Текст книги "На заработках. Роман из жизни чернорабочих женщин"

– Завтра, бабушка, завтра вечером. Сегодня устал как собака, да и бумаги нет, – отвечал из мужской комнаты басистый хриплый голос.

– Бумагу-то можно и купить. Лавочки еще не заперты. Сходи, Меркул Иваныч, купи. Ведь я не даром прошу, – стояла на своем старуха. – Я тебе гривенничек на вино пожертвую.

– Знаю я. На этом благодарим покорно. Но, понимаешь ты, сегодня просто ноги подломились – вот до чего устал. Чего тебе приспичило! Успеешь еще прошение-то подать. Времени еще много.

– Много! Много и нужно. Прошения надо заранее перед праздником подавать. Пока прочтут, пока придут меня осматривать. Ты мне, голубчик, два прошения напиши, есть еще одно место, куда можно подать, а я тебе за это пятачок еще прибавлю.

– И два напишу, только не сегодня. Я вот лег на койку – и подняться не могу, до того спину ломит. Да и пригрелся таково важно.

Старуха умолкла, умолк и басистый жилец. В мужской комнате звякнула посуда и заговорили другие голоса.

– Где денег-то взял, что водку пьешь? Ведь не было ни копейки.

– У извозчика три гривенника выиграл. Больше бы выиграл, такой козыристый попался, что страсть, да товарищи, другие извозчики, от меня оттащили. Работы нет, так хоть биллиардом брать; благо руку набил.

– Поднеси полстаканчика. Я тебя сам завтра попотчую.

– Вишь ты какой! И всего-то только я себе на гривенник купил, чтобы на сон грядущий…

– Я тебе за полстаканчика завтра целый пятачковый стаканчик… Ей-ей…

– Надуешь.

– Вот те Христос!

– Ну пей.

Акулина и Арина начали зевать. Сон так и клонил их, Фиона, убрав посуду, сидела уже на койке и мазала себе какой-то мазью ноги.

– Прикурнуть-то уж можно нам, умница? – спросила ее Акулина.

– Идите в коридор да и стелитесь. Теперь тревожить ногами не будут. Жильцы, кажись, уж все собрались.

Акулина и Арина захватили котомки и отправились в коридор. Коридор был узкий, и, начав укладываться в нем к стенке, они заняли почти всю ширину его. Заслыша, что они копошатся в коридоре, вошла хозяйка.

– У нас, милая, такой порядок, что за ночлег вперед берем. Давайте по пятачку, – сказала она.

Акулина полезла в карман за деньгами и отдала хозяйке гривенник.

– Денег-то уж у нас, Аришенька, очень немного осталось, – шепнула Акулина Арине по уходе хозяйки. – Вдруг ежели мы завтра этого барина, который нас нанимал, не сыщем и без работы останемся, что тогда?

Арина ничего не отвечала. Она стояла на коленях на разостланной на полу душегрее, около котомки, долженствующей заменить ей подушку, и, смотря из темного коридора в просвет двери женской комнаты, крестилась на иконы, висевшие в углу. Акулина все еще в раздумье, что они завтра могут и не найти «барина», покрутила печально головой и тоже начала креститься и шептать молитву, глядя в просвет двери.

Через минуту они улеглись. В женской комнате брюзжала старуха на жилиц-товарок, в мужской комнате кто-то спорил, громко ругаясь, но Акулина и Арина тотчас же заснули.

Акулине снился радостный сон: видела, как она кормила своего мальчика, маленького Спиридона, и он весело улыбался ей.

XX

Мягкое что-то, но тяжелое наступило на руку Арины выше локтя. Она взвизгнула, проснулась и села на пол, бормоча:

– О господи! Что это такое!

Хриплый мужской голос говорил:

– Вишь, где чертей анафемских улечься угораздило! В проходном коридоре… Подвиньтесь к сторонке, окаянные, что ли…

Вслед за сим Арина почувствовала удар босой ноги в бок. Она пришла в себя и увидела босого мужчину с всклокоченной головой и в ситцевой рубахе без опояски. Он стоял над ней и тер себе ладонью лоб.

– Башкой через вас, проклятых, о стену двинулся. Завтра, пожалуй, синяк будет, – пробормотал он, умеряя тон, и прошел в кухню.

Уже рассвело. Через просвет двери из женской комнаты в коридор падал сероватый утренний свет. Арина продолжала сидеть на полу и гладила рукой то место, на которое ей сейчас наступили. В таком же положении сидела и Акулина, тоже проснувшаяся, и почесывала грудь.

– Наступил на тебя кто-нибудь, девушка? – спрашивала она Арину.

– Мужчина наступил. Да как больно-то! Спросонок-то просто не знала, на что и подумать. Не пора ли вставать, Акулинушка? Ведь уж день белый.

– Да, конечно же, пора. А то как бы на работу не опоздать. Где она, эта самая Гороховая-то улица, куда нас вчера барин нанял? Ведь ничего не знаем. Может статься, и далеко.

Акулина и Арина поднялись и сунулись в женскую комнату. Там еще все спали. С коек торчали голые ноги. В кухне также было все тихо, но в мужской комнате кто-то кашлял и с раскатом громко харкал. Акулина и Арина сели на табуретки и начали обуваться. Босой мужчина с всклокоченной головой прошел по коридору обратно и исчез в мужской комнате. Там послышался разговор, заскрипели доски чьей-то койки и кто-то громыхнул о пол сапогами, очевидно надевая их. Через несколько минут раздалась громкая зевота и в кухне. Кто-то тяжело ступал босыми ногами по полу. Акулина заглянула в кухню. Хозяйка была уже вставши, вышла из-за ситцевой занавески, где спала, и накидывала на себя юбку.

– Который-то теперь час, милая? – спросила ее Акулина.

– Да уж пятый. Уходите, что ли?

– Надо уходить. Мы на работу порядились. Где бы тут, желанная, умыться водицей?

– Иди в сени. Там есть ушат и рукомойник.

Акулина и Арина, захватив полотенце, направились в сени умываться. Было очень холодно в сенях. Холодный свежий воздух и холодная вода освежили их. Вернувшись опять в комнаты, они уже чуть не задыхались от спертого воздуха, хотя ночью его и выносили.

– Сейчас я вам паспорты ваши отдам, – сказала им хозяйка и подала паспорты. – Приходите ужо вечером опять ночевать. Видите, как у нас смирно, – приглашала она.

Акулина и Арина оделись, накинули на плечи котомки и стали уходить, расспросив хозяйку, как им пробраться на Гороховую. Хозяйка подробно рассказывала, но из всего ее рассказа они поняли только, что из ворот надо идти налево. С ними вместе вышли на улицу и двое мужчин, отправляющихся тоже на работу. Мужчины эти вывели их из переулка и опять рассказали дорогу на Гороховую. Арина и Акулина вышли на Фонтанку и поплелись по набережной. На улицах было еще совсем пусто. Кой-где попадался спящий на дрожках ночной извозчик, кой-где дворник мел улицу. Мелочные лавки и трактиры были еще заперты. Идти пришлось долго, спрашивать пришлось много, но вот они и на Гороховой. Они показали городовому записку с адресом дома. Городовой послал дальше. Наконец дом найден. Ворота были заперты, и отворена была только калитка, у которой стоял дворник в полосатой фуфайке с заспанными глазами и почесывался. Опять показана была записка. Дворник прочел ее и сказал:

– Здесь. Вы к кому в такую рань?

– Да барин тут такой в диком пальте и в рыжей шапке поломойничать нас нанял. Чтоб окна, значит, вымыть, двери, полы и там разное.

– Не барин, должно быть, а лакей евонный. Тут барин – генерал. Рано только идете. Теперь там все спят еще.

– Так как же, миленький, нам быть-то?

– А вот погодите у ворот. Через полчаса я понесу туда в кухню дрова, так разбужу. Садитесь вот тут на скамеечке.

У ворот стояла не убранная еще скамейка дежурного дворника, и Акулина с Ариной присели. Напротив ворот через улицу отворилась мелочная лавочка. Отворивший двери приказчик в полушубке и переднике вышел на тротуар и стал креститься на виднеющийся вдали золотой крест церкви. Покрестившись, он опять ушел в лавку. На тротуаре все чаще и чаще стали показываться пешеходы, по большей части рабочий народ. Прошли плотники с топорами за поясом, прошли землекопы с лопатами на плечах. Наискосок через улицу помещался черный трактир. Дверь трактира, находившаяся под красной вывеской, то и дело визжала блоком, пропуская в трактир дворников в шерстяных фуфайках и передниках, мастеровой народ в опорках на босую ногу и в накинутых на плечи пальтишках.

– Поесть бы надо перед работой-то, да не знаю, успеем ли?.. Вон лавочка, так хлебца купить, что ли, – сказала Арине Акулина.

– Купи, Акулинушка. Я смерть есть хочу.

– Да и я хочу. Так ты посиди у ворот, а я за хлебом сбегаю.

Когда Акулина вернулась из лавочки с хлебом, у ворот стоял дворник и говорил Арине:

– Идите в квартиру. Сейчас я носил дрова, так лакей уже встал, да и кухарка встала. Вам ведь придется плиту растопить да воду согреть, иначе как же поломойничатъ.

– А мы, миленький, хотели малость хлебца пожевать, – сказала Акулина.

– Там и пожуете, пока вода греться будет.

Дворник провел Акулину и Арину на двор и указал на лестницу, по которой нужно было взобраться в третий этаж. В кухне их встретил тот самый бакенбардист, который нанимал их с вечера на работу. Это был действительно лакей. В сообществе кухарки он сидел в кухне около самовара и пил чай.

– А! Госпожи капорские француженки! – приветствовал он их. – Ну что ж, разоблакайтесь да топите плиту, а я вот напьюсь чаю да за мылом вам сбегаю. Вон дрова в ящике лежат. Кладите в топку.

Акулина и Арина сняли котомки и душегреи и принялись класть в топку дрова.

– Молоденькая-то – совсем кренделек, – подмигнул на Арину лакей, обращаясь к кухарке.

– Ну уж… Рожа как тарелка, – прошептала кухарка, презрительно сморща нос.

– Зато свежье. Мамзель! Вы говорите ли по-французски-то? – обратился лакей к Арине.

Та молчала и потупила взор.

– Ничего. Кусок не вредный… – продолжал лакей. – Эй, тетка, вы давно ли из деревни-то?! – крикнул он Акулине.

– Четвертый день, голубчик, четвертый день.

– Бывалые в Питере-то?

– Не, милый человек, не бывали еще.

– Сиволапость, стало быть, форменная. Ну, вы будете мыть в комнатах, так с господскими-то вещами поосторожнее. Поломаете что, так сохрани вас Бог. У нас каждая вещь дороже вас вдесятеро. Марфа Ивановна! Припаси им ведра для поломойства да мочалки.

– Позволь, милостивец, прежде покормиться малость, – поклонилась Акулина. – Сейчас хлебца купили.

– Ешьте, ешьте. Я еще за мылом побегу.

Плита уже топилась, во вмазанный в нее котел была уже влита вода Акулиной и Ариной, и они принялись есть хлеб. Лакей смотрел на них и говорил:

– Вишь, как уписывают! Чай-то пили ли сегодня?

– Не, голубчик… Какой тут чай! – отвечала Акулина.

– Или уж попоить вас чайком-то? Ну, садись. Чай еще крепкий. Дай им, Марфа Ивановна, по куску сахару да налей по чашке чаю.

– Спасибо тебе, голубчик, спасибо… – заговорили Акулина и Арина, присаживаясь к столу.

Лакей скосил на Арину глаза и еще раз произнес:

– Ей-ей, бабец не вредный!

XXI

Напившись чаю, Акулина и Арина разулись и принялись за мытье полов и дверей. Лакей присутствовал тут же. Он распоряжался, приказывал, отодвигал мебель, мешавшую поломойкам, и, ежели подходил к Арине, не мог удержаться, чтобы не тронуть ее: то ущипнет, то потреплет по спине или по плечу, и при этом приговаривал: «свежье», «корюшка», «фрикадель». Арина всякий раз вздрагивала, роняла мочалку и говорила:

– Да полно вам… Оставьте… Ну чего вы?.. Ведь я столкнуть какую-нибудь вещь могу.

– А ты веди себя смирно, так и не столкнешь. Чего отмахиваешься-то? Я тихо, ласково…

Все это происходило на глазах Акулины. Акулина, боясь разгневать его и тем лишиться заработка, сначала ничего не говорила, но наконец и она сказала:

– А ты зачем, милый, трогаешь девушку? И ласково не след. Не замай ее. Нехорошо.

– «Не замай… Нехорошо…» Ах, деревня сивая! Да она должна радоваться, что генеральский главный управляющий с ней шутки шутит.

Часу в десятом лакей, впрочем, исчез. Его позвал проснувшийся барин. Подав барину умыться, одеться, напоив его чаем и проводив на службу, лакей снова явился. По уходе барина он сделался смелее, стал разговаривать громче, закурил папироску и сел в кресло, смотря, как поломойки мыли двери.

– Девушка? – спросил он Арину.

– Девушка.

– А ты? – отнесся он к Акулине.

– Замужняя, милый.

– Ну а я холостой, и барин наш холостой. У нас два барина: один в генеральском чине, а другой – гимназист, а я у них старший управляющий. Да вот что я еще хотел сказать: ужо барин вернется к обеду со службы, да ежели он вас спросит, почем вы поряжены, так говорите ему, что по три четвертака, ну, а я вам за это по пятачку прибавлю. По сорок пять копеек получите. Слышали вы?

– Слышали, голубчик, – отвечала Акулина.

– Ну, так вот… Подряд… Нельзя… Надо, чтобы и управляющему от подряда что-нибудь очистилось. У меня все так… «По три, мол, четвертака, ваше превосходительство»… Похлебать мы вам в двенадцать часов тоже дадим. У нас варева много. Это по-нашему завтрак, а по-вашему, простонародному, обед.

– Спасибо тебе, милый… – сказала Акулина, радостно взглянув на Арину.

– Ну, то-то. Вот как я добр! Нам господского не жаль. Ешьте. И чай после завтрака будем пить, так остатки вам… Пейте, зудите до отвалу… Все равно остатки выливать придется.

– Благодарим покорно.

– Ну вот… А ты давеча говоришь мне про свою товарку: «Не замай». Во-первых, это и слово мужицкое, а во-вторых, что за беда, ежели холостой человек пошутить хочет. У нас и господа холостые, и я холостой. Кухарка замужняя, потому она кучерова жена. Вот давеча кучер-то приходил, так это муж ейный. – Лакей помолчал, сообразил и прибавил: – Да что ж вы обе за одним-то делом возитесь! Постой-ка, я вас на разные дела расставлю. Ведь нам нужно еще все окна перемыть. Ты, курносенькая… как тебя звать-то?

– Арина.

– Ну, так вот ты, Арина, оставайся здесь и мой двери, а ты… Тебя как звать?

– Акулина.

– А ты, Акулина Савишна, вчерашняя давишна, отправляйся вон в ту комнату, в заднюю, спальня это, по-нашему, и начинай там окна мыть. Я тебе табуретку дам. Знаешь, как окна мыть? Табуретку-то на подоконник поставишь, встань на нее и мой. Только осторожнее… смотри, не скувырнись за окно… а то из-за тебя потом в ответе будешь. Ну, бери ведро и мочалки. Авось так у нас дело успешнее пойдет.

Лакей увел Акулину и минут через десять опять вернулся к Арине. На лице его сияла сладенькая улыбка. Он подошел к Арине и сказал:

– Акулину свою, что ли, церемонилась, что давеча такая недотрога была, что чуть что сейчас: не тронь да не тронь?

Арина молчала и продолжала усердно натирать двери мочалкой.

– Сродственница она тебе, что ли? – продолжал лакей.

– Просто так, землячка… Ну да мы по-деревенски в сватовстве… – тихо пробормотала Арина. – В сватовстве-то мы родня.

– Знаю я, что значит в сватовстве. Мы хоть и городские, а понимаем.

Арина старалась не смотреть на лакея и стояла к нему спиной. Он помолчал и зашел к ней спереди, чтобы видеть ее в лицо.

– Вот мы теперь одни, так нам свободнее разговаривать, – сказал он. – Глазенки-то у тебя хорошие… вот и нос курнос, а я такой люблю. Что толку в длинных-то носах!

На такую похвалу Арина невольно улыбнулась, но тотчас же отвернула от лакея голову. Тот продолжал:

– Чего ж ты отвертываешься-то? А ты гляди на меня. Я человек хоть и образованный, а деревенских до смерти люблю. Наши городские – трепаные-перетрепаные, а деревенская девушка – свежье. Одно только, что вот они настоящей учтивости не понимают и брыкаются. А ты не брыкайся. Коли пришла в Питер, то учись по-городскому.

– Зачем же мы этому будем учиться? Нам не след. Мы в Питер пришли на заработки, проживем здесь до осени, а по осени обратно в деревню уйдем, – тихо пробормотала Арина.

– Заговорила-таки! – радостно подмигнул лакей. – А я уж думал, что ты языка лишена и только и умеешь, что: «Ах, оставьте» да «не замай».

– Мы деревенскими были, деревенскими и останемся… – продолжала Арина.

– Да уж слышали, слышали… Женская нравность нам известна, – перебил ее лакей. – А ты все-таки не брыкайся, коли к тебе хотят с комплиментом…

– Не троньте меня – я и не буду брыкаться.

– Да уж слышали, слышали… А ежели невмоготу? Ведь человек в себе не волен, коли ежели он влюбившись. А ты вот как давеча вошла, так сейчас меня и поразила.

– Да полно вам… – махнула ему рукой Арина со сдержанной улыбкой.

– Чего – полно! Я нарочно и землячку-то твою отсюда увел, чтобы нам можно было свободно разговаривать.

– Разговаривать разговаривайте, а только рукам воли не давайте.

– Да ведь я деликатно, я не по-мужицки…

– Вовсе этого не надобно.

– Чудная! – покрутил головой лакей, сел на диван и стал манить Арину к себе пальцем.

– Чего вы пальцем-то кривляете? – спросила она.

– Ага! Расшевелилась! Настоящий разговор пошел! – радостно проговорил лакей и тихо прибавил: – Бросай мочалку, иди сюда и садись со мной на диван рядышком. Тебе отдохнуть надо.

– Нет, не надо. Да и не след мне на барские места садиться, – спокойно отвечала Арина.

– Садись, садись. Или до тех пор будешь манежиться, покуда тебя под ручку не поведут? Ну ладно. Пусть будет по-твоему.

Лакей поднялся с дивана и направился к Арине. Та бросила мыть дверь, прислонилась к стене и, держа перед собой мочалку, испуганно говорила:

– Не надо! Не надо! Все равно я не сяду! Не троньте меня!

В дверях стояла Акулина и говорила:

– Милый! Да дай нам вместе работать. Вместе-то все-таки хоть словечком друг с дружкой перекинешься. Ты не бойся, мы лениться не станем. Вдвоем мы тебе взаме-сто лошадей – вот как усердно.

Появление Акулины было до того неожиданно, что лакей плюнул, махнул рукой и ушел в кухню.

XXII

После полудня, когда лакей, кучер и кухарка отзавтракали, лакей настоял, чтобы кухарка дала Акулине и Арине остатки щей, и, когда те принялись хлебать, он сел против них и смотрел, как они едят. Ложки им подали мельхиоровые. Акулина взглянула на ложки и невольно улыбнулась.

– Ложки-то какие у них! Серебряные, господские, – толкнула она слегка в бок Арину. – Такими ложками никогда и хлебать-то, девушка, не трафилось. Ела ли ты такими ложками?

– Где же есть-то, Акулинушка! Сама знаешь… – отвечала та.

– Хлебайте, хлебайте на здоровье, – сказал лакей, заметив, что женщины улыбаются. – Щи у нас вкусные, настоящие. У нас прислуге варится так же, как и господам, на господский манер. У нас нет этого, чтобы для прислуги кой-как…

– Спасибо, милый, спасибо… – бормотала Акулина.

– Отхлебаете щи – и второго блюда дадим, – продолжал лакей. – Ешьте, сколько влезет. Вот вы на сегодня и с харчами. Нанимал без харчей, а предоставил и харчи. Это для вас прямо три гривенника экономии для двоих. Марфа! Давай им и макарон после щей. Пускай поедят, – обратился он к кухарке.

– С чего это ты так раздобрился? – спросила кухарка, улыбаясь и подавая остатки макарон.

– Да что уж тут! Пусть поедят. Народ пришлый.

Акулина и Арина никогда не едали макарон, а потому при виде макарон переглянулись. Арина шепнула что-то Акулине, и та спросила лакея:

– Да, может быть, милый человек, это скоромь? А ведь теперь Великий пост.

– Постное, постное. На подсолнушном масле. Щами потчевали грибными, так неужто уж на второе-то скоромное подадим? Мы тоже христиане.

Акулина и Арина попробовали есть ложками, но длинные макароны были скользки и не поддевались на ложку. Лакей увидал это и расхохотался.

– Ах, деревня! – воскликнул он. – Да кто же макароны ложками ест?! Вы вилками тыкайте, вилками.

Арина поддела вилкой длинную макарону и никак не могла ее упрятать в рот.

– Втягивай, втягивай макарону-то в себя. А то обмотай ее на вилку да и запихни в рот – вот как это делается, – учил лакей.

Наконец с макаронами кой-как женщины справились.

– Не видали мы, милостивец, такой еды-то никогда. Уж больно еда-то у вас мудреная. Поди ж ты, что твои черви или змеи, – сказала Акулина. – Ну-с, за хлеб за соль. Очень тебе благодарны. Благодарим покорно.

Поблагодарила и Арина.

– Не за что, – отвечал лакей и прибавил: – Ну, теперь можете и отдохнуть часик. Работой я вас неволить не хочу.

– Да, милый… Прилечь бы где… Очень уж мы сегодня рано вставши, – проговорила Акулина.

– И прилечь дадим. Ступай в прихожую и ложись на деревянный диван, а Аришу твою я куда-нибудь в другое место положу. Пойдемте… – повел лакей женщин.

– Да нам, голубчик, хоть на полу, да только бы вместе. Мы вместе и ляжем.

– Зачем же на полу, коли есть мебель? Ложись вот тут, а Арину я в людскую. Пусть там ложится на мой диван. Я спать не буду. Я сейчас газеты в кабинете читать стану.

– Нет, голубчик, мы уж вместе… – стояла на своем Акулина. – Не отпущу я от себя девушку. Мне с ней кой о чем поговорить надо.

– После поговоришь, за работой поговоришь. Пойдем, Арина.

– Нет, господин, не пойду я… – сказала Арина.

– Экая ведь какая упрямая! Вам хотят сделать, чтобы было лучше, удобнее, а вы не согласны.

– Очень нам хорошо, милостивец, будет и здесь на полу, – говорила Акулина.

Лакей рассердился и плюнул.

– Ну, черт с вами! Ложитесь, где хотите. Деревня так деревня и есть. Упрямые лошади!

Арина и Акулина улеглись на полу. Лакей оставил их и ушел куда-то. Оставшись с Ариной глаз на глаз, Акулина спросила ее:

– Пристает?

– Пристает. Даве то щипается, то за платок дергает.

– Фу ты, пропасть! И что это здесь, в Питере, за мужчины такие! Совсем нахальники. Ведь вот поди ж ты, кажись, и человек добрый…

– Да он, Акулинушка, и добр-то из-за этого самого. Я, Акулинушка, боюсь его.

– Ну чего ж тут бояться! Я всегда при тебе. День сегодня проработаем и уйдем.

Лакей не на шутку начал приударять за Ариной. Он то и дело искал случая остаться с Ариной наедине, и, когда после обеденного отдыха женщины опять принялись за работу, он долго ходил около них, что-то соображал и наконец сказал:

– Нечисто вы моете. У нас барин так не любит, и мне от него наверно будет гонка. Надо будет попробовать мыть с содой. Ты вот что, Акулинушка… Ты сходи в лавочку, вот тут напротив лавочка, и возьми там соды на гривенник. Снадобье такое есть. Сода. С содой мыть куда чище будет. Вот тебе гривенник.

Акулина сразу сообразила, что он хочет удалить ее, чтобы остаться с Ариной, и сказала:

– Да ты бы, милостивец, Аришу послал. Она девушка молодая, ноги у ней быстрые – живо сбегает.

– Зачем же Арину, коли я тебя посылаю! – воскликнул лакей. – Что за нрав такой капризный! Можешь, наконец, ты уважить моей фантазии. К вам и так, и сяк, и харчи вам дают, и чаем вас сбираются поить после обеда, а вы все в контру. Что за неблагодарный народ такой!

Акулина взяла гривенник и отправилась в лавочку за содой.

– Соды, соды возьми. Смотри не перепутай. Слышишь: соды! – кричал лакей.

Когда Акулина вернулась из лавочки с содой, Арина была вся в слезах.

– Опять приставал?

– Приставал. Так и лезет целоваться. Я уж бегала в кухню кухарке жаловаться, так та стыдить его начала. И что я за несчастная такая, что ко мне все пристают! – плакалась на свою судьбу Арина.

Лакей долго не показывался. Акулина пошла его искать и нашла его в маленькой лакейской каморке. Он лежал на диване, курил папиросу и читал газету.

– Принесла я, голубчик, соду-то. Ты приди и покажи, что нам с ней делать, – сказала она.

– Ну, теперь мне некогда. Видишь, я занят, – отвечал лакей. – Я уж показывал, рассказывал, но что ж, коли вы такие беспонятливые дуры. Показывал и тебе, и Арине. А та уж дура вдоль и поперек. Ее натолкнешь на что-нибудь, тронешь за руку, за плечо, а она отмахивается и бежит. Думает, что не ведь что такое! Придумала, что я к ней целоваться лез. Не видал я такой сивой дряни!

– Ты только скажи, что нам со снадобьем-то твоим делать, с содой-то?

– Повалите ее в ведра, да и мойте с ней.

Часов около четырех дня в кухне прислуга пила чай, но лакей уже не приглашал Акулину и Арину к чаю. В начале шестого часа полы, двери и окна были вымыты, и Акулина пришла об этом сказать лакею.

Лакей сурово, недружелюбно посмотрел на нее и произнес:

– И дня даже не работали, а подай вам за день расчет.

– Да ведь уж это не от нас. Укажи, голубчик, на работу, и мы тебе до вечера проработаем, – сказала Акулина.

– Не надо нам, ничего не надо. Вот вам восемьдесят копеек и проваливайте ко всем чертям.

– За что же так, милый?

– Неучи, сивое невежество! Вот деньги.

Лакей вынул четыре двугривенных и бросил их перед Акулиной на стол. Та поблагодарила.

Когда он пошел посмотреть, все ли вымыто, что нужно было вымыть, женщины стояли уж обувшиеся и в котомках. Он посмотрел на котомки и произнес:

– Все ли вещи-то господские целы у нас? Не сперли ли чего?

– И, что ты, голубчик! Храни Бог! – испуганно воскликнула Акулина. – Да хоть обыщи нас.

– Не требуется. Коли чего не хватит, то сумеем и через полицию вас найти. Все цело, – окинул он глазами комнату. – Ступайте.

Акулина и Арина попрощались с ним и с кухаркой, поблагодарили за хлеб-соль и ушли.

XXIII

Выйдя после работы за ворота на улицу, Акулина и Арина невольно задали друг другу вопрос: куда теперь идти? Был всего еще шестой час, и весеннее солнце ярко сияло.

– Беда, коли не знаешь, где приткнуться, где переночевать, – сказала Акулина.

– Беда-то беда, а только, Акулинушка, уж я куда рада, что мы из этого дома ушли, где полы и двери мыли, – отвечала Арина. – Очень уж меня обидел этот самый… управляющий он, что ли…

– Ну, что, девушка, терпи… В людях жить, так терпеть надо. Ведь не поддалась. А я вот что думаю: ведь теперь еще не поздно… Эво, как солнце-то стоит… Так не пойти ли нам опять на Никольский рынок? Может статься, опять кто-нибудь с вечера на работу наймет?

Арина согласилась, и они отправились. Поспрашивая, как им пройти, они через несколько времени пришли к Никольскому рынку.

Под навесом у рабочих на этот раз было многолюднее, чем вчера. Пришлых деревенских женщин с котомками было до пятнадцати, переминался с ноги на ногу вчерашний носильщик, покуривая махорку в свернутой из газетной бумаги папиросе, была вчерашняя женщина с синяком под глазом, но Фионы не было. Большинство деревенских женщин, очевидно, были землячки, из одного места. Женщин семь или восемь сидели группой и ужинали, деля огромный каравай хлеба. Около них стояла объемистая деревянная чашка с вареным картофелем, купленным у торговки, и они все хозяйничали, выбирая из этой чашки картофель. С женщиной с синяком под глазом Акулина и Арина встретились уже как со знакомой.

– Не нанялась еще, милая? – спросила ее Акулина.

– Где наняться! Сегодня, почитай что, и найма-то не было. Плотников брали, мостовщиков брали, а женщины с утра без почину сидят. Вон их сколько.

– Откуда, милые? Из какого места? – отнеслась Акулина к ужинающим женщинам.

– Демянские, из-под Демянска, Новгородской губернии.

– Ну и мы новгородские, только Боровичского уезда. На огороды приехали?

– Приехали на огороды, ходили по огородам, да не берут, везде говорят, что после Пасхи наймы будут.

– Вот и нам то же самое говорят. Никуда еще не нанимались?

– Да куда же наниматься-то? Два дня ходили по огородам и все попусту. Вот завтра, коли ежели здесь не наймут, хотим толкнуться к тряпичнику одному на Петербургскую сторону тряпки и кость перебирать. Там, говорят, всегда есть работа. Только уж очень дешево платит. Всего по двугривенному в день и харчи свои, пропитывайся как хочешь, – отвечала скуластая, с красным обветренным лицом баба.

– Есть, есть, – подхватила широколицая женщина. – Летось я у него работала, но работать-то только у него очень неприятно, умницы. Вонь, смрад от тряпок и от костей. Иные ведь кости-то от падали.

– Да где ж уж тут духи-то разбирать, коли жрать нечего! – возразила скуластая женщина. – При безработице и это работа. Только бы живу быть. На двугривенный все-таки кой-как прокормиться можно. Вот завтра пойдем его отыскивать, этого самого тряпичника.

– Да нечего и отыскивать, коли я знаю, где его двор, – сказала широколицая женщина.

– Ну, вот и веди нас завтра. Здесь уж видно, что никакого найма не будет.

– Все-таки, землячки, завтра утречком нужно здесь посидеть. Авось что-нибудь и получше наклюнется.

– Ну, утром-то посидим, а после обеда и пойдем. Может статься, при двугривенном-то он и угол даст, чтобы ночевать, а то ведь бродя без дела-то каждый день, и за ночлег плати.

– Даст, даст. У него в сарае ночуй сколько хочешь. Этого он не запрещает. Сараи большущие-пребольшущие.

– Ну, вот видишь. Стало быть, завтра после полудня и веди нас всех к нему.

– Только в сараях-то запах. Ох, какой запах! – сморщилась широколицая женщина.

– Дался ей этот запах! Люди последние свои копейки без дела проедают, а она: «запах»! – заговорили со всех сторон женщины.

– Вы, милые, уж и нас завтра с собой возьмите, коли мы никакой работы себе не найдем, – сказала Акулина. – Вот я с девушкой… Нас двое… на работу мы не привередливы, а там все-таки двугривенный.

– Ну вот… Не ведь откуда пришли, да и брать вас! – послышались протесты. – Нам самим работа нужна. Ищите себе сами работы. А то еще водить вас да хлеб у себя отбивать.

– Не отобьют, не отобьют, милые. Там всегда много работы, – отвечала женщина с широким лицом. – Туда приходи хоть пятьдесят человек, и всегда про всех работы хватит, а только не особенно-то льстятся на эту работу, потому иных прямо с души воротит. Вы ведь не знаете, какой запах. Очень многие не выдерживают.

– Ну а мы выдержим, – стояла на своем скуластая баба. – А то чужих набирать в компанию, так еще жеребьевка понадобится, кому оставаться на работе.

– Да не придется жребия кидать. Говорю тебе, что целые горы костей, тряпок и всякого мусору навалено, и тряпичник рад, коли много народу приходит. Пойдемте, боровичские, ничего. Про всех работы хватит.

– Да мы, умницы, вот как сделаем, – сказала Акулина. – Как придем, да ежели жеребьевка, то мы и отстанем. Кидайте вы тогда только промеж себя жребий, а нам уж не надо. Мы назад пойдем.

Демянские женщины не возражали.

Акулина и Арина подсели к своей вчерашней знакомке, женщине с синяком под глазом. Акулина осведомилась, не знает ли эта женщина что-нибудь о Фионе.

– Это такая в платке-то закутанная? На манер кувалды? – спросила женщина с синяком под глазом.

– Ну, вот, вот. Еще она все на ноги жаловалась, с больными ногами. Мы вчера с ней вместе ночевали, так интересно бы знать.

– Ну, знаю теперь, про кого ты спрашиваешь, а то ведь много тутотка перебывает. Была она сегодня утречком, да расхворалась. Ходила потом в больницу, чтобы лечь, да не взяли ее. «Не такая, – говорят, – у тебя болезнь, чтобы в больнице лежать. Твоя болезнь долгая, и скоро от нее в больнице не поправишься». Посидела она тут часов до четырех, поныла да и пошла домой лежать.

– Эка бедная! – покачала головой Акулина. – При болезни-то рабочему человеку просто беда! Право, бедная.

– Все мы бедные. Всем нам беда. Жалеть всех, так и про себя жалости не хватит, – злобно отвечала женщина с синяком под глазом. – Я вот четвертый день сюда хожу и хоть бы грош заработала. Да недели три уже такое несчастье. День проработаю, а четыре дня без дела. Платок проела, подушку проела. Теперь и закладывать нечего, только вот всего и добра-то, что на мне. Сначала угол нанимала, а потом уж хозяйка и из угла согнала. Теперь по ночлежным домам ночую.