Текст книги "Вид с больничной койки (сборник)"

В шестиместной палате оказалась одна свободная койка, у самых дверей.

– Оставляй здесь свои шмоточки, пошли со мной, – строго сказала сестра. Похоже, была она Марине ровесница, а то и моложе.

Покорно сунула пакет в тумбочку и молча, как виноватая, пошла за поводырем.

Возле двустворчатых, обитых зачем-то железом дверей было приказано:

– Жди тут, вызовут.

Марина села на холодную, обшарпанную лавку, зажав ладонями дрожащие колени. Все внутри окоченело. До неприличия била нервная дрожь.

– Ты чего же не заходишь? – послышался из динамика хриплый голос.

Потянула на себя тяжелую дверь. Бочком просунулась в щель. Ступила в полумрак. Будто сквозь кисею увидела человеческие силуэты в балахонах. Их было четверо или пятеро. Среди них затесался и мужчина в зеленой распашонке и такого же цвета шапочке.

«Боже, стыдоба-то какая!» Все тело окаменело, будто голяком в стужу вывели на людную площадь. Она напряглась, мысленно приготовившись как бы для прыжка в ледяную прорубь. В сей же момент отчетливо прозвучала ее фамилия. Вдруг стало все абсолютно безразлично, на все наплевать, пусть хоть на куски режут… И стала автоматически выполнять команды, приказания.

В палату вернулась своими ногами, в сопровождении все той же сестры, которая теперь уже никуда не торопилась. Более того, задержалась у зеркала. Не оборачиваясь, тараторила:

– Оклемаешься маленько, к вечеру, глядишь, на своих двоих домой побежишь… Все девчонки так и делают. Главное – не переживай. Не бери в голову, – хитро подморгнула, – бери в рот… Сейчас пожевать чего-нибудь соберу.

В палате никого не было. Не разбирая постель, Марина прилегла на бок, свернулась калачиком. Ничего нигде не болело, лишь чувствовалась во всем теле пустота, опустошенность. Находилась как бы в дреме, в забытьи, в невесомости, в каком-то отдаленном пространстве. С земным миром связывала монотонная, однострунная мелодия; она звучала все четче, все явственней, наконец обросла словами: «Вот и все, что было… Вот и все, что было». Под этот назойливый шлягер и опутал Марину своими тенетами коварный больничный Орфей.

Электричка изрыгнула из нутра своего сиплый свисток, колеса неуклюже запрыгали на стрелках. За окном замелькали знакомые очертания пристанционных объектов. Голицыно!.. Всякий раз, когда ее сюда нелегкая заносит, испытывает щемящее сердце волнение. Хочется выйти наружу, повторить до боли знакомый маршрут. Значит так… Сразу за горелой дачей начинается одичавший парк, его обогнешь, попадаешь в кривоколенный переулок. На углу стоял тогда домина с тремя тамбурами. Средний условно принадлежал им с Олегом. Весь передний план занимал великолепный палисад. Чего там только не было. Росли два старых куста жасмина и великое множество разных цветов. А к концу лета все пространство заполняли «золотые шары»; изгородь от них ломалась, не выдерживала. Аж до первого снега пылал неугасимый костер из огненных настурций. Марине хотелось внести в этот оазис красоты свою лепту. Договорились, что они с Олегом на следующий выходной всенепременно (откуда-то вдруг явилось такое милое, незатасканное, сугубо русское словцо) сходят в парк и принесут давно приглянувшуюся рябинку. Но накануне ночью на западное Подмосковье обрушился непрогнозированный циклон. Снегу до колен навалило. Пришлось затею отложить до оттепели или до весны. Обстоятельства вскоре переменились, все пошло накось, кувырком.

Теперь, по прошествии стольких лет, она сильно сожалеет о непосаженном деревце, видит в том некий знак судьбы. А еще сильней горюет о неродившемся дитя. Позже придумал ему имячко: Витя… Была почему-то уверена, что явиться должен был сынок.

Соседкой в палате (через тумбочку) была пышнотелая Серафима, много «кой-чего» повидавшая в жизни. В настоящий же период времени находилась на самом донышке: работала судомойкой в кафе «Метелица», на Новом Арбате.

Двое суток, проведенные в компании Серафимы, по объему полученной информации можно было приравнять к вузовскому курсу или к мыльному телесериалу. Врачи не выписали Марину на волю в день прибытия. Сказали: надо малость отлежаться под их контролем. Что нарушило все ее планы. Но ведь с медиками не спорят. В итоге они с Серафимой стали старожилами в палате № 7. Соседка же вообще тут зажилась: лежала уже третью неделю. Грозились перевести в центральную гинекологическую клинику, где ее ожидала легкая операция.

Это была умудренная и закаленная жизнью баба, лет сорока. За свой век чего только не пережила, многое повидала. Трижды отметилась в законном браке, общего стажа не набралось и трех лет. Остальное время жила в свое удовольствие, о чем ни капли не сожалеет. По ее словам, любовь делает бабу неприспособленной к жизни. Другое высказывание своей наставницы Марина перенесла в свою записную книжечку, хотя и без того глубоко врезалось в память. Не ссылаясь на первоисточник, иногда озвучивает тот афоризм в свойских компаниях, при шумных застольях. Выбрав подходящий момент, говорит обычно с низко опущенной головой, негромко: «Настоящая любовь – большая редкость… Раза два-три за сто лет случается». Это повергает женщин в меланхолию, в задумчивость. Мужичье же бестолково и азартно рукоплещет; лезут целоваться.

В первую же пятницу к Серафиме явились подруги. Посидели недолго и тихо – как на поминках. Уходя, оставили плоскую фляжку коньяка. Об этом зелии Марина слышать слышала, внутрь же не брала. Штука оказалась захватывающая, прошла хорошо поначалу, однако девушка поперхнулась; минут же через пять душа стала сильно восприимчивая, будто морская губка.

До сих пор не выветрились из памяти откровения ночной жрицы. Серафима не поучала, не сетовала и не жаловалась на судьбу: она исповедывалась.

– С детства желала свой собственный садик иметь. Совсем небольшой, несколько клумб. Ну и еще грядочку под окном. Грядочку непременно. Узенькую, шириною в два локтя, чтоб с обеих сторон было удобно подходить. И вся мечта! Да вот садовода честного не встретила. Попадались в основном козлы вертикальные, падкие до свеженькой клубнички. За жизненный опыт, за ум бабы кровушкой своей расплачиваются. А мужику что. Совершив половой акт, встал, встряхнулся, получил удовольствие – пошел к другой постели. Мы же, дурехи, ревмя ревем, переживаем, страдаем или, как теперь вот, корчимся на казенной койке… Вся эта любовь, душа моя, обман, выдумки.

Молча и серьезно отвинтила пробку от фляжки. С принципиальной точностью разлила темно-коричневого цвета влагу по сухим рюмашечкам.

– Накось, пригуби.

– Марина не только пригубила, единым духом выпила до дна. Сквозь грязное, закопченное окно донесся гул и скрежет от проехавшего неподалеку поезда наземного метро. По всем признакам то была уже последняя электричка. Теперь до утреннего обхода они оставались в палате одни. Можно было болтать обо всем, без боязни быть подслушанными.

Больничная палата, тем более в отделении гинекологии, – особый мир. Тут все обнажено и обострено до крайности. Нет ни секретов, ни запретных тем… Конечно, больше всего достается мужикам. Нашего брата костерят и матерят напропалую, разбирают по косточкам. С искусанных до крови губ часто срываются безумные клятвы, заверения: «Я теперь его, гада ползучего, и на пушечный выстрел к себе не подпущу!». Тут можно услышать душераздирающие истории и житейские анекдоты (без купюр и пропусков горячих слов), от коих ахнула б любая мужицкая компания у рыбацкого костра или в предбаннике сауны. Не зря кто-то из циников назвал абортарии «чистилищами». За редким исключением отсюда начинается прямая дорога в ад.

Серафима желала предостеречь малолетку от грядущих болестей и горестей. От общих рассуждений переключилась на частности, черпая оные из опыта собственного и жизни близких людей.

– Бабская внутренняя политика, – говорила она горячась, – заключается не только в том, чтобы подольше продлить природную свою красоту, а и уберечь себя от мрази, от грязи. Крестная меня, помню, поучала: кабы бабы с грязью не боролись, мир давно погряз бы в скверне. И первая же от грязи погибла б наша сестра… Вот и смекай, девушка, что оно и к чему.

Минуту-другую Серафима молчала. Вдруг приподнялась, опершись на локоть, заговорила жарким шепотом:

– До пятнадцати лет я в деревне у бабушки жила, в колхозе. Это была народная сказка, время весело проводили. Между прочим, с озорства на кругу, помню, такую частушечку пели:

 
И пыль на траве,
И туман на траве…
Кто с ребятами гуляет,
Не хватает в голове.
 

С языка послушницы сорвался заковыристый вопрос:

– Все так чудно, так складно вы расписываете… Сами же по жизни часто ошибались! – Сказала – и испугалась наглости.

Серафима виду не подала на эту реплику.

– Слабые мы очень. А мужик хитер и нахрапист. К тому ж великий притворщик. Жалостью нас обезоруживает. Да и мы тоже хороши! Даем повод. Сами завлекаем. Кокетничаем… бессознательно.

Снова к фляжке потянулись. Клацнуло стекло об стекло. Марина первая взяла стопочку. Только поднесла к губам – рука дрогнула. С другого конца коридора донесся нарастающий шум, дребезжанье, грохот. Будто по булыжной мостовой обезумившие кони несли вразнос груженные стеклотарой дроги.

– Тяжелую повезли, с сильным кровотечением. Прямиком в операционную. Уж я-то знаю, – чуть слышно молвила Серафима.

В подтверждение ее слов колесные носилки остановились возле грузового лифта. Он пополз вверх тяжко, со скрежетом. Потом больничное пространство опять окутала обманчивая тишина.

Какое-то время Марина лежала, не шелохнувшись, вперив взгляд в потолок, в одну точку. На душе было тревожно и тягостно.

– Давай еще по сорок капель, – с кривой усмешкою обронила она. Просьба была моментально исполнена, даже с избытком.

– Ты этим, однако, девушка не увлекайся, – изрекла наставница. И для пущей убедительности пригрозила пальцем.

На следующий день Марину вызвали в хирургию. В отдельном кабинете осматривал тот же доктор, в голубом и зеленом. «Это наше светило!» – шепнули ей исподтишка. Теперь «светило» выглядел гоголем. Ловко сидела на нем пошитая в талию курточка с короткими рукавами. От него исходил приятный запашок дорогого дезодоранта. Во всем чувствовалось что-то театральное.

Медсестра, сделав необходимые приготовления, бесшумно удалилась. Марине почудилось, что она попала в западню: сжалась в комок. Готова была сорваться с кресла и бежать в палату.

– Ну вот, теперь ваша розочка в полном порядке, – игриво молвил профессор, освобождаясь от резиновых перчаток. – После продолжительной паузы прибавил: – Пусть этот горький случай пойдет вам впрок. Ну а если что – звоните.

И вручил пациентке изящную визитную карточку.

В проеме дверей палаты увидела Олега.

– Откуда ты взялся?

– С улицы.

– Как узнал, что я здесь?

– Секрет. Пошли в уголочке посидим.

– Меня уже на волю выпустили… И вообще…

Разговор получался натянутый, фальшивый.

– Я тебя на выходе подожду.

Быстро-быстро Марина собрала барахлишко. Расцеловалась с Серафимой, попрощалась с сопалатницами. Всплакнули малость. Дали друг другу слово при первой же возможности встретиться… на воле.

– Это кто – хахаль твой? – спросила Серафима.

– Бывший, – через силу произнесла подопечная, изобразив на лице улыбку итальянской киноактрисы Мазины.

– Чао, бомбина.

Олег стоял в вестибюле. Имел вид побитого кобеля. При этом, однако, хорохорился.

– Поехали быстрей домой, – опередил он все ее вопросы и намереваясь взять из ее рук туго набитый пакет с рекламой пепси-колы.

Она ловко отвела ношу в сторону. Ответила с вызовом:

– У нас женское общежитие.

– Я имел в виду нашу квартиру.

– Милый, то твой дом. Проводи меня до троллейбуса. Только не обижайся. – И добровольно отдала свой пакет.

Шли неторопливым, прогулочным шагом. Олег, видимо, освоился со своим положением, держал спутницу под руку. При этом с удовольствием рассказывал о своих успехах на факультете. Его курсовую работу выдвинули на премию ЦК ВЛКСМ. К тому ж какое-то НПО из Перми готово заключить со студентом договор о промышленной разработке его способа передачи голографического изображения на сверхдальнее расстояние. Заведующий кафедрой просится в соавторы.

– Поимей это в виду, – проговорил он с гордостью, не заметив при этом под ногами вывороченный кусок асфальта. Кабы не Марина, шлепнулся б лицом в грязь.

Дальше вообще не было пути: тротуар вспороли связисты. Пришлось идти кривой тропинкой. Попали в лабиринт из сараюшек и гаражных ракушек.

– У меня сил больше нет, – взмолилась Марина. – Где бы присесть? Немного погодя в проулок въехал старенький «Москвич» и притормозил у ворот одного из гаражей. Водитель остался в машине, его спутница наперерез направилась к заблудшей паре. Одной рукой легко отстранила Олега, другой осторожно привлекла его спутницу к себе, шепнув:

– Вижу, тебе, детка, плохо… Сильное кровотечение.

Марина отступила на полшага. На асфальте, где она только что стояла, чернела подозрительная лужица величиною с ладонь. От нее цепочкой, подобно Курильской гряде, тянулись мелкие капельки крови. Ей стало невыносимо стыдно, готова была сквозь землю провалиться. И тут же почувствовала, будто сорвалась с горной крутизны в темную расщелину.

Женщина сделала знак водителю. Тот на малом пятачке ловко развернул обшарпанную лайбу.

И снова госпитализация. На сей раз прямиком в клинику Склифа.

Только через неделю возвратилась в общежитие. Голицынский эпизод жизни вычеркнула из памяти навсегда.

Вообще эта железнодорожная ветка для Шумиловой была невезучая. Однако ж некая сила снова сюда влекла.

Марина Петровна шагала походным шагом, подхлестываемая желанием поскорее увидеть свою любимицу. Она давно простила ей взбалмошную выходку, объяснив как нервный срыв на почве ревности. Она была уверена: теперь-то они поладят и впредь не будут разлучаться. Только бы… Было предчувствие нехорошего. Но она суеверно отгоняла из башки всякую конкретику, дабы ненароком не накликать беду.

Эльта Казимировна была на своем посту – среди грядок, все в той же позе, под углом сорок пять градусов, с мотыгою наперевес.

Едва приезжая москвичка приблизилась к калитке, хозяйка двора «автоматически» выпрямилась и застыла. Лишь после того, как Шумилова поздоровалась, Эльта Казимировна стронулась с места, медленным шагом направилась к своей клиентке.

– Хочу, уважаемая, перед вами повиниться, – молвила она, при этом положив локти на калитку, однако не торопилась открывать. – Не уберегли мы вашу красавицу. Вскоре после вашего отъезда ушла с усадьбы, назад не возвратилась.

Достала из-за пазухи тряпицу, вытерла сухие глаза.

– Конечно, это живое животное, за нею не уследишь. Она сейчас здесь, через секунду и след простыл… Да и надо признать, кошечка была нравная.

Выявились отдельные подробности. Видели ее мышкующей на пустоши, где на бедняжку напали бездомные псы. А вокруг ни деревца. Кинулась в сторону шоссе. На ее счастье по асфальту катила телега, запряженная лошадкой. Несколько десятков метров беглянка как бы эскортировала редкое в наше время транспортное средство. Ездовой сжалился над Алисой, придержал конягу… За гонкой наблюдала Нелли Сергеевна, хозяйка крайнего двора. Своими глазами видела, как белое и пушистое, будто по команде клоуна Куклачова, взлетело в воздух и как на парашюте опустилось на ноги извозчика. Псы обалдели, с визгом и лаем набросились на невинную лошадку. Та с рыси перешла на аллюр, после и на галоп. Вдобавок дядя достал нахалов слева-справа хлестким кнутом. Псы все поняли, отстали. Бричка покатила дальше и скрылась за поворотом.

Эльта Казимировна снова тряпицею вытерла пот со лба и шеи.

– Куда вашу кошечку увезли, никто не знает. Есть догадка: не в совхоз ли Тучковский. Как раз по средам они с фермы молоко на рынок возят.

В продолжении всего доклада Марина Петровна стояла истуканом: слова вымолвить не могла. Наконец поняла, что делать ей тут больше нечего, пора уходить. Трудно было сделать первый шаг. Изо всей силы, обеими руками оттолкнулась от калитки, едва не опрокинулась. Чудом удержалась на ногах. Поплелась, не зная куда.

– Не в ту сторону. Правее, правее надо, – раздался за спиной противный скрипучий голос.

Молча повиновалась.

– Кошелочку-то свою возьмите. Может, сгодится.

Она вяло махнула рукой.

Как рассказывала Эльта Казимировна, на местности все так и подтвердилось. За околицею Шумилова увидела непаханое поле. Его огибало асфальтированное шоссе, где три месяца назад разыгралась кошачья драма с неизвестным пока исходом.

Шла по самому краешку обочины. Обдавая то жаром, то прохладным ветерком, мимо проносились иномарки и отечественные авто. Ни у кого ума и сердца не хватило предложить местечко в салоне. В конце концов и оглядываться перестала. Шла вперед, не зная куда, но зная за чем.

Через полчасика хода услышала за спиной грохот и гул. Все равно не обернулась, хоть и страшновато было. На бешеной скорости, будто неуправляемая ракета, мимо пронесся пустопорожний бензовоз. Проехав метров тридцать, остановился как вкопанный.

Со скрежетом распахнулась дверца – наружу высунулась рыжая голова паренька, которого хотелось назвать вьюношей.

– Куда тетенька путь держит?

– На ферму.

Вьюноша, хмурясь, произнес:

– Вокруг много разных ферм, комплексов… Что именно нужно?

– Номер три, – наугад обронила тетенька.

– Третья – значит к нам, – водитель услужливо распахнул дверцу с противоположной стороны: – Просю!

Пару минут ехали молча.

– Вы к нам по делу или как?

Не хотелось вдаваться в подробности. Если все выкладывать, до ночи не кончить. Но и отмалчиваться вроде невежливо. Решила выдать минимум информации:

– Кошечка моя на вашу ферму убежала. Хожу – ищу.

Парень-то оказался не зря рыжий: такой въедливый, на Чубайса похож.

– К нам за кошечкою? Это хорошо! – произнес многозначительно, с хитрованским подтекстом. И продолжал: – Ваш выбор, тетенька, очень правильный. У нас Москва-река рядом, красиво петляет. Такие вензеля по пойме выделывает – загляденье. Словами чувства не выразить, а только звуками: «ох» и «ах». Другого такого пейзажу нигде, ни за какие денежки не сыщете… Рыба разная ходит стаями, рыбалка клевая. Цветов всевозможных великое множество. Ландыши, крупные и пахучие, хоть возами вози. Этой любки-красавицы, доложу вам, заросли непроходимые. Голубой незабудки – озера. Целебных трав, считай, от всех болезней и недугов – естественные плантации. Имеем даже горец змеиный. Моралий корень есть. Нужен калган – пожалуйста.

Парня, что называется, несло.

– Да вы ж настоящий патриот, – отреагировала Марина Петровна.

Он покосился на пассажирку:

– Обыкновенный… русский человек.

По встречной полосе катил старенький самосвал. Водители в унисон поприветствовали друг друга короткими сигналами.

– Толян за зеленкой погнал, – сказал «Чубайс». – Мужик классный, а на корню засыхает.

– Это как же?

– Я лучше вам спою, – и действительно запел: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!» Это ария из старинной оперетты, по телеку крутили… Дак я к чему? А к тому: мужской наш кон-тин-гент без баб дурью мучается. Есть и сорокалетки, по сей день неженатые. Мальчики. Проще говоря, холостежь… Настоящий порох с динамитом.

– Где же ваши жены, девушки?

В моторе что-то зафырчало.

– Перегрелась моя труженица, пусть отдохнет… А мы тем временем познакомимся… Меня Васятою кличут.

Марина Петровна назвала свое полное имя. «Чубайс» галантно склонил голову. Не отрывая взгляда от дороги, игриво обронил:

– Прошу поиметь в виду: к вам лично я не кадрюсь. Не потому, что не дорос… Как один поэт заметил, сексу все возрасты покорны.

– Интересная заявочка.

– Не беспокойтесь, это юмор. Но в шутке есть доля правды. Откроюсь до конца: не для себя стараюсь. За своего родного дядю хлопочу.

Васята спокойно вывел машину на обочину, даже ручной тормоз подтянул. С минуту сидел молча, положа руки на руль. Похоже, с мыслями собирался.

Племянник создал устный образ своего дяди. Да так мастерски обрисовал, что совершенно чужой человек, которого она в глаза не видела, предстал в полном естестве. Возник живой портрет рыцаря: в латах, с красной повязкой на правой руке… Каким изобразил его фламандский художник Ван Дейк, родившийся в шестнадцатом веке. Копия того портрета – на настоящем полотне, в золотой раме великолепного багета – висит на стене в квартире Шумиловой, на седьмом этаже, супротив спального ложа. Данный шедевр мирового искусства особенно сильное впечатление производит в полнолуние. Бледнолицый воин смотрится как живой, напоминает Марине Петровне покойного Павла.

В бабских фантазиях и вытребеньках никакому психоаналитику во век не разобраться. Хотя, на первый взгляд, все будто бы на поверхности. Однако многие мудрецы посходили с ума, так и не добравшись даже до порога лабиринта загадочной женской души.

Ходят слухи: близок был к разгадке кода Лев Николаевич Толстой, да не решился открыть миру великую тайну из боязни, что женщины ЭТО ему не простят. Однако с друзьями (в частности, с Чертковым) составлен был тайный план. Уже на пороге вечности Толстой, собрав последние силы, приподымет крышку гроба, скажет о Венериных дщерях такооое… Сил хватило, чтобы крышку гроба открыть, – но тут же великий русский классик лишился дара речи.

Впрочем, есть версия: женщины явились на Землю из параллельного мира. И все!

Марина Петровна не любила копаться в закоулках своей души, тем более перемывать косточки людям близким, особенно подругам. Ведь чужим опытом от ошибок не застрахуешься – личное счастье надо выстрадать.

Под аккомпанемент монолога Васяты вспомнился забавный случай. Комендант соседнего корпуса их общежития Касема Чечеткина заочно, то есть по переписке, влюбилась в зэка из Шексны. Непонятно, как узнал он о ее существовании, однако повел прицельный и настойчивый огонь… по почте. Касема затаилась. Корреспондент же продолжал бомбардировать невинную душу писульками. Были они складные, аж дух захватывало. Кстати сказать, звали ловеласа Касьян.

Однажды на улицу Исаковского пришло письмо с вложением. В конверте оказался искусно засушенный цветок незабудки. Женское сердце екнуло: в ответ Касема послала своему корреспонденту новогоднюю открытку.

Письма из Шексны стали приходить как по расписанию. Касема отвечала нехотя, с перебоями, сдержанно. Потом из ИТК-1 недели три не было вестей. Касема извелась… Наконец пришла телеграмма-молния: «Прости. Простыл. Болен. Криз позади». Через неделю переписка возобновилась с удвоенной силой: теперь Касема от Касьяна не отставала! Более того, выклянчила внеочередной отпуск, как дура помчалась на Север. Жила в колонии строгого режима, в специально отведенной комнате для супругов. Дело в том, что там же, в Шексне влюбленные узаконили свой брак.

Но это все цветочки в сравнении с тем, что произошло дальше. В полном соответствии с законами природы Касема забеременела и родила. Едва очухавшись, с малым дитем на руках потащилась в Шексну. После этого «свидания» снова родила. А ее благоверный (отец деток) оставался все в той же позиции: срок его отсидки даден был аж 12 лет. Так что зэковский роман без перерыва до сих продолжается.

Знакомство по переписке – с последствиями! – представлялось Шумиловой все же более благоразумным случаем, чем ее заморочка. Или, может, уже крыша поехала… Ей показалось, что «дядя Васяты» может стать героем ее романа. По-ученому говоря, баба втрескалась в словесный портрет, нарисованный не Рембрандтом и тем более не Ван Дейком.

Да, чего только в жизни не бывает. Рассказывают: главбух дирекции общежитий Маргарита Фроловна регулярно ездит на свиданки к своему секс-символу, что выставлен на наружной витрине универсама «Престиж», напротив станции метро «Пролетарская». Но это что… Билетерша Дворца культуры завода твердых сплавов Ксения может запросто кокетничать с каждым фонарным столбом, если только у него целы шары-светильники.

Теперь же вот и на ее голову неизвестно откуда взялся «рыжий Чубайс». Надо ж такому случиться! Вез пяти минут пенсионерке задурил башку, сбил с панталыку: инженерша фантома заочно полюбила.