Текст книги "Что было бы, если бы смерть была"

И ученики воскликнули:

– Славный ответ, клянёмся всеми Музами!»

Вот так и мой ангел спокойно шёл в ледяной лесу: пока что пригодный лишь на мясцо (даже не мясо): он (лишь по невежеству своему) – полагал себя в безопасности; она, его плоти (мясца парного) – вкусившая, о страхе не ведала (тонким телом, парящим по-над пропастью своего пожилого и несколько рыхлого тела) лишь потому, что на месте страхов у неё сейчас были страсти.

Ей хотелось быть – с кем-то. Зря хотелось, ибо – безнадёжно.

 
Дело было вполне безнадёжно,
Но делать его было надо.
 
 
Жизнь была вполне безвоздушна,
Убегая вдоль её взгляда.
 
 
Ведь душа оставалась с ней
И ложилась в постель – вместе с ней:
 
 
Словно пух тополей!
Никаких вам летейских полей.
 
 
Её жизнь продолжалась – здесь:
Этот мир ей достался – весь.
 
 
И понять её очень несложно:
Нестерпимо ей именно то, что вполне безнадёжно.
 

– Хороший текст, – сказал бы я (из своего будущего), если мог бы хоть что-то им сказать.

После чего обязательно бы добавил:

– Пожилой текст, потасканный, с ороговевшими подошвами души’.

Если бы я мог им это сказать, то и геологиня мне бы ответила:

– Такой же, как и моё лицо. С ороговевшими подошвами души’.

Но этого, разумеется, не произошло. Дело было вполне безнадёжно.

– И куда мы идём? – повторно спросил он, упирая именно на «куда».

Она не ответила. И без того было холодно. В преисподней, которая словно бы вовсе и не была преисподней. Просто было в ней отсутствие смысла, и всё. Впрочем, геологиня об этом ведала: нет в этом мире ничего, кроме достоинства и чести.

Даже жизни – словно бы нет: есть лишь отдельные телодвижения. Они шли. Их ноги утопали в снегах. Идти им было некуда, но – они обязательно шли.

Ходил ли ты, читатель, в зимнем нехоженом лесу?

Если ходил, тебе нечего объяснять. Если не ходил, тебе бесполезно объяснять. Это как с жизнью:

 
Ночь долго длилась в ожидании совы,
Но первый зрячий объявил всем утро:
– Вы спали? Что ж проснулись вы,
Когда другие сон изображают мудро?
 
 
И пустота цветёт на сотни лет окрест,
И выходили в пустоту нагие…
Не жили? – отвечаю.
– Что ж рождались вы?
 

Она этого текста не знала и знать не могла: он ещё не был извлечён из тёплого облака ноосферы, дабы прозвучать на холодном просторе густого заиндевелого леса. Она не могла предположить, что эти буквицы будут сложены именно так и именно им, её никчёмным любовником.

Более того, я не знаю, хорош этот текст или плох. Я знаю лишь, что он правдив – просто потому, что правдив! И услышанный нами отрывок – его завершение, а не его начало; так почему его звучание – имеет такое значение? А потому: они шли и шли – их обувь и заледенела, и (так обычно бывает) промокла.

Им (помимо самого пути) нужна ещё мотивация… Наконец, по достижении какой-то (лишь ей ведомой) кондиции геологиня остановилась и сказала:

– Погоди.

Она достала из рюкзака (о котором я первоначально не стал упоминать, дабы не усугублять внешней сума-сбродности действа) помятую аллюминиевую фляжку (явно заслужившую – в отличии от него – право быть здесь) и спросила:

– Ты выпьешь со мной – за тех, кто в поле? Выпить следует равно в… – она назвала какую-то цифру, соотнеся разницу во времени часов: становилась ясно её скрупулёзность; он растерянно ответил:

– Я не пью, ты знаешь.

«В каждой трагедии есть две части: завязка и развязка; первая обыкновенно обнимает события, находящиеся вне (драмы), и некоторые из тех, которые лежат в ней самой, а вторая – остальное. Я называю завязкой ту часть, которая постигается от начала до момента, являющегося пределом, с которого наступает переход к счастью (от несчастья или от счастья к несчастью), а развязкой ту, которая продолжается от начала этого перехода до конца…» (Аристотель); перелом в сегодняшней истории наступил с предложения выпить, а развязки не будет никогда, даже через тридцать лет.

Ведь даже через тридцать лет я об этой развязке – ничего (почти) не ведаю.

– Это чистый спит, – сказала она. – Его можно и нужно пить. Если ты мужчина.

Он (к стыду своему признаюсь) в те годы не ещё читал Мастера (такое тогда часто оказывалось: книгу было не достать) и никогда (тогда) не понял бы, что Маргарита выступила в роли Бегемота.

Впрочем, желая стать его наставником и (одновременно) сближаясь с ним посредством плотских утех (так сказать, но – ничего утешительного в них он для себя не нашёл), она неизбежно сыграла роль мелкого демона-искусителя.

Его счастье: он не понял, что его искушают, и что он искусился.

Её счастье: она не поняла, что сотворила чёртову мерзость.

Ведь могло оказаться и так, что в этом мире наказуема невинность, а невежество – хранимо судьбой; впрочем, это об одиночестве, а пока я признаюсь: текст, что о цветущей пустоте – окончание, вот его начало:

 
Ненавидят и любят, но ради себя.
На роду не написано быть мне любимым
Бескорыстной любовью или быть бесконечно гонимым
Скакунов поголовьем по степному простору травы…
 
 
А потом с поколением ранним и очень ранимым
У костров на глотки поделить родники человечьей молвы.
 

– Значит, не будешь, – сказала она.

– Не буду, – сказал он.

Это они (само собой) – о «выпить». Ненавидят и любят, но ради себя. Но (ради себя) – ничего не будет. Потому вообще – ничего не будет. Это и есть ад. Даже в Царстве Божьем нет других преисподних.

Она выпила из фляжки. Совсем не чуть-чуть. Поперхнулась. Он смотрел. Это очень напоминало их вчерашнюю плотскую любовь.

– Мы обычно ещё костры разводим, – сказала она. – Но сегодня не стоит.

– Правильно, – подумал он.

Она почти услышала. Стало ещё холодней. И это было правильно. Окруживший их заиндевелый ад исполнял роль хора в трагедии. Ведь и хор является частью целого. Целым же для моих героев является не только их взаимное (весьма нелепое, хотя для них – в целом – игравшее в постановке роль положительную) невежество, но и скорая кончина их мира.

Хотя (для них) – тогдашний крах Царства Божьего СССР ещё немыслим.

Впрочем, я скажу ересь: оно (Царство Божье СССР) всё ещё незыблемо и для меня, то есть – и через тридцать лет.

«Итак, о всём прочем уже сказано; остаётся сказать о словесном выражении и области мыслей. Относящееся до последней должно заключаться в риторике, так как более относится к этой области знания. К области мысли относится всё то, что должно быть достигнуто словом. Сюда относятся: доказательство, опровержение, возбуждение душевных движений, например сострадания, страха, гнева и тому подобных, и сверх того возвеличение или умаление.» (Аристотель)

Ну вот, мы и подобрались к главному в любой преисподней: возвеличению. Даже и ничтожного атома: покуда человек есть мелкий атом – почти что адом будут друг для друга; и в чём тогда спасение – только через Воскресение Среды; но – какое Воскресение в аду? Для начала надо из ада (распада Царства Божьего СССР) – выйти…

Он смотрел в (свою) стужу. Она смотрела в стужу (свою же); что видела геологиня – не знаю, а вот мог ли он увидеть в этой преисподней мою Марию На-Заре? И кто она есть, ипостасью кого может она оказаться?

Она появляется в рассказе Анахорет (части этой истории). Так же она присутствует в романе Среда Воскресения. Везде она – то оказывается едина (во плоти и в сущности) с какой-то юной и прекрасной особой, то предъявляет себя как некую антитезу Великой Блуднице, то едва ли не возвышающейся до облика Царицы Небесной…

Потому: забудем о мастере (он ещё не мастер) и геологине Маргарите. Подумаем о том, как нам с вами из преисподней выбраться…

Нам («фомам неверующим») – которым нужно нечто ощутительное…

Нам («фомам неверущим») – почти что фантомами ставшим для настоящей реальности: Царства Божьего СССР…

Замечу: как раз сейчас (в их «сейчас») – Царство Божье СССР существует! Маргарите и ангелу надо всего лишь вернуться в Ленинград! Который (ещё) – совсем не Санкт-Ленинград всей этой правдивой истории.

Так вот зачем мне Маия На-Заре. Которая выходила из пены морей на берегу Русского мира (ad marginem нынешнего бытия великой и одинокой России); там были лето и Лета – здесь лес и стужа неверия.

Так вот зачем она была мне не-обходима: чтобы вывести тогдашнего (меня) – из преисподней зимнего леса. Чтобы вывести (нас всех) – из надуманной преисподней распада Царства Божьего СССР…

Согласитесь: под покровом Богородицы находится моя Россия, весь мой Русский мир… И всё же: что такое – «вывести из ада»?

Вот что доступно человеческому толкованию.

Господь, после крестной смерти своей, одновременно находился в нескольких «местах»: во гробе Господнем, одесную Отца и (как усопший человек) в иудейском шеоле (аду) – только как усопший человек Он и мог оказаться в этом надуманном пространстве мыслеформ, где нет и не может быть ни богов, ни героев, ни демонов…

Далее: во Гробе Своём – Он Воскресает. Одесную Отца – Он пребывает. А из Преисподней (иудейского шеола) – Он выводит всех праведников! Это вещи очевидные (в невидимом): как нам (ощутительно, аки фомам неверующим) убедиться в осуществлении ожидаемого?

В том, что после Успения Богородицы – стало возможно спасение человечества русскими. Вы скажете, что во времена Богородицы русских не было? Русский здесь понимается всечеловеком: Такие «русские» люди были всегда.

«Те, которые жили согласно со Словом (Логосом), суть христиане, хотя бы считались за безбожников: таковы между эллинами – Сократ и Гераклит и им подобные.» (Мученик Иустин Философ)

Итак, моя Мария На-заре: она – выходила из пены морей; возможно ли ей – выйти к нашим псевдо-любовникам (из стужи земли)? Знаю: для Той, чьей ипостасью она является, невозможного (даже без мольбы к Сыну своему) – нет.

«Апостолу Фоме, который своим сомнением содействовал к большему удостоверению славной истины воскресения Христова, суждено было послужить открытию воскресения и Пресвятой Богородицы. По премудрому смотрению Божию, Фома не был при успении и погребении Божией Матери. Пришедши на третий день в Гефсиманию, этот пытливый ученик Христов с воплем и отчаянием повергся перед гробовою пещерою и громко выражал свое сожаление о том, что не удостоился последнего благословения Божией Матери и прощания с Нею. Апостолы в сердечной жалости о нем решились, открыв пещеру, доставить ему утешение – поклониться святым останкам Приснодевы. Но каково же было удивление их, когда они увидели, что там уже не было пречистого тела Богородицы, а лежали только одни погребальные пелены Ее, от которых разливалось чудное благоухание! Облобызав с благоговением оставшуюся во гробе святую плащаницу, они молили Господа открыть им волю Его относительно пречистого тела Богородицы. И вот, в тот день вечером, когда Апостолы и бывшие с ними собрались для подкрепления себя пищею, Сама Царица небесная разрешила недоумение их. За трапезою Апостолов оставалось незанятым одно место, и на нем полагалась часть хлеба, в память Иисуса Христа, называвшаяся «частью Господа». По окончании трапезы, все участвовавшие в ней вставали, благодарили Бога за насыщение и, подняв часть Господню, славили великое имя Пресвятой Троицы, произнося в конце молитвенные слова: «Господи Иисусе Христе, помогай нам»! и потом съедали часть Господню, приемля ее как благословение Божие. В продолжение Гефсиманской трапезы Апостолы думали и беседовали лишь о том, как не нашлось в пещере святого тела Божией Матери; и подняв, по обыкновению, часть Господа, стали воспевать хвалы Пресвятой Троице. Вдруг послышалось Ангельское пение; и когда они возвели очи свои вверх, то увидели Пречистую Деву, стоящую в воздухе, окруженную небесными силами и сияющую неизреченною славою. Она сказала им: «Радуйтесь! Я с вами есмь во вся дни»! Это явление так обрадовало Апостолов и всех бывших с ними, что все они воскликнули: «Пресвятая Богородица, помогай нам!» (Четь. – Мин. Авг. 15).

После этого не оставалось никакого сомнения, что гроб Пресвятой Девы сделался «лестницею к небеси» (Авг. 15. Вел. веч. стих. 1 на Господи возв.) и что самое тело Ее – как выражается св. Церковь – «возвысив на небеса возведе Иисус Сын Ея и Спас душ наших» (Авг. 16 на стиховне стихира 3). Все уверились, что Матерь Божия в третий день воскрешена Господом и вознесена с пречистым телом в славу небесную. Взяв оставленную в гробе святую плащаницу для удостоверения отсутствовавших и утешения скорбящих, св. Апостолы возвратились с радостною вестью в Иерусалим, после чего они опять рассеялись по разным странам мира для проповеди Евангелия. (Четь. – Мин. Авг. 15).

Кончину Божией Матери св. Церковь называет «успением», а не смертью, потому что смерть, как возвращение земле ее персти, а духа Богу «Иже даде его», не коснулась благодатной. «Побеждены законы природы в Тебе, Дева чистая, – воспевает св. Церковь, – в рождении сохраняется девство и со смертию сочетается жизнь: пребывая по рождении Девою и по смерти живою, ты спасаешь всегда, Богородица, наследие Твое» (Авг. 15. Кан. 1, п. 9 и ирмос в р. перев.). Она лишь уснула, чтобы в то же мгновение пробудиться для жизни вечно блаженной и после трех дней с нетленным телом, как «небо земное, вселиться в небесное жилище» (Там же, п.4). Она опочила сладким сном, после тяжкого бодрствования Ее многоскорбной жизни, и «преставилася к животу», т. е. Источнику жизни, как «Матерь жизни, избавляя молитвами Своими от смерти души» (Тропарь праздника Успения Богородицы) земнородных, вселяя в них успением Своим живое предощущение жизни вечной. Поистине «в молитвах неусыпающую Богородицу и в предстательствах непреложное упование, гроб и умерщвление не удержаста» (Кондак праздника). Пречистая Богородица, – как говорит св. Димитрий Ростовский, – была «дивна в преставлении: ибо гробом Своим не в землю нисходит, но в небо восходит и лествица к небеси гроб бывает» (Сочин. св. Димитрия Ростов, ч. III, стр. 142).

– Может, всё-таки выпьешь? – сказала геологиня Маргарита, протягивая фляжку со спиртом недо-мастеру: ты человек. Ты велик. Ибо тебе есть что отдать (взять). Ты выстоишь. Ибо силён (слаб); а в силе своей (в слабости своей) ты всегда отыщешь резервы своего сверхчеловеческого основания (обоснования) своего существования.

Ты человек.

И сейчас (всегда) – ты в том или ином личном аду (но даже знание об этом – уже ад, потому что иллюзия). Как здесь не взяться возвеличению, ежели из ада предстоит подниматься.

Как, предположим, Орфею, ведущему за собой Эвридику.

– Нет. Пить не буду, – зачем-то развёрнуто категорично ответил ангел.

Разумеется, он не цитировал эпизод из романа Пикуля (и фильма по роману) Моонзунд, диалог Артеньева и фон Кнюпфера: «Смерть, как и рождение, есть акт возвышенный. Пить не буду.»

Даже если бы он и вспомнил этот эпизод. Он просто не полагал себя находящимся в аду и смерти. Да и происходило сейчас (по факту) – совсем другое: некая Маргарита (геологиня) привела за собой в ад за своего юного недо-любовника (знать не зная, что он – как падший ангел, и так в аду).

Привела, ожидая (здесь и сейчас) – всплеска взаимопонимания. Совершив для этого всплеска некие ритуальные действия. Я уже говорил о том, как мой ангел ещё только будет относиться к насилию над незримым; так ведь мы уже убедились: в этой истории нет никакого «только сейчас» – есть всегда

Она выпила из чаши (из крышечки фляги) – одна.

Никакого единения он не чувствовал: было раз-(два-три) – единение, человеки оказывались ничтожными атомами постмодерна (лепи из них какие угодно сочетания); так рождался русский всечеловек.

Не сейчас конкретно. Но и сейчас тоже. Ибо всегда.

Перспективы его – могущие и быть, и не быть – запредельны; человек велик в своём ничтожестве (едва не сказал я, но – удержался: ничтожество и невежество лишь внешне схожи); скажи мне, мой друг (это я обращаюсь к самому себе), откуда взяться преисподней в Царстве Божьем СССР?

А что СССР – именно Царство, у тебя нет сомнений.

Дальше произошло банальное. Падший ангел признался:

– Я жалею, что пришёл в лес. Здесь как в аду.

Она, как-то удивительно не захмелевшая от щедрого глотка спирта, поняла его правильно, но не удержалась и сказала:

– Что создать мог Господь, кроме рая?

Он промолчал.

– Это Борхес, – сказала она. – Рассказик называется Роза Парацельса.

Борхеса он тоже ещё не читал. Потому сказал:

– Я не верю в Бога. Так меня учили в хорошей советской школе.

Надо признать, он не сказал: Господа.

Она посмотрела на него с уничижительным сожалением. И зря, ведь он не лукавил, в прямом отличии от неё: ведь она таки уже понимала, что её учеником этот ангел не станет (но одно дело понимать, другое – хотеть, чтобы стал).

Он – тоже хотел. Например, посмотреть в её личико. Но не мог: на её сморщенных (почти старушечьих) щеках лежат блеклые снежинки. Мироздание вокруг них было насквозь неправильным.

Преисподняя Царства Божьего, населянтами коей они являлись.

Он хотел посмотреть в её личико, но не стал себя (в прямом отличии от неё) себя заставлять. Он не был совсем уж плох. Хотя она сейчас так попробовала о нём думать. Разумеется, у неё не получилось. Ведь это означало: расписаться в совершенной обоими мерзости.

«Так: денди, демон, архангел с трубой – он всё, что вам угодно, только в тысячу раз пуще, чем хотели вы. Игрушка, которая мстит за себя. Objet de luxe et d’art – и горе вам, если это objet de luxe et d’art (предмет роскоши и искусства, прим. моё) станет вашим хлебом насущным!

– Невинность, невинность, невинность! —

Невинность в тщеславии, невинность в себялюбии, невинность в беспамятности, невинность в беспомощности…

Есть, однако, у этого невиннейшего и неуязвимейшего из преступников одно уязвимое место: безумная – только никогда не сойдёт с ума! – любовь к няне. На этот раз навсегда исчерпалась вся его человечность.

Итог – ничтожество, как человек, и совершенство, как существо.

Из всех соблазнов для меня я бы выделила три главных: соблазн слабости, соблазн бессилия – и соблазн Чужого.» (Цветаева. Москва. 1918–1919)

Марина Ивановна была права: он был (здесь) – Чужим. А геологиня была – Здешней. Он сказал:

– Пошли отсюда.

Она подумала:

– Грубо. И глупо.

Он почти услышал. И почти сказал (в ответ):

– Извини.

Хорошо, что не сказал. Она бы извинила. Они помолчали и – «пошли»: штампованные аргументы, которыми она «пошагово пошагали» из преисподнего леса, были донельзя пошлы. И это было (как и всё в этой истории) невыносимо пошло: выйти у них не получалось!

Весь мир (казалось бы) – стал преисподним лесом: куда бы они не шли (проваливаясь в снега веков) – они не шли никуда.

Правда, они этого не замечали. На деле они только-только пришли к консенсусу – выходить (геологиня вынуждена была согласиться: искренности между ними – даже не смотря на нелепый секс или благодаря нелепому сексу – не будет); они только-только собрались выйти, и это «собирание» заняло какую-то бесконечную секунду…

И продолжало «занимать» – всё ту же бесконечную секунду. В которой распад Царства Божьего СССР – уже начался: они могли бы никуда и не выходить! Их присутствие или их отсутствие при распаде – ничего не значили.

Они оба были столь же ничтожны, как и эта бесконечная секунда. Можно было бы сказать, что их личное свидомитство (лукавство, самооправдание, корысть и похоть) – тоже добавило пушинку, что переломила-таки спину верблюда (и это будет чистая правда).

Но можно было и не говорить.

Я скажу страшную вещь. Мария На-Заре, иногда являющаяся ипостасью Царицы Небесной (держащей Покров свой над страною моей) – она, в земной своей реальности, ярая и не слишком умная противница СВО: аргументы, которыми она оперирует, у всех противников СВО на слуху, они столь очевидны и столь же очевидно опровергаются.

Делать этого (опровергать) – я не буду. Тратить на это время – тоже «умножать» бесконечную секунду: они лежат в плоскости человеческого выживания. Решается (сейчас – и в СВО, и не только): превратиться ли человечество в огромных постмодернистский муравейник псевдо-личностей, или же – совершит невозможное: вернётся к «построению» Царства Божьего.

Которое «построение» – ещё более (не)возможно, чем (не)возвращение к нему.

Что поделать: нас же интересует только не-досягаемое и не-обходимое: иначе нас не то что не будет; быстро установится, что нас (русских вселюдей) – вообще никогда не было (ни вчера, ни сегодня, ни завтра…

Ни до Сотворения мира, ни после Апокалипсиса и Страшного суда.

Еще раз спрошу: видывал ли ты, читатель, настоящий зимний лес? Если да – понимаешь: там – не до видений (пограничных восприятий), и всё же – и там они есть или «должны быть»; если в Адлере было тепло и солнечно, и Мария На-Заре легко шла ко мне (моему Перельману) из пены морей…

Но «это» – тогда: тогда ещё не было псевдо-успеха ВСУ под Харьковом.

Какие-такие пограничные видения, когда в реале Сети вовсю разгоняется фейк «поражения» (становясь реальностью для миллионов людей)… Но ведь и сейчас видения – есть: если есть вера; но – тогда и видения не нужны.

Не мне решать о нужности. Знаю другое. Тогда, в более чем тридцатилетней давности зимнем лесу позднего СССР, никакой лёгкости не было и быть не могло; будем считать – псевдо-успех ВСУ (под Харьковом) состоялся точно так же, как псевдо-разрушение Божьего Царства (на карте СССР)…

Ни вчера, ни сегодня, ни завтра никто и ничто не способно разрушить Божье Царство.

И всё же: мои геологиня Маргарита и мой «падший» ангел застряли в бесконечной секунде: в шеоле (иудейском аду – где нет ни богов, ни героев, ни демонов; смерти и бессмертия – тоже нет: это и есть настоящий ад); эта секунда – не только для них: она могла стать со-бытие’м для всех.

И это было хорошо. Мне обязательно следовало оказаться здесь, чтобы понять: отчего Мария – противница СВО (в одной из своих земных ипостасей – нынешней; Роксоланы, Хелги, Дульсинеи и прочая-прочая-прочая внутренние и внешние свидомиты) – это прошлое): а ведь это и есть её Успение.

Теперь Сын принял её, и Она занимает место Царицы.

Теперь – она может явиться и в зимнем лесу преисподней.

Царица Небесная (Русская)

М. Н.

 
Чтоб заступить на место Люцифера,
Мария как бы умерла – она успела!
И не осталось Царствие без трона.
Но это всё – потом или уже.
 
 
А что сейчас на нашем рубеже?
Нет Царства Божьего СССР.
Есть стужа леса в дантовом аду.
– Из пены из морей я не приду.
Вокруг века-века, снега-снега.
 
 
Безудержный простор переплетений
 
 
Кармических, – Не допущу крушений, —
Могла бы так сказать Мария На-Заре!
И ножкою – слегка, а на века – нагой…
Никто другой – лишь только Всеблагая,
 
 
Снимая свой Космический покров,
 
 
Прикрыла нас… – И отступила мгла! —
Сказать бы мог я – тоже не сказал.
Я Слово удержал – у бездны на краю.
Люблю я женщину? О нет, боготворю.
 

Я – произнёс. Она – явилась: вот же она. Посреди моей бесконечной секунды. И на всю эту бесконечную секунду нам стало тепло. Но (напомню) – эта её ипостась была ярой противницей Русского мира и спасения человечества русскими.

Нагая женщина – среди веков и снегов, Мария На-Заре. И вот каков разговор меж нами состоялся. Разумеется, присутствовавшая при разговоре геологиня Маргарита (хотя – в те годы восторженная сторонница генсека Горбачёва) – была бы со мной солидарна: Россию всегда надо спасать.

Мария На-Заре – тоже не собиралась Россию предать. Разве что (вольно или невольно) – на распятие, с последующим Воскресением; слава Богу (при всём восхищении) – не ей это решать.

Мария На-Заре (в отличие от геологини) была красива; здесь (на земле) – она была москвичкой из интеллигентной семьи: она не считала, что Россия в такой уж опасности: серия интеллигентски осмысленных новаций, и моя родина (или сборище маленьких родин) вполне может процветать.

Юная нагая женщина, вся в лёгком сиянии, подошла – не тревожа снега и века; как женщина – она предлагала мне выбор: она или истина! При всём при том – она была ипостасью истины: здесь никакого выбора быть не могло (часть не есть целое)… Ох, тяжела ты, светоносная корона Люцифера!

Она сказала:

– Я не общаюсь со сторонниками СВО. Если только это не мои кровные родственники.

Я ответил:

– Я сторонник СВО. И я не твой кровный родственник.

Как именно произошёл этот короткий диалог? Через тридцать лет (или даже поболее) – путём переписки по ватсапу; сейчас (когда никаких гаджетов ещё не существует) – просто и молча.

Ответ был получен. Бесконечная секунда кончилась. Теплая нагая женщина посреди преисподнего леса истаяла.

Принесённое ею тепло (бесконечной Леты) – иссякло.

Но где-то (и в чём-то) – не иссякло. Ведь они (геологиня и ангел) – всё вынесли. Всё вынесли они – потом: и крах Царства Божьего СССР, и дикое унижение преданной и стремительно нищавшей России, и даже мои почти что блокадные зимы 91–92 годы (когда соседние прибалты подчёркнуто радостно перекрыли поставки продовольствия в Санкт-Ленинград); но – я не могу сказать о не-до-любовниках, что больше они друг с другом не виделись.

Я просто не хочу помнить о других встречах.

Скажу лишь, что больше друг с другом они не спали. И минуло тридцать (и более) лет. Через тридцать (и более) лет я могу попробовать объяснить, почему я называю моего героя падшим ангелом, а королеву Маргариту – геологиней: потому что использовать (как некие инструмент) тонкие знания в реальном заиндевелом лесу бытия – глупость.

Лет через тридцать я это понял.

Лет через тридцать и геологиня (тогдашняя полу-богиня земли) со мной обязательно бы согласилась: нельзя лезть в недра, используя мистический опыт как кирку и лопату рудокопа; а что Мария На-Заре предъявляла свой ультиматум в заиндевевшем лесу – это как раз нормально: Герой выберет правильно, а дурак решит, что его обманывают, и ошибётся.

Думаю, сейчас она со мною согласна; знай она это тогда (или намеренно – по женских – обманываясь), не пришёл бы их с ангелом секс ко взаимной бессмысленности отношений (а в большем объёме – всех нас – к потере СССР; разумеется, не совокупление геологини и ангела тому причиной, а всеобщее наше невежество).

– Да, – сказала бы геологиня, а потом – обязательно бы процитировала:

«Один дровосек рубил дрова на берегу реки и уронил свой топор. Течение унесло его, а дровосек уселся на берегу и стал плакать. Пожалел его Гермес, явился и узнал у него, почему он плачет. Нырнул он в воду, и вынес дровосеку золотой топор, и спросил, его ли это? Дровосек ответил, что не его; во второй раз нырнул Гермес, вынес серебряный топор и опять спросил, тот ли это, который потерялся? И от этого отказался дровосек; тогда в третий раз вынес ему Гермес его настоящий топор, деревянный. Признал его дровосек; и тогда Гермес в награду за его честность подарил дровосеку все три топора.

Взял дровосек подарок, пошел к товарищам и рассказал все, как было. А одному из них стало завидно, и захотел он сделать то же самое. Взял он топор, пошел к той же самой речке, стал рубить деревья и нарочно упустил топор в воду, а сам сел и стал плакать. Гермес явился и спросил его, что случилось? А он ответил, что топор пропал. Вынес ему Гермес золотой топор и спросил, тот ли это, что пропал? Обуяла человека жадность, и воскликнул он, что это тот самый и есть. Но за это бог не только не дал ему подарка, но и собственный его топор не вернул.

Басня показывает, что насколько боги помогают честным, настолько же они враждебны нечестным.» (Эзоп)

Лгу: это я сейчас придумал, что геологиня Маргарита со мной была бы согласна.

Правда здесь лишь одна: используя душу свою как инструмент, возможно получить лишь лопату для рытья могилы. А что ты при этом похоронишь (Царство ли Божье или утоление плоти) – не всё ли равно тебе, могильщик самого себя?

И только невежество твоё (его волшебная сила) спасает тебя от окончательной могилы. Просто-напросто потому, что у Бога (верим мы в него или – как мой давний падший ангел – не верим) мёртвых нет.

Но потом (именно поэтому: душа то жива) бывает стыдно и горько.

Горько и стыдно. За всё: и за Царство Божье СССР, которое мы, потеряв его, предали, и за все наши остальные взаимные предательства (невежества), на которых держится и которыми (почти) спасается этот мир.

Волшебная сила невежества.

 
_________ Явит Бог своё торжество.
 
 
Повелительное наклонение.
По наклонной моё ускорение.
Аки в воду я брошусь в ад.
 
 
Повелительное наклонение.
Хорошо мне менять природу
У предмета или себя:
 
 
Как сухарь на губе, и с хрустом!
А потом природа ответит:
Пусть побудет здесь место пусто…
 
 
Мир придёт себя вновь собрать.
В повелительном наклонении
Естество своё соблюдать.
 
 
__________ Явит Бог своё торжество.
 

И всё же p. p. s. (от автора Дороги Доблести): «Любой человек должен уметь менять пеленки, планировать вторжения, резать свиней, конструировать здания, управлять кораблями, писать сонеты, вести бухгалтерию, возводить стены, вправлять кости, облегчать смерть, исполнять приказы, отдавать приказы, сотрудничать, действовать самостоятельно, решать уравнения, анализировать новые проблемы, бросать навоз, программировать компьютеры, вкусно готовить, хорошо сражаться, достойно умирать. Специализация – удел насекомых.» (Роберт Ханлайн)