Текст книги "Путешествия к Лобнору и на Тибет"

В этих кустарных и лесных зарослях, настолько запрятанных в ущельях, что сверху их видно не иначе, как подойдя к самому обрыву плато, водятся: ушастые фазаны (Crossoptilon auritum), изредка фазаны обыкновенные (Phasianus strauchi), сифаньские куропатки (Perdix sifanica), дятлы (Picus mandarinus), голубые сороки (Pica cyanea), коршуны (Milvus melanotisl), дрозды (Merula kessleri), вертишейки (Iunx torquila), горихвостки (Ruticilla hodgsoni, R. nigrogularis), синицы (Parus minor, Poecille affinis), стренатки (Emberiza cia), пеночки (Reguloides superciliosus, Abrornis affinis), завирушки (Accentor multistriatus), [вьюрок Давида] – Carpodacus davidianus, [чечевица] – Carpodacus dubius, [пищуха] – Certhia familiaris и прелестный, вновь здесь открытый [славковидный королек] – Leptopoecile elegans; по оголенным обрывам держатся кеклики (Caccabis magna) и гнездятся грифы, в особенности Gyps himalayensis. Рядом с этими последними в тех же обрывах живут куку-яманы, а в лесах и кустарниках из зверей водятся: маралы, кабарга, медведи и изредка кабаны.

Все эти звери отлично защищены неприступной местностью, а потому и не тревожатся близким соседством хара-тангутов, кочующих притом в описываемых ущельях преимущественно зимой. Впрочем, теперь, в первой половине апреля, на Бага-горги местных дикарей еще было достаточно. Наше появление поразило их удивлением и страхом, несмотря на то, что, вероятно, все хара-тангуты были извещены своими собратьями из Балекун-гоми о движении нашем вверх по Хуан-хэ. Здесь даже знали, как оказалось впоследствии, о побитии нами ёграев на Тан-ла – опять доказательство, как далеко и быстро разносятся вести в пустынях Центральной Азии.

Угрозы хара-тангутов. Однако вновь встреченные хара-тангуты решились попугать нас, вероятно, в надежде преградить нам дальнейший путь и поскорей выпроводить от себя непрошеных гостей, каковыми, кстати вспомнить, мы появлялись почти везде во время своего путешествия. На другой день прибытия на Бага-горги к нашему стойбищу подъехал верховой туземец, что-то прокричал нашему вожаку и быстро ускакал. Пока переводилось сказанное с тангутского языка на монгольский, а затем на русский, незнакомец уже скрылся. Оказалось, что это был посланец от хара-тангутов, объявивший нам, что вскоре все мы будем убиты. Сильно сожалели мы, что сразу не могли узнать, в чем дело, а то непременно несколько пуль полетели бы вдогонку подобного вестовщика. Тем не менее, пришлось быть настороже и перейти на военное положение, особенно ввиду того, что небольшое тангутское стойбище, находившееся вблизи нас, ночью куда-то исчезло. Опять устроен был строгий ночной караул, в который посменно становились солдаты и казаки, а все остальные люди спали с оружием; днем мулов и лошадей мы пасли не далее винтовочного выстрела от своего бивуака; на охоту ходили с револьверами у пояса; половина наличного числа людей всегда должна была находиться дома, т. е. на стойбище. Наконец, бдительный надзор держался и за нашим проводником, который, впрочем, страшно струсил, ввиду сделанных тангутами угроз и наших приготовлений. Однако вся эта гроза разрешилась ничем; тангуты на нас не нападали, а мы продолжали по-прежнему заниматься своим делом. Впоследствии наши отношения к местному населению сделались более мягкими, и хотя мы не вступали с туземцами в особую дружбу, но и не враждовали открыто. Тем не менее, во все время пребывания среди хара-тангутов верхней Хуан-хэ мы держали себя весьма осторожно, твердо памятуя, что подобная осторожность служила лучшим залогом нашей безопасности.

Малозаметный пролет птиц. В глубоком ущелье Бага-горги теперь опять стало тепло, иногда даже жарко, как и возле Балекун-гоми; многие гнездящиеся птицы уже заняли свои места. Из пролетных более других заметны были: горихвостки (Ruticilla hodgssoni, R. nigrogularis) и [вьюрок Давида] – Carpodacus davidianus, а во второй половине апреля – горные щеврицы (Anthus roseceus) и [горный вьюрок] – Fringillauda nemoricola. Но вообще пролет птиц на верхней Хуан-хэ в течение всего апреля, как и ранее того, в последней трети марта, был весьма бедный, притом малозаметный. Причины этому, вероятно, заключаются в том, что из видов, гнездящихся на севере в нашей Сибири, лишь немногие направляются туда прямым меридиональным путем через Тибетское нагорье и Куку-нор. Те же птицы, которые гнездятся как в горах верхней Хуан-хэ, так и в Восточном Нань-шане, где встречают северную границу своего распространения, вероятно, частью зимуют в глубоких ущельях верховий Желтой реки или в ближайших к югу местностях. Мы сами нашли в Южно-Кукунорских горах зимующими, правда не в обилии: Urocynchramus pylzowi и Accentor rubeculoides [овсянка Пыльцова, завирушка], а в горах возле пикета Шала-хото – Merula kessleri, Carpodacus davidianus и Carpodacus rubicilloides [дрозд Кесслера, вьюрок Давида, большая чечевица]. Весной эти близко зимующие виды или прямо приступают к гнездению на местах своей зимовки, или, подвигаясь лишь недалеко к северу, являются сюда почти незаметно.

Ушастый фазан. В продолжение восьми суток, проведенных на Бага-горги, мы усердно охотились за птицами для своей коллекции, но всего более преследовали ушастых фазанов. Эта великолепная птица, известная тангутам под названием шярама и впервые описанная знаменитым Палласом под названием Crossoptilon auritum, ростом бывает в обыкновенного петуха, но кажется более крупной вследствие своего длинного широкого хвоста и рыхлого оперения. Последнее все однообразного голубовато-серого цвета; бока головы покрыты ярко-красной бородавчатой голой кожей; клюв желтовато-роговой. Подбородок и верхняя часть горла белые; таковой же окраски длинные ушные перья, по своей форме и положению отчасти напоминающие рога. Хвост на вершине синевато-стального цвета, частью с зеленоватым отливом; боковые перья того же хвоста, в числе от 4 до 7 с каждой стороны, имеют у основания широкую белую полосу; четыре средних хвостовых пера приподняты выше прочих, удлинены, рассучены и изогнуты на своих вершинах. В общем хвост, достигающий в длине от 20 до 22 дюймов и чрезвычайно красящий птицу, представляет крышеобразную форму. Ноги красного цвета, сильные, у самцов со шпорами.

Помимо вышеописанного ушастого фазана, этот род, отличающийся от прочих фазанов сильно удлиненными ушными перьями и особой формой хвоста, представляет еще три известных до сих пор вида, а именно: Crossoptilon mantchuricum – в горах к западу от Пекина; Crossoptilon thibetanum – в Восточном Тибете; Crossoptilon drouynii – в горах Западной Сы-чуани. Впрочем, последние два вида, быть может, тождественны между собой.

В районе моих путешествий в Центральной Азии ушастый фазан Crossoptilon auritum найден был в хребте Алашанском, в Восточном Нань-шане и в горах бассейна верхней Хуан-хэ.[475]475
  Миссионер Давид нашел этот вид также в горах Западной Сычуани. Мы слышали от тибетцев, что шярама, т. е. Crossoptilon auritum, водится в горах по дороге от д. Напчу в Лхасу.


[Закрыть] Местопребыванием описываемой птицы, которая поднимается до 11 000 футов абсолютной высоты, служат леса лиственные и хвойные – безразлично, главным образом густые кустарные заросли в тех же лесах. В особенности привольно ушастым фазанам в глубоких речных ущельях бассейна верхней Хуан-хэ, где недоступная местность представляет надежное убежище, да притом здешние тангуты вовсе не преследуют эту птицу; кроме того, здесь круглый год изобилен корм и много воды; зимой же не бывает снега и продолжительных сильных холодов.

Пища ушастого фазана исключительно растительная: корни трав, почки деревьев, цветы барбариса, всякие ягоды, а зимой главным образом джума, т. е. корешки Potentilla anserina [лапчатки гусиной], которые описываемая птица выкапывает своими сильными ногами. Вода, сколько кажется, составляет необходимость для шярама, хотя в горах Алашанских мы находили эту птицу в совершеннно безводных ущельях. Держится ушастый фазан обыкновенно на земле и ходит здесь мерной поступью с хвостом, поднятым кверху, как у нашего петуха; на деревья взлетает для ночевки или для покормки. Бегает чрезвычайно быстро и при опасности больше надеется на свои ноги, нежели на крылья. Летает вообще плохо, поднимается тихо, без шуму и на лету весьма напоминает нашего глухаря.

Зимой ушастые фазаны встречаются всего чаще небольшими стайками, вероятно выводками; к весне же разбиваются на пары, из которых каждая занимает определенную область. В это время изредка слышится ранним утром или днем в дождливую погоду крик самца, громкий, но какой-то дребезжащий. Этот крик приблизительно можно передать слогами: ка, ка, тэ-гэ-ды, тэ-гэ-ды… – повторяемые три или четыре раза за один прием. Голос же самки тихий и глухой, составляет что-то среднее между кохтаньем полевой тетерки и буканьем удода. В период спаривания самцы иногда заводят между собой драки, но обыкновенно незадорные и непродолжительные. Гнездо устраивается на земле, и в нем бывает от 5 до 7 яиц величиной с куриные, серовато-оливкового цвета. При выводке, обыкновенно позднем, держатся оба старика; но при опасности они не выказывают горячей привязанности к своим детям.

Охота за ним. Охота за ушастыми фазанами весьма затруднительна по самому характеру местности, в которой они держатся, тем более, что здесь не может помочь собака и весьма мало помогает товарищ охотника. Следует просто бродить по лесу, высматривая птицу. Заметить ее в густых зарослях весьма трудно и еще трудней подкрасться в меру выстрела. Притом ушастый фазан, благодаря своему густому рыхлому оперению, весьма вынослив на рану и часто пропадает для охотника, не только будучи подстреленным в крыло, но даже смертельно раненным. Наконец, во время самой охоты приходится постоянно лазить то по густым зарослям иногда колючих кустарников, то взбираться на отвесные скалы или на крутые горные скаты, и зачастую не окупать этих трудностей даже единым выстрелом по желанной птице. Впрочем, на верхней Хуан-хэ, где ушастых фазанов вообще много, охота за ними была гораздо добычливее и сравнительно легче, нежели в Восточном Нань-шане весной 1873 года.[476]476
  Об ушастом фазане см. «Монголия и страна тангутов». Тогдашние наблюдения теперь пополнены и частью исправлены.


[Закрыть]

Всего заманчивей и успешней были теперь для нас охоты ранней зарей, подкарауливая ушастых фазанов на лесных лужайках. В особенности сильно запечатлелась в моей памяти одна из подобных охот на той же Бага-горги. Мы отправились перед вечером вчетвером (я, Роборовский, Телешов и Коломейцев) верхами версты за четыре от своего стойбища, взяли с собой войлоки и одеяла для ночевки, чайник для варки чая и кусок баранины на жаркое, словом, снарядились с известным комфортом. Перед закатом солнца добрались до места охоты и, оставив лошадей с казаком Телешовым на полянке, недалеко от ручья, пошли в ближайшие кустарники караулить ушастых фазанов на их ночевках. Выбрали для этого большие врассыпную стоящие ели, под которыми имелись несомненные признаки частого здесь пребывания описываемых птиц. Уселись и ждем. Солнце опустилось за горы, и мало-помалу птицы начали думать о ночлеге. Стая голубых сорок прилетела к ключику близ наших елей, покопошилась несколько минут на земле и с своим обычным трещаньем отправилась в густой кустарник. Большие дрозды (Merula kessleri) один за другим начали прилетать с разных сторон на те же ели, гонялись здесь друг за другом, с чоканьем и трещаньем перелетали с одного дерева на другое или лазили по густым веткам; между тем один из тех же дроздов громко пел на вершине дерева. Голос этого дрозда много походит на голос нашего дрозда певчего. Невольно припомнились мне теперь наши весенние вечера, в которые, бывало, на родине, я слушал пенье птиц, стоя на тяге вальдшнепов в лесу. И мысль моя далеко унеслась по пространству и по времени… Чем более надвигались сумерки, тем неугомоннее становились дрозды, наконец стихли все разом; смолкли и мелкие пташки (синички, пеночки, Carpodacus [чечевицы]), пищанье которых мешалось с криками дроздов; стало все тихо кругом, словно в лесу не было ни одного живого существа… Луна поднялась на востоке горизонта; вечерняя заря догорала на западе, и мы, не дождавшись фазанов, которые, вероятно, остались ночевать в другом месте, спустились к своему бивуаку. Здесь горел огонь, казак сварил чай и зажарил на вертеле баранину. Мы поужинали с прекрасным аппетитом; затем на мшистой почве разостлали войлоки, седла положили в изголовья и легли спать. Но не спалось мне! Великолепна, хороша была тихая весенняя ночь. Луна светила так ярко, что можно было читать; вокруг чернел лес; впереди и позади нас, словно гигантские стены, высились отвесные обрывы ущелья, по дну которого с шумом бежал ручей. Редко выпадали нам во время путешествия подобные ночевки – и тем сильнее чувствовалось наслаждение в данную минуту. То была радость тихая, успокаивающая, какую можно встретить только среди матери-природы…

Наконец дремота одолела, и я заснул, но в течение ночи просыпался несколько раз. Все так же было тихо и спокойно кругом; лишь журчал внизу ручей, да изредка фыркали привязанные лошади. Взглянешь на луну, та стоит еще высоко, следовательно, до утра не близко; перевернешься на другой бок, плотней закутаешься в меховое одеяло и опять забудешься сладким сном. К утру похолодело; луна ушла за горы, и, наконец, чуть заметная полоска света забелела на востоке. Пора вставать и итти в засадки. Казак встал еще раньше и опять вскипятил чай. Быстро сброшены были теплые одеяла, надето охотничье платье и замерзшие, но у огня теперь отогретые сапоги. Затем мы проглотили по чашке горячего чая и отправились в засадки, боясь не упустить дорогое время. Но оно еще не наступило, еще все спало в лесу – и мы не опоздали, заняв свои места; пришлось даже подождать с ¹/₄ часа или около того. Но вот хрипло прокричала сифаньская куропатка, и послышалось трещанье голубых сорок, ночевавших в ближайших кустах. Вслед затем раздался громкий крик ушастого фазана, в ответ которому закричали другие пары из разных уголков лесных ущелий… Радостно забилось сердце охотника. Надежда на желанную добычу заменила все другие помыслы и мечты: только минуты ожиданья казались теперь слишком долгими.

Между тем уже порядочно рассвело, и голоса проснувшихся птиц быстро огласили лес: слышался громкий свист хый-ла-по, чоканье дроздов, писк синиц и завирушек; но ушастые фазаны кричали лишь изредка, тихо подвигаясь из леса на поляны. Наконец вдали от меня мелькнули эти птицы – то два самца дрались между собой. Затем прокричала и выбежала на дальний обрыв новая пара – опять-таки вне моего выстрела. Досада и чуть не отчаяние начали овладевать мной; тем более, что со стороны товарищей уже раздался выстрел, конечно, по ушастому фазану. Несколько раз меня подзадоривало встать из засадки и итти искать фазанов наудачу по лесу; но я решился выдержать искушение до конца, несмотря на то, что достаточно продрог на утреннем морозе. Настойчивость эта была, наконец, вознаграждена. После того как уже взошло солнце, пара ушастых фазанов показалась из кустов шагах в сорока от моей засадки. Красивые птицы шли мерным шагом, не подозревая вовсе опасности. Первым выстрелом я убил самца, вторым ранил самку, которая, однако, успела убежать и скрыться в ближайшем лесу. Затем с своей добычей я отправился к месту ночлега, где товарищи, убившие также одного фазана, уже дожидались меня с оседланными лошадьми. Впоследствии охоты наши за ушастыми фазанами были еще удачней, так что мы в течение трех недель добыли для своей коллекции 26 экземпляров этой великолепной птицы.

Гора и кумирня Джахан-фидза. Река Бага-горги была крайним пунктом, до которого проводник наш кое-как знал дорогу. Далее пришлось опять начать разъезды, являвшиеся делом чрезвычайно трудным в здешней местности, изборожденной горами и ущельями… Однако мы решились производить эти поиски в надежде, хотя ощупью, пробраться на истоки Хуан-хэ.

После того как леса на Бага-горги были достаточно обшарены, мы перекочевали верст на десять южней, к подножью высокой и скалистой горы Джахан-фидза. Бивуак наш расположился на луговом плато, возле ущелья сажен в полтораста глубиной. Бока этого весьма узкого ущелья местами были совершенно отвесны и обставлены огромными скалами темно-серого глинистого сланца. Страшно было взглянуть в такую пропасть, по дну которой с шумом прыгала по камням небольшая речка, отделяющая гору Джахан-фидза от другой вершины столь же высокой, но менее скалистой.

У северного подножья первой горы прилепилась небольшая кумирня, где живет гыген из Гумбума. Молиться сюда приходят хара-тангуты, которые, несмотря на свой разбойничий нрав, весьма усердные буддисты. Мы сами видели, как богомольцы, с молитвами и падая ниц через каждые три шага, обходили вокруг всей горы Джахан-фидза. Эта гора расположена в западной окраине хребта Угутý и имеет приблизительно около 14 000 футов абсолютной высоты. Вершина ее состоит из громадных скал серого полукристаллического известняка; боковые скаты поросли густыми кустарниками Caragana jubata, Potentilla fruticosa, Salix, Spiraea [карагана – верблюжий хвост, курильский чай – Dasiphora fruticosa, ива, таволга], свойственными здешней горной альпийской области, а пониже – высокими елями и можжевеловыми деревьями. Эти последние, равно как и ели, растут всего более по крутым скатам соседнего ущелья, достигая здесь нередко громадных размеров. Так, можжевеловое дерево (Juniperus pseudo Sabina) имеет обыкновенно от 40 до 50 футов высоты при толщине ствола от 1 до 2 футов; нередки же экземпляры высотой в 60 футов и от 4 до 5 футов толщиной. Охотиться на горе Джахан-фидза запрещено; поэтому здесь, в скалах, спокойно живут куку-яманы, грифы, улары, а пониже, в лесах, – кабарга и ушастые фазаны.

Обилие лекарственного ревеня. Но всего замечательней то количество лекарственного ревеня (Rheum palmatum), которым изобилуют здешние леса. Тангуты не выкапывают его на продажу; китайцы же боятся проникать в эти места, поэтому ревень растет здесь в невероятном обилии, и корни его достигают громадных размеров. Один из таких корней, взятый нами в коллекцию, весил, будучи сырым, 26 фунтов, а высушенным – до 12 фунтов.[477]477
  Этот корень передан в С. – Петербургский ботанический сад.


[Закрыть] Подобные великаны встречаются здесь нередко, иногда целыми обществами, словно в огородах.

Вообще на горе Джахан-фидза и в ближайших ее окрестностях можно добыть несколько тысяч пудов великолепного ревеня, который так дорого у нас продается. Притом же не одна только описываемая местность, но и весь бассейн верхней Хуан-хэ изобилуют этим растением. Только в горах (как, например, в Восточном Нань-шане), доступных китайцам, лекарственный ревень усердно отыскивается и выкапывается, почему с каждым годом становится более редким. В районе же кочевий хара-тангутов, куда, как выше упомянуто, китайцы боятся проникать, описываемое растение размножается и растет без всякой помехи.

Лекарственный ревень

Лекарственный ревень описан довольно подробно в моей книге «Монголия и страна тангутов», т. I, здесь скажу только, что ревень, растущий в горах верхней Хуан-хэ и изображенный на приложенном рисунке, отличается от наньшаньского более вырезанными своими листьями, так что, по мнению известного ботаника К. И. Максимовича, составляет разновидность типичного Rheum palmatum. Прибавить также следует, что описываемое растение на своей родине пользуется исключительным климатом, который характеризуется обильными летними дождями и сильной сухостью атмосферы в остальные времена года. Следовательно, корень лекарственного ревеня имеет достаточно влаги для своего питания и роста, но вместе с тем не подвергается порче от сырости в период приостановки растительной жизни.

Переход к р. Уму. Тепло, которое немного приласкало нас в долине Хуан-хэ и на Бага-горги, с поднятием на высокое (11800 футов абсолютной высоты) плато возле г. Джахан-фидза опять заменилось частыми холодами, по временам снегом и бурями, приносившими, как обыкновенно, тучи пыли. Притом воздух был сух до крайности, а это обстоятельство, вместе с ночными морозами и периодическими непогодами днем, как нельзя более задерживало развитие всей растительности вообще. Луговые горные склоны и степь, несмотря на половину апреля, отливали лишь желтовато-серым цветом иссохшей прошлогодней травы; в соседних глубоких ущельях, хотя кустарники в эту пору года уже зеленели, но и в них лишь кое-где под скалами или на обрывах на солнечном пригреве можно было встретить одинокий цветок.

Не лучше было на р. Уму, к которой мы перешли, простояв шесть суток возле г. Джахан-фидза. Новая наша стоянка расположилась на той же абсолютной высоте и на том же степном плато, по которому, поближе к горам, везде кочевали хара-тангуты. Последние теперь уже достаточно пригляделись к нам и даже стали заводить с нами сношения. Так, во время стоянки возле кумирни Джахан-фидза, тамошний гыген прислал нам в подарок немного джумы и масла и пособил купить баранов, которых прежде того местные жители не хотели продавать. Затем к нам приехал один из хара-тангутских старшин и просил вылечить его от лихорадки, что было исполнено после нескольких приемов хины. Тем не менее, хара-тангуты ничего не хотели сообщить нам про окрестную страну и на все наши расспросы или отговаривались незнанием, или выдумывали нелепости.

Ущелье по среднему течению р. Уму, впадающей в Бага-горги, также поросло на скатах, обращенных к северу, густым еловым лесом, а на скатах южных – можжевеловыми деревьями. Ели (Abies Schrenkiana) достигают здесь громадных размеров; нередки экземпляры от 80 до 100 футов высотой при диаметре ствола в 3 или даже 4 фута на высоте груди человека. Почва еловых лесов перегнойная, обыкновенно поросшая мхом, который весной до того здесь высыхает, что под ногами рассыпается пылью. Подлесок состоит из густых кустарных зарослей, еще более преобладающих в нижнем течении той же р. Уму, где хвойные леса исчезают; взамен их являются, все по тем же крутым скатам северного склона ущелья, небольшие рощи из осины (Populus tremula), белой и гималайской березы (Betula alba, В. Bhojpattra). Птицы в лесах на р. Уму были те же самые, что на Бага-горги и возле Джахан-фидза. Прибавились только вновь прилетевшие вертишейки (Junx torquila); добыт был впервые клест-еловик (Loxia curvirostra) и новый вид поползня, который назван мною Sitta eckloni.

Охота в лесах Уму, как и во всех других на верхней Хуан-хэ, весьма затруднительна, в особенности за мелкими птичками. Маленького певуна часто вовсе нельзя заметить в густых сучьях громадной ели или в чаще кустарников, когда на них развернутся листья. Тогда даже медведя не увидишь здесь на расстоянии десяти-двадцати шагов, как то иногда и случалось с нами. Притом многие из убитых птичек пропадают, застревая в ветвях высоких деревьев, или сваливаясь в гущу кустарников, или, наконец, падая в недоступные пропасти, куда не один раз безвозвратно скатывались и убиваемые нами ушастые фазаны.

Недостаток подножного корма принудил меня на третий день нашего пребывания на р. Уму послать разъезд отыскать стоянку получше. Но таковой поблизости не оказалось; вся степь дочиста была выбита тангутским скотом. Тогда отправлен был новый разъезд, и ему велено ехать возможно дальше. Сами же мы остались на прежнем месте, где наши мулы, лишенные своего любимого гороха и даже сносного подножного корма, видимо худели с каждым днем. Притом животные эти, непривычные к суровым климатическим условиям и вообще к походной жизни, после первых дней пути от Балекун-гоми стали понемногу слабеть и портиться, несмотря на то, что вьюки, по мере расходования нашей провизии и запасного гороха для тех же мулов, становились все легче и легче. В особенности невыносливыми оказались жеребцы, столь ретивые и неугомонные при избалованной жизни. Не знаю почему, но эти жеребцы-мулы, месяц тому назад ни днем, ни ночью не дававшие прохода кобылам, теперь же бродившие по степи с поникшей головой и согнутым исхудалым телом, дрожавшим от холода, постоянно напоминали мне великосветских кавалеров, столь изящных в салонах и, по большей части, никуда не годных вне их.

Продолжение пути. Через трое суток после своего отправления посланные в разъезд казаки возвратились с известием, что они побывали верст за 40 от нынешнего бивуака и встретили довольно большую речку – Чурмын, как оказалось впоследствии, удобную для новой стоянки и экскурсий. Туда решено было перекочевать. Назавтра мы завьючили своих мулов и поплелись с ними сначала через ущелье р. Уму, а затем по степному плато, где местами почва сплошь была изрыта пищухами. В эти бесчисленные норки мулы беспрестанно проваливались своими копытами и через то еще более измучивали себя. Наконец через 13 верст встретилось новое ущелье какой-то небольшой речки, и мы остановились здесь ночевать. В этом ущелье, несколько удаленном от гор и открытом на юг, растительная жизнь была развита гораздо более, чем то, что мы видели до сих пор. В гербарий сразу было собрано 22 вида цветов; зато лесу нашлось сравнительно немного – только небольшие рощи возле самой речки.

По выходе из ущелья путь наш вновь лежал по степному плато, на котором трава кое-где начинала уже зеленеть; в изобилии попадался также здесь иссохший прошлогодний ковыль (Stipa orientalis), и вообще корм был хороший, нетронутый. По нему паслись куланы; но тангуты кочевать здесь не могут вследствие безводия. Накануне ночью шел дождь, утро было сырое, прохладное. По степи везде слышалось пение полевых жаворонков (Alauda arvensis) и прелестный голос степного чекана (Saxicola isabellina). Но вся эта обстановка сразу круто изменилась, лишь только мы подошли к совершенно незаметному издали обрыву ущелья р. Чурмын. Тогда под самыми нашими ногами вдруг раскрылась страшная пропасть, на дне которой был иной мир – и растительный, и животный. Здесь, вверху – безводная, покрытая лишь мелкой травой степь, со степными зверями и птицами; там, внизу – шумящая река, зеленеющий лес, лесные птицы и звери… Такой контраст – больший, чем на тысячеверстном пространстве в пустыне и вообще в странах равнинных – теперь встречался всего на расстоянии двух-трех верст спуска и около полутора тысяч футов вертикального поднятия!

Бока ущелья, прорытого р. Чурмын в верхней своей половине, как обыкновенно, отвесны и сильно изборождены. Почва здесь состоит из наносов песка, гальки и мелких валунов, а также из лёссовой глины. Та поперечная балка, по которой мы спускались, местами имела не более 8 или 10 сажен ширины. Страшно было здесь итти, ибо камни постоянно падали с отвесных стен сажен 50–70 высотой. Местами из этих стен выдавались конусы или огромные глыбы, которые чуть держались в вышине. Того и гляди все это рухнет вниз, что действительно здесь нередко и случается.

Спустившись к р. Чурмын, мы нашли листья на деревьях и кустарниках почти вполне развернувшимися, собрали 21 вид новых цветов и вообще встретили довольно полное развитие весенней растительности. Поговорим теперь немного о ней, а кстати и о погоде в течение минувшего апреля.

Растительная жизнь и погода в апреле. В глубокой долине Хуан-хэ и по глубоким ущельям ее притоков растительная жизнь, как уже было сказано, начала пробиваться еще с конца марта. Месяц спустя, то есть в конце апреля, кустарники и лиственные породы деревьев в тех же ущельях почти вполне зазеленели, и вместе с тем обильно начали прибывать цветущие травы. Так, в последней трети апреля мы собрали в гербарий 57 видов цветов, что с прежде найденными составило к 1 мая 75 видов. Однако все эти цветы большей частью являлись в ограниченном числе и весьма мало украшали почву; тем более, что собственно в лесах цветов в это время встречалось еще очень мало. Все они росли по крутым боковым скатам ущелий или в глубоких балках, вдали от воды, часто на голой глине или гальке, – по-видимому, в условиях, самых неблагоприятных.

Наиболее характерными представителями ранней весенней флоры служили: на крутых боковых скатах и обрывах ущелий, равно как и в поперечных здесь балках, цветущие кустарники – сибирская акация (Caragana frutescens) и карагана (Caragana tragacanthoides), обыкновенный барбарис (Berberis vulgaris), красивый темно-розовый чагеран (Hedysarum multijugum n. sp.), сугак (Lycium chinense), смородина (Ribes Meyeri) и жимолость (Lonicera syringantha n. sp.); из трав же – касатик (Iris) двух новых видов, хохлатка (Corydalis stricta), горошек (Vicia n. sp.), змеедушник (Scorzonera austriaca), молочай (Euphorbia) двух-трех видов, быть может новых; гималайская купена (Polygonatum cirrhifolium) и красивая пахучая сирень Stellera Chamaejasme; здесь являлись также и растения пустыни – желтоцвет (Adonis apennina var.) и дикая рута (Peganum harmala). По самому дну ущелий начали цвести балга-мото (Myricaria germanica), на гальке Lagotis brachystachya n. sp., а возле ключей млечник приморский (Glaux maritima). В лесах в это время зацветали: мышьяк (Thermopsis lanceolata, Th. alpina), одуванчик (Taraxacum sp.), джума (Potentilla anserina) и лютик (Ranunculus pulchellus). Замечательно, что между вышеперечисленными растениями преобладали цветы желтые, под стать здешней желтоватой лёссовой почве.

В общем, как ни отрадны были для нас леса на верхней Хуан-хэ, но сами по себе они мало заслуживают похвалы: в этих лесах все является как-то уродливо, как-то выкроено по узкой мерке; все они растут клочками или небольшими площадками, запрятанными в глубоких ямах, – вверх, на простор не показывается ни одно дерево, ни один кустарник. Там, в степях, равно как и в соседних горах, даже в конце апреля едва начинала пробиваться зелень, и только кое-где можно было встретить одинокий касатик (Iris songarica) или фиалку (Viola pinnata), развертывающийся молочай (Euphorbia sp.) и бледно-желтый первоцвет (Primula flavan sp.). Периодические холода, в особенности ночные морозы и нередко падавший снег, сильно задерживали здесь развитие растительной жизни; к ним прибавлялась еще и сухость воздуха, в особенности для степей.

Вообще в течение всего апреля редко выпадали хорошие, ясные и теплые дни, каковые мы привыкли встречать в эту пору весны в нашей Европе. Здесь, в глубине Азии, резкие контрасты физической природы пополнялись и резкими контрастами климата. В тихую ясную погоду становилось жарко, как летом; но вдруг налетал ветер, и в одну минуту делалось холодно; поднималась буря – воздух наполнялся тучами пыли; падал дождь или снег – становилось мокро и сыро; но лишь только выглядывало солнце, влага быстро исчезала, и через несколько часов везде по-прежнему было страшно сухо, как в воздухе, так и в почве.

Стоянка на р. Чурмын. Бивуак на р. Чурмын устроен был нами в прекрасном месте, возле небольшого ключика, под тенью громадных тополей. Их свежая листва, как и зелень всего окрестного леса, в котором неумолкаемо раздавалось пение птиц, а по утрам и вечерам слышалось токованье фазанов, производили отрадное, успокаивающее впечатление. Тепло было, как настоящим летом. Словом, май встретил нас действительно по-майски. Однако, несмотря на прекрасный свежий корм, наши мулы продолжали портиться, и вскоре трое из них один за другим издохли; издохла также и верховая лошадь.