Текст книги "Тайная улыбка"

ГЛАВА 25

Детектив, инспектор Роб Прайер, был милый, как всякий нормальный человек, которого можно встретить в реальном мире. У него были светлые вьющиеся волосы и мягкие, почти ленивые манеры. Он принес мне кофе из кофейного автомата прямо перед его офисом. Представил меня коллегам. Подошла Вики Ридер, женщина-полицейский, которая ухаживала за мной, и поздоровалась. Потом Прайер, он уже просил меня называть его Робом, а я просила его называть меня Мирандой, привел меня к себе в офис и закрыл дверь. Он обратил мое внимание на вид, открывающийся из его офиса. По другую сторону высокой стены, окружавшей парк полицейских машин, по существу, росли только деревья, но он знал все породы этих деревьев. Казалось, он гордится этим видом; впрочем, может быть, он просто подбадривал меня, потому что повернулся ко мне и спросил, как я себя чувствую.

Я ответила, что совершенно опустошена, что мы все так чувствуем себя, он кивнул в знак согласия и сказал, что понимает.

– Трудно переживать такие события, – сказал он.

– Странно, – сказала я. – Думала, что ты будешь озадачен, увидев меня, и просто скажешь, чтобы я уходила. Но ты ведешь себя так, словно ждал меня.

Он понимающе улыбнулся.

– Нет, не ожидал, – возразил он. – Не совсем, хотя полной неожиданностью это не явилось. Когда происходят такие трагедии, люди мысленно возвращаются к ним снова и снова. Они постоянно спрашивают себя, могли ли они сделать что-либо, чтобы предотвратить случившееся. Их мучает это. Им нужен кто-нибудь, чтобы поговорить с ним. Иногда они приходят и сюда, чтобы пережить это вместе с нами, не имея никакой уверенности в том, что им надо, чего они хотят. Они чувствуют, что против них совершено преступление, и никак не могут поверить, что это не так.

– Итак, ты думаешь, что я хочу использовать тебя в качестве некоего терапевтического средства?

Он выпил глоток кофе.

– Именно ты обнаружила своего брата, – заметил он. – А это то, с чем трудно смириться.

– Но дело не в этом, – произнесла я. – Мне нужно кое-что рассказать тебе.

Он откинулся на спинку стула и с осторожностью взглянул на меня.

– Что именно?

Я поделилась с ним своими подозрениями. Веревка была у меня с собой. Вытащила ее из сумки и положила перед ним на письменный стол. После того как я закончила свой рассказ, он слегка пожал плечами:

– Как я уже говорил, требуется время, чтобы пережить это.

– Это только означает, что ты не слушал мои соображения.

– Что ты сказала, Миранда?

– Я знала Троя. Лучше всех остальных. Он был не в том настроении, чтобы покончить с собой.

– Он был болен и страдал от глубокой депрессии.

– Он был в хорошей фазе.

– Депрессию трудно определить со стороны. Иногда самоубийство может быть первым очевидным симптомом.

– Но это не просто мое ощущение. Были и другие доказательства, которые я упомянула. Например, часы.

Он посмотрел на меня вопросительно:

– Ты это несерьезно, правда? Итак, он забыл надеть часы после дневного сна. Я всегда делаю это, а у него была депрессия. При депрессии забываешь многое.

– А веревка?..

– Что ты хочешь этим сказать?

– У меня не было никакой веревки. Эту купили специально. Брендан сказал, что ему о ней ничего не известно, а потом я нахожу ее у него в багаже. Я уже говорила тебе, что искала ее, когда он застал меня за этим.

– Видишь ли, Миранда, здесь я на стороне твоей сестры. Нельзя рыться в чужих вещах без разрешения хозяина этих вещей. Попадешь в беду.

– Я уже попала в беду, – заметила я. – Они все ополчились против меня.

– Что я могу сказать?

– Не имеет значения, – отрезала я. – Самое главное – правильно разобраться во всем.

– Не понимаю, – ответил он. – Что же это, во что ты веришь?

Я выдержала паузу. Хотелось спокойно объяснить все.

– Думаю, что в самом лучшем случае Брендан мог спровоцировать Троя на самоубийство. А в худшем он, ну… – Я не могла произнести эти слова.

– Убил его? Именно это ты пытаешься сказать? – Сейчас тон его голоса стал более резким, саркастическим. – И что? Он инсценировал это?

– Именно то, о чем я и думаю. Похоже, что стоит разобраться в этом.

Воцарилась долгая тишина. Роб смотрел в окно, будто что-то привлекло его внимание. Когда он снова повернулся ко мне, я почувствовала, что между нами образовалась пропасть.

– Трой принимал таблетки, – сказала я. – У него был ужасно беспокойный сон. Когда же он принимал таблетки, то его сваливало с ног.

Роб достал папку с письменного стола.

– В крови твоего брата обнаружены следы барбитурата.

– Точно.

Он бросил папку обратно на письменный стол.

– Он проходил медикаментозное лечение. Ничего больше нет, чего бы ты ни ожидала. Успокойся, Миранда. Что бы сделала ты? – спросил он. – Я хочу сказать, если бы была на моем месте.

– Я бы изучила Брендана.

– Только это? Изучила?

– Чтобы разобраться.

У Роба был озадаченный вид.

– Что с этим парнем, Бренданом? – спросил он. – У тебя с ним какая-нибудь проблема?

– Это довольно долгая история.

Сейчас он явно остерегался чего-то, поглядывал на часы.

– Миранда, я немного ограничен…

– Это не займет и минуты, – сказала я и кратко изложила свою историю с Бренданом, а за спиной Роба постепенно сгущались сумерки, темнел вид из его окна.

Был один из темных дней декабря. Когда я закончила свой рассказ, мне было очень трудно определить выражение его лица.

– Итак? – спросила я.

– У тебя было тяжелое время, – посочувствовал он. – Порвала с бойфрендом.

– Но он давно не был моим бойфрендом.

– И смерть в семье. Мне, право же, очень жаль, Миранда, но я ничего не могу сделать.

– А как насчет этой вкрадчивости? – спросила я. – Разве в этом нет никакой опасности?

– Не знаю, – ответил Роб. – Но я никогда не вмешиваюсь в семейные раздоры, это то, чего я никогда не делаю.

– До тех пор, пока не совершается преступление.

– Правильно. Я полицейский.

– Тебе еще нужны доказательства? Дело в этом?

– Нет, нет, – нетерпеливо сказал он. – Совершенно определенно – нет. Ты сделала достаточно.

Он встал, обошел вокруг письменного стола и положил руку мне на плечо.

– Миранда, дай время. Пройдут недели или месяцы, и все будет выглядеть совсем по-другому. Я обещаю.

– Ты вообще не собираешься ничего предпринимать? Он похлопал рукой по большой стопке папок на письменном столе.

– Я собираюсь сделать очень многое, – пообещал он.

Лаура превосходно выглядела. Она только что сделала прическу в салоне на Клеркенвелл, где цены были такие, что впору брать закладную, но я должна признать, что дело того стоило. Прическа, в которой прямые пряди сочетались со взъерошенными над ними волосами, поблескивала, как маяк в этот ужасный серый день. Казалось, что она освещает весь бар. Лаура была элегантна. Я встретилась с ней, возвращаясь с работы. На ней был костюм и белая блузка с гофрированным жабо. Неожиданно я смутилась и поискала окно, чтобы посмотреть на свое отражение. У меня возникло неприятное ощущение, что выгляжу я не особенно презентабельно. В течение последних дней у меня совершенно не было времени. Всегда находились какие-нибудь неотложные дела. Торопясь на встречу с Лаурой, я шла по главной улице Камдена, обдумывая, о чем собираюсь поговорить с ней и как изложить все доходчиво, и в этот момент прошла мимо двух школьниц. Они захихикали, и одна из них посмотрела на меня. Они хихикали надо мной. Я поняла, что размышляю вслух, бормоча на ходу, как те люди, которых стараешься избежать при переходе улицы, потому что думаешь, что они могут перехватить ваш взгляд и испугаться.

Когда было много работы, и притом грязной, и у меня не хватало времени, чтобы надлежащим образом привести себя в порядок, я пыталась убедить себя, что похожа на смышленого уличного мальчишку. Неужели все резко изменилось и у меня опустившийся вид?

Я принесла на стол бутылку вина. Теперь еще одно. Нужно проследить за тем, сколько я пью. Не думаю, что особенно много, но пора уже задуматься. Хотя и не сию минуту. Прежде всего необходимо разобраться с другими вещами. Пока я наливала вино, Лаура смотрела на меня, улыбка промелькнула на ее лице, она достала из сумки пачку легких сигарет «Мальборо» и зажигалку.

– Снова начала? – спросила я.

– Я так пристрастилась к курению, – произнесла она, доставая сигарету из пачки и зажимая ее между блестящими красными губами. – И потом неожиданно подумала: а почему бы и нет? Снова брошу, когда состарюсь. Хочешь?

Она щелкнула зажигалкой, закурила сигарету и выпустила плотное облако дыма. Все это было очень соблазнительно. Запах табачного дыма вернул меня к ночным посиделкам в тумане алкоголя, бесед, смеха и интимности. Но я отрицательно покачала головой. Все стало совсем плохо. Мне нужно сделать хоть одно, пускай и слабое, телодвижение в сторону здорового образа жизни. И я сделала усилие. Лаура затягивалась сигаретой, вдыхая дым глубоко в легкие, а когда выдыхала, то казалось, она наслаждается вкусом дыма на языке. Я выпила большой глоток вина, чтобы отвлечься от этого.

– Думаю, мы могли бы и прогуляться, – сказала я. Лаура посмотрела в окно с выражением отвращения.

– В такую погоду?

– Мне бы хотелось подышать холодным воздухом. Чтобы прояснилось в голове.

– Ты можешь и одна это сделать, – заметила Лаура. – Я не одета для прогулки.

Я намеревалась связно и разумно все рассказать Лауре, но вышло иначе. Я говорила о Трое и Брендане, своем обращении в полицию, но получилось лишь перепрыгивание с одной темы на другую, по мере того как какие-то идеи приходили мне в голову. К тому времени, когда я закончила свой рассказ, Лаура курила уже третью сигарету.

– Это совсем не похоже на тебя, Миранда, – произнесла она.

Я глубоко вдохнула и постаралась не разозлиться.

– Мне не нужно твое заключение о моем физиологическом состоянии. По крайней мере не сейчас. Просто слушай, что я рассказываю. Одно тесно связано с другим.

– Знаешь, что постоянно восхищало меня в тебе, Миранда? Ты всегда превосходно могла расставить все на свои места. Когда у меня в жизни возникали неприятности, ты была единственная, к кому я приходила, и ты давала мне потрясающе разумные советы.

– А теперь я тот человек, который пришел к тебе.

– Послушай сама себя, – сказала Лаура. – Мне жаль Троя. Нам всем. Но прислушайся к себе. Я знаю, каково это – порвать отношения с кем-то. Я знаю, каково это – быть отвергнутой кем-то. Когда Саул бросил меня, ты помнишь, что было со мной. У меня это не выходило из головы. Мысленно я постоянно возвращалась к этому и спрашивала себя: если бы я сделала то или это по-другому, продолжал ли бы он любить меня? Мне стыдно признаться, но ты, наверное, помнишь, что я дошла даже до того, что строила планы, как вернуть его. Помнишь?

– Конечно, помню, дорогая.

– Помнишь, потому что я выложила тебе все. А что ты мне ответила?

– Но это совершенно другая ситуация.

– Ты сказала мне, чтобы я прикусила язык, не делала ничего такого, о чем могла бы пожалеть, предоставить все времени, ты обещала, что потом все будет выглядеть по-другому. Мне хотелось ударить тебя, а ведь ты была совершенно права.

– Но это не просто разрыв, и, как тебе известно, я порвала с Бренданом, но мне не хочется снова возвращаться к этому…

– Ради Бога, Миранда. Я говорила с Бренданом. Он озадачен всем этим так же, как я.

– Что? – спросила я. – Брендан? Ты обсуждала меня с Бренданом?

– Миранда…

– Ты перешла на его сторону. Вот что можно сказать. Думаешь, что он очарователен? Хороший парень? Как ты смеешь? Как ты посмела говорить обо мне с ним? Что ты сказала ему? Ты что, выболтала все, что я говорила тебе о нем?

– Миранда, прекрати, это ведь я.

Я остановилась и посмотрела на нее. Она была прекрасна и слегка уклончива. Затянулась сигаретой. Избегала смотреть мне в глаза.

– Тебе он понравился, да? Она пожала плечами:

– Просто обычный, приятный парень. Он беспокоится о тебе.

– Вот в чем дело, – сказала я.

Я порылась в своем кошельке и, смутно ощущая, что когда-то раньше уже делала это во сне, нашла десятифунтовую купюру и швырнула ее на стол.

– Вот. Созвонимся. Прости. Мне нечего добавить. Я должна идти. Не могу ничего поделать с этим.

И я ушла от Лауры. Уже на улице, стоя на тротуаре, осмотрелась по сторонам, потрясенная тем, что сделала. Как мне быть теперь? Сырой холод пронизывал меня. И пусть. Я шла и шла, не ведая, куда иду.

ГЛАВА 26

До наступления Рождества оставалось шестнадцать дней и четыре дня до регистрации брака Кэрри и Брендана в бюро записей актов гражданского состояния, расположенном в миле от дома родителей. Погода за ночь изменилась. Было по-прежнему холодно, но стало более пасмурно, сыро и туманно. Я проснулась утром, когда за окнами было еще темно и барабанил дождь. Несколько минут не могла заставить себя подняться из теплой постели. Грелка с горячей водой, приготовленная накануне вечером, стала ледяной, и я отшвырнула ее ногой на пол. Подумала, что придется соскабливать лед с ветрового стекла автофургона, забивать молотком гвозди в половицы в пустом и неотапливаемом доме на Тоттенхем голыми онемевшими руками, и забралась еще глубже под пуховое одеяло.

Услышала звуки: в дверную щель сунули почту, – и шумные шаги по половицам. Через двенадцать дней будет самый короткий день года, после чего дни станут длиннее. Пыталась напомнить себе, что неизбежно наступит весна вслед за этими темными месяцами.

По краям занавесок виднелись серые просветы. Я заставила себя подняться с постели, опустить ноги в тапочки и надеть халат. Забрала почту с коврика для вытирания ног. Приготовила большой кофейник кофе, положила два кусочка черствого хлеба из муки с отрубями в тостер и включила приемник. На один кусок намазала мед, на второй – мармелад, в микроволновке подогрела молоко и налила себе чашку кофе.

Села за стол и вскрыла почту. Пришло девять рождественских открыток, одна из которых от человека, которого я никак не могла вспомнить. Он надеялся на то, что мы встретимся в новом году; другая была от Каллума, с которым мы познакомились на вечеринке, куда я пришла незваной с Лаурой и Тони. Казалось, что с тех пор прошли века, что это было в другой жизни. Тогда я думала, что все совсем плохо, хуже некуда, и что сейчас все начинает понемногу улучшаться. Еще не знала, что такое плохо. Отодвинула открытку Каллума с небрежно написанным приглашением на вечеринку. Не думала, что в этом году смогу сама написать рождественские поздравления или ходить по вечеринкам. Были два обращения из благотворительных организаций, счет по кредитной карточке, официальный банковский отчет, три каталога. Увидела конверт с надписью, сделанной рукой Кэрри.

Я допила чашку кофе и налила еще одну. Медленно жена на треугольный тост с медом. Затем просунула палец под приклеенный клапан конверта и вынула письмо.

«Дорогая Миранда, – читала я, – Мы с Бренданом подумали, что совсем неплохо, если ты будешь одним из наших свидетелей в пятницу. Пожалуйста, сообщи нам по возможности быстрее, что ты согласна. Кэрри».

И это все.

Я состроила гримасу, и вокруг моего правого глаза возникла боль, штопором впивающаяся в мышцы. Это дело рук Брендана. Заставить меня стоять рядом со счастливой парой и подписать свое имя под их именами. Позировать перед камерой. Улыбаться Брендану, моему зятю, члену моей семьи. Меня затошнило, пришлось отодвинуть тост в сторону. Удалось допить уже остывший кофе.

Наверное, просто следует сказать «нет». Нет, я не буду вашим чертовым свидетелем. Нет, я не стану играть в ваши игры. Нет, нет, нет, больше никогда. Наверное, вообще лучше отстраниться от бракосочетания. В любом случае им лучше обойтись без меня. Но конечно, я должна присутствовать там, потому что мое отсутствие будет рассматриваться как еще одно истерическое проявление с моей стороны: сумасшедшая, одержимая, снедаемая любовью, исполненная ненавистью Миранда; привидение на празднике. Должна там быть, потому что я единственная, родная сестра Кэрри.

Вздохнула и встала, затянула пояс на халате, прошла через комнату к телефону, набрала номер.

– Алло?

– Мама. Это я.

– Миранда. – Монотонный голос, к которому я привыкла после смерти Троя.

– Привет. Прости за ранний звонок. На самом деле я просто хотела поговорить с Кэрри. О том, чтобы быть свидетелем.

– Она говорила, что простила тебя… – Повисла пауза, затем: – Я полагаю, это очень широкий жест с ее стороны.

– Да, – отвечала я. – Можно с ней поговорить?

– Пойду позову ее. Но до этого… Мы думали, я и Дерек, что нам нужно устроить небольшую вечеринку для них до пятницы. Не будет никакого званого вечера в день регистрации. Кажется, это нехорошо. В любом случае они почти сразу же уедут на неделю. Соберемся только семьей, просто для того, чтобы пожелать им всего хорошего. Мы думаем, это важно для них. Точно придут Билл и Джуди. Завтра ты свободна?

Поистине, это был не вопрос.

– Да.

– Около семи. Позову тебе Кэрри.

Я сказала Кэрри, что буду свидетелем, и Кэрри ответила, что она рада, холодным вежливым тоном. Я сказала, что увидимся завтра, а она ответила «хорошо», словно пожала плечами. На меня нахлынуло внезапное воспоминание, как яркий луч солнечного света в ненастный день, о том, как мы с Кэрри плавали в волнах вдоль корнуоллского побережья. Мы сидели в больших резиновых надувных кругах, а волны снова и снова выбрасывали нас на берег, пока мы полностью не выдохлись от усталости и холода; наша кожа горела, натертая песком. Нам было около десяти и восьми лет. Помню, как мы вместе смеялись друг над другом, пронзительно визжали от радостного страха. Обычно ее волосы были заплетены в аккуратные косички. Улыбка была застенчивая, рот обычно закрыт, но порой на ее щеке появлялась маленькая ямочка. Думаю, появляется и сейчас.

– Думаю о тебе, – торопливо проговорила я, желая при этом упасть на колени и завыть.

Воцарилась тишина.

– Кэрри!

– Спасибо, – отвечала она. И затем: – Миранда…

– Да?

– О, ничего. Увидимся завтра.

Она положила трубку.

Я ехала на работу. Передо мной в тумане едва проглядывали дома и машины. Как тени проходили люди. Деревья, словно мрачные призраки, стояли по обочинам дорог. Был один из тех дней, в которые всегда недостаточно света, а сырость, проникая через одежду, становится второй ледяной кожей.

Дом в Тоттенхеме был тихим и холодным. Звук моих шагов гулко разносился по половицам, стук молотков эхом отражался от стен комнаты. Я выпила слишком много чашек едкого растворимого кофе только для того, чтобы согреть руки вокруг одной из кружек с отбитыми краями и в пятнах, которые владельцы оставили нам. Лучше быть на работе, поскольку что еще я могла бы делать? Никаких рождественских покупок. Никаких посиделок с моей матерью на кухне, наблюдая, как она раскладывает кружочки теста в формочки и наполняет их мясным фаршем. Никаких сплетен с Лаурой. Никакого хихиканья над одним из сюрреалистических замечаний Троя. Я работала до тех пор, пока не ссадила кожу рук, потом поехала домой и сидела в гостиной под потолочной балкой. Эта потолочная балка… Мне хотелось, чтобы потолок под своим собственным весом рухнул вниз в облаке штукатурки прямо на меня.

Я сидела так около часа, просто сидела и слушала, как капает дождь с веток уже обнаженных деревьев на улице. Затем взяла телефон, потому что нужно было поговорить с кем-нибудь. Нажала несколько первых цифр номера телефона Лауры, но остановилась. Не могла разговаривать с ней. Что я могла сказать? Помоги? Пожалуйста, помоги мне, потому что я думаю, что окончательно схожу с ума? Я всегда обращалась к Лауре, но сейчас она была для меня закрытой книгой. Подумала о том, что произошло, и почувствовала тошноту. Я подумала о будущем и почувствовала головокружение – все равно что заглянуть в бездонную пропасть под ногами.

В восемь часов я легла в постель, потому что не знала, чем смогла бы заняться. Так я лежала, держа старую рубашку Троя около лица, и ждала, когда наступит утро. Наверное, наконец я все-таки уснула, потому что проснулась, когда уже серел рассвет, мокрый снег падал, пролетая через круги света от уличных фонарей.

Точно в семь вечера на следующий день я стучала в дверь дома родителей. Открыла Кэрри. На ней была тонкая розовая рубашка, бусы вокруг шеи, отчего черты ее лица обострились. Я поцеловала ее в холодную щеку и вошла в дом.

Ремонтные работы в доме прекратились. Зияющая дыра в стене кухни была грубо заколочена досками, над боковым окном фалдами свисал кусок плотного полиэтилена. Кастрюли и сковороды, которые вынули из прежних шкафчиков, стопками стояли на линолеуме. Микроволновая печь на кухонном столе. В гостиной сняли ковер, на месте книжной полки стоял стол на козлах, заваленный инструментом. Все остановилось в тот момент, когда Троя обнаружили повешенным на моей потолочной балке.

Билл и Джуди были уже там, сидели вместе с моими родителями вокруг огня, который развел папа. Но Брендана еще не было.

– Он встречается с кем-то по поводу одной идеи, – туманно пояснила Кэрри.

Глядя на свою поредевшую семью, собравшуюся вместе, я поняла, что все похудели. Но не Брендан. Когда он появился спустя несколько минут, было заметно, что он прибавил в весе. Щеки стали более пухлые, рубашка лилового цвета натянулась на брюшке. Казалось, что даже волосы стали еще чернее, а губы краснее, чем раньше. Он встретился со мной взглядом и наклонил голову в знак приветствия с едва заметной улыбкой на губах, похожей на… что? Возможно, на снисходительное признание победы.

Теперь он стал менее обаятельным. Манера поведения была несколько отчужденная. В интонации голоса появилась какая-то наглость, когда он сообщил Кэрри, что ему нужно выпить что-нибудь покрепче. Когда он насмехался над моим отцом за то, что огонь довольно слабый, в его голосе появился оттенок презрения. Билл взглянул на него и нахмурил брови. Хотя и ничего не сказал.

При других обстоятельствах мы бы пили шампанское, но вместо него папа принес красное вино и виски для Брендана.

– Что ты собираешься завтра надеть, Кэрри? – спросила я через мгновение.

– О! – Она покраснела и посмотрела на Брендана. – Я собиралась надеть красное платье, которое купила.

– Звучит вполне резонно, – сказала я.

– Хотя я не вполне уверена, что оно идет мне.

И опять этот тревожный взгляд на Брендана, который вторично наполнял свой стакан.

– Не знаю, смогу ли его носить.

– Можешь носить все, что тебе захочется, – сказала я. – Это день твоей свадьбы. Покажи мне.

Я поставила стакан. Мы вдвоем поднялись по лестнице к ним в комнату. В последний раз, когда была здесь, я нашла веревку, которую спрятали под комодом. Отринув эту мысль, я повернулась к Кэрри. Она порылась в большой сумке, развернула ткань. У меня заболело лицо. Мне хотелось разрыдаться. Все было плохо.

– Оно великолепно. Примерь его для меня, – попросила я.

Вся моя злость на Кэрри куда-то испарилась. Сейчас я чувствовала лишь беспомощную любовь к ней.

Она выскользнула из брюк, через голову стащила розовую кофту, расстегнула лифчик. Она была худенькая и бледная. Резко выделялись ребра, и торчали ключицы.

– Пожалуйста.

Я подала ей платье, а когда она потянулась за ним, мы обе увидели, что в дверном проеме стоит Брендан. Никто не произнес ни слова. Кэрри с трудом начала надевать платье, на какое-то мгновение ее голова скрылась в красных складках, видно было только худое обнаженное тело, сияющее белизной. Ощущалась какая-то порочность в том, что мы с Бренданом можем наблюдать за ней одновременно. Я отвернулась и стала пристально смотреть в окно, в ночь.

– Вот! – сказала она. – Конечно, нужны высокие каблуки, а волосы заколю наверх и накрашусь.

– Ты чудесно выглядишь, – сказала я, хотя она так не выглядела; она потеряла все свои краски, растворилась в ярком красном цвете.

– Ты в самом деле так считаешь?

– Да.

– Хм-м… – протянул Брендан.

Он оценивающе смотрел на нее неподвижным взглядом, затем у него на лице промелькнула загадочная улыбка.

– Ну хорошо. Все ждут нас внизу, чтобы поздравить.

– Иду.

– Опять становитесь подругами, да?

Будто его слова зажгли огнепроводный шнур, и сейчас злость разгоралась во мне, подбираясь к центру. Я повернулась к нему.

– Мы сестры, – сказала я.

Мы смотрели друг на друга неподвижным взглядом. Я и не собиралась первой отводить глаза. Несколько мгновений мы пристально, не моргая, смотрели друг другу в глаза. Я почувствовала, что во мне ничего не осталось, кроме ненависти.

Утром в пятницу я встала рано, приняла ванну, вымыла голову, потом пошла в спальню и уставилась на одежду и шкафу. Что можно надеть на свадьбу сестры с человеком, которого ненавидишь, если свадьба происходит всего через несколько дней после того, как умер родной брат? Ничего чрезмерно яркого, ничего сексуально привлекательного, ничего очаровательного, ничего изысканного. Но нельзя же прийти на свадьбу в черном. Подумала о белом лице Кэрри, выглядывающем из красного бархата. Вспомнила о лице в обшитом гробу. В конце концов вытащила из шкафа платье лавандового цвета и поднесла его к свету. У него был тонкий вязаный верх и свободная шифоновая юбка, вообще-то оно летнее, но если надеть сверху приятную рубашку из грубого шелка, то оно вполне подойдет. Накрасилась, высушила волосы феном, продела в мочки ушей серьги, надела колготки и осторожно влезла в платье. Посмотрелась в зеркало, передразнила создание с бескровным лицом и ввалившимися глазами, которое увидела там.

Надела свое длинное черное пальто, взяла подарок и вышла. Мы все вместе собирались пойти пешком в бюро записи актов гражданского состояния от дома родителей, поэтому я поехала туда, несмотря на поток транспорта, и припарковала машину перед домом, который был недалеко от дома родителей.

Полубегом под моросящим дождем, высоко поднимая платье, чтобы оно не запачкалось в лужах, добралась до дверей, но не успела поднять кулак, чтобы постучать, как дверь открылась.

– Миранда, – сказал отец.

Я испугалась. На нем был поношенный клетчатый халат, он был небрит. Перепутала время?

– Нам пора выходить, – сказала я.

– Нет, – ответил он. – Нет. Входи.

Мама сидела на ступеньках лестницы, на ней были мешковатые рейтузы и старый свитер с воротником «хомут», в течение многих лет я не видела, чтобы она носила это. Заметив меня, она подняла голову. Все лицо было испещрено морщинами и изрыто складками.

– Ты сказал ей?

– Что? – спросила я. – Сказал мне – что? Что происходит?

– Он отказался.

– Что ты хочешь сказать?

– Его не было рядом, когда проснулась, Кэрри, он позвонил по телефону в восемь часов. Он сказал…

На мгновение монотонный голос замолчал. Она покачала головой, словно проясняя что-то, затем продолжала:

– Он сказал, что сделал все, что мог, чтобы помочь нам всем, но ничего хорошего не получилось. Он сказал, что устал поддерживать всех нас и делать это больше не может.

Я опустилась на ступеньку ниже мамы.

– О, бедняжка Кэрри!

– Он сказал, – продолжала она, – что у него появилась возможность найти счастье с другой, и он знает, мы должны понять, что он должен использовать ее. Должен же он подумать и о себе когда-то.

– Другая? – тупо вымолвила я, эта новая информация просто физически ударила по голове.

Ощущала я именно это. Мать подозрительно взглянула на меня:

– Ты не знаешь?

Я не отвечала. Просто смотрела на нее, сбитая с толку.

– В конце концов, она твоя подруга, – продолжала она.

– Нет, – сказала я. – О нет.

– Итак, – произнесла моя мать, – вот до чего мы дошли.

– Лаура, – сказала я.

Я поднялась наверх в спальню Кэрри. Свет был выключен, в комнате было сумрачно. Она сидела на кровати очень прямо, все еще в пижаме. Я села рядом и погладила ее тонкие, мягкие волосы, она повернулась ко мне и смотрела на меня пристальным стеклянным взглядом.

– Как глупо, – сказала она дрогнувшим голосом. – Я думала, он любит меня.

– Кэрри!

– Глупо, глупо, глупо.

– Послушай…

– Он просто любил тебя.

– Нет.

– И твою подругу.

– Кэрри, – взмолилась я, – он нехороший человек. Нехороший. С ним что-то не так. Тебе будет лучше без него. Я знаю, ты найдешь…

– Не хочешь ли ты сказать, что я найду кого-нибудь лучше? – прошептала она, глаза горели.

– Хотя бы.

– Все рухнуло, – тихо сказала она. – Все рухнуло уже тогда, когда Трои покончил с собой. Брендан просто разбросал еще несколько остающихся камней. Ничего не осталось.

Я задумалась о том, как Брендан растоптал мою семью, раздавив своими сапогами все наши надежды. Я обняла старшую сестру, ее худенькое тело с запахом пота, пудры и цветов. Красное бархатное платье висело в углу комнаты. Я прижала ее к себе и поцеловала в голову. Почувствовала, как ее ресницы коснулись моей кожи, ощутила слезы у себя на щеке, но не могла понять, чьи они – мои или ее.

Некоторые события, когда оглядываешься на них, кажутся сном. Но это не было сном, хотя позднее я вспоминаю об этом, как о каком-то моменте, выхваченном из времени и поселившемся в моей памяти навсегда.

Я проснулась, и хотя был только рассвет, комната наполнилась мягким светом. Выбираясь из постели, я открыла занавески в мир снега. За стеклом большие хлопья снега продолжали лететь вниз, плавно кружась и паря в воздухе. Я торопливо надела теплую одежду и открыла входную дверь на еще не затоптанную улицу. Снег толстым слоем лежал на машинах, крышках мусорных ящиков, низких изгородях садов, на первозданном слое изредка видны были следы кошачьих лап и от когтей небольших птичек. Он пригибал ветки деревьев, и, пока я шла, небольшие хлопья слетали к моим ногам с приглушенным шумом; снежинки падали мне на ресницы и таяли на щеках. Мир стал монохромным, как старая фотография, и ограниченным в перспективе. Горизонта не было, только постоянное мерцание падающих хлопьев снега. Звуки исчезли, не считая слабого хруста снега у меня под ногами. Все было таинственно и прекрасно. Я почувствовала полное одиночество.

Все еще было не совсем светло, на Хизе никого не было. Никаких человеческих следов, а те, что оставляла я, быстро покрывались снегом. Пруды замерзли и укрылись снегом, видны были только дорожки, потому что они были более гладкими и равномерно белыми, на фоне всего, что их окружало.

Я поднялась на холм и немного постояла там. О чем думала? Не знаю. Я просто завернулась в пальто, подняла воротник и наблюдала, как идет снег вокруг меня. Совсем скоро здесь соберутся толпы, прогуливаясь, кидаясь снежками, делая снежных баб, скатываясь на санях с гор с криками удовольствия. Но сейчас здесь была только я. Высунула язык и ждала, когда на него упадет снежинка. Откинула голову назад и ослепла от падающего на меня снега.

По мере того как я возвращалась, спускаясь вниз с холма, я увидела, что уже появились люди, как вертикальные пятна на белом полотне. И потом увидела фигуру, медленно бредущую по дорожке, которая пересекалась с моей. По мере приближения я уже смогла определить, что это женщина. Она была в толстом пальто и шляпе, закрывающей глаза, нижняя половина лица укутана шарфом, обернутым вокруг шеи. Тем не менее что-то в ней мне показалось знакомым. Я остановилась там, где была, сердце у меня сжалось. Возможно, она почувствовала мой взгляд на себе, сняла шляпу и приложила руку к глазам, чтобы рассмотреть получше. Снежинки падали на ее темные волосы. Несколько мгновений она не двигалась, замерла и я.