Текст книги "На заработках. Роман из жизни чернорабочих женщин"

XLIII

– Стащили в больницу? – спрашивала про Акулину хозяйка постоялого двора, когда женщины пришли к ней на ночлег.

– Свезла, свезла, сердечную, – отвечала Арина.

– Спрашивал доктор, откуда она? Записали там наш адрес?

– Спрашивали, милая, спрашивали, где она ночевала, про квартиру спрашивали, и на какой улице, и чей дом, но почем я знаю, на какой улице и чей дом! Уж ты извини, что не знала. Сказала, что на постоялом дворе, – вот и все.

– И счастлив твой Бог, что не знала! А то доктора сейчас прислали бы болезнь искать. И начали бы тут все ворошить да прыскать и переворачивать. Нынче ежели заболит постоялец да попадет в больницу, так просто беда! Хлопот не оберешься. Но главное, что они навоняют в комнатах. Таким снадобьем прыскают, что просто ужасти! Ну что ж, на всю Пасху ко мне? – спросила хозяйка женщин.

– Да ведь на всю Пасху, так паспорты прописывать надо, – отвечала Анфиса. – Я знаю Питер-то, я бывалая. А там при прописке и рубль больничных подай, а у нас, милая, говорим прямо, денег-то ни кругом, ни около.

– Муж может прописать вас, что вы проездом, тогда никаких больничных. Только за прописку и возьмут…

– Нет, ангелка, нам каждая копейка дорога. Дай ты нам так переночевать сегодня, а что завтра – видно будет.

– Чудачка! Да ведь у нас тоже ревизия бывает, ревизоры ходят, осматривают.

– А придет кто осматривать, так мы сапоги и котомки на плечи, да и уйдем, куда глаза глядят. Нет, уж ты, душечка, нас не тесни. Паспорты завсегда при нас.

– Ладно. Поговорю я мужу, – согласилась хозяйка. – А только боюсь, как бы чего не вышло. Вы хоть харчи-то у нас берите, а то нам не расчет… – обратилась она, помолчав, к женщинам.

– Милая! Да какие наши харчи! – сказала Фекла. – Пожевал хлебца – вот и сыт. Нешто мы можем разносолы хлебать! Денег у нас у всех столько, что не знаем, как и протянуть праздники до заработков.

– Ну, хоть хлеб берите, что ли. Вас сколько? Девять баб? С артели мы не дороже лавки будем брать. Да самовар требуйте… За самовар я буду с вас по семи копеек брать. А чаю с сахаром можете в лавке купить.

– Купило-то у нас притупило, умница. Вот разве что в первый день Пасхи у тебя убоинкой да яичком разговеемся. Без этого уж нельзя. Сам Бог велел. Хоть заложимся, а уж разговеться разговеемся.

Видя таких маловыгодных для себя постояльцев, хозяйка с неудовольствием покачала головой и перестала разговаривать. Женщины и сами чувствовали себя как бы виноватыми, не знали, где приткнуться, и столпились в углу большой комнаты постоялого двора. Была пора ужина. В комнате пахло щами, кашей и раздражало их аппетит. Наконец они одна за другой вышли на двор и стали пересчитывать свои деньги, хотя каждая из них знала, сколько у ней есть денег.

– Не дотянуть до четвертого-то дня Пасхи, ежели хлебово хлебать, – начала Анфиса. – А самовар попросить у ней, девушки, на ужин все-таки надо. Двенадцать копеек нам выйдет, ежели сообща чаю напиться. Семь копеек ей за самовар, три копейки – заварку чаю в лавочке купим, да на две копейки сахару. Ну, по махонькому кусочку, ну раскусим… А уж двенадцать-то копеек можно… Никто, Бог…

– Да конечно, можно, – согласились женщины. – Все-таки горячее. Иди заказывай хозяйке да купи у ней десять фунтов хлеба. Все-таки и ей-то будет повеселей, а то она ровно как бы осовела и уж косо глядит.

Анфиса пошла к хозяйке, а Фекла побежала в лавочку за чаем и за сахаром.

Через полчаса женщины сидели в комнате за столом перед большим, нечищеным, красной меди самоваром и ели хлеб, захлебывая его чаем.

– А что-то теперь наша бедная Акулинушка?! – вспомнила Арина и закапала слезами.

– Да ей, милая, теперь лучше нас, ей-ей, лучше нас. Я ведь лежала в больнице, так уж знаю, – проговорила Анфиса. – Там каждый день горячее, и даже белый хлеб дают.

– В субботу надо сходить спроведать ее. По субботам, доктор сказал, пущают.

– Ну что ж, сходим, и мы сходим, в субботу, пожалуй, и я с тобой схожу. Все равно теперь без работы сколько дней слоняться будем.

– А завтра хоть землячек моих боровичских на огороде спроведать, что ли… – говорила Арина. – Как они там? Что? Да и не слыхали ли что об огородных местах где-нибудь в другом месте.

– Вот, вот… пойдем, девушки. Все пойдем. Я знаю огород-то этот. Это отсюда недалеко, это на Выборгской стороне. И еще на один огород зайдем. Теперь надо повсюду поспрашивать и нюхать. После Пасхи уж на всех огородах грядное дело начинается.

Спали женщины в той же комнате на полу, около большой русской печки, от которой так и пыхало теплом. Арина улеглась около самой стенки.

– Вот уж хорошо где, так хорошо, – сказала она, улыбаясь, и начала тотчас же засыпать. Бессонная ночь с Акулиной дала себя знать.

Подняться утром пришлось женщинам рано, так как стряпуха, которой нужно было топить печь, без всякого стеснения растолкала их. Дабы чем-нибудь услужить, женщины принялись ей помогать таскать дрова и затоплять печь. Другие постояльцы, разлегшиеся на лавках по стене, еще спали, спала и хозяйка, но хозяин уже бродил по двору и переругивался с мужиками, остановившимися на ночлег с подводами. Наконец встала и хозяйка, спавшая в отдельной маленькой комнате, половина стены которой была завешана образами, увидала женщин и первым делом повела разговор о самоваре.

– Ведь ежели жить на постоялом дворе да ничего не требовать, так какая же нам корысть держать-то вас в тепле? Ведь одним ночлежным, что за ночлег заплатите, сыт не будешь. Мы тоже так рассчитываем, чтобы постояльцы у нас харчи и самовар брали, – говорила она.

Женщины переглянулись, пошептались и решили взять самовар.

– Да уж давай, давай самовар-то… Что с тобой делать! – сказала Анфиса и опять откомандировала Феклу в лавочку за чаем и сахаром.

– Да тоже вот хоть и насчет харчей-то… – продолжала хозяйка. – Ну что вам стоит взять вместе с хлебом хоть на пятиалтынный картофелю на всю братию к обеду!

– Мы, милая, на постоялом обедать не будем, мы вот напьемся чайку да пойдем землячек разыскивать, по огородам побродим. Надо ведь тоже работу искать, чтобы работа где была после Пасхи. Мы ведь, собственно, на огород в полольщицы приехали, – отвечала Арина.

– Да, да… – подхватили демянские женщины. – Насчет картофелю разве уж что на ужин, когда ночевать к тебе придем, а теперь извини.

– Ну, голь же вы, посмотрю я на вас, – сказала хозяйка и надулась.

Напившись чаю и позавтракав хлебом, женщины отдали хозяйке на сохранение котомки, мешки и сапоги и, так как утро было ясное и сравнительно теплое, босиком вышли со двора, направились бродить по огородам и разведывать о местах.

XLIV

Огород Ардальона Сергеева, где работали две боровичские землячки Арины, пришедшие вместе с ней из деревни, был найден без особенного труда с помощью Анфисы, действительно несколько знакомой с Петербургом. Когда женщины пришли к воротам огорода, было уже близко к полудню. Шли они не торопясь, по дороге заходили на попутные огороды и справлялись, не потребуется ли полольщиц. Хозяева везде разговаривали с ними неохотно и отвечали в таком роде:

– Какие теперь наймы насчет баб! Приходите после Пасхи, тогда и разговор будет. Грядное дело мы только после Пасхи, на Фоминой неделе, зачинаем. Радуницу отпразднуем, да и начнем гряды копать.

На вопрос, какая ряда на бабу будет, отвечали:

– А уж это глядя по тому, сколько голодного народу в Питер придет. Ряду Бог строит.

Подойдя к огороду Ардальона Сергеева, женщины не решились войти все в ворота, дабы хозяин, видя такую толпу гостей, пришедших к работницам, не заругался и не выгнал с огорода. На огород вошли только Арина с Анфисой. Невзирая на Страстную пятницу, на огороде Ардальона Сергеева работали. Женщины копошились около парников. Некоторые таскали из пруда лейки с водой и поливали в парниках растения. Увидав свою землячку Аграфену, Арина так и бросилась к ней и сейчас же расцеловалась.

– Здравствуй, душенька! Ну что? Ну, как вы здесь? – спрашивала Арина Аграфену.

– Да ничего, живем. Поправляемся из кулька в рогожку. А где же Акулина?

– Ох, девушка, и не говори! Совсем горе горькое… Акулина захворала, пласт пластом свалилась, и свезла я ее в больницу, – отвечала Арина и при этом залилась слезами.

Аграфене было передано ею подробно о работе на тряпичном дворе, о заработке на этом дворе, о странствованиях по ночлежным и постоялым дворам, о болезни Акулины и об отвозе ее в больницу.

Аграфена слушала и печально покачивала головой. Арина, рассказывая, всхлипывала и отирала глаза рукавом.

– Ну, как же ты теперь? Стало быть, одна, без товарки? – задала вопрос Аграфена.

– Да вон к демянским женщинам приткнулась, – кивнула Арина на Анфису. – Вместе работали на тряпичном дворе, они меня в компанию и приняли. Одной-то, девушка, в Питере без пристанища ой-ой, как трудно! У нас за воротами целая компания женщин. На тряпичном-то дворе сегодня работы нет, так пошли побродить по огородам да поспрашивать, не будет ли где работы.

– Работа, Аринушка, будет, и будет работа выгодная. Подружилась я тут с одной новоладожской девушкой, и та эту работу разнюхала. Работа такая, что можно много денег заработать, ежели себя не пожалеть. Только беспременно надо на эту работу попарно идти, чтоб в компании с какой-нибудь другой товаркой, – рассказывала Аграфена. – Дрова пилить и колоть. На сплав дров надо идти. Сорок верст от Питера речка будет, так туда. Сказывают, что по сорока копеек с сажени платят. Ежели нам хозяин на Пасхе к пятиалтынному в день не прибавит, то отработаем мы у него за прописку паспортов и за больничные рубль и тридцать копеек, да и уйдем с этой новоладожской девушкой на дровяной сплав.

– А отчего ж с новоладожской девушкой, а не с Надюшкой? Надюшка все-таки тебе землячка, вы пришли с ней вместе из деревни, – сказала Арина и спросила про свою другую боровичскую землячку: – Да где же, кстати, она?

Аграфена улыбнулась и отвечала:

– Надюшка наша теперь не пойдет со здешнего огорода. Ардальон Сергеич ее постоянной стряпухой сделал, при себе держит, чаем с вареньем поит, и она как сыр в масле катается.

– С хозяином повелась?! – испуганно и вместе с тем удивленно воскликнула Арина.

– Спуталась, – отвечала Аграфена. – Вчера рыжиков он ей на закуску покупал, нынче утром гляжу – она ситник с медом ест.

– Ай-ай-ай! – покачала головой Арина. – Что мать-то ейная в деревне скажет!

– Да у ней и мать-то путаная, барочная. Ты ведь не знаешь их семьи, а я знаю. Каждое лето на Мсте-реке разбитые барки караулила, чтобы товар затонувший в порогах таскать, так что хорошего!

– Поди ж ты, какая оказия! – продолжала дивиться Арина. – Вот уж про Надюшку я этого никогда бы не подумала.

– Пустяки. Она и раньше была путаная, – махнула рукой Аграфена.

В это время из избы показался Ардальон Сергеев в жилетке и красной кумачовой рубахе. Увидав Аграфену разговаривающею с женщинами, он крикнул:

– К парникам, к парникам, толстопятая! Надо понавалиться и хозяину угодить. Сегодня только до обеда работаете из-за праздничного дня, а ведь харчи-то вам полностью подай.

– После я вам все расскажу, после… Ступайте за ворота и ждите меня там. После обеда я к вам выйду, – заговорила Аграфена, юркнув от Арины и Анфисы к парникам.

Арина и Анфиса направились за ворота и нос с носом столкнулись с хозяином. Хозяин узнал Арину.

– А! Царевна Недотрога! – воскликнул он. – Не подвело ли уж брюхо с голодухи и не проситься ли ко мне на огород опять пришла? – спросил он.

– Нет. Есть у нас работа. Работаем по малости, слава тебе господи, – скромно отвечала Арина.

– То-то я вижу, что ты во французских сапогах щеголяешь, – кивнул хозяин на босые ноги Арины и насмешливо улыбнулся.

Аграфену пришлось дожидаться за воротами с добрый час. Женщины, пришедшие с Ариной, тоже не уходили. Они побродили по улице и присели на бережок придорожной канавки, идущей мимо забора огорода. Наконец Аграфена показалась.

– Покончили на сегодня с работой, – сказала она и прибавила: – Ведь вот в праздники здесь такое заведение для поденщиц, что парники ты все-таки полей, возись около них, раскутывая да закутывая их рогожами, а уж поденной платы хозяин не даст, а только из-за харчей. И так всю Пасху будет, так стоит ли, девушки, жить здесь, ежели хорошая работа наклевывается?!

– Ох, нам еще хуже! – вздохнула Анфиса. – Вас хоть покормят в праздники да ночлег дадут, и есть у вас пристанище, а вот мы в праздники и покормись-то на свои деньги, да и за ночлег заплати.

– Так где же, Аграфенушка, на эту работу-то наниматься надо, чтобы дрова пилить? – заговорила Арина. – Нельзя ли и нам пристать?

– Можно, можно. На распилку дров много народу требуется. Приказчик здесь один на барке нанимает, а барка в речке у моста стоит, тоже с дровами сюда в Питер пришла. Вот уж не знаю я, у какого моста-то, а эта самая новоладожская девушка знает. Федосьей ее звать. Она сейчас придет.

Пришла и новоладожская Федосья, здоровая, рослая девушка, поздоровалась с Ариной, которую она уже знала по огороду Ардальона Сергеева, познакомилась с демянскими женщинами и сообщила, что приказчик стоит на барке в Фонтанке у Симеоновского моста, что зовут его Карпом Ивановичем, что сплав дров находится на реке Тоене, в сорока верстах от Петербурга.

– И ведь чем хорошо там, девушки: плата с сажени дров, сколько ты расстараешься в работе, столько и заработаешь. И никаких праздников нет. Хочешь ты по праздникам работать – работай, на себя работаешь, и за отработанное все равно тебе деньги идут. Хоть день и ночь работай, коли ежели в силах.

– Да, да… – улыбались женщины. – Ну, чего ж еще лучше!

– Так вот ежели Ардальон Сергеич нам не прибавит на праздниках к поденному пятиалтынному, то мы и пойдем наниматься.

– Да хоть бы и прибавил, так все равно уйдем. Ну много ли он прибавит? Ну, пятачок прибавит, – подхватила Федосья. – Из двугривенного все равно не стоит работать, коли там, на дровяном сплаве, по сорока копеек за распиловку сажени дров платят. Ведь это ежели поналечь, то три сажени в день можно распилить и расколоть, а то и больше. По сорока копеек три сажени – рубль двадцать… Тут хоть двугривенный в день на харчи просаливай, так и то не разоришься.

– Верно, верно… – заговорили женщины.

Решено было, что Арина и демянские женщины придут к Федосье на огород на второй день праздника и вместе с Федосьей и новоладожской девушкой отправятся к Симеоновскому мосту, к приказчику на барку и подрядятся, чтобы идти на распиловку дров. Повеселевшие, что хоть что-нибудь удачное имеется в виду, Арина и демянские женщины отправились обратно на постоялый двор.

XLV

В Страстную субботу Арина ходила в больницу навестить Акулину, и Арине сопутствовали Анфиса и Фекла. Они принесли Акулине пятачковую булку, но Акулина была в беспамятстве и не только булку не могла принять, но даже и не узнала их. Пока женщины сидели около нее, она все металась и бредила. В бреду она называла имена свекрови, невестки, упомянула про своего ребенка Спиридошу. Посидев около постели больной с полчаса, женщины так и не могли дождаться, чтобы она пришла в себя и узнала их. Они передали булку сиделке, прося, чтобы сиделка отдала булку Акулине, когда та придет в себя, и ушли из больницы.

Акулина произвела на Арину, Анфису и Феклу тяжелое впечатление. Арина всхлипывала, Анфиса утирала мокрые от слез глаза, Фекла хмурилась и кусала губы.

– Не подняться ей, девушки, ни за что не подняться, – говорила Арина. – Видели вы ее? Даже потемнела вся. Лицо-то, что твоя сапожная голенища.

– Ничего, Бог даст, поправится, – утешала товарку Анфиса. – В нутре у ней болезнь, нутро у ней жжет – вот чернота-то наружу и выходит.

– Где поправиться, коли уж даже и не узнает никого! Просто руки опускаются… Не знаю, что и делать… Весточку о ней свекрови подать в деревню, что вот больна? Письмо отписать, что ли?

– Да что же зря-то писать! Вот сходим еще раз к ней, навестим, да ежели не будет ей лучше, так тогда и напишешь. А так писать – только пугать.

– Умрет, беспременно умрет… – твердила Арина.

– Эх, девушка! – мрачно вздохнула скуластая Фекла. – Всем нам умереть, так и то едва ли не краше будет. Ну какая наша жизнь?!

Возвращаясь из больницы на постоялый двор, женщины шли мимо мелочных лавочек и булочных с выставленными на окнах куличами, пасхами, крашеными яйцами. На улицах уже сновал праздничный народ, таща домой купленную в лавках провизию для разговенья: куски буженины на мочалке, ватрушки с брусничным вареньем, пасхальные яства. Попадались уже и пьяные. Праздничная суетня была в полном разгаре. Это напоминало и женщинам, что им нужно приготовиться к празднику, дабы встретить его по обычаям.

– Как хотите, девушки, а уж без творожку и ситного хлеба сегодня ночью нельзя. Надо будет на всю братью и яичек красных хоть десяточек купить. Ведь мы все-таки христиане, – начала Анфиса.

– Да, да… творожку… Пасхи-то готовые, поди, дороги, так мы сами пасху сладим на постоялом, – подхватила Фекла. – Руками сбить творог в горку – вот и пасха. Ночью снесем ее к церкви и освятим, а потом и разговеемся. Вот Богу на свечку также надо.

– Хватит ли только у нас денег-то на все на это? – усумнилась Арина.

– Да уж не хватит, так заложиться надо, а без того, чтобы разговеться, нельзя, – отвечала Анфиса. – Вот разве что на второй день Пасхи не хватит, а на первый-то хватит. Чего торопиться закладываться! Нам ежели по гривеннику сложиться – вот и разговенье.

– Ну, не скажи. Ночью после заутрени надо будет у хозяйки и убоинки спросить, – сказала Фекла. – Завтра в обед хоть щец у ней похлебать.

– Вот разве убоинка да щи-то… Ну, ей и заложим чей-нибудь армячишко, коли ежели не хватит.

Придя на постоялый двор, Анфиса начала делать сбор на разговенье. Девять женщин дали по гривеннику, и образовалось девяносто копеек. Хозяйка, увидав сбор, просила, чтобы творог, ситник и яйца не брали в лавке, и предложила все эти припасы, имеющиеся у нее на постоялом дворе.

– Вот вам пасочку за двугривенный, вот вам два десятка яичек за сорок копеек, а вот на остальные тридцать копеек и ситнику дадим, – сказала она, подавая пасху на дощечке и отсчитывая яйца. – По крайности, все-таки там и покупаете, где на квартире стоите.

– Да что ж ты за яйца-то дорого? – возражали женщины. – Теперича ежели эти яйца у нас в деревне…

– Так в деревню и ступай, а здесь Питер. За морем телушка – полушка, да провоз дорог. Уж я и так с вас не дороже, как в мелочной лавочке, за все беру. Сунься-ка в мелочную лавочку, попробуй.

Пришлось согласиться. Женщины взяли от хозяйки пасху, яйца и ситник и поставили все это до заутрени на полку около печи и покрыли чистым платком. К вечеру праздник сказывался все шире и шире. Запахло жареным. Хозяйка и стряпуха начали запекать в печи два окорока ветчины, хозяин затеплил у образов лампады. Арина и демянские женщины посчитали деньги и стали сбираться в баню.

– Хоть бы полы мне подмыли до бани-то, что ли, – сказала им хозяйка, – а я бы вам за это обмылочки прожертвовала. В баню-то еще успеете сходить.

Просить долго не пришлось. Женщины тотчас же схватили ведра и мочалки, и полы были вымыты.

– Ну, вот спасибо, ну вот за это умницы, – благодарила хозяйка. – А принесете мне из бани венички, так я самоваром вас угощу, только чаю с сахаром купите. Веники покупать будете, а выпаритесь, так куда вам с ними! А нам по хозяйству пригодятся.

– Хорошо, хорошо, – говорили женщины и начали между собой делить обмылки, оставшиеся от поломойничества, разрезая их на еще более маленькие кусочки.

Вернувшись под вечер из бани и принеся хозяйке пять веников, они пили чай в ожидании праздника и опять считали деньги.

– Почти по семи копеек на сестру пришлось, чтобы в баню-то сходить, – рассуждали они.

– А только и бани же здесь в Питере, девушки! Рай красный! – говорила Фекла, вся пунцовая от бани. – Воды горячей сколько хочешь, пару много. Одно вот только, что тесно.

При счете денег опять слышался шепот:

– Дотянем ли? Хватит ли?

– Бог даст, дотянем как-нибудь, – утешала Анфиса. – Разносолы-то ведь уж все куплены. В баню тоже сходили…

– У меня еще, кроме своих, Акулинушкиных денег тридцать восемь копеек есть, – похвасталась Арина. – Коли ежели что, так я их потратить могу, а потом при заработке ей отдам.

– У тебя, Марья Власьевна, сколько? – спрашивала Фекла демянскую молодую бабенку, всю в веснушках.

Та стала считать медные деньги и рассыпала их.

– Хватит… – слышалось опять у женщин. – Даже до четвертого дня хватит, а на четвертый день ведь уж можно и на тряпичный двор на работу, ежели насчет распиловки дров у нас дело не сладится.

– Хватит… – ободряли себя Фекла и Анфиса. – Ведь только завтра разносольничать-то будем, а на второй день Пасхи опять сожмемся.

Напившись чаю, женщины в ожидании праздника побродили по улице, по двору и, вернувшись в комнату, прилегли кто в уголках на полу, кто на лавках.

– Тятенька у нас тоже теперь в деревне с заутрени собирается, поди… – вспомнила Арина и тяжело вздохнула. – Церковь-то от нас в четырех верстах… Я тоже, бывало, всегда с ним вместе к заутрене ходила. У нас в заутреню-то костры вокруг церкви жгут и бочки смоленые… Весело таково… Крестный ход… А мамка всегда дома с ребятишками… стряпушничает. Есть ли только что нынче стряпушничать-то!.. Уехали мы, так как было голодно! Страсть как голодно… Ведь вот в Е[итер-то еду-чи, думала, что как, мол, приеду, так сейчас у хозяев заберу два рубля задатку и пошлю им на праздник, а вот вышло так, что и гроша медного послать не из чего. Ругают теперь, поди, меня в деревне, страсть как ругают.

В это время на ближайшей колокольне раздался первый удар колокола к заутрене, Женщины поднялись и стали креститься.

Арина, Анфиса, Фекла и еще две демянские женщины стали собираться к заутрене. Анфиса снимала с полки пасху, яйца и хлеб, чтобы нести их к церкви святить. Женщины, которые порешили не идти в церковь, совали ей по копейке на мирскую свечку.

XLVI

Около церкви так и гудел народ, пришедший святить пасхальные яства. Все это освещалось тысячами копеечных свечек, воткнутых в куличи и пасхи. Женщины и мужчины в праздничных нарядах пестрой лентой выстроились вокруг церковной ограды, поставив на тротуар тарелки с творогом, крашеными яйцами, разукрашенным бумажными цветами хлебом и ждали священника со святой водой. Присоединила сюда и свои скудные пасхальные яства Анфиса. Арина и другие демянские женщины были около нее.

– Копеечку-то приготовила ли за освящение? – спрашивала Арина Анфису.

– Есть, есть копейка…

Ближе к полуночи около церкви зажгли плошки, и сделалось еще светлее. Великий праздник сказывался и в сердцах. Грустившая по Акулине и по дому Арина просветлела. К сердцу ее прихлынуло что-то теплое, радостное. Перестала быть угрюмой и скуластая Фекла. Вскоре раздался пушечный выстрел, и на колокольне начался трезвон. Звонили во всех церквах, и все сливалось в один общий гул. Из церкви стал выходить народ с горящими свечами, показались хоругви, раздалось ликующее: «Христос воскрес!», и начался крестный ход вокруг церкви.

– Христос воскрес! – возглашал священник.

– Гу-гу-гу… Воистину воскрес! – гудела толпа.

Арина опять вспомнила о деревне.

«Вот и тятенька теперь около церкви с пасхой стоит, – мелькнуло у ней в голове. – Есть ли только хлебец-то у них белый? Было ли на что купить? Творогом-то, поди, у соседей раздобылись за милую душу, а ведь ситную-то муку купить надо».

Крестный ход кончился. Хоругви и образа опять внесли в церковь, вошел в церковь и сопровождавший крестный ход народ. Арина и Фекла также попробовали войти в церковь, но пробраться туда не было никакой возможности, до того было все переполнено. Потолкавшись на паперти, они опять вернулись к Анфисе, стоявшей все на том же месте, около церковной ограды, с пасхальными яствами.

– Яблоку негде упасть – вот до чего тесно в церкви. Сейчас одну женщину чуть не замертво вытащили из нутра… – рассказывала Арина Анфисе.

– Да, да… А у одного мужчины полу оторвали… – подхватила Фекла.

– Один какой-то тоже шапку потерял, – прибавляли другие демянские женщины.

Наконец показался священник с кувшином святой воды и с кропилом и начал кропить пасхи, куличи и яйца. Сзади шел причетник с блюдом и с плетеной корзинкой. На блюдо ему клали медные деньги, а в корзинку яйца. Положила и Анфиса свою лепту.

– Христос воскрес, Анфисушка! – сказала Арина Анфисе. – Христос воскрес, Фекла Степановна!

– Воистину воскрес!

И женщины начали христосоваться друг с дружкой.

Служба в церкви продолжалась. Женщины еще раз попробовали протискаться хоть в притвор, но их так стеснили, что пришлось снова выйти на паперть.

– Ну что ж, помолились и будет. Бог простит, что до конца не достояли. Пойдемте на постоялый, – сказала товаркам Анфиса. – Ты, Аришенька, огонек-то на свечке сохрани да так и иди. Хорошо это, кто в этот день затепленную свечку домой принесет. Через это счастье… Через это замуж в этом году за хорошего человека выйти можешь.

– Эх, Анфисушка! Куда нам! – тяжело вздохнула Арина.

Всю дорогу она, впрочем, шла с зажженной свечкой, прикрывая огонь и ладонью, и платком, и сохранила ее в таком виде до постоялого двора.

Большая комната постоялого двора была прибрана и имела некоторый праздничный вид. Закоптелое жерло большой русской печки хозяйка завесила даже ситцевой занавеской на веревке. В углу перед образами, кроме лампадки, теплились восковые свечки, прикрепленные к киотам. Перед каждым образом было по свечке.

– Христос воскрес! – встретила женщин хозяйка, не ходившая в церковь, и расцеловалась с ними со щеки на щеку. – Христова огоньку принесли? Ну, вот за это умница, – сказала она при виде зажженной свечки в руке Арины. – Сем-ка я этим огоньком лампадку затеплю.

Она задула горевшую уже у образов лампадку и вновь зажгла ее от свечки, принесенной Ариной.

В комнате сидели уже три проезжих мужика и ждали хозяина постоялого двора, отправившегося в церковь для освящения пасхальных яств, чтобы разговеться этими яствами. Вскоре хозяин явился – и началось уничтожение яиц, ветчины.

Арина и демянские женщины сидели отдельно и разговлялись творогом и яйцами с ситным хлебом.

– Купите ветчинки-то хоть на три гривенничка? – обратилась к ним хозяйка.

Женщины переглянулись и хоть не сказали друг дружке ни слова, но глазами порешили, что надо удержаться от лишних трат. За них отвечала Анфиса.

– Да что ж в один раз и все в одно брюхо? Завтра уж в обед мясца-то спросим, – сказала она хозяйке.

– Так самовар подать, что ли? Что ж вам всухомятку-то разговляться!

Опять переглянулись женщины, и Анфиса сказала:

– Ну, самовар-то, пожалуй, подай… Только нет у нас ни чаю, ни сахару.

– Чай и сахар мы вам и с самоваром-то по три копейки с человека соберем.

– Ну, давай, давай…

– Экие вы какие жадные! – попрекнула женщин хозяйка. – Уж Христов день – велик праздник, а вы и то жадничаете.

– Эх, милая! Будешь жаден, коли ни кругом, ни около… – отвечала Анфиса.

Явился чай. Женщины пили его с жадностью. Фекла улыбнулась и сказала:

– Третий раз сегодня сидим за чаем с самоваром. Словно барыни какие.

– И то, и то… – подхватила Арина и сейчас же вспомнила о деревне и о родителях, сказав со вздохом: – А что-то теперь тятенька с маменькой?! Похристосоваться-то я с ними и забыла, дура… Христос воскрес, тятенька, Христос воскрес, маменька, – произнесла она и при этом съела несколько крошек, оставшихся на тарелке от уничтоженной уже пасхи.

Разговевшись, женщины, не раздеваясь, улеглись на лавках и на полу около печки. Анфиса крестилась и говорила:

– Вот и праздник привел Бог встретить по-христиански, как следует.

Мужики и хозяин постоялого двора с хозяйкой продолжали еще бражничать. Они пили водку, пиво, гремели посудой, звенели бутылками, но утомленные и довольные встречей праздника Арина и демянские женщины уже спали.

XL VII

Скучно прошел первый день Пасхи для Арины и ее товарок, демянских женщин, хоть и был он отличен ими отдыхом и улучшением пищи вроде двукратного чаепития, горячих щей к обеду, фунта ветчины и куска ситного пирога с рисом. Все эти разносолы, как называли их женщины, являлись, впрочем, только по настоянию хозяйки постоялого двора, и женщины ели их не с удовольствием, а скорей с тревогой, что они проедают свои последние деньги и скоро может наступить такое истощение денег, когда и черного хлеба купить будет не на что. Хозяйка навязала им даже на три копейки лакомства в виде подсолнечных зерен, повторяя свою обычную фразу:

– Место в комнате занимаете, топчетесь и мешаете другим гостям, которые пьют и едят, как в праздник подобает, а сами жметесь и ничего не требуете. Невелика от вас корысть, что только за постоялое заплатите. Это в будни хороши такие гости, а уж в праздник вовсе не подходит. Знала бы, так и не пускала на праздник.

Дабы не стеснять и не тревожить хозяйку, женщины вышли из дома и держались больше на дворе, усевшись на крылечке и бревнах около него, но выходивший на двор хозяин для выдачи проезжим мужикам сена, овса и для других хозяйственных надобностей нашел, что женщины и тут мешают.

– И чего вы толпитесь тут, у крыльца! Ни пройти, ни пробежать… Только мешаете. Шли бы хоть куда-нибудь да походили, а то торчите, как бельмо на глазу.

Но идти было решительно некуда. Огороды для отыскания работы были обойдены третьего дня, в пятницу идти к Никольскому рынку и ждать там найма было бесполезно в такой праздник, да к тому же женщины, по своим понятиям, считали грехом и искать работу в первый день Пасхи.

Они вышли за ворота и разместились на улице у дома и на скамеечке около калитки, грызя подсолнечные зерна, навязанные им хозяйкой. Здесь они отдались воспоминаниям о своих деревнях, но воспоминания эти были донельзя грустные.

– Ведь вот жуем здесь гостинцы, а дома-то у нас в деревне что! – начала Фекла, обыкновенно очень мало жаловавшаяся на свою судьбу. – А дома-то у меня мать в кусочки пошла – вот до чего у нас худо. Побираться-то по добрым людям нешто приятно?

– Ну?! – протянула Арина. – Да неужто ее никто в дом взять не мог?

– Кому взять, милая? Родни у нас, почитай что, нет. Есть двоюродный братан, но у того и без того семья велика, да и своя больная старуха имеется. Был бы жив тятенька, так, само собой, этого не случилось, а тятеньку у нас на Татьянин день в лесу деревом убило. Был подрядившись рубить лес – ну и убило. Привезли еле живого… Три дня полежал на печке, постонал да Богу душу и отдал. Три брата у меня было, а вот один в солдатах, другой помер в Питере на заработках, а третий и не ведь где мотается. И паспорта не берет, и домой не приходит. Должно полагать, или тоже умер, или без паспорта слоняется.