Текст книги "Вид с больничной койки (сборник)"

Комсомолке двадцатых годов, похоже, самой доставляло удовольствие перед чужачкой ворошить свое прошлое.

… Родилась и выросла она в более чем благополучной семье, где была единственным чадом. Отец служил в частной аптеке провизором на Покровке, мама дома хозяйничала. После окончания школы второй ступени Софочка, открыто презиравшая мещанский уклад и нэпманский дух, пошла работать на Трехгорку. Ровно через сто дней ей доверили обслуживать аж два ткацких агрегата. С первой получки ослушница-дочь купила папе пачку голладского трубочного табака; маме – цыбик натурального английского чая; себе – на три фунта торт «Наполеон» в булочной Филиппова.

Их фабричная смена была ударная: обычная норма сменной выработки – 500 и более процентов. За что всем даровано было право ходить по цеху и на улице в красных косынках. Хотелось же большего, совершенно необыкновенного. Однажды кому-то из девчонок их бригады попалось на глаза объявление в газете: «Приглашаются добровольцы строить великий город на самом берегу Тихого океана».

Во время чаепития решили: конечно, дело для них! В один день всей ячейкой снялись с насиженного места и помчались к черту на кулички.

Это была еще та жизнь. Без передышки в непроходимой тайге, в мороз и зной, среди комарья, дикого зверья и ползучих гадов парни и девчонки творили историю, решали мировые вопросы. Теперешняя золотая молодежь, бесясь с жиру, ударяется в пошлый экстрим… По отвесным скалам безумцы лезут на горные вершины, пускаются в плавание по порожистым рекам на самодельных плотах, забираются в пещеры, летают на воздушных шарах. И все ЭТО только ради того, чтоб «оттянуться» от скуки бытия, ну и повысить в крови содержание адреналина. На выходе же остается озноб, пот и пар! «Приключения» комсомольцев 20 – 30-х годов материализовывались в реальных делах и рукотворных объектах – жизненно важных для страны, для народа в целом.

Тот героический отрезок времени Шумилова никогда не принимала близко к сердцу. Хотя, помнится, на заседании райкома комсомола кто-то из членов бюро озадачил ее вопросом: «Как лично оцениваешь ты значение Комсомольска-на-Амуре в истории СССР?» Марина не сробела. Тряхнув косичками, похожими на мышиные хвостики, смело изрекла: «Без этого города мы бы Гитлера не одолели». Председатель аж подпрыгнул в кресле: «Политически зрелый ответ». И все проголосовали единогласно. После и директор школы на общем собрании назвал Шумилову примерной, кроме того, способной на героический поступок. Впрочем, задатки ее души в жизни оказались не востребованы.

В конце концов довелось-таки Шумиловой встретиться с героиней девчоночьей мечты. И вот теперь, сидя в коммунальной келье, дышала неровно. Справившись с волнением, осторожно спросила Софью Константиновну:

– Потом, возвратясь в Москву, перед вами, конечно, все двери были открыты?

Сметя со скатерти ладошкой невидимые глазу крошки от «шарлотки», хозяйка с деланым спокойствием сказала:

– Вы почти угадали. В столице тогда царила жуткая безработица… Меня сразу трудоустроили, взяли машинисткой. Служила в системе Центрпотребкооперации. После почти три года работала кассиршей в Машковских банях. Одновременно училась на рабфаке при Министерстве иностранных дел. Изучала итальянский и немецкий. По успеваемости была в группе вторая. Так что по выпуску предложили ехать в Вену, работала в торгпредстве. И для того ни у кого не надо было испрашивать разрешения или, как теперь говорят, протекции… Родители от дочери своей уже давно отреклись: в глаза называли гулящей девкой.

В стройотряде было у нее прозвище Отвага, оно точно соответствовало имиджу души. Конечно, казенная атмосфера (да еще мидовского учреждения) сдерживали порывы страстной натуры, способной на непредсказуемые выходки и крутые зигзаги.

Случайно в эфире Софа услышала неаполитанскую песню «О соле мио» («Мое солнце»). Голос сразил сердце комсомолки, она почувствовала, что готова стать рабыней певца. Оказалось, то был знаменитый Марио Ланца. Тут же решила во что бы то ни стало увидеть его живьем. Стороной узнала: свой сольный конзнаменитый тенор давал в ближайшую пятницу, в Вероне, на родине Джульетты и Ромео.

Оставалось всего три дня. За это время надо было добыть визу, найти авто и заказать номер в отеле. А еще среди зимы купить достойный букет роз. Все удалось как нельзя лучше. За пять минут до открытия занавеса она сидела в четвертом ряду партера. Ей же казалось: она находится между небом и землей.

Открылся концерт песней «О соле мио», будто специально адресованной ей.

Первое отделение пролетело как мгновенье. Во время перерыва на своей визитной карточке она написала: «Умоляю, еще раз «Соле!» Сеньора из Сибири. Соня». В конце назвала номер телефона в отеле. Вложив квиток внутрь букета, попросила капельдинера передать «посылку» в руки маэстро.

Ланци выполнил просьбу сибирячки: «Соле» венчало программу. Софья долго оставалась на своем месте, пока из зала не вышел последний человек.

Как только она переступила порог своей комнаты, раздался телефонный звонок. Звонил портье. Доложил, что некто заказал в ее номер ужин на двоих.

У этой рождественской сказки могло бы быть счастливое продолжение, но… На следующее утро мир узнал, что Германия посягнула на Австрию, присоединив ее в состав рейха. Так началась Вторая мировая война.

Марио сделал все для того, чтоб максимально облегчить положение своей пассии. В советском посольстве беглянку ожидали крупные неприятности. Не вникая в детали, авантюристку под конвоем увезли на Родину. На Киевском вокзале столицы ее встретили представители «компетентных» органов. В тюремной больнице у Софьи случился выкидыш. Да и вся ее последующая жизнь превратилась в сущий ад.

В Москву Отвага вернулась после войны, в пятьдесят четвертом году. Обвинения с каторжанки были сняты, тем не менее возникли проблемы с пропиской, с трудоустройством. Все превозмогла и преодолела… По протекции старых друзей ее взяли на прежнюю работу, на ту же должность: кассиром в Машковские бани.

Шумилова не решилась спросить: чье фото в три четверти профиля красовалось в изящной деревянной рамке на комоде. Софья Константиновна опередила любопытство «подруги», обронив:

– Это карточка нашего Марио.

Марина Петровна опешила: «Почему наш». Мелькнула подспудная мыслишка: не бабские ли это выдумки и фантазии. Ведь фотографии популярных певцов и артистов одно время продавались в поездах и во всех киосках «Союзпечати».

Велик был соблазн… Пилкой для ногтей Марина Петровна осторожно разогнула медные скрепы. На оборотной стороне карточки выцветшими уже зелеными чернилами каллиграфическим почерком выведены были три слова: «Ора про ме!».

Долго носила она в душе своей подлянку. В конце концов не выдержала, спросила:

– А на обороте фото имеется автограф?

Софья Константиновна отреагировала спокойно:

– Там на итальянском написано: «Молись за меня». Марио, возможно, предчувствовал свой близкий конец… Вскоре после окончания войны ушел из этого мира. Однако до сих пор живет со мной, во мне.

Вернула рамку на место и пошла на кухню обновить заварку в чайнике.

Марина Петровна приблизилась к комоду, жадным взглядом впилась в фото. В коричневом тоне запечатлен был человеческий образ красоты неописуемой. Черты лица идеально соразмерные. Дивный, проникающий в душу взор. Своеобразный зачес – с пробором – темных волос, чем-то смазанные, отчего притягательно лоснились. Странно, но портрет напоминал другое, тоже знакомое лицо. Сделав некоторое усилие, вспомнила… В юности многие школьницы коллекционировали фотки популярных киноактеров. В картотеке Шумиловой самым почитаемым был Сергей Лемешев.

Сходство нашего тенора и итальянского на первый взгляд было поразительным: чистые двойники! Физиономист же, пожалуй, поспорил бы: речь идет о типаже – и не более того. Однако тот же физиономист признал бы сходство, присовокупив к тому туманный аргумент: на лицах названных персон лежит характерный отпечаток эпохи… И будет тот спец прав: действительно, теперь таких физиономий с огнем не сыщешь. Исчезли безвозвратно. У наших современников даже ПОГЛЯД иной. Есть мнение: с нашего облика исчезло божественное начало – нет характерных для наших предков спокойствия, доброты… Об этом можно долго говорить и спорить в другой аудитории.

В поле зрения Шумиловой оказалась забавная вещица: вроде бы шкатулочка для перстней, сережек. Причем сама шкатулочка представляла собой произведение прикладного искусства.

За любованием и застала ее хозяйка. К тому времени Марина Петровна почти освободилась от гостевого комплекса: держалась свободно, будто в родительском доме после долгой отлучки.

– Увидела эту штучку, захотелось в руках подержать, – молвила с искренней улыбкой.

– Да ты открой… Главное – внутри.

Еще более заинтриговала. После тщетных попыток справиться со скрытым механизмом инженер Шумилова сдалась:

– Тут какой-то секрет, кабы не сломать.

– Все очень просто.

Софья Константиновна взяла секретку в руки – та сама собой раскрылась, приняв вид книжечки.

Оказался то складень. На внутренней стороне дощечки дерева ценной породы мастер сделал углубленное ложе для гербария. Это был какой-то цветок в натуральном виде: розетка со стебельком и лепестками, даже тычинки сохранились. Поражала фактура неведомого цветка: тончайший бархат, нежного телесного окраса. Глаз не отвести.

– Альпийский эдельвейс.

– Слышала, читала о нем. Видеть же не видела.

– Цветок любви называется. От Марио. Мой талисман.

Лицо Софьи Константиновны на мгновенье как окаменело. Выдержав паузу, стала разливать по чашкам свежую заварку.

– Вам, как обычно, покрепче?

Марина Петровна кивнула. Потом порывисто поднялась с места, нежно прильнула к груди… Отваги.

– Вы себя не знаете… Вы героиня. Вы святая.

– Чего выдумала. Обычная бабья доля. Поживи-ка с мое, может, еще не то придется вытерпеть.

Из-под тоненьких, вроде как девчоночьих бровок блеснул слабый огонек: покорный и решительный одновременно.

Вспомнили о неизменной коробочке «Сливовой помадки».

– С детства не была сластеной, – рассуждала «героиня» вроде сама с собой. – В лагере же сильно пристрастилась. Особенно почему-то хотелось именно «помадки». Курить же не курила. Да и на воле не научилась. – Пристально вглядевшись в глаза «подруги», молвила доверительно: – Вот вам практический, житейский совет: живите просто, без выкрутас. При этом не балуйте себя излишествами… Рано или поздно все равно лишитесь их по разным обстоятельствам. Так что лучше не соблазняться.

– Никогда об этом даже и не думала.

– Теперь будешь знать. Еще не поздно.

Кто-то негромко постучал в дверь:

– Вас к телефону.

Нехотя встала, заковыляла в коридор.

Вскоре возвратилась. Достала из аптечного коробка несколько разных таблеток. Заученным движением все кинула в рот. Медленно запила разбавленным чаем.

– Наследнички звонили. Беспокоятся: жива ль еще старушка?

Без всяких задних мыслей Марина Петровна обронила:

– Имейте в виду: если занеможете, по первому же зову явлюсь.

– Знаю, знаю, милочка. Потому и дорожу твоим обществом. Хотя мы и не родня, и не ровня… Мне тут одна мысль втемяшилась… Ну да ладно, обсудим в другой раз.

Убрав со стола, вместе вышли на улицу. Свернули за угол, перешли на другую сторону улицы и оказались рядом с храмом Филиппка. На дверях висел увесистый амбарный замок. Значит, не судьба! Смиренно постояли. Поклонились. Помолились. Не сговариваясь, направились в «свой» сквер. Их скамья была не занята.

Со стороны Гоголевского бульвара доносились звуки большого города. Порой к ним примешивались то ли клацанье, то ли бряканье лошадиных подков по булыжной мостовой. Оказалось, какой-то бедолага неподалеку сортировал и утрамбовывал в рюкзак собранные по злачным местам бутылки из-под спиртного.

– Я тоже прошла через этот этап, – обронила чуть слышно Софья Константиновна. На губах при этом возникла улыбка итальянской киноактрисы Мазины. Через мгновенье она уже улыбнулась по-своему: широко, открыто, грустинка же осталась в уголках рта, особенно в глазах.

– Среди сборщиков стеклотары встречаются весьма почтенные личности, – просвещала лимитчицу коренная москвичка. – В нашей компании был даже настоящий доктор… экономических наук. Преподавал на факультете в Плехановке, читал лекции по курсу политической экономии социализма… И не смог перестроиться на базарно-рыночный лад. Оттого-то был он невостребован теперешней властью. Ну и оказался на улице в прямом и переносном смысле… В 93-м году красный профессор взял в руки красное знамя, пошел с ним к Белому дому, на Новинский бульвар. И в тот же день угодил под прицел снайпера, который сидел на последнем этаже посольства США, это рядом, поблизости. И пал кроткий профессор смертью храбрых, отдав душу свою за правое дело Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина. Его фотографию я позже видела на самодельных витринах Краснопресненского парка, среди других павших героев сопротивления… перестройке.

Подруги долго сидели молча: слушали тишину. Софья Константиновна ждала ответной реакции. Шумилова не подхватила и не поддержала разговор. К тому времени она уже устала от политики, вернее, разочаровалась. Хотя года полтора назад маршировала не раз и не два в протестной колонне, ведомой Виктором Анпиловым. Несколько вечеров провела на негласных сходках «Трудовой России». Участвовала даже на съезде их «бойцов» в Анапе.

Такая вот была в ее жизни оказия, которая не имела продолжения. В некотором роде и тут тоже получился «выкидыш»… Бабьим своим умом, вернее нутром, ощутила: дело по сути-то темное. Вернее сказать, даже и не дело, а игра «понарошку». Еще точнее – балаган. Это уже позже открылось.

Тут есть один секрет, своего рода фокус-покус. Это как посмотреть… Многое зависит от местоположения наблюдателя. Всякий раз перед лицом почтенной публика разыгрывается фарс политический: единение вождей с обездоленным народом. В речах ораторов много ярости, их голос дрожит, вибрирует; кажется, готовы живьем растерзать ненавистных противников, присвоивших несметные богатства советских людей, а также накопления обманутых вкладчиков. Зал, аудитория неиствует, гудит, аплодирует. Немного погодя ораторы, накричавшись до одури, до хрипоты, идут за кулисы и… садятся за общий стол со своими «идейными» противниками, которые ждут свою очередь выхода на трибуну. И тут выясняется, что те и другие – в натуре никакие не враги, они артисты, к тому же частенько соседи по дому, по подъезду, вместе проводят досуг. И на сей раз – после бурного митинга, а то и во время перерыва разогревают себя коньячишком, который разливают из одной фляжки. Так что в сущности эта борьба за «счастье» народа, за «правду» – не более чем ярмарочный вертеп. Шумилова увидела все ЭТО своими глазами, прочувствовала сердцем. И однажды, не подымая шума, тихо вышла из игры.

Таков вот случился в ее судьбе зигзаг или загогулина: не найти ни начала, ни конца. Сама в себе еще не разобралась – оттого и уклонилась, не поддержала разговор своей подружки-бабульки, которая все еще находилась под обаянием ряженых политического казино. Одним словом, близко к сердцу принимает эту взбаламученную жизнь – от верха до дна лживую, порочную.

Долго они сидели, не проронив ни слова, – молча наблюдали за тем, как от морозного сквозняка бурунятся и завиваются в спирали невесомые снежные хлопья, почему-то очень похожие на летний тополиный пух.

На город тем временем пали густые сумерки. Кое-где засветились фонари. Стало зябко. Софья Константиновна потуже затянула шарфиком облезлый воротник демисезонного пальтеца. Поежившись, казалось, безо всякой связи с их оборвавшимся на полуслове разговором, нараспев произнесла:

– В жизни, милая моя подруга, все бывает, все бывает… У девушки муж умирает, а вдова с мужем живет.

Марина Петровна даже вздрогнула, словно от ожога.

– Уж больно мудреное, – отозвалась она. – К чему бы оно?

В отделе и в кругу близких звалась она простушкой. Не сразу доходили до нее шутки – последней улавливала «соль» анекдотов. Недолюбливала, между прочим, разную научную заумь, теорию, абстрактные понятия. Кроме того – и симфоническую музыку, так называемые «белые стихи» (без рифмы), а также бессмысленные (абстрактные) полотна живописи… В том же ряду стояли и два предмета из вузовской программы, а именно: философия (диамат) и политическая экономия. От этой белиберды у бедной студентки болела голова, временами даже подташнивало.

В конце концов дело обрело скверный оборот. На третьем курсе перед Шумиловой возникла угроза провала летней сессии. После долгих колебаний решила пустить в ход последнее средство… Укоротила поношенную выходную юбчонку выше колен и стала подкарауливать «преда». План удался. У входа в метро вручила философу записочку: «Вы мне нравитесь.»

И завертелось колесо.

Встретились на квартире его коллеги, преподававшего курс на кафедре политэкономии. Звали его Петр Иванович. Интересный оказался мужчина. Посидели за столом, выпили вина, вдоволь нахохотались. Немного потанцевали. После чего время с вечера до утра пролетело как одна минуточка. Марина не прочь была и продолжить общение, ибо Петр Иванович проявил живой интерес к ее академическим проблемам. Вскоре разыскал ее и сообщил по телефону, что «вопрос» в принципе решен, но почему-то не без содействия какого-то Эдуарда Марковича. Потому, дескать, надо встретиться еще разок уже втроем… Так что ждут они ее по известному адресу.

Марина явилась с большим опозданием. Встретил ее в прихожей друг Петра Ивановича, тот в это время занят был на кухне, издали помахал рукой.

Эдуард Маркович распушил свой павлиний хвост: он-де тоже доктор наук, без пяти минут членкор академии… Что он много раз видел Марину в институте – и весьма удивлен, что у такой очаровательной девушки возникли проблемы по предмету, за который он на кафедре отвечает своей головой. При этом ловко ввернул: наслышан-де о способностях Марины и в дружбе не сомневается. При этом гарантировал радужные перспективы. Для начала – аспирантуру с отрывом от производства. Еще обещал оформить главу будущей диссертации… Короче, нес разную околесицу, однако приятную.

Сказано все это было по пути из холла в зал, где круглый стол гнулся от бутылок с вином, водой и разной закуси.

Марина сама выбрала место: села во главе стола. Мужчины были слева и справа.

Рюмашечки подняли за успешное завершение летней экзаменационной сессии. Следом наполнили хрустальные бокалы шампанским (многолетний брют) с добавлением коньяка «Мартель». Закуску друзья подавали гостье с двух сторон: Марина только поочередно открывала ротик.

Следующий тост был, разумеется, за даму. Немного погодя – за Эдика и Петю. Пили на брудершафт. Сперва без языка, затем и с языком. Вскоре доктор наук испросил у дамы разрешение чуть-чуть приспустить кавалерам галстуки. После некоторой паузы им было снисходительно позволено.

Тут уж и Марина разошлась. Стукнув кулачком по столу, при этом что-то разбив из хрусталя, и гневно топнув каблучком, приказала мальчишкам вообще освободиться от галстуков. Что и было неохотно, но покорно исполнено. В ответ поступила коллективная заявка на полный стриптиз.

…На мгновенье она замерла; тело окоченело, стало совершенно бесчувственным, будто после наркоза. Внутри же завелась какая-то зажигательная музыка: то ли джига, то ли басанова. Махнула рукой: «Эх, была не была!» и умчалась под аплодисменты в ванную. Возвратилась в зал развратным, ритмическим шагом, виляя похотливо бедрами. Мужчины взревели, будто дикие звери, яростно рукоплескали. Вверх взлетел кружевной лифчик, бретелькой зацепившись за краешек люстры. Не выходя из ритма, Марина попыталась также артистично снять и трусики. Но не хватило сноровки, ловкости. Едва не растянулась на скользком паркете. Ее подхватили и на руках, будто огромную охапку роз, понесли на софу. И следом за ней, как подкошенные, попадали на ложе.

Почти сутки ее валтузили, не выходя из квартиры, с перерывами и без.

Через ночь добровольная пленница хитростью вырвалась на волю, оставив на растерзание козлам свои колготки, трусики и зачетную книжку. На третий день документ вернули. В графе оценок против злополучного предмета стояло четкое «хор». Тем не менее, на удивление сокурсников, Шумилова сразу ж после успешной сессии забрала из учебной части документы – перевелась в автомеханический институт, на факультет того же профиля.

То любовное игрище не прошло бесследно, оставив пагубные последствия. Марина снова подзалетела. К тому ж, дурочка, проворонила оптимальные сроки: пыталась избавиться от беременности народными способами. Номер не вышел. Пришлось идти в знакомый абортарий.

На сей раз перед гинекологами стояла задача посложней, чем в прошлые разы. Процедура заняла полтора часа. Оперировала пожилая тетенька, очень похожая на повариху из детского сада. Кроткая, с глубокой грустью в глазах. По два раза на дню приходила в палату. В одно из посещений, положив свою большую, но совершенно невесомую руку Марине на живот, долго сидела молча. Перед уходом сказала: «Деточка, ведь у тебя могла быть двойня». И стали у акушерки влажными глаза.

После того визита Марина осознала себя взрослой. Девчоночье бесследно из души исчезло. Короче, стала бабой, при этом утратив способность к деторождению. И живет с тех пор с сжатым сердцем. Правда, есть в душе то ли фибра какая-то, то ли струнка, которая отзывается мучительными нотками на разные разности жизни. На чужих деток до сих пор не может глядеть без надрыва души, «сухими глазами» – невольно навертываются слезы. В таких случаях она хитрит: перебарывает себя, отвлекает на что-то другое, отдаленное… Иногда прием удается, чаще же приходится вести внутренний монолог, чтобы успокоить нервы, снять бзик. Он только уходит с поверхности, куда-то вглубь. Но при стечении неких обстоятельств сызнова возникает – вдруг опять начинает свербить возле загрудины. Причем возникает вроде б из ничего, безо всякой видимой причины.