстве случаев после самоубийства, имевшего место в их смену, рано уходят на пенсию. А что же с пассажирами, имеющими сезонные или льготные билеты, которые полчаса провели в ожидании и соответственно пострадали? Может быть, опоздали на прием к зубному врачу или вообще пропустили его, не успели забрать малышей, которые сейчас ожидают около своих школ, дома подгорело мясо; оказывает ли это неблагоприятное воздействие на карму?

Теперь можно обдумать то, о чем я даже мысли не допускала до этого момента. В моей квартире. Трой покончил с собой в моей квартире. Спросила себя, не стыдно ли даже просто думать об этом, но не могла остановиться. Он повесился там, где я могла найти его. Его мертвое тело висело здесь, медленно вращаясь, пока совсем не остановилось, в том пространстве, где я спала и ела, где проходила моя жизнь. Как он мог поступить так? Мне хотелось думать, что Трой никогда не мог бы так поступить. Я любила Троя. И конечно, даже в самые ужасные периоды своего заболевания он продолжал любить меня. Мог ли он сделать такое для меня? То, что я никогда не смогу забыть. Пыталась убедить себя, что во время самоубийства люди думают лишь о том, что без них остальным будет только лучше, и ни о чем больше. Или все было еще хуже? Заставила себя рассмотреть и вероятность того, что самоубийство Троя, его способ и место были не чем иным, как сообщением, предназначенным мне: «Вот, Миранда, вот. Ты считала, что понимаешь меня. Ты думала, что можешь помочь мне. Вот пожалуйста. Вот к чему я пришел. Сейчас сделай что-нибудь, чтобы помочь мне».

Я ожидала, что мать начнет плакать, когда увидит меня, но казалось, что мысли ее блуждают где-то далеко-далеко. Даже когда она открывала дверь, то смотрела через мое плечо, словно ожидала увидеть, что со мной пришел еще кто-то.

– Рада, что ты здесь, Миранда, – сказала она, но прозвучало это так, будто она произносит текст, кем-то написанный для нее. – Отца нет дома.

– Где он? – спросила я.

Куда он смог уйти в такое время?

– Где? – рассеянно произнесла моя мать, словно блуждая где-то.

– А Кэрри и Брендан?

– Они ушли. Может, чашечку чая?

– С удовольствием. Только загляну наверх.

Приятно, что в родительском доме можно чувствовать себя раскованно. Он все еще остается отчасти и твоим домом, даже если ты покинул его в младенчестве. В нем можно ходить повсюду, открывать шкафы и буфеты. Я собиралась сделать нечто ужасное. Едва ли можно объяснить зачем. Словно у меня был нарыв в зубе, а я собиралась взять перочинный нож и вонзить его в нарыв, вызывая еще большую боль, которая станет непереносимой и уйдет, или уйду я сама. Мама пошла на кухню, а я бегом поднялась наверх по лестнице в спальню, где остановились Брендан и Кэрри. Возрастающее во мне напряжение было подобно электрическому току. В ушах стучало. Я могла услышать биение собственного сердца, ощутить, как стремительно пульсирует кровь в моих венах.

Они явно временно расположились в спальне. Даже не распаковали вещи. Халат и ночная рубашка Кэрри брошены на кровать. Чемодан полуоткрыт, прислонен к стене, ее вещи аккуратно сложены. На угловом столике множество флакончиков, шампунь, кондиционер, кремы, духи – все это принадлежит Кэрри. Я осмотрелась. Забавно. Похоже, что Кэрри остановилась здесь одна. Мне не удалось найти ни единой вещи или чего-либо из одежды, которые принадлежали бы Брендану. Рядом с кроватью стоял еще один закрытый чемодан. Я положила его на пол, нажала на замки и открыла, там была одежда Брендана. На это не уйдет и минуты. Одну задругой я вынимала вещи Брендана: рубашки, брюки, трусы, переворачивала их, чтобы снова уложить в том же порядке. Чемодан был почти пуст, когда мне показалось, что слышу, как кто-то бежит вверх по лестнице. У меня даже не хватило времени, чтобы подняться с коленей, когда открылась дверь. Появился Брендан. В какую-то долю секунды у меня промелькнула мысль: какое это имеет значение? Но, взглянув на его лицо, я подумала: о черт возьми! Сначала он просто удивился, и в этом нет ничего особенного, ведь я рылась в его чемодане, вокруг меня раскиданы его вещи.

– Миранда! – воскликнул он. – Какого…

Я пыталась подумать, что ответить, но никак не могла сосредоточиться, мой мозг словно застыл, превращаясь в студень.

– Я кое-что забыла, – отвечала я рассеянно. – Хочу сказать, я думала, что ты по ошибке взял кое-что.

Сейчас выражение его лица было уже злое.

– Какого черта?

За его спиной появилась Кэрри.

– Брендан? – спросила она. – Что…

И тут она тоже увидела меня.

– Веревку, – сказала я. – Думала, что ты по ошибке взял мою веревку.

ГЛАВА 24

– Что? – переспросила Кэрри в полном недоумении. – Какую веревку?

– Боже, – сказал Брендан, – посмотри на себя!

– Какую веревку? – повторила Кэрри.

Она сделала шаг вперед и теперь стояла надо мной, свирепо глядя на меня. Руки в бедра, лицо побагровело. Словно вся ее природная сдержанность, застенчивость и робость исчезли, молниеносно сожженные яростью и огорчением. Я почти физически ощущала, как ее эмоции буквально извергались из нее. Затем встала с пола и осталась стоять на том же месте среди одежды Брендана.

– Не знаю, – сказала я. – Просто подумала…

Я замолчала.

– Ты рылась в вещах Брендана, ради всего святого! О чем ты думаешь?

– Я разбирала все в своей квартире, – сказала я.

– И что?

– Давай я назову вещи своими именами, – сказал Брендан. – Ты рылась в моей одежде, – теперь он поддал ногой по чемодану так, что оставшиеся тряпки разлетелись по полу в разные стороны, – чтобы найти какую-то веревку. Да?

– Я просто была в замешательстве, – пробормотала я.

– В замешательстве? – переспросила Кэрри. – Ты отдаешь себе отчет в том, что мы вчера похоронили нашего милого братика? А сейчас ты приезжаешь сюда, и это явно преднамеренная поездка, чтобы поискать что-то в чемодане Брендана…

– Сейчас мне лучше уйти, – сказала я.

Брендан сделал шаг вперед, преграждая мне путь.

– Я так не думаю, Мирри.

– Дай пройти.

– Никуда ты не пойдешь, пока мы не доберемся до истинной причины.

– Мы все перевозбуждены.

– Перевозбуждены?! – завопила Кэрри.

Слишком громко, что не соответствовало такой хрупкой особе, как Кэрри.

– О каком перевозбуждении идет речь?

– Что происходит?

В дверях появился отец.

– Ничего, – безнадежно сказала я.

– Я объясню, что происходит, – начала Кэрри, – Она… – указывая пальцем на меня, – рылась в чемодане Брендана.

– Миранда? – спросил отец.

– Искала веревку, – добавил Брендан.

– Веревку?

– По ее словам, да.

Брендан присел, начал собирать разбросанные вещи и складывать их обратно в чемодан.

– Думаю, мне нужно уйти, – проговорила я.

– Думаю, ты должна все объяснить, – заметил отец с оттенком раздражения в голосе.

Он поднял руку и потер лицо, осматриваясь в поисках места, куда бы можно было присесть.

– Я просто пыталась привести вещи в порядок, – начала я и сразу замолчала.

– Ты искала веревку, – подсказал Брендан. – М-м-м? Тайно просматривает мои вещи в поисках какой-то веревки…

Мне добавить было нечего.

– Какая веревка? – входя в комнату, спросила мама. Я села на неубранную постель, закрыла лицо руками, как маленький ребенок, стараясь отгородиться от внешнего мира. Кэрри, разъяряясь все больше и больше, рассказывала матери, как она застала меня, когда я рылась в чемодане Брендана, а я через щелки между пальцами пристально разглядывала кусок ковра и ножки комода, стараясь не слушать слова.

– Не хочу больше тебя знать, – категорическим тоном заявила мама после того, как Кэрри закончила свой рассказ.

– Пожалуйста! – умоляла я. – Я расстроена. Мы все расстроены.

– Но мне хотелось бы узнать вот что, – произнес Брендан. – Какая же это была веревка? Я хочу сказать, если ты произнесла слово «веревка», то сейчас это слово может означать только одну-единственную вещь на свете для всех нас. М-м-м? Только одну-единственную вещь.

В комнате наступила ужасная тишина, затем он продолжал:

– Когда ты говоришь «веревка», ты имеешь в виду остаток веревки? М-м-м?

– Я ничего не имею в виду.

– И все же ты не поленилась и приехала сюда, чтобы найти ее.

– Замолчи! – сказала я, поднимая голову, отрывая руки от лица. – Заткнись, заткнись, заткнись. Я чувствую себя как на суде или где-то в этом роде, все, что я говорю, может быть использовано против меня. Не смотрите на меня так!

– Почему ты думаешь, что она может быть здесь? М-м-м? Среди моих вещей? Ты можешь сказать нам хоть что-нибудь?

– Нет, – прошептала я.

– Очевидно, – отрезала Кэрри, – она одержима Бренданом. Он всегда был ее навязчивой идеей. Я пыталась не замечать. Пыталась уговорить себя, что это не имеет значения. Я проявила широту, да? Считала, что она переживет это. Даже тогда, когда она продолжала и продолжала рассказывать об их отношениях, никак не могла выйти из этого состояния. Когда она не могла относиться к нему просто по-дружески, была злая и резкая или, наоборот, слишком дружелюбная. Даже когда она раздевалась в ванной, а он тоже находился там, во имя всего святого, я же была в этой чертовой комнате рядом и пыталась сохранить хорошее отношение к ней, несмотря ни на что.

– Говори «ты»! – сказала я, впадая в истерику. – Не смей говорить «она», когда я здесь, прямо перед тобой, рядом с тобой.

Кэрри продолжала оговаривать меня. Все, что в ней накопилось, теперь фонтаном из нее извергалось. Ее голос стал резким и громким.

– Даже когда она странно вела себя и затопила ванную, а потом обвинила в этом Брендана. Или выслеживала его старых друзей, как шпионка, чертова шпионка. Я продолжала упорно думать, что все будет хорошо. Глупо с моей стороны. Сейчас я понимаю это. Глупо, глупо, глупо. И не смей думать, что мы не понимаем, почему все это. Это касается не только Брендана, это касается и меня тоже. Ее старшей сестры. Она всегда завидовала мне. Всегда хотела все разрушить. Так, как она поступила с Майком. А сейчас посмотрите на нее. Посмотрите! – Она снова указала на меня пальцем. – Трой умер. Он убил себя. Наш дорогой брат покончил с собой в ее квартире. Вчера были похороны. Разве это остановило ее? Нет. Нет, невозможно ее остановить, черт возьми! Потому что наутро после похорон, именно уже на следующее утро она приходит сюда и начинает рыскать повсюду. Даже смерть Троя не может остановить ее.

Она разрыдалась так, что затряслись ее худенькие плечики. Брендан подошел к ней и обнял за талию.

– Это тебя не касается, Кэрри, – мягко проговорил он. – Неужели не понимаешь? Когда ты сказала, что она одержимая, похоже, ты точно подобрала нужное слово. Я сейчас какое-то время думал об этом. Я виню себя в том, что ничего не сделал, чтобы прекратить это. Она как охотник. Если бы она не была членом семьи, я бы сейчас же вызвал полицию, попросил бы защиты. Я читал об этом кое-что. Думаю, что это даже имеет название, хотя и не могу вспомнить какое. Вероятно, она сама ничем не сможет помочь себе.

– Нет, – возразила я. – Не говорите ничего подобного.

– Миранда, – вступила мама своим новым монотонным голосом. – Существуют вещи, которые необходимо прояснить сейчас. Вещи, которых мы все избегали. Не думаю, что я осмеливалась произносить их даже про себя, но сейчас, когда Трой умер, я могу кое-что сказать. Возможно, тебе необходима профессиональная помощь.

– Вы не понимаете, – вздохнула я. – Никто не понимает.

Я повернулась к отцу:

– Ты не думаешь, что я одержимая, да?

– Не знаю, что теперь я думаю, – произнес он. – Я знаю только одно.

– Что?

– Ты должна извиниться перед Бренданом за свое поведение. Только потому, что трагедия, которая произошла в нашей семье, лишает нас возможности вести себя как разумные люди.

– Но я…

– Я не собираюсь выслушивать, что бы ты ни хотела сказать, – добавил он. – Ты извинишься перед Бренданом. Ты слушаешь меня? Это самое наименьшее, чего мы ждем от тебя.

Я посмотрела на его осунувшееся лицо. Я посмотрела в опустошенные глаза мамы. Затем я встала и посмотрела в лицо Брендану. Он смотрел на меня неподвижным взглядом, ожидая. Я сжала кулаки так, что ногти вонзились в ладони.

– Извини, – выдавила из себя я.

Он слегка наклонил голову, кланяясь в знак того, что принимает мои извинения.

– Мирри, прости меня тоже. Я сочувствую, мне жаль тебя.

Я отвернулась.

– Сейчас я могу уйти? – спросила я.

Все вместе мы молча стали спускаться по лестнице. Кэрри продолжала тихо всхлипывать. Перед входной дверью я остановилась.

– Наверху я оставила свою сумку, – сказала я. – Я возьму ее и, кстати, избавлю вас от своего общества.

Я поднималась, перешагивая сразу через две ступеньки, несмотря на боль, которая молотом стучала у меня в голове. Распахнула дверь в комнату Брендана и Кэрри. Опустилась на колени перед комодом и просунула руку под него, в то узкое пространство, на которое я неподвижно смотрела, когда сидела на кровати. И вытащила моток зеленой веревки.