Текст книги "Узревший слово"

Все мгновенно стало ясно, но дисциплина – одно из главных качеств волшебника, и потому Свет проанализировал сновидения до самого утра. А потом вернулся к самому началу ночи.

Ментальная атака на него была проведена изящно и стремительно, и это говорит о неплохой квалификации нападавшего. Вот только характер этой атаки был совершенно непонятен. Свет пробовал разные заклинания, стремясь сделать полный анализ воздействия, но получалась какая-то чушь. С одной стороны, атака явно велась на него, но с другой, часть энергии куда-то рассеивалась. Словно он был не один… А когда начался анализ реакции на атаку, Свет нарвался и вовсе на полную ерунду. Во-первых, отсасывалась часть реактивной энергии, а во-вторых, он вдруг увидел зеркало, а в зеркале сосредоточенную физиономию Репни Бондаря. Картина сия, прожив в нем не более мгновения, тут же исчезла, и осталось абсолютной загадкой, то ли это было магическое отражение действительности, то ли кусочек кошмарного сна.

Провозившись с собственным подсознанием еще четверть часа, но так ничего и не добившись, Свет сдался. Единственным результатом проделанной работы стало дальнейшее усиление агрессивности, и у него уже не вызывало сомнения, что придется просить Гостомысла Хакенберга увеличить продолжительность сегодняшнего занятия.

Если, конечно, у германца окажется свободное время. А взамен, в качестве платы, приглашу его позавтракать в компании с дамой.

* * *

Свободное время у Хакенберга нашлось. Германец загонял Света до полного изнеможения и нанес ему столько уколов, сколько от старого мастера Свет не получал и за полмесяца. Да, гонорар свой он отрабатывал на совесть…

Зато вместе с физическим изнеможением Свет ощутил в душе такую пустоту, какой, казалось, не испытывал никогда. И это лучше всего говорило о полном достижении разрядки.

Берендей ввалился в фехтовальное поприще, когда Свет с мастером, отбросив в сторону маски и шпаги, лежали навзничь, с трудом переводя дух.

– Пора завтракать, чародей!

Свет поморщился: за своими утренними переживаниями он совершенно забыл предупредить эконома, чтобы тот перенес время завтрака. Он поднялся на ноги:

– Вы не откажетесь разделить со мной трапезу, мастер?

– Почту за честь! – Хакенберг тоже встал с пола и поклонился. – С удовольствием!

– Много ли времени вам потребуется, чтобы привести себя в порядок?

– Не более получаса, чародей.

Свет повернулся к Берендею:

– Тогда поступим следующим образом. Пусть Касьян приготовит нам что-нибудь. Мы позавтракаем через полчаса. А сейчас накормите нашу гостью. Если она, конечно, не пожелает нас подождать.

Гостья подождать пожелала. Когда Свет с германцем пришли в трапезную, Вера сидела на своем месте, но тарелка перед нею была еще пуста.

– Доброе утро, Вера!

– Здравы будьте, сударыня!

– Доброе утро, чародей! Будьте и вы здравы, сударь!

Вошла с подносом Забава, без удивления посмотрела на германца, принялась раскладывать по тарелкам омлет с зеленым горошком.

– А я тоже проспала, – сказала Вера. – Хорошо, Забава разбудила.

Свет посмотрел на Забаву. Сегодня ее глаза молний не метали.

– Как вам нравится мое новое платье? – сказала Вера, бросив кокетливый взгляд на Света.

– О? – сказал Свет. – На вас новое платье! А я и не заметил.

Забава чуть не прыснула. А Вера возмущенно-недоверчиво воскликнула:

– Не заметили?

– Очень красное платье, – дипломатично сказал Хакенберг. – Только такое платье и может быть на такой женщине.

Вера мило улыбнулась ему:

– Благодарю вас, сударь! Некоторым стоило бы поучиться, как говорить женщине комплименты.

Теперь взгляд, который она бросила на Света, был откровенно лукавым.

Забава хихикнула и тут же сбежала на кухню. Свет озадаченно посмотрел ей вслед: сегодняшнее поведение служанки показалось ему странным. Куда делась ее пылкая безудержная ревность? Куда исчезли косые взгляды, которые она бросала на гостью? Неужели он опростоволосился, и гостья попросту перевербовала его прислужницу? Только чем она могла ее перевербовать? Не деньгами же, в самом деле!.. Однако вот наглядный пример, что женщинам никогда нельзя доверять – даже тем, кто вас любит.

Между тем гостья и фехтовальщик уже вели оживленную беседу. Говорили о всякой ерунде: о справной погоде, о Паломной седмице, о том, что красная женщина всегда радует глаз мужчины. Вернее, говорил в основном германец, а Вера поддакивала, пересыпала его монолог восторженными восклицаниями и довольными смешками. Свет же, внимательно глядя в тарелку, мрачно поглощал завтрак: не знал он, о чем беседовать с этой кареглазой фифочкой. С графиней Фридриксон было проще: той не требовалось создавать таких условий, чтобы она чувствовала себя как дома. И пожалуй, стоило бы связаться с Буней Лаптем и заявить, что он, Свет, больше не намерен заниматься этой лжематерью Ясной. Он бы так и поступил, если бы был уверен, что она и в самом деле лже-! Впрочем, с Буней было о чем поговорить и помимо паломницы – Свет вечор достаточно хорошо проанализировал свое приглашение на обед к Кудеснику.

– Вы знаете, вчера убили какого-то академика, – сказал Хакенберг. – Говорят, зарезали прямо в собственной карете.

Свет даже обрадовался: появилась возможность заняться делом. И он занялся – перевел внимательный взгляд с тарелки на Веру: ну-ка, как она отреагирует, эта беспамятная?

Беспамятная не отреагировала никак.

– В самом деле? – проговорила она. – Жуть какая!

Точно так же отреагировал бы сам Свет. Да и любой сотрудник любой службы безопасности. Но не могла она быть сотрудником службы безопасности – в этом он был теперь почему-то уверен.

– Да, жуть, – согласился Хакенберг. – Однако глупо. Все равно найдут. Волшебники у нас сильные. – И безо всякой связи с убийством добавил: – А знаете, вы с чародеем чем-то похожи друг на друга. Как супруги опосля долгой совместной жизни…

Свету показалось, что гостья слегка вздрогнула. Он тут же переключился на ее ауру. И разочарованно вздохнул: аура ничуть не изменилась.

– Я вас перехвалила, сударь, – заметила между тем Вера. – На мой взгляд, это достаточно сомнительный комплимент. – Она снова бросила на Света лукавый взгляд. – Наш хозяин – изрядный мужлан. Словно вовсе и не словен…

Свет хрюкнул. И подивился своему спокойствию. Произнеси такие слова кто-либо другой, сразу бы наступила расплата. Но связываться с этой дефективной… А может, она и в самом деле дефективная?

Однако Хакенбергу последняя фраза собеседницы не показалась. Он смутился, с опаской посмотрел на хозяина.

– Не обращайте внимания, – сказал Свет. – Наша подружка порой слишком остра на язык. Почти, как моя служанка Забава. Кстати, наша подружка страдает потрясающим беспамятством. Но откуда-то знает, какими бывают словене…

Вера вспыхнула:

– Уж лучше быть потрясающе беспамятной, чем совершенно бездушным!

Хакенберг покряхтел и засобирался домой: похоже, эта перепалка напрочь лишила его всякого аппетита.

– А мне сегодня странный сон приснился, – сказала Вера, не обращая ни малейшего внимания на его затруднение. – Как будто в мое окно молния ударила. Без грома и без дождя. И не с неба.

Свет вскинул на нее глаза. Она внимательно смотрела на него, и на лице ее было прямо-таки написано: «Не ваша ли это была работа, чародей? Что скажете?»

И тогда Свет решил не говорить ничего.

* * *

После завтрака Свет связался с Лаптем.

Буня ответил, хотя и не сразу. Даже в волшебном зеркале было заметно, как озабочен он происшедшими за последние двое суток событиями. Вечно розовая физиономия опекуна министерства безопасности явно осунулась, глаза запали, а монументальная лысина казалась изрядно поблекшей. Поначалу он вроде бы и не узнал чародея Смороду.

– Слушаю вас… – Взгляд его медленно прояснился. – Слушаю вас, брате Свет.

– Здравы будьте, чародей! Мне бы хотелось с вами поговорить. С глазу на глаз.

Буня поднял взор к потолку:

– Могу встретиться с вами через час. Где вам будет удобнее?

Свет понимал, как занят сейчас опекун министерства безопасности. И потому сказал:

– Дело у меня личное. Так что удобнее всего будет у вас, в министерстве.

Буня молча кивнул. На том и распрощались.

Пришлось поторапливаться.

Охрана в министерстве безопасности, похоже, была приведена в полную боевую готовность. Во всяком случае, на входе – где еще вчера можно было пройти по нормальному, бумажному пропуску – сегодня был установлен волшебный кристалл. А вместо обычных стражей стояли волшебники.

Впрочем, Свету было все равно, кто его пропустит – обыкновенный человек или колдун. Волшебный кристалл был настроен на Света, как и на всех прочих лиц, по роду занятий систематически появляющихся в министерстве, и, едва чародей оказался в сенях здания, действие охранного заклятья на мгновение прервалось. Страж-волшебник отдал честь.

В приемной у Буни сидело несколько человек весьма озабоченного вида, но секретарь пригласил Света в кабинет, едва тот переступил порог: судя по всему, Лапоть его уже ждал.

Сотворив заклинание, Свет открыл дверь.

Мрачный Буня сидел за столом и внимательно изучал какую-то бумагу. В открытые окна кабинета врывалось яркое солнце, и лысина опекуна гоняла по потолку легкомысленные зайчики. Зайчики метнулись к задней стене кабинета: Буня поднял голову. Выражение лица его слегка разъяснелось, стало заинтересованным. И за то мгновение, пока Буня узнал вошедшего и начал контролировать свой ментальный образ, Свет успел заметить в его ауре легкую угрозу.

Ему все стало ясно: вчера с ним сыграли небольшой, но грамотно поставленный спектакль. Все было не так, как ему представлялось и как ему говорили. Никто не проверял у прислуги его алиби, и на проявление спектрограммы его пригласили только для того, чтобы определить, не вызовет ли анализ линий спектрограммы у чародея Смороды необъяснимых трудностей. И потребовать от него, чтобы он объяснил эти трудности. Говоря же проще: в свершении преступления его подозревал далеко не один Кудесник. Его подозревало и почти родное министерство безопасности. А скорее всего, Кудесник и прощупывал его с подачи почти родного министерства, точнее – с подачи хозяина этого кабинета.

– Здравы будьте, брате! – Буня поднялся Свету навстречу.

Поздоровались. Уселись в кресла. Буня потер лысину.

– Чем могу быть полезен, брате? Если вы по поводу происшествия, случившегося во середу, то мы так и не сумели определить, кем был пытавшийся напасть на вас маг.

Буня выглядел достаточно усталым, и Свет решил сыграть в открытую.

– Вчера Кудесник пригласил меня к себе пообедать. И в течение всего обеда прощупывал, не я ли убил академика Барсука.

Ему показалось, что Лапоть слегка удивился.

– Этой же ночью, – продолжал Свет, – была предпринята попытка ментального проникновения в мой сон. Исходя из всего этого, я делаю вывод, что меня подозревают в убийстве Барсука. А поелику я его не убивал, то пользуюсь своим правом потребовать немедленного созыва Контрольной комиссии. – Свет встал. – Для освидетельствования на предмет отсутствия в моем Таланте следов Ночного колдовства.

Хозяин не последовал примеру гостя. Он продолжал сидеть в кресле, нарушая служебный этикет. Лицо его сделалось отрешенным, взгляд впился в пространство: Буня размышлял.

Свет ждал.

Наконец Лапоть тряхнул головой, и зайчик с его лысины ударил Свету прямо в левый глаз.

– Сядьте, Сморода!.. Собирать Контрольную комиссию для вашей проверки нет никакой необходимости. Никто вас не подозревает.

– Это сегодня, – сказал Свет. – А вчера?

Буня махнул на него рукой:

– Бросьте! Какой вам был резон убивать Барсука?

Свет обратил внимание, что Лапоть не подтвердил, но и не опроверг того факта, что вчера Свет-таки находился в числе подозреваемых.

– Одним словом, забудьте об этой чепухе! – Буня дождался, пока Свет снова сядет в кресло, и продолжал: – Пусть эта проблема вас не волнует: ею есть кому заниматься. А вот новой матерью Ясной, кроме вас, заняться некому. И потому я вас прошу: прекратите отвлекаться. Ваша главная задача сейчас – раскрутиться с этой паломницей. Убийцу же Барсука отыщут и без вашей помощи.

– Но пока что не отыскали!

– Отыщем! – Буня впечатал ладонь десницы в крышку стола. – Отыщем как миленького! Определим, кому до зарезу необходимо было убрать академика, и отыщем!

Свет хотел сказать, что, если подумать, то до зарезу убрать академика было необходимо хотя бы чародею Смороде. Но не сказал: ведь Буня не ехал после эксперимента в карете Кудесника и знать не знал, о чем они там говорили. На объяснение собственных мотивов потребовалось бы некоторое время. А к Свету вдруг явилась очередная любопытная мысль.

– Хорошо, – сказал он. – Спасибо, что успокоили! А я, грешным делом, предположил, что это именно вы надоумили Кудесника пригласить меня на гуся с яблоками.

– Фаршированный гусь у него всегда хорош. Я бы с удовольствием отведал…

– А вас он не приглашал?

– Меня нет. И это доказывает, что вас он приглашал совсем не с той целью, какая пришла вам на ум. Иначе я бы наверняка был приглашен с вами на пару.

Свет встал:

– Да, вы правы. Простите, что отнял у вас столько драгоценного времени. Пойду раскручиваться с паломницей. – Он протянул Буне десницу.

Буня, сверкнув лысиной, ответил на рукопожатие, но Свет заметил, что опекун министерства безопасности продолжает контролировать свой ментальный образ. А значит, верить сказанным Буней словам – все равно что бросаться снежками в солнышко. Лучше уж оборотиться Хорсом и наоборот, кидать солнечные лучи в снег. Если не удастся попасть лучиком в лысину Лаптя, Купала оный снег растопит. А в талой водичке может обнаружиться кое-что стоящее.

И потому, выйдя из приемной опекуна министерства безопасности от палаты чародеев Буни Лаптя, чародей Свет Сморода тут же направил стопы в кабинет сыскника-волшебника Буривоя Смирного.

Смирный оказался у себя. Как и Лапоть, трудился над некими важными документами. То ли сыскное дело изучал, то ли протокол заполнял…

– Здравы будьте, брате!

Смирный взглянул на незваного гостя не очень дружелюбно и перевернул текстом вниз лежащий перед ним лист бумаги:

– Будьте и вы здравы, чародей! Заходите.

Свет зашел. И даже сел на стул, стоящий с противоположной от хозяина стороны стола. На этом стуле обычно сидели те, кто попадал в сей кабинет отнюдь не по собственному желанию. Свет поделился этим своим наблюдением с сыскником.

Смирный откровенно поморщился:

– Вы знаете, чародей, у меня не так уж много времени, чтобы выслушивать ваши догадки по поводу стульев в моем кабинете. Простите, но меня ждет отчет.

– Как я понимаю, в отчете этом ничего особенно радующего не предвидится?

Смирный посмотрел на него с неудовольствием, но промолчал.

– Думается, традиционные версии у вас не подтверждаются, – продолжал Свет. – Научные противники академика не настолько завидовали своему конкуренту, чтобы решиться на убийство. Ибо, будучи дюжинными людьми, не до конца понимали важность его открытия…

Сыскник снова поморщился и снова промолчал. Глаза его блуждали по лежащему на столе бумажному листу.

– Я прав, брате?

Самая обычная вежливость требовала от сыскника ответа на прямо поставленный вопрос. И он ответил:

– Знаете, чародей… Поскольку вы не привлечены к сыску официально, думаю, мне не след углубляться с вами в его обсуждение.

Свет кивнул: было бы странно услышать от сыскника какой-либо иной ответ.

– Извините, чародей, мне надо работать! От меня ждут отчета.

– Да, – сказал Свет, – работать надо. Но сидя за отчетом не забудьте, что убить человека могут не только научные противники. Друзья и знакомые – тоже. Таким знакомым был я. И задайте себе вопрос: почему академик погиб именно в тот вечер? Почему не раньше? Или не позже…

Он встал и не прощаясь направился к двери. На пороге он оглянулся. Сыскник, постукивая кончиками перстов по столу, задумчиво смотрел ему вслед, и было в его взгляде нечто, позволившее Свету понять: зерна упали в хорошо унавоженную почву.

* * *

За обедом Свет вновь обратил внимание на странное поведение Забавы. Как и утром, синие глаза служанки и не думали метать ставших уже привычными молний. Более того, она с достаточной степенью учтивости опекала Веру. Словно хозяйка дома – редкого и долгожданного гостя.

Поймав удивленный взгляд хозяина, Забава смутилась и в ту же минуту ретировалась бы на кухню, не будь ее присутствие в трапезной необходимым. Все-таки обед не завтрак: все блюда на стол сразу выставлять не принято.

Свету стало совершенно ясно, что между служанкой и гостьей возникла какая-то связь, направленная, похоже, против него. Можно было бы, конечно, взяться за служанку. Она бы наверняка не выдержала хозяйского давления и раскололась. Но невелика заслуга для чародея – справиться с простой девушкой, помимо всего прочего, в оного чародея еще и влюбленной. Поэтому Свет решил взяться за гостью. Тем более, что и в самом деле пора: скоро и Кудесник, и Буня Лапоть перестанут понимать его медлительность.

Расправившись с тарелкой сырного супа, он отложил ложку и сказал:

– Мне кажется, настала пора начать борьбу с вашей болезнью, Вера. У меня сегодня после обеда выдалось немного свободного времени. Так что отдохнете с часик, и приступим.

В карих глазах гостьи родилось удивление. Впрочем, жило оно какой-то миг и тут же умерло, сменившись радостью и надеждой. Правда, Свету показалось, что радость и надежда Веры не слишком отличались от испуга и тревоги, коими расцветились очи Забавы.

– Я должна как-то подготовиться? – спросила Вера.

Свет мотнул головой:

– Никакой подготовки от вас не требуется. Подготовка – проблема моя.

– Хорошо, чародей. – Вера заулыбалась. – Неужели я скоро смогу выбраться из этого дома?

– Вам так хочется выбраться отсюда?

– Конечно! А вам бы не хотелось, находись вы у меня в гостях и относись я к вам так, как вы ко мне?

Свет поморщился:

– В чем же таком особенном выражается мое к вам отношение?

– Вот именно, что ни в чем. – Вера поджала губы. – Вы относитесь ко мне примерно так же, как относятся к новоприобретенной вещи… Кафтану, например… Хоть и непривычно, но деньги заплачены: надо носить.

Свет глянул на Забаву. Та слушала гостью внимательно, согласно кивала и накладывала мимо тарелки порцию отварного картофеля.

– Что вы делаете, Забава?

– Ой, мамочка! – Забава смутилась, бросилась к поставцу, тут же вернулась, смахнула картофелины со стола в тарелку и выскочила на кухню.

– Что это вы сделали с моей служанкой, Вера? – сказал Свет. – Она совсем потеряла голову.

– Она потеряла голову не из-за меня, – сказала гостья. – Она потеряла голову из-за вас. И очень странно, что вы этого не понимаете. Я даже начинаю побаиваться: можно ли доверять свою память такому бессердечному человеку!

Свет погрозил ей перстом:

– Нет, голубушка. Сегодня она потеряла голову из-за вас. А что касается памяти, то мое сердце и ваша память ничем между собой не связаны. Так что бояться вам нечего. Чародей ввек не причинит вреда безвинному человеку.

С кухни вернулась Забава, достала из поставца чистую тарелку, вновь принялась накладывать в нее картофель. Не поднимая глаз. Как провинившийся ребенок.

А Свет вдруг обнаружил, что у него нет ни малейшего желания ругать служанку.

После обеда он поднялся в кабинет. Полчаса посидел над исторической статьей, которой так и не удалось заняться вчера. Впрочем, сказать, что он работал над нею сейчас, было бы очень большим преувеличением. Он упорно заставлял себя прочитывать слова, потом пытался уловить смысл, связывающий их друг с другом, и тут же обнаруживал, что думает вовсе не об истории – мысли его занимала Вера. Приложив волевое усилие, он выбрасывал гостью из головы, заставлял себя вернуться к статье.

А через минуту все повторялось.

В конце концов эта неравная борьба Свету смертельно надоела. Все равно пора было настраиваться на предстоящую работу. Он отложил статью, лег на оттоманку, расслабился и позволил своим мыслям течь, как им вздумается.

* * *

Когда Свет вошел в гостевую, Вера смотрела в окно. Выражение лица у нее было столь выразительным, что Свет спросил:

– На волю хочется?

Вера обернулась – аура волшебницы на своем месте, – отошла от окна.

– Еще как хочется! – В голосе ее прозвучала откровенная жалость к самой себе. – Птичка в клетке всегда мечтает о вольной волюшке.

Свет понимающе кивнул, поставил на стол свой баул.

– Многое зависит от вас самой. Если сегодняшняя наша с вами работа даст результат, вполне можно будет подумать и о прогулках.

– Правда? – воскликнула Вера. – Так давайте скорее начинать! Что от меня требуется?

– А вы не помните?

Вера удивилась:

– Конечно, нет! Вы полагаете, я должна помнить?

Свет пожал раменами:

– Не помните так не помните! – Он открыл баул.

– Что это у вас за сундучок? – Вера с интересом разглядывала баул.

– Это справный сундучок, колдовской. – Свет достал из баула Серебряный Кокошник и подал гостье. – Надевайте Кокошник, ложитесь на тахту, закройте глаза, расслабьте все мышцы и думайте о том, что очень хотите помочь мне.

– Какой же это Кокошник? – Вера повертела в руках волшебный атрибут. – Это обруч какой-то…

Свет поморщился:

– Алмазные слезки тоже из глаз не выкатываются. Надевайте и ложитесь.

Вера напялила Кокошник на голову, удивилась:

– Ой, он словно для меня сделан!

– Кокошник подходит любому человеку, – сказал Свет. – Специальная конструкция, сзади пружинка… Да ложитесь же!

Вера легла, вытянула вдоль тела руки, закрыла глаза.

Свет приблизился к ней, поднес к ее вискам ладони и сотворил заклинание. Вера чуть дернулась, тут же вновь расслабилась, засопела. Свет посмотрел на ее слегка раздвинувшиеся ноги и вдруг подумал, что вполне мог бы взять ее сейчас. Если бы ему это требовалось…

Но ему этого не требовалось, и он сотворил новое заклинание.

Вера улыбнулась во сне, потом нахмурилась, прикусила нижнюю губку. Почти как Репня Бондарь…

По Кокошнику побежали разноцветные полосы. Свет возложил на него ладони, закрыл глаза.

Сначала он ничего не видел и не слышал. Лишь мрак и тишина… Потом появился свет, легкий-легкий, почти неуловимый. Этакие серые пятна, доступные лишь краю глаза и совершенно незаметные, если на них смотреть в упор. И тут на него обрушился превратившийся в явь сон.

* * *

Свет мчался стремглав, несся как угорелый, хорошо понимая, что если уйти не удастся, исходом гонки станет смерть. А преследователи топали следом, жуткая неудержимая толпа, разъяренные, злые, возбужденные, жестокие. Сплошные мужчины…

А Свет был женщиной.

– Стой, сучка недое…я! Догоним, хуже будет!

Метался по голым икрам подол длинной юбки, прыгали в лифе тяжелые перси, и было ясно, что спастись не удастся.

Так и случилось. Его догнали, схватили за рамена, сбили с ног и прижали к земле. Затем остро пахнущие потом преследователи задрали ему на голову юбку. В спину впились мелкие острые камушки – это тяжелое тело расплющило его о дорогу, разодрало в стороны сплетенные ноги. Упругая плоть уперлась в стегно, отодвинулась… И родилась боль, острая, словно листик осоки, и резкая, как собачий лай. Жила она недолго, быстро переросла в наслаждение.

А потом вновь стала превращаться в боль. По мере того, как сменяли друг друга мнущие его живот туши, боль нарастала, становилась нестерпимее и наконец охватила все тело. Душа-то утонула в ней давно…

И стало ясно, что вскоре боль превратится в смерть, быструю, словно молния, и неотвратимую, как ночь.

Тут уже в действие вступил самый главный инстинкт, инстинкт самосохранения. Он и выдрал его из объятий смерти, унес в небо…

* * *

Первое, что почувствовал Свет, выйдя из транса, была злоба, злоба такая же неотвратимая, как недавняя смерть. Открыл глаза, шевельнул освинцованной головушкой.

Он лежал ничком на ковре возле тахты, на которой распласталась Вера. Поднялся на ноги, с трудом вспомнил, где он и что происходит.

Лоб и виски гостьи по-прежнему находились в объятиях Серебряного Кокошника. Правда, разноцветные полосы по нему уже не бегали.

Свет вновь приблизил к Кокошнику ладони, сотворил заклинание.

Вера вздрогнула, подняла ко рту руку, открыла подернутые дымкой глаза.

– Где я?

Свет фыркнул:

– Где же вам еще быть! – Со злостью справиться не удалось, и она явственно прозвучала в его голосе.

Вера посмотрела на него удивленно, медленно подняла обе руки, осторожно сняла с головы Кокошник, облегченно вздохнула.

– Ах да! – И тут же нахмурилась: – Но я так и не вспомнила, кто я.

Свет привычно прислушался к себе. На сей раз Перун прихватил его с такой силой, что захотелось с размаху влепить этой нахмуренной мымре пощечину. Нечего ей, стерве, хмуриться! Он ей ничего плохого не сделал.

Злоба была столь сильна, что ноздри раздулись, а десница сама собой сделала замах. Подобной силы приступы агрессивности охватывали его раньше лишь в тех случаях, когда приходилось накладывать заклятья на собственный мозг. Однако привычка держать себя в ежовых рукавицах сработала и на этот раз: рука опустилась.

– Значит, помочь вам я не сумел.

Вера протянула ему Кокошник. И вдруг застыла на мгновение, не сводя широко распахнутых глаз с его лица.

– Постойте! Кое-что я вспомнила. – Она положила Кокошник на тахту, простерла в сторону Света руки, забормотала что-то.

И Свет почувствовал, как исчезает в нем агрессивность, как душа избавляется от злобы и наполняется умиротворением. Словно он только что провел длительный бой с Гостомыслом Хакенбергом. Или сумел наконец сочинить переход к концовке истории о Кристе.

– Значит, вы в самом деле волшебница?

– По-видимому, да. Ведь, как я понимаю, мне удалось на вас подействовать. Вам стало легче, не так ли?

– Да, конечно… Спасибо!

Она победно улыбнулась.

– Но вы очень странная волшебница. Наши колдуньи не улыбаются. И колдуны – тоже. Кроме разве что пестунов в школах…

Она пожала раменами:

– Не представляю себе, как человек может жить без улыбки!

– Подождите-ка! – Свет вдруг вспомнил, что происходило с ним в трансе. – Я заглянул в вашу память. Очень странная история. Похоже, вы подверглись групповому изнасилованию.

– Я?! – Она была поражена. – Но тогда я должна была бы попросту умереть! А я жива…

– Да, – согласился Свет. – Вы живы. Должно быть, эта сцена привнесена в вашу память кем-то со стороны… Вы совершенно ничего не вспомнили?

– О своей судьбе ничего. – Она растерянно развела руками. – Я старалась…

Ее растерянность вдруг тронула сердце Света. И чтобы утешить ее, он сказал:

– Ну ничего… Вспомните в другой раз. А пока я думаю, вам вполне можно будет сегодня перед ужином прогуляться по набережной. Считайте, я вас пригласил.

* * *

Всю шестерницу Репня ломал голову над новой проблемой.

К счастью, за прошедшие дни он уже втянулся в работу, и выполнение обязанностей не требовало какого-то особенного внимания. Он по привычке задавал вопросы, по привычке осматривал паломников, по привычке проверял их ауры и выписывал справки. Все шло, как вчера. Единственным отличием стало то, что сегодня он был идеальным врачом: прелести хорошеньких паломниц совершенно не пробуждали в нем духа Перуна.

И даже Вера не занимала в его мыслях того места, на котором, аки на пьедестале, покоилась вчера. Сегодня этот пьедестал захватила старая ведьма.

Репня не знал, что произошло ночью между ним и колдуньей, но подозревать следовало самое ужасное. Именно этого требовал инстинкт самосохранения. И именно поэтому Репня целый день ломал голову над способом устранения старой ведьмы.

Строго говоря, таких способов было четыре.

Во-первых, ведьму можно было подкупить. Денег он бы нашел. Жаль только, подкуп в такой ситуации ввек не станет выходом окончательным. После него появляется слишком большая вероятность сделаться жертвой шантажа.

Во-вторых, старую ведьму можно было убить. Оружие достать не проблема: подойдет даже должным образом наточенный кухонный нож. Жаль только, что это будет не убийство, а самоубийство – простой человек ввек не справится с волшебником. С волшебником не справятся даже множество простых людей – буде у них не объявится в соратниках другой волшебник.

И потому – в-третьих, – старую ведьму можно убрать, купив соответствующие соратнические услуги другого волшебника. Жаль только, нет времени искать такого колдуна. А если бы и нашел… Чтобы купить подобные услуги, не хватит никаких денег: содействие в убийстве – слишком опасная для любого волшебника затея. Колдовская Дружина, как известно, за подобные преступления сажает на стул перед Контрольной комиссией.

Остается в-четвертых – посадить перед Контрольной комиссией саму ведьму. Для этого не требуется больших затрат – ни времени, ни денег. Надо лишь несколько минут на то, чтобы написать извет, и несколько копеек на то, чтобы купить конверт с маркой княжеской почты. А можно услугами почты и не пользоваться – отнести извет к резиденции Кудесника да бросить в ящик для его личной корреспонденции. И никаких проблем. Извет даже подписывать не обязательно: корпоративные законы внутри Колдовской Дружины несколько отличаются от Великокняжеского уголовного уложения. В светском праве анонимные изветы не рассматриваются, в колдовском же – запросто.

Да, все очень просто, вот только есть одна заковыка, и Репня – как и большинство обычных граждан Словении – о ней знал. Если извет окажется ложным, у Кудесника имеются возможности отыскать анонима, после чего лгун понесет наказание по светскому праву – через суд – за клевету. И хотя Репне, разумеется, обвинение в клевете не грозит (а потому и искать его вряд ли будут), но само существование возможности найти анонима удерживало его от решающего шага. Каким бы ни было заклятье, наложенное Ясной, привлекать к себе внимание высокопоставленных волшебников опасно. Вот над этой проблемой – извещать Кудесника или не извещать – и бился Репня целый день шестерницы.

На его задумчивость обратил внимание даже Вадим Конопля, в связи с громадным наплывом паломников привлеченный с сегодняшнего дня к дежурству во Временной медицинской комиссии. Когда они отправились трапезничать, Конопля поинтересовался, что случилось с другом. Почему это Репня не реагирует на шутки и не слышит вопросов, задаваемых громким, хорошо поставленным голосом? Пришлось отбрехаться неожиданными сложностями в любви: Конопля тоже был неженат и потому прекрасно понимал любого холостяка. Тем более, что фактически такой ответ представлял собой самую настоящую правду. Вадим сделал еще пару попыток развеселить друга, но потом отстал.

В конце концов, Репня решил подождать до первицы. А там уже и решить, буде не случится ничего неожиданного.

Однако Мокошь распорядилась иначе.

По окончании дежурства Вадим предложил развлечься в каком-нибудь из кабаков. Но у Репни сегодня не было ни малейшего желания веселиться. Он собирался отправиться домой и завалиться спать, о чем напрямик и объявил. Конопля понимающе кивнул. Приятели пожали друг другу десницы, на чем и расстались до завтрашнего дня.