Текст книги "На заработках. Роман из жизни чернорабочих женщин"

– Тридцать шесть сажень принимаю. За остальное расчет в следующий раз. – Приказчик опять подсчитал и прибавил: – За четырнадцать сажень девятки, которую вы вытаскивали из воды, по полтине – выходит семь рублей да тридцать шесть сажень швырку по четвертаку – девять. Вот записка на шестнадцать рублей. Пусть кто-нибудь сходит в контору к комиссионеру. Деньги у нас комиссионер выдает в конторе.

Женщины приуныли.

– Да нам, голубчик, сейчас деньги надо. Издержались вконец. Хлеба на завтра не на что купить, – заговорили они.

– Сейчас и получите. Ступайте только в контору к комиссионеру, – сказал приказчик.

– А где эта контора?

– Да в той же деревне, где я живу, только подальше. Идите скорей. Комиссионер дома. Я уходил, так он чай пил. Сейчас и отдаст. У нас насчет денег задержки нет.

У женщин отлегло от сердца. В первое время они поняли так, что комиссионер живет где-нибудь далеко и денег сегодня получить нельзя.

Анфиса тотчас же побежала в деревню. Вернулась она через час, когда уже стемнело, вся сияющая.

– Получила!.. – выговорила она, еле переводя дух, вынула из кармана кредитные бумажки и торжественно потрясала ими при свете костра.

– Господи! Сколько денег-то, Анфисушка! – с замиранием сердца произнесла Арина.

Остальные женщины тоже широко улыбнулись.

– По скольку же это на сестру-то придется? По скольку же мы в день заработали? – быстро спрашивали все.

– А вот сейчас рассчитаем, – отвечала Анфиса, окинула глазами пылающий костер и прибавила: – Только что же это вы?.. Костер зажгли, а варева не варите. Ведь там в мешочке есть еще крупа.

– Да в чем варить-то? Ходили к Андрею за котелком, но он с товарищем сам варит себе в котелке хлебово. Они рыбы на удочки наловили. Толкались к другим соседям – не дают, – отвечали женщины.

– Надо беспременно свой котелок купить, – заговорила Анфиса. – Надо и ложек купить, и ведерко. Нельзя каждый день у людей посудой побираться.

– Да уж это завтра купим, а сегодня поедим как-нибудь одного хлебца, – отвечали женщины и опять стали спрашивать Анфису: – Старостиха! Сколько же пришлось каждой из нас?

– А вот сейчас. Будем ужинать, так и сочтем. Вы, девушки, приготовьте себе бирки из щепы или из палочек. Надо будет нам по биркам считаться, зарубки и крестики на них делать, а то собьемся, и выйдет ссора. Бирка – любезное дело.

Порешено было сделать бирки. Сели вокруг костра, начали ужинать хлебом, запивая его водой, и принялись считаться. Считались долго. Были пущены в ход и щепки, и камушки, но все-таки настоящим манером сосчитаться не могли.

– Ежели Андрею за сегодня не вычитать, что он не работал с нами, то выходит по рублю тридцати пяти копеек на каждого – вот какой мой расчет.

– Да так ли? – усумнилась Фекла. – По-моему, не выходит.

– Считай. Двенадцать нас человек вчера было – по рублю: двенадцать рублей, да ежели прикинуть еще по три гривенника. Ну, возьми камушки, да и клади в ряд, а потом сочтешь, – поясняла Анфиса.

– Верно, верно. Что тут считать! – послышались одобрительные голоса. – Мы вот что сделаем: мы сами себе возьмем по рублю с тремя гривенниками, а пятачки Андрею за вчерашнюю работу дадим. Одиннадцать нас женщин – Андрею одиннадцать пятачков за его подмогу. Сколько это ему придется? Десять пятачков – полтина, да одиннадцатый пятак… Пятьдесят пять… Обижаться будет – рубаху ему постираем. Себе за два дня по рублю тридцати, а Андрею за вчерашний день пятьдесят пять.

Посчитавшись, женщины были совсем довольны своей заработной.

– По шестидесяти пяти копеек в день ведь пришлось, – говорила Анфиса. – Что ж, девушки, это уж так ладно, что ладнее и не надо.

– Чего еще лучше! – отвечали ей. – А понатореем в пилке, так будем еще больше зарабатывать, не надо только почесываться. Вот за выгрузку-то девятки из воды они больно хорошо платят. По полтине… Смотри, какие деньги! Одно только, что мокро и студено вытаскивать-то.

Арина сидела и рассчитывала, что ежели так работать, то через четыре дня она будет в состоянии послать два рубля в деревню.

«Нужно… Ох, как там нужно!.. Беднота… Заложились все…» – думала она.

После ужина пришел Андрей. Ему вручили пятьдесят пять копеек и обещались помыть рубахи и порты, когда понадобится. Расчетом он оказался доволен и прибавил:

– Только неловко мне в вашу бабью команду вступать, потому что на реке все будут смеяться, что вот как петух на одиннадцать баб один мужик затесался, а то самое лучшее бросить мне моего землячка-товарища.

– А что?

– Пьет… Сообразить никак не могу. И сегодня полдня в кабаке просидел. Я уж один колол распиленные дрова. К ужину из кабака вернулся, да что толку-то! Теперь спит. Право слово, перешел бы к вам, кабы не смеялись.

– А нешто уж смеялись?!

– Смеялись, гвоздь им в глотку.

Третью ночь спать было теплее, небо заволокло тучами, ветер стих, но зато сеял, как из сита, мелкий дождь и протекал сквозь плахи шалаша на спящих. Женщины поднялись наутро мокрые и насилу обсушились у костра. Решено было раздобыться где-нибудь лопаткой, нарезать дерну и покрыть верхние плахи на шалашах дерном, так как ненастная погода не разгуливалась.

К обеду у женщин явился котелок, ведро и ложки, которые Анфиса купила в лавке на деревне. Женщины любовались на свое новое хозяйство и говорили:

– Ежели так дело пойдет, то можно будет и пяток чайных чашечек купить. Чайком-то уж куда как хорошо побаловаться, назябнувшись-то. А чай можно варить пока и без чайника, в котелке. Котелок есть – вот и заварим.

LVII

Наконец на Фоминой неделе настал такой день, когда в руках Арины очутилось заработанных денег три рубля и двадцать копеек. Радости ее не было границ. Она подпрыгивала, пела песни, толкнула в бок Аграфену, как бы вызывая ее тоже на веселье, и даже подбоченилась и, притоптывая ногами, проплясала перед ней казачка. Дело в том, что наконец-то она могла послать два рубля в деревню. Деньги она получила от Анфисы, ведающей расчеты с приказчиком и комиссионером, перед ужином, а после ужина тотчас же бросилась к Андрею просить написать ей письмо.

Андрея Арина застала сидящим на берегу на чурке перед удочками и ловящим рыбу. Андрей покуривал трубку и следил за поплавками. Товарищ его колол дрова. Сзади Андрея, как водится, медленным огнем горел костер.

– Я к тебе, Андрей Никифорыч… – начала она. – Мы деньги сейчас получили. Надо послать в деревню. Ты обещался написать письмо. Вот я и пришла. Напиши.

– Сейчас-то? Как же я тебе напишу сейчас письмо, коли у меня ни бумаги, ни чернил, ни пера? – отвечал Андрей. – Ведь это все нужно у приказчика попросить. Завтра – изволь!

– Завтра, Андрей Никифорыч, недосужно. Завтра мы будем работать.

– Ну, вечером, после работы.

– Ох, Андрей! Завтра-то в обед мне хочется письмо на почту снести. Очень уж там, в деревне, деньги-то нужны. Нельзя ли как-нибудь сегодня написать?

– Чудная ты, право. Тебе толком говорят, что припасов для письма нет, – сказал Андрей. – Правда, карандаш есть.

– Так ты карандашом. Там разберут.

– А на чем писать-то? Бумаги нет.

– За бумагой я сейчас в лавочку на деревню сбегаю. Далеко ли тут!

– Да ты смотри: ведь уж темно, как я буду впотьмах письмо писать!

– А мы костер распалим, Андрей Никифорыч, положим около костра дощечку взаместо стола – вот ты и напишешь.

– Вот чудная так чудная! Приспичило ей письмо – и вынь да положь сейчас, – покачал головой Андрей.

– Напиши, Андрей Никифорыч. Я тебе сама заслужу. Надо тебе обстираться – давай рубаху и порты или там полотенца и подвертки, все в лучшем виде выстираю.

– Вот неотвязчивая-то! Загорелось ей, – сказал Андрей, подумал и прибавил: – Ну ладно, беги за бумагой в лавочку. Только, брат, я не из корысти, не ради стирки, а просто так, за милую душу. – Он помолчал и произнес, понизив голос: – Очень уж ты мне, девка, понравилась – вот из-за чего. Давай руку.

Арина зарделась, как маков цвет, при этих словах.

– Зачем руку? – спросила она, пряча руки за спину.

– Давай, давай. Попридержаться хочу.

Арина протянула руку. Андрей схватил Арину за руку, другой рукой погладил по руке, любовно посмотрел Арине в глаза, потрепал ее по плечу и опять сказал:

– Ладная девка. Ну, беги за бумагой. Да и конверт купи. На конверте тебе завтра на почте чернилами напишу. В обед вместе на почту сходим.

Арина вырвала от Андрея руку и побежала за бумагой. Через полчаса она, вся запыхавшаяся, явилась с бумагой и конвертом. Андрей уже все приготовил для письма: разжег костер, положил около него на дрова доску и, устроив нечто вроде стола, сидел и мусолил огрызок карандаша.

– Ну, садись рядышком и говори, что писать, – сказал ей Андрей, усаживаясь на корточки перед доской и показывая Арине на место около себя.

– Да уж тебе лучше знать, что писать, ты грамотей, – отвечала Арина, подсаживаясь к Андрею и подбирая под себя ноги.

Андрей положил лист бумаги на доску и опять помусолил карандаш.

– Отца-то твоего Гаврилой Матвеевым звать, – сказал он. – Ну, а мать как?..

– Мать Анна Савишна, – отвечала Арина.

Карандаш заходил по бумаге. Через минуту Андрей прочел:

– «Любезным родителям нашим, батюшке Гавриле Матвеичу и матушке Анне Савишне, от дочери вашей Арины Гавриловны земной поклон от неба и до земли и прошу вашего родительского благословения»… Ну, что еще?

– «Посылаю два рубля денег. Простите на малости»… – подсказала Арина. – Ну, а потом надо написать, что вот работаю на Тоене, на пилке дров.

Андрей написал и прочел.

– Ладно? – спросил он.

– Конечно же, ладно, – отвечала Арина. – А только надо прибавить, что была безработица, когда приехали в Питер, оттого и денег мало шлю.

– «А что мало денег вам шлю, родители, то это из-за безработицы, а потому извините. Напредки пришлю больше, потому что теперь проявилась заработка лучше»… – читал Андрей написанное и опять спросил: – Ну, а еще что?

– Теперь надо про Акулину… – вздохнула Арина. – То-то поплачут ейные домашние-то, когда скажут им, что умерла, царство ей небесное!

Андрей подумал, заводил карандашом и опять прочел:

– «А Акулина померла в больнице, и вы об этом уведомите ейных родных».

– Захворала на тряпичном дворе, я ее свезла в больницу, и она померла, – подсказывала Арина. – Где похоронена – неизвестно.

– «А захворала она на тряпичном дворе, и я свезла в больницу, а где похоронена – неизвестно»… – прочел Андрей. – Все?

– Все… Но только теперь поклоны, – проговорила Арина. – Да уж и куда писать ко мне, надо обозначить.

Она назвала поименно тех родственников, кому нужно написать поклоны. Андрей написал. Написал и адрес Арины на почтовую станцию села Ивановского. Письмо было готово.

– Ну вот, – сказал Андрей, подавая Арине письмо. – Понесешь к себе, так спрячь в какое ни на есть такое местечко, чтобы ночью от дождя не размокло. Эво, как не б о-то обложило тучами! Ночью быть дождю.

– Я его в бурак спрячу. Я бурак для соли сделала из бересты, так туда, – отвечала Арина, поднимаясь с земли и благодаря Андрея.

– Постой, постой… – остановил Андрей Арину и посадил ее опять рядом с собой. – Ну, а теперь опять на прощанье руку…

– Да зачем же это, Андрей Никифорыч… – потупилась Арина.

– Так нужно… Очень уж по сердцу ты мне пришлась.

Он схватил Арину за руку и притянул ее к себе, обняв за шею другой рукой.

– Что ты! Что ты! – отбивалась от него Арина.

– Не замай… Я любя… С первого раза ты мне под сердце подкатила. Как увидал, так и распалился.

– Оставь, Андрей, оставь… Нехорошо… Я девушка…

Арина быстро вскочила и стала озираться. Товарищ Андрея, завернувшись в полушубок, спал у костра крепким сном.

– Я девушка, Андрей… – повторила Арина, вся пылающая и держась за сердце, которое усиленно билось.

– Да я тебя и не обижу… – отвечал Андрей. – Я так, помиловаться и душу свою тебе доказать… Не обижу я тебя, приходи только почаще сладкие речи говорить. Ну, прощай. Завтра пойдем на почту и напишем на конверте, куда посылать.

Арина стояла потупившись.

– Прощай… Что ж не прощаешься? – повторил Андрей.

– Ну, прощай… – тихо пробормотала Арина, заморгала глазами, бросилась бежать от костра Андрея и скрылась в темноте ночи.

LVIII

Когда Арина вернулась к своим шалашам, почти все товарки ее спали. Только Фекла и две ее демянские землячки работали. Две женщины пилили дрова, а одна раскалывала их и складывала в поленницы при свете горящего костра. Это была ночная смена. Они отоспались днем и решили работать ночью. Арину встретили они с усмешками.

– Что, больно долго письмо-то писала? Или писарь уж очень ладен попался? – спросила ее демянская женщина Марья.

Арина вспыхнула.

– Да ведь за бумагой и за конвертом бегала на деревню в лавочку. Тоже неблизкое место… Пока то да се… – отвечала она.

– Хорошее письмо, милая, скоро не напишешь, особливо когда молодой писарь, – сказала на слова Марьи другая демянская женщина и опять усмехнулась. – Пиши, пиши письма, жениха себе выпишешь. Вот по осени сватать начнет, – прибавила она.

– Да чего вы пристали-то! Вовсе я не из-за этого… – пробормотала Арина, растерявшись. – Вот смотрите письмо… вот оно… – показала она, покрестилась на небо и полезла под шалаш укладываться спать, но заснуть не могла долго, хоть и была намучена за день на работе.

Она думала об Андрее, о его ласковости.

«Ведь вот сколько нас тут девок, а одну меня отличил. Ласковый какой… и не озорник…» – мелькало у ней в голове, и сердце усиленно екало, и делалось на нем тепло. К мыслям об Андрее присоединялась и радость о том, что наконец-то завтра она пошлет два рубля в деревню. Однообразное шипение пилы наконец усыпило ее.

На другой день письмо было послано. В обеденную пору Андрей явился к Арине и свел ее в деревню в почтовую контору, где и надписал на письме адрес чернилами. На возвратном пути он так же, как и в первый раз, когда ходил с Ариной на деревню, забежал в мелочную лавочку и купил Арине на две копейки подсолнухов.

– Что больно часто даришь? Бабы уж и так сожрали меня усмешками да пересмешками, – сказала Арина, принимая гостинцы.

– А тебе плевать на них. Пускай смеются, – отвечал Андрей и прибавил: – Грызи, грызи… Это я от чистого сердца. Вечером на свободе свою землячку Аграфену попотчуй.

– Слава-то, Андрей Никифорыч, про меня нехороша может выйти. Обнесут.

– А хоть бы и обнесли, так какая забота? Здесь не в своем месте, место вольное. Вот кабы в деревне своей, где сродственники, а тут народ разный: кто с бугорков, кто с горок.

Подходя к шалашам, Андрей начал:

– Я даже хотел тебе, Ариша, вот что сказать… Чего вы это с Аграфеной ввязались в чужую артель? Сами вы боровичские, а работаете с демянскими.

Арина рассказала ему, как она познакомилась с демянскими женщинами, и прибавила:

– Ничего… Они женщины хорошие, а только вот одно, что пересмешницы. Где ж здесь боровичских-то найдешь?

– А я-то на что? Товарищ мой Прохор ужасти как мне надоел. Главное, что совсем он мне не компанья. Я тверезый человек, вином балуюсь мало, а он день работает да день пьет. Вот все праздники он прогулял, сапоги пропил, да и сегодня ходил в кабак, а через это работа стоит. А ведь работаем пополам. Ну какая это работа, какая компания! А вы вот что: ты да Аграфена рассчитайтесь с демянскими, а я покончу с Прохором, да и будем втроем работать.

– Две девки и один парень? Да что ты, Андрей Никифорыч! – замахала руками Арина.

– Чего ты руками-то машешь! Что тут худого? – перебил ее Андрей. – Вы обе работящие, я работящий – смотри-ка, как ладно у нас работа пойдет! Втроем самое любезное дело пилить. Двое у пилы, один при топоре и при кладке. Да мы лом сломаем, больше чем по рублю в день вышибать будем, коли себя не пожалеем… Право слово! Поговори-ка об этом сегодня с Аграфеной.

– Нет, нет… Меня демянские бабы смехом со света сживут.

– Да что тебе их смех? А уж как бы у нас хозяйство пошло! Харч был бы – первый сорт, чайник бы купили, чай пили, уху каждый день хлебали бы. Я на рыбную ловлю – охотник первый сорт, а нет у меня помощника. Прохора вон позовешь рыбу ловить, а он в кабак, а то так сидит у костра и на гармонии играет. Право слово, Ариша… Подумай об этом и поговори с Аграфеной.

– Да ведь пересуды начнутся.

– Опять пересуды! – воскликнул Андрей. – Да и какие могут быть пересуды, коли две девки и один парень в компанию встали. Вот кабы ты одна при мне была – ну, тогда сумнительно, а то ведь ты с Аграфеной. Поговори с ней…

Арина потупилась. Ей и хотелось соединиться для работы с Андреем, и боялась она насмешек.

– Мне стыдно и говорить с ней, Андрей Никифорыч, – проговорила она. – Аграфена тоже может бог знает что подумать. Она соседская, она десять верст от нас по деревне. Приедем осенью в деревню – храни Бог, что до тятеньки с маменькой дойдет.

– Да что дойти-то может?

– Ах, на чужой роток не накинешь платок. Мало ли, какие разговоры могут быть!

– Ах, чудная ты какая! Ведь уж в Питер тебя послали, так, знамо дело, не в монастырь. Нельзя же здесь, в Питере, при работе с одними только бабами да девками вязаться. И шли вы из деревни на огород в работу. Да на огороде-то наполовину бы с мужиками пришлось работать.

Арина подумала, что Андрей говорит правду, и не возражала.

– Ну, хочешь, я сам об этом поговорю с Аграфеной? – продолжал Андрей. – Она наверное согласится. Прямой расчет.

Арина опять подумала и уже с улыбкой отвечала:

– Ну, поговори. Только ты ей так же правильно, как и мне.

– Да уж я умею разговор разговаривать.

Они дошли до шалашей. Андрей остановился за поленницами, схватил Арину за обе руки и принялся их раскачивать, говоря с улыбкой:

– А уж как ладно заработаем-то, коли вместе сойдемся, – страсть!

Арина не вырывала своих рук и тоже улыбалась ему. Постояв так с минуту, они расстались. Андрей пошел к своим поленницам, а Арина – к товаркам. Товарок она застала отдыхающими после обеда. Из-под шалашей торчали только их голые ноги.

LIX

В послеобеденную пору на берегу реки Тосны появился плотный, откормленный человек с широкой русой бородой, одетый в синюю чуйку, франтовские сапоги с гармонией у основания голенищ и в купеческий картуз. Он шнырял между поленниц дров, подходил к пилившим дрова мужикам и женщинам и, заговаривая с ними, по какой ряде они пилят, предлагал, не хотят ли идти к нему на огород в работу. Предлагал он поденную плату, предлагал и помесячную. Появление этого человека тотчас же огласилось среди пильщиков и произвело переполох. Те из пильщиков и пилыциц, к которым он еще не подходил, бежали отыскивать его, дабы повидаться с ним и узнать, почем он рядит. Слухи о ряде распространились, разумеется, преувеличенные. Говорили, что он сманивает мужиков и по шести гривен, а баб по полтине в день и на хозяйских харчах. Вести эти дошли и до демянских женщин, к которым он еще не подходил, и некоторые заговорили, доказывая, что таким случаем надо воспользоваться. В особенности суетились рыжеватая Марья и ее сестра Ульяна, коротенькая и плотная, как тумба, женщина, не особенно ревностные при дровяной работе.

– Полтину в день и на хозяйских харчах! Конечно же, надо бежать скорей к нему и наниматься, – размахивала Марья руками. – Здесь-то горб гнешь, гнешь, бока-то ломаешь, ломаешь, а по скольку мы вырабатываем?! На круг-то еле шесть гривен в день придется, да еще кормись на свои. А жизнь собачья… Я вон ноги застудила, из холодной воды дрова таскавши… Ни у тебя ночлега настоящего, ни пищи. Спим хуже псов, прости господи. И сверху-то тебя дождик мочит, да и с боков подтекает.

– Что говорить, жизнь каторжная и работа анафемская. На огороде жизнь куда лучше и работа легче, – поддакивала ее сестра Ульяна. – Теперича ежели на здешней работе какой-нибудь и перепадет лишний пятачок в день, то пропади он пропадом! Лучше же мы в теплой избе жить будем и харч настоящий у нас будет.

Они уже хотели бежать отыскивать огородника, но он сам подошел к ним.

Подойдя к ним, он тронул картуз, что обозначало поклон, и произнес:

– Бог на помочь. Спины-то, поди, вдосталь раскачали?

– Да, работа нелегкая, – отвечала Анфиса, коловшая дрова, перестала колоть, выпрямилась и, бросив топор, начала поглаживать бока.

– Каковские будете? Из каких местов?

– Есть демянские, есть и боровичские.

– Все равно из одной губернии, из Новгородской. Новгородская баба работой славится, новгородская баба ломовая.

– Будешь ломовой, коли хлеба захочешь. Работаем задельно, на себя работаем.

– Нет, вообще… даже и при поденной плате. Новгородскую бабу мы очень предпочитаем. Мы огородники. Огород у нас под Пороховыми… Не хотите ли ко мне на огород порядиться? Сначала гряды копать, потом сажать и сеять, а там полоть и поливать.

Женщины побросали работать и слушали.

– Ну, да уж в огородной работе порядок известный, – заговорили они.

– Работа куда легче здешней, – продолжал огородник. – Только разве что вот гряды копать, а гряды сделают, так работа – шаль, хоть для барышни так впору…

– Ну, тоже и с лейками повозиться во время поливки, коли ежели с утра да до вечера в одной руке лейку таскать, а в другой ведро… – возразила Анфиса. – Работала я по огородам, знаю…

– Да ведь за почесывание да за ковыряние в ноздре, милая, денег никто не платит, – отвечал огородник.

– Это точно, – проговорила Марья. – Это что говорить… А почем ряда?

– Поденно ежели, так тридцать копеек, помесячно – восемь рублей и харчи наши.

– А как же галдят здесь, что по полтине в день нанимаешь? – сказала Ульяна.

Огородник улыбнулся:

– И не слыхивали о таких ценах.

– Сейчас новоладожская баба прибегала и сказывала.

– Колокол где-нибудь льют – вот и пустопорожний языкочесальный звон пускают. А ты поспроси у того, кто нанялся. Правда, поденно не особенно идут, а помесячно, так я вот уж семь паспортов бабьих пособрал – и все по восьми рублей. – Огородник вытащил из-за пазухи пачку паспортов и показал их в удостоверение. – Конечно, идут такие, которым надоело здесь лом-то ломать около дров, а захотелось при хороших харчах в теплой избе ночевать, – продолжал огородник. – Харч у нас хороший, два раза в день чаем поим.

– Восемь-то рублей – уж больно дешево… – заговорили женщины. – Ведь это меньше чем по три гривенника на день, а здесь мы ино и по три четвертака в день вырабатываем, да вон еще сулятся прибавить по пятачку на сажень.

– Вы то рассчитайте, что здешняя работа только до Петрова дня, а наша огородная работа, почитай что, до Крестовоздвиженья…

– Перед Петровым-то днем всегда можно на покос пойти. По покосам-то вон, говорят, в здешних местах по полтине платят, которая баба с граблями, а которая ежели косить умеет…

– Поди, повидайся с полтиной-то в покос… Сладко поешь, где-то сядешь. Про такие цены и не записано нигде… – махнул рукой огородник. – Ну, да я не неволю. Пять баб мне еще требуется. Кто хочет на работу полегче перейти, тот приходи в трактир в Ивановское и приноси паспорт. Я вечернего парохода буду в трактире ждать. Паспорт передашь мне – милости просим. На смену паспорта, пожалуй, рубль задатку дам, – закончил огородник и медленно зашагал от поленниц дров, поднимаясь вверх на берег.

– Да ведь в городу-то на огороде надо при прописке паспорта рубль больничных отдать! – кричали ему вслед женщины.

– Мы за городом. У нас прописка точно, что требуется, а больничных не берут. Думай, кто хочет, и приходи в трактир! – крикнул им, в свою очередь, с верха берега огородник, обернувшись, и опять зашагал.

По уходе его демянские женщины начали обсуждать, как им быть. Прежде всего они справились у нанявшихся на огород соседей по пилке – почем те нанялись. Оказалось, что мужик нанялся всего один, да и то потому, что был с женой. Нанялся он за десять рублей, а бабы подрядились по восьми рублей в месяц. Марья и Ульяна подумали и решили уходить на огород. К ним примкнула и еще одна демянская женщина.

– Прямо от собачьей жизни уходим, – говорила Марья. – Помилуйте, на холоду дрогнешь, под дождем мокнешь, настоящих харчей, что ни работаем здесь, в глаза не видали.

– Конечно же, на огороде лучше. Все-таки настоящее место с пристанищем, – поддакивала ее сестра Ульяна.

Остальные женщины решили остаться.

– От добра добра не ищут, да здесь все-таки и выгоднее, коли понадсадиться хорошенько, – сказала Анфиса.

– Само собой, – поддержала ее Фекла. – А что до дождя, то не сахарные, не растаем, да скоро уж и тепло начнется.

– Пойдем с нами, Ариша! Пойдем, Аграфена! – приглашала боровичских девушек Марья. – Ну, что вам, молоденьким, зря на сырой земле здесь валяться?!

– Нет, я не пойду. Пришла, так уж здесь и останусь. Народ галдит, что скоро здесь за пилку по пятачку на сажень прибавка выйдет от приказчиков, – отвечала Арина.

Марья усмехнулась и кивнула ей.

– Ну да, конечно, оставайся… – сказала она. – И я-то дура, что зову тебя. Уйдешь ли ты от своего Андрея! Тебе нужно с ним лизаться.

Арина вспыхнула.

– Как ты смеешь, подлая, Андреем меня попрекать! – закричала она. – Видела ты, как я с ним лизалась? Видела?

– Видать не видала, а уж, конечно, он твой ненаглядный, иначе из-за чего же он тебе подсолнухи покупает?

Началась перебранка.

Через полчаса три демянские женщины потребовали расчет у Анфисы и стали считать напиленные дрова. Анфиса сходила с ними на деревню к приказчику, выручила их паспорта, получила от комиссионера в счет работы три рубля и рассчиталась с уходящими товарками. Те распрощались со всеми и отправились в село в трактир вручать огороднику свои паспорты.

LX

Под вечер, как было условлено, к Арине и ее товаркам пришел Андрей. Он принес в подарок пяток окуней и три плотички, вздетые на мочалку за жабры, и, подавая их Анфисе, сказал:

– Волей-неволей целый день сегодня рыбу ловлю. С товарищем Прохором просто сладу нет. Не работает, да и что ты хочешь! А одному какая же работа с пилой! Вот и вам рыбки принес. Кушайте с приятством.

– Спасибо, спасибо тебе, Андрей Никифорыч, – заговорили женщины.

– А за это уж Прошку благодарите. Он, подлец, причинен, что рыбы я днем наловил.

– Чертит? – спросила Анфиса.

– Да целый день в кабаке сидит. Что было из одежи – пропил, из сапог в лапти перерядился, – рассказывал Андрей и, взглянув на Аграфену, сказал: – Ну, что ж, поедемте опять рыбу ловить, девушки. Очень уж я разловился. Аграфена! Сбирайся. Лодку обещался дать мне дровяной сторож Кузьма, надо только пониже дровяной запруды спуститься, да там и ловить. Сетку у соседей возьмем.

Аграфена посмотрела на товарок и отвечала:

– Другие бабы поедут, так и я поеду. Отчего не ехать.

– Дура девка, да как я еще кого-нибудь в лодку возьму, коли лодка – челн и только двоих поднимает.

– Врешь, врешь. Я сама видела, как Кузьма втроем ездил.

– Да втроем-то уж еле-еле…

– Ариша поедет, так я, пожалуй… – сдавалась Аграфена.

– Что тебе Ариша! – откликнулась Арина. – Мне, пока светло, дырья надо на себе заштопать, изорвалась я вся.

– Поезжай, Груша, с ним одна. Ну что тебе? – стали уговаривать ее женщины. – Полови рыбки на артель.

Аграфена поломалась и согласилась, но, когда она и Андрей, захватив у соседей сетку-путаницу, отправились к лодке, у Арины так и екнуло сердце. Хоть и сама она подговорила Андрея, чтобы он поговорил с Аграфеной насчет того, чтобы ей, Арине, и Аграфене уйти из артели Анфисы и соединиться для работы с Андреем, но при мысли, что Андрей будет в лодке наедине с Аграфеной, ревность так и заговорила в ней. Принялась она вдевать нитку в иголку, но нитка не вдевалась, руки тряслись, и сама Арина то бледнела, то краснела. Наконец она не выдержала и побежала догонять Андрея и Аграфену. Догнала она их садящихся уже в лодку.

– Стойте, стойте… И я надумалась вместе с вами! – крикнула она им.

– Ну, вот и ладно, – отвечал Андрей, собравшийся уже отчаливать от берега, и попридержал лодку, упершись в воде веслом. – А я уж переговорил насчет того с Аграфеной-то. Она согласна, коли ежели ты будешь согласна, – прибавил он.

– Согласна, Груша? – радостно спросила Арина Аграфену, садясь в лодку, и, получив утвердительный ответ, сказала: – Ну, вот и ладно. А только и процыганят же нас за это демянские бабы!

– Не процыганят. Настоящие-то цыганки Марья да Ульяна на огород ушли, – отвечала Аграфена. – Теперь некому цыганить. Я вот рассказывала Андрею, что от нас три бабы на огород ушли, так он говорит, что через это самое, наверное, завтра прибавку по пятачку с сажени рабочим объявят.

– Как пить дать объявят, – подтвердил Андрей, – потому на огород сегодня человек пятнадцать ушло, да многие на кирпичные заводы сбираются уходить. Кирпичные заводы теперь заработали, а там ведь все-таки легче работать, ну и суше. Сегодня уж кое-кто ходили к приказчику и просили прибавку. Обещал подумать и поговорить с комиссионером. Да прибавят по пятачку, нельзя теперь не прибавить, иначе половина народу разбежится.

Рыба ловилась плохо. Андрей раз шесть опускал в воду сетку-путаницу, при помощи Аграфены и Арины вытаскивал ее, но поймал только пару маленьких щук да несколько уклеек. Пробовал он ловить и на «дорожку», исполосовал реку взад и вперед, но в результате была только третья небольшая щучка.

– Надо домой вернуться, – решил он. – На удочку лучше ловится.

Арина и Аграфена не возражали, и он поехал сдавать лодку.

К шалашам подруги возвращались молча. Арина соображала, как объявить товаркам, что она и Аграфена уходят от них. Помимо боязни, что женщины попрекнут ее Андреем, она чувствовала расположение к Анфисе за то, что та принимала участие в покойной Акулине, когда Акулина была больна, и боялась своим уходом обидеть Анфису.

– Вот что, Груша, скажи уж лучше ты бабам, что мы уходим, а у меня и язык не поворачивается. Право, совестно… – начала Арина, обращаясь к товарке.

– Да, конечно же, скажу. Какая тут совесть! Всякий ищет, как ему лучше, – отвечала Аграфена.

– Нет, я тоже и к тому, девушка, что ведь и обидно им, что вот мы работали-работали вместе и вдруг ни за что ни про что уходим.

– Как ни за что ни про что уходим? Да и путаница в большой артели выходит: одни не работают, другие работают, а дележка пополам.

Вернувшись к шалашам, Аграфена высыпала перед Анфисой и Феклой, сидевшими около костра, рыбу из подола платья и сказала:

– Нате вот завтра на хлебово. Завтра похлебаем с вами последний раз вместе, да уж и увольте нас из компании. Я и Арина уходим.

– Как уходите? Куда уходите? – воскликнула Анфиса.

– С земляком Андреем вместе будем работать. Прохор теперь пьет, Андрей один остался, так с ним…

– Ну что ж, скатертью дорога. Насильно мил не будешь. А только не лучше ли было бы Андрея к нам в артель пригласить?

– Неладно дело, Анфисушка, идет, когда велика артель. Мы ссориться не будем, а разойдемся по-хорошему, – продолжала Аграфена. – Хозяйство, какое у нас есть, так мы поделим: у вас пусть останется котелок, а деревянное ведерко с собой возьмем, чашку одну с блюдечком возьмем и две наши ложки. Так честь честью и будет.