Текст книги "Узревший слово"

Одна такая дура – старший ребенок, пухлый карапуз, за руку держится, младший, грудныш, в кожаном стойлице перед животом висит (явная приезжая!) – остановилась бок-о-бок с Репней.

– Скажите, сударь, когда начинается богослужение? – Говор вологодский, окающий. – Успею я ребенка покормить?

Репня бросил взгляд на часы в стене Святилища.

– Успеете. Еще полчаса.

Часы, словно только и ждали его реплики, тут же ударили половину. Вологжанка благодарно улыбнулась Репне, растелешила вымя. Не смущаясь, сунула в рот ребенку набухший коричневый сосок.

Репня сразу же постарался смыться в сторону. Не любил он эту картину, еще с тех времен, как Лада кормила грудью Святополка, не любил. Почему-то увлеченный материнским соском ребенок всегда вызывал у Репни острый приступ ревности.

Кормящих близ него больше не наблюдалось, все детишки передвигались уже на своих ногах. Но разговоры были соответствующие…

– Мамуля, это чалодеи, да?

– Да, Глебушко, чародеи. Вот они, в голубых одеждах.

И впрямь на площади перед Святилищем начали появляться чародеи и мужи-волшебники. Постепенно площадь заполнялась, над нею повисал многоголосый мужской гомон.

А когда часы пробили четверть до полудня, Репня увидел Светозара Смороду. Кастрат вышагивал себе, аки лом проглотил, а рядом…

– Ясна, – прошептал Репня.

Ему показалось, что его шепот громыхнул над площадью набатом. Но нет, никто даже не обернулся.

– Мамуля, гляньте-ка, тетя! Она – чалодейка, да?

– Да, Глебушко, чародейка. Видите, на ней голубая одежда?

Послушать эту мамулю, так всякий, напяливший на себя голубой балахон, враз становится чародеем.

Конечно, это была не Ясна – такое токмо Репне могло прийти в голову.

И тут он узнал ее.

Мир вокруг съежился, скрючился, сжался. За пределами его остались и по-прежнему еще кормящая своего дитятю вологжанка, и Глебушка со своей всезнающей мамашей. И все-все-все остальные.

Теперь в мире была только она. Вызывающе-пшеничные волосы, фигура, статность которой не мог скрыть никакой балахон, изящно выгнутая рука, которой она опиралась на…

Ах, неважно. На кого бы она ни опиралась, Репня был счастлив уже тем, что видит ее.

Богослужение прошло как во сне. Что-то там вопил Верховный Волхв, ему подвывал хор. Репню они не интересовали. Репня полностью забыл, для чего он сюда приехал. Теперь его нимало не трогала сопричастность к великому Братству. Чего она стоила, эта сопричастность, рядом с белокурой красавицей, которой в подметки не годились все женщины подлунной!

Пару раз красавица оглянулась. Репня не был уверен, что она увидела его, но возможность этого вознесла его на новую, небывалую высоту. И если бы не стоящие впереди стражники, он бы наверняка бросился к ней, вырвал из холодных лап кастрата и…

Репня очнулся. Богослужение закончилось. Рассасывалась на площади толпа в голубых одеждах. Расходились окружавшие его молодицы.

– Мамуля, а куда пошли чалодеи?

– К себе домой, Глебушко. У них много работы.

– Они тоже лаботают? Как вы?

– Да, Глебушко. И работа их много важнее моей.

Репня не стал дослушивать торжественных мамулиных проповедей кандидату в будущие волшебники Глебушке (а иначе зачем Глебушкина мамуля привела сюда своего малолетнего отпрыска?) и зашагал прочь.

Все дальнейшее по-прежнему происходило аки во сне. Репня куда-то шел, где-то сидел, пережевывал неизвестную пищу, пил безвкусные напитки, слушал песни без мелодии и с непонятными словами, а сердце его было там, по ту сторону Волхова, в сером особняке на набережной, одно из окон которого украшает надежная металлическая решетка – чародей Светозар Сморода тоже не всегда и не везде доверяет охранным заклятьям.

В себя Репня пришел только вечером.

Он стоял возле того самого, заветного особняка. На своем месте была решетка в окне второго этажа, на своем месте были солнце и Волхов. Лишь Репне здесь не было места.

Он потряс головой, ошалело посмотрел по сторонам. Разумеется, он мог бы прийти к чародею Смороде и без особого приглашения. Ведь наверняка тот еще не разобрался в порученном ему деле – в противном случае гостья уже не жила бы в его доме. В пятницу с проникновением в этот дом у Репни проблем не было. Но сегодня ему что-то мешало. Не мог он сегодня войти и предложить себя в качестве быка на племя.

Оставалось ждать в чаянии, что Светозар и его гостья, как и вчера, выйдут на прогулку.

Стражников сегодня почему-то здесь не было, и Репня болтался возле самого дома.

Ждать ему пришлось недолго. Правда, Светозар и его гостья из дома не вышли, зато оттуда появился хорошо знакомый Репне опекун министерства безопасности Буня Лапоть. Опекуна сопровождал неизвестный мужчина. Оба они имели настолько прибалделый вид, что Репня понял: в его услугах здесь больше не нуждаются. По-видимому, Светозар, не застав его вчера дома, нашел для своих целей другого быка на племя. И похоже, сей бык добился потрясающих результатов. Потому-то и присутствовала сегодня на богослужении белокурая красавица в голубой одежде, потому-то и ошарашены тем, что они увидели, представители министерства безопасности.

Ошарашенные представители сели в экипаж. Репня тоже хотел удалиться, но ноги его не держали. Как во сне, он сел на скамеечку и сидел до тех пор, пока не почувствовал на себе чей-то неотвязный взгляд. Взгляд сверлил его насквозь, и Репня поднял голову.

Сквозь решетку заветного окошка на него смотрела желанная белокурая красавица, и на лице ее было такое выражение, что ноги сами подняли Репню со скамейки и понесли прочь от этого дома.

* * *

Ужинать гостья не пошла. Заявила, что богине человеческий ужин ни к чему, а нектар и амброзию в доме чародея Смороды пока не подают.

Свет изрядно подивился такому ответу, однако настаивать на присутствии гостьи за столом не стал. Сегодня он и вовсе не имел представления, о чем можно говорить за трапезой с богиней. И потому отужинал в обществе Забавы.

Забава вела себя в ставшей уже привычной манере: учтиво и смирно. Как самая настоящая служанка. Никаких фиолетовых молний и язвительных реплик – тишь да гладь. Сонное царство…

После ужина Свет заставил себя отправиться за письменный стол, на очередное свидание с миром без волшебников. Но сначала заглянул в энциклопедический словарь. На букву «а» и «н». Прочитав, что такое нектар и амброзия, поморщился, покачал головой и принялся проделывать обычные предтворческие манипуляции: положил на стол чистый лист бумаги, достал из коробки новое перо, подлил в непроливайку свежих чернил. И обнаружил всю тщетность привычной суеты – знакомого душевного настроя она не создала. Сегодня в его душе вновь царила отнюдь не Криста.

Некоторое время Свет спорил с судьбой, стараясь загнать мысли в предназначенное им русло, даже исчиркал разнообразными крючками лежащий перед ним бумажный лист. Но добиться так ничего и не добился: вторая Мессия его не волновала. Волновала его бывшая кандидатка в матери Ясны, оказавшаяся на поверку богиней любви и брака. В конце концов он сдался, отпустил мысли на свободу.

И очень быстро обнаружил, что недавняя вера в россказни Веры-Додолы быстро умирает. По зрелом размышлении внутренняя логика рассказанной ею истории становилась менее убедительной, стремительно таяла. Словно кусок сахара в стакане с кипятком… А потом стало ясно, что этой логики не было и вовсе.

Свет аж зубами скрипнул. И в самом деле, где это видано, чтобы богиня с целью взять под опеку человека пробиралась к нему в дом таким странным и неуклюжим способом?.. Правда, пути божьи неисповедимы, но все в природе стремится к простоте, и вряд ли боги ведут себя иначе! И для Додолы проще всего было не объявлять о своем существовании немалому количеству людей, а попросту взять судьбу чародея Смороды в свои невидимые руки и крутить им, словно пастух кнутом. И даже не требовалось для этого представляться кнуту в качестве пастуха…

М-мда-а! Где были его глаза, его ум и его логика! Негоже кандидату в новые Кудесники с такой легкостью покупаться на нелепые бабьи россказни!

Впрочем, тут он не прав, нелепыми Верины россказни назвать нельзя. Если принять во внимание, что россказни эти рассчитаны на глубоко религиозного человека, то они очень даже лепы и умны. Другое дело, что богиня должна бы знать внутренний мир человека, с которым намерена связаться. Если она богиня!.. А если не богиня, то кто? Ведь чудеса ей подвластны, и немалые чудеса. Даже те, которые не с руки ни самому Свету, ни даже Кудеснику…

Свет принялся вспоминать, что ему известно об этой Вере от других людей. Известно было немного, и это немногое ясно говорило, что никаких чудес она не совершала. Все чудеса начались после того, как она попала в дом чародея Смороды. Именно здесь у нее начала пропадать и появляться аура, именно тут она начала оказывать влияние на людей. Более того, если взглянуть на ее поведение в доме с точки зрения логики, то получается, что она делала все от нее зависящее, лишь бы подольше поддерживать интерес к себе со стороны хозяина дома. А если сделать очередной логический вывод, то получается, что чародей Сморода и является главной целью этой девицы. Впрочем, постойте… Кажется, Репня Бондарь утверждал, что она – женщина…

Свет помотал головой: верить Бондарю в этой ситуации – все равно что слушать упившегося медовухой. Бондарь ведь на эту девицу явно глаз положил, а когда Бондарь на кого-либо глаз кладет, его душу осеняет одна-единственная забота – заглянуть в додолин кладезь приглянувшейся ему бабы. Так что верить мы Репне не будем. А будем верить имеющимся у нас фактам. А по имеющимся у нас фактам получается, что Вера-Додола проявляла свою колдовскую силу, лишь находясь в непосредственной близости от чародея Смороды. И если поразмыслить дальше, то получается, что оная Вера-Додола очень смахивает на явление, известное в теоретической магии под названием «колдун-наездник». Кажется, еще в середине семьдесят второго века тогдашний Кудесник… Бронислав, что ли?.. вывел теоретическое обоснование возможности существования такого типа Талантов. Во всяком случае, в отличие от Таланта матери Ясны, такие Таланты основам теоретической магии не противоречат.

Свет достал с полки справочник по истории развития волшебства, полистал страницы.

Где тут у нас семьдесят второй век?.. Так, Кудесника, оказывается, звали вовсе не Бронислав, а Вышеслав… Бронислав был чуть ранее… Ага, вот оно!.. «Ментальные характеристики Таланта гипотетического колдуна-наездника, не позволяя ему творить заклинания собственноручно, обеспечивают усиление и преобразование заклинаний, творимых Талантом, на котором паразитирует колдун-наездник. На практике посейчас не встречались…»

Свет хмыкнул. И посейчас – тоже. Но мать Ясна, кстати, вообще не должна была существовать. И тем не менее существовала…

Так-так, сама по себе затея была бы весьма неглупой. Оседлать кандидата в новые Кудесники и втихаря работать на свои собственные цели. Да, тут любая сказка оправдана, даже сказка про богиню. Посмотрим-ка дальше. Ага, теоретически подобный тип Таланта ничем не отличается от прочих типов и представляет собой использование преобразованной энергии либидо. Вот и отлично! Значит, способы борьбы с такими колдунами существуют и не должны отличаться от существующих методов.

Свет поставил справочник назад, на полку, и еще некоторое время поразмышлял. А потом обнаружил, что его душа вновь готова сопереживать душе Кристы, продирающейся сквозь злоключения в мире без волшебников. И хотя агрессивностью сегодня и не пахло, он вновь взялся за перо: привычки в жизни для того и существуют, чтобы их без особой необходимости не нарушать.

* * *

И во середу утром Репня пребывал как во сне. Токмо если раньше это был сон грусти и тоски, то ныне – сон ревности.

Репня не находил себе места. Ревность сжигала Репню. Перед ним снова и снова оживала эта картина: Вера во взрачном облегающем платье плывет по набережной Волхова, а рядом с ней вышагивает этот долговязый кастрат. И она опирается на его десницу, смеющаяся, веселая, радующаяся. Как невеста опосля венчания… А вот они оба в голубом – на площади перед Святилищем. И вновь она опирается на десницу этого… Сучка синеглазая!

Упиваясь сном ревности, Репня поставил на газ чайник, открыл банку подаренного последней любовницей летошнего варенья, нарезал белого хлеба, взялся за сыр. И тут звякнул колокольчик у входной двери.

Репня замер: ему показалось, будто перед закрытой дверью стоит она, равнодушно посматривает по сторонам, дергает ручку звонка, удивляется, что никто не открывает долгожданной гостье.

Колокольчик звякал и звякал, а Репня сидел ни жив ни мертв. Наконец до него дошло, что он ведет себя по-детски, глупо и недостойно врача-щупача. Там, за этой дверью, мог быть кто угодно – от Вадима Конопли до старой стервы, хозяйки дома.

Репня шумно вздохнул, положил на стол нож и подошел к двери.

– Кто там?

– Я.

Репня похолодел: это и в самом деле был ее голос.

– Откройте, Репня! Нам нужно поговорить.

По-прежнему все было, как во сне. Как во сне Репня отпер замок и распахнул дверь, как во сне посторонился, пропуская гостью в комнату.

Она была в том же самом платье, что было на ней позавчера. Сняла шляпку, повесила ее на вешалку.

– Может, чаю? – Репня вдруг страшно засуетился, подскочил к газовой плите. – Ой, да он же еще не вскипел… Но это быстро. Присаживайтесь к столу.

К столу она подошла. Но не присела. И на хлеб с сыром не посмотрела.

– Я пришла сказать вам, чтобы вы перестали себя мучить. Между нами ничего не может быть. Ни-че-го! – Она произнесла последнее слово по слогам, словно тремя ударами разрубила связывавший их узел. – Забудьте меня.

– Забыть вас, – пролепетал Репня. – Но… – Он задохнулся.

Она смотрела на него спокойно и равнодушно. Словно на ненужную вещь… И не собиралась не то что задыхаться, а даже вздыхать.

– Я… не… могу, – произнес наконец Репня. – Это… выше… моих… сил.

Она кивала в такт каждому произнесенному им слову. Как будто не понимала смысла этих слов. Но нет, где там – не понимала!

– Сможете! Вы не похожи на слабого… А ваша любовь мне не нужна!

Она произнесла это таким тоном, что Репня сразу понял: все, чем он грезил в последние дни, ввек не будет реализовано. Так, пустые мечты зеленого юнца, еще не успевшего столкнуться с правдой жизни, еще не наученного Мокошью ничему. Он вспомнил свой воскресный сон и пролепетал:

– Вам нужна не моя любовь, Додола, а кое-что совсем другое…

– Я не Додола, – сказала она. – А вы не Перун. И ваши оскорбления ничего не могут изменить. Я по горло насытилась вами в тот, первый день.

– Простите меня! – пролепетал он. – Я не знал… – Он не договорил, испугавшись едва не прозвучавшей правды.

Но ее, судя по всему, и не интересовало, что он хотел сказать.

– Надеюсь, вы меня поняли. Не забудьте, что я колдунья. Прощайте! – Она повернулась к двери.

– Подождите!!! – взмолился Репня. – Дайте мне хотя бы разочек поцеловать вас. Напоследок…

Что-то в его голосе остановило Веру. Она обернулась к Репне, посмотрела в глаза. Лицо ее дернулось: наверное, она хотела скривиться от отвращения, но сумела справиться с собой.

– Хорошо, – сказала она.

Репня приблизился к ней, наклонился. Она оперлась руками о стол, закрыла глаза. Репня коснулся ее губ, положил ей на рамена шуйцу, прижал к своей груди, ощутив восхитительную упругость ее персей. Но губы ее были мягкими и бесчувственными. И вся она была словно тряпичная кукла в руках кукольника. Наверное, с кастратом – если бы тому потребовались ее поцелуи – она бы целовалась совсем по-другому.

Репне захотелось еще крепче прижать ее к своей груди, и он попытался поднять десницу. Веру передернуло. Десница Репни остановилась, легла на стол, обо что-то укололась.

Вера выставила перед собой руки, уперлась в грудь Репни, оттолкнула его:

– Ну хватит, хватит! Дорвались до бесплатного…

Он понял, что все кончилось, сейчас она уйдет. И больше уже ничего не будет… Он встрепенулся – так пусть же прикосновение к ней станет последним, что он получит от жизни. Пусть его повенчает с нею собственная смерть. Пусть эта дева пронесет через всю свою жизнь вечную вину перед любившим ее человеком.

Он прикусил нижнюю губу, размахнулся, ожидая пагубного магического ответа, и изо всей силы ударил ее ножом в спину.

Ответа не последовало.

Она вытаращила глаза, вцепилась скрюченными перстами в отвороты его халата и страшно заверещала. Так верещал подстреленный когда-то Репней на охоте заяц. И чтобы прекратить эти жуткие звуки и погасить этот жуткий взгляд, Репня замахнулся ножом еще раз. А потом еще… И еще… А потом нож сломался.

Но она уже перестала верещать. В груди у нее заклокотало, персты разжались, и она рухнула перед ним – сначала на колени, а потом ничком. Клокотание прекратилось, она содрогнулась и застыла.

Репня пришел в себя. Отбросил в сторону окровавленный обломок. Выключил закипевший чайник. Затаил дыхание: нет ли шума в коридоре, не услышал ли кто издаваемых Верой звериных криков.

В коридоре было тихо. Вера лежала неподвижно, платье на спине бугрилось красными ошметками, из-под головы сочилась струйка крови – должно быть, вытекала изо рта. Репня пощупал пульс.

Пульса не было.

Репня с трудом сел на стул. Каким-то образом он умудрился убить уже вторую колдунью. Как же она позволила ему такое? Наверное, из-за того, что он любил ее, в нем не было агрессии, которую она отразила бы на нападающего. Ведь он не убивал ее – он просто обретал ее в свою полную собственность. Как жених невесту… Смерть-таки повенчала их, но Репня решился не поэтому: он просто знал, что жить без Веры – выше его сил. Наверное, потому и взялся за нож. Наверное, его десница понимала, что, если не будет рядом Веры, то некого будет ласкать и она не будет нужна хозяину… Зачем еще нужны руки, как не для того, чтобы ласкать любимых!

Смерть повенчала их. Оставалось проделать свою половину пути.

Репня залез в докторский саквояж, достал бланк медицинской справки и перо. Сел за письменный стол и нацарапал на обороте бланка:

«Это была вторая мать Ясна. Я убил ее своей любовью. Как и первую. Да простят меня обе».

Расписался.

Потом достал из саквояжа пузырек с дигитоксином, лег рядом с трупом Веры и сделал себе укол.

* * *

Когда тело Репни перестало дергаться в судорогах, шевельнулся труп Веры. Контуры его размылись, затем раздвоились.

Вера поднялась с пола. Если бы кто-то в этот момент находился в комнате, он бы увидел, что через ее обнаженное тело просвечивает мебель. Затем внутри нее заклубился туман, сделался матовым, успокоился. Теперь мебель сквозь ее тело уже не просвечивала.

Вера наклонилась над Репней, с грустью посмотрела на свой обезображенный труп в залитом кровью платье и подошла к двери.

Дверь квартиры доктора Бондаря открылась, но оттуда никто не вышел. Потом точно так же открылась дверь в подъезде. Старая стерва выглянула из своей каморки, пробормотала что-то насчет сквозняка.

Тротуар на этой стороне улицы находился в тени домов. Поэтому поддержание невидимости не требовало от Веры особых усилий. Лишь когда она проскакивала промежутки между домами, приходилось накладывать заклятье и на собственную тень.

Труднее всего пришлось на мосту. Здесь сохранение невидимости потребовало от нее двойных усилий. А потом она свернула на набережную Торговой стороны, и утреннее солнце вновь скрылось за домами.

* * *

Обнаружив утром, что гостья исчезла, Свет себе места не находил. Он не удивился тому, что она исчезла из заклятой светелки, и не обеспокоился, потому что знал – она вернется. Он был настолько в этом уверен, что заранее отнес в гостевую свой колдовской баул.

Но куда бесы могли унести эту сумасшедшую?! И как специально – именно в то утро, когда он решился-таки опробовать на ней перуново заклинание!..

В то, что она и в самом деле является Додолой, Свет по-прежнему ни в коей мере не верил. И дураку понятно, что Вера преследует в игре с ним какие-то свои цели. Собственно говоря, что она совсем не та, за кого себя выдает, было ясно с самого начала, но тогда он не думал, что ее целью является именно он, чародей Свет Сморода. Теперь он был в этом уверен. И потому – что бы она там ни говорила – желал побыстрее дать заключение Кудеснику: способна или нет Вера стать второй матерью Ясной. А там пусть сами разбираются.

Его нетерпение возросло до такой степени, что он не мог уже высидеть в кабинете. Спустился вниз, в сени. Из трапезной выглянул Берендей:

– Что-нибудь нужно, чародей?

– Нет, – сказал Свет, и Берендей скрылся в трапезной.

В общем-то, ждать в сенях было глупо. Поэтому Свет зашел вслед за экономом в трапезную. Берендей смотрел на него с удивлением.

– Все в порядке, – сказал Свет. – Побуду тут немного с вами.

Берендей удивился еще больше. Но промолчал. Сел за стол, привычно углубился в свои бумаги. Свет устроился на диване, сделал вид, будто задумался. Однако работу его мозга в этот момент охарактеризовать словом «задумался» было нельзя. Мысли метались, как встревоженные птицы, – от Веры к мертвому Буне, от Буни к Кудеснику… И снова к Вере.

А может быть, она и в самом деле явившаяся на Землю Додола? Как легко эта версия объяснила бы все странности, нагроможденные вокруг этой девицы! Ведь богиня всесильна, и поведение ее вполне может быть алогичным. Как у Веры… Это ведь с точки зрения человека поступки могут представляться алогичными – кто сказал, что логика людей и логика богов суть идентичны?

Чуть слышно хлопнула входная дверь. Свет вскочил и выбежал в сени.

Это была она, Вера. Но, Свароже, в каком она пребывала виде! Из одежды на ней остались лишь пшеничные локоны на голове да такие же пшеничные кудряшки внизу живота. Если это называть одеждой…

Веру похоже свой внешний вид нисколько не шокировал. Она улыбнулась Свету, приложила пальчик к губам и молча проследовала прямо к лестнице на второй этаж.

– Что с вами, чародей? – раздался сзади обеспокоенный голос Берендея.

Берендей смотрел на хозяина теперь уже не с удивлением, а с тревогой, и Свет понял, что эконом попросту не видит обнаженной девицы.

А та, сверкая белой треугольной полоской на ягодицах, не спеша поднималась по лестнице.

Наверху появилась полусонная Забава, шагнула на лестницу, спокойно прошла мимо голой Веры.

И только тут Свет почувствовал ментальную атмосферу заклятья на невидимость.

Эта Вера если и не была Додолой, то уж колдуньей была точно. И еще какой колдуньей! Мощь заклятия была такова, что ее могли видеть лишь волшебники самой высочайшей квалификации. Так что она ничем не рисковала, разгуливая обнаженной по городским улицам. Вот только зачем она это делала?..

Забава, не глядя на хозяина, повернула в трапезную.

– Забава! – окликнул Свет.

Служанка остановилась в дверях трапезной:

– Чего изволите, чародей?

– Где наша гостья? – Свет заметил, что Вера задержалась на лестничной площадке второго этажа, глянула через перила на них с Забавой.

– Наверное, спит, – сказала Забава. – Она меня еще не вызывала.

Глаза Забавы были пусты и холодны. Хотя бледность и покинула ее личико, ничего похожего на ту Забаву, которую он знал, в этой девице и в помине не имелось. Просто красивая кукла. Почти манекен. Можно, к примеру, поставить на витрину, демонстрировать с ее помощью женскую одежду. Или драгоценности…

Красивая кукла скрылась в трапезной.

Свет снова посмотрел на площадку второго этажа. Веры там уже не было.

Что ж, самое время исполнить задуманное.

Он поднялся наверх, подошел к гостевой. Охранное заклятье было на месте, и не имелось никаких следов, указывающих на то, что его снимали.

В гостевую он вошел без стука.

Вера уже успела натянуть на себя домашнее платье, возмущенно посмотрела в лицо вошедшему:

– Вы вновь в своем репертуаре, чародей! Входя к богине-то, могли бы и постучать.

Свет включил Зрение: у нее была аура обычной женщины.

– Я не верю, что вы богиня, Вера… Где вы были?

– Вы не верите, что я – богиня? – Голос ее по-прежнему переполнялся возмущением. – Я предлагала вам вчера в качестве доказательства смерть… Проверьте и убедитесь!

Света вдруг осенило:

– Неужели вы убили Бондаря? Зачем?

Возмущение стерлось с ее лица, на смену явилась печаль. На взгляд Света, впрочем, ни возмущение, ни печаль ее и гроша ломаного не стоили.

– Я не убивала Бондаря. Он отравился. Я лишь помогла ему сделать необходимый выбор. – Печаль сменилась хитрой улыбкой. – Тем не менее убийство состоялось.

– Кого же вы, в таком случае, убили?

– Никого. – Она вновь хитро улыбнулась. – Бондарь убил кандидатку в новые матери ясны. Некую потерявшую память паломницу по имени Вера.

Свет замотал головой:

– Я уже совсем запутался в вашей лжи, Вера! Что такое вы еще придумали? Только не говорите мне снова, что вы – Додола!

Она подошла к нему совсем близко – едва не касаясь персями его груди, – перестала улыбаться:

– Вы правы, я – не Додола. Но и не Вера. Меня зовут Криста, и мы очень хорошо с вами знакомы.

Свет фыркнул:

– Единственная Криста, с которой, если так можно выразиться, я знаком, это героиня моего романа. Но вы совершенно непохожи на нее. Разве что цветом глаз да волос… – Свет вдруг запнулся.

– Да-да, – сказала она. – Мир без волшебников. Единая христианская Русь. Явление нового Мессии в женском обличье… А то, что я не похожа на ваше представление о Кристе, объясняется лишь уровнем вашего литературного таланта. К сожалению, он гораздо слабее, чем Талант, данный вам Семарглом.

– Подождите, – пробормотал Свет. – Где вы могли прочесть о новом приишествии? Ведь я еще и половины не написал…

– Нигде я ничего не читала. Я все это пережила. – Она качнула головой. – Вы забыли, что волшебник должен быть очень осторожен не только в своих делах, но и в мыслях. И, сами того не желая, стали созидателем целого мира, мира без волшебников, мира без равноправия, мира в котором Зло гораздо чаще оказывается победителем Добра, а не наоборот.

– Но подождите, – пробормотал Свет. – Я не…

– Нет, это вы подождите, – перебила она. – Вы так хотели узнать, кто я такая… Вот и слушайте. – Она пошатнулась, но не схватилась за него. Подошла к столу, села. – Я не просила вас делать меня героиней своего романа… Ой, что я говорю! В общем, я прошла через все, что вы для меня придумали. Я родилась неизвестно каким образом, потому что вы ничего не сумели придумать вместо непорочного зачатия и обошли эту проблему молчанием. Я приехала в Питер, одну из столиц той Руси, с желанием принести людям любовь, а они приняли меня за проститутку. Я прошла по вашей воле через все унижения, через зависть и подлость, но любви так и не нашла. Я взывала к вам словами из Евангелия, потому что вы решили воспользоваться трудом Матфея, лишь заменив Гефсиманию красивым названием «Таврический сад». – Она протянула в сторону Света руки и взмолилась: – Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия… Но чаша меня не миновала, ибо так хотел Бог того мира, то есть вы. Вы захотели, и меня распяли. Но если Христа распяли на кресте, то меня в дорожной пыли. И если у Христа стигматы были расположены на руках и ногах, которые вполне могут быть орудиями убийства, то на моем теле мой Бог повелел нанести рану в таком месте, которое может быть лишь орудием любви и деторождения. Впрочем, как и положено, ты тут же воскресил меня и отправил на небеса. Чему ж, удивляться, что я оказалась здесь, в твоей жизни?

Пораженный Свет заметил, что в последней фразе она воспользовалась местоимениями, каких не было в словенском языке. Он и придумал-то эти местоимения лишь вчера вечером, по примеру некоторых западноевропейских языков – таких, как германский и франкский.

– Удивляться не приходится, – продолжала она. – Разве Бог, никогда не любивший, Бог, не познавший в своей жизни ни одной женщины, мог создать мир, в котором правит Добро?

И все-таки Свет ей не верил. Ведь никогда не было такого, чтобы волшебник хоть что-нибудь создавал! Кроме ментальных воздействий, называемых заклинаниями… Прямое созидание не входило в задачу волшебников. Помочь – да, но создавали-то другие.

– Вы не подумайте, что я жалуюсь, – продолжала Вера-Криста. – Я благодарна вам за то, что вы породили меня, за то, что для моей жизни вы отдали частичку себя. Ведь я – часть вашей души, не востребованная женщиной. Просто у других волшебников она погибает безвозвратно, а вы – пусть сами того не желая и стремясь лишь к спокойствию – сумели дать ей жизнь. Так что не удивляйтесь, что я знаю и умею все то, что знаете и умеете вы.

Свет помотал готовой:

– Вы красиво рассказываете, девица. Но я вам не верю. Ведь сцену группового изнасилования Кристы я даже еще до конца не написал. Этот сюжетный ход пока лишь в моих мыслях. И взят, кстати, из вашей памяти, когда я пытался излечить вас от амнезии.

Она посмотрела на него тем самым, поразившим его взглядом, пронизывающим и всепрощающим. Который он собирался подарить своей Кристе…

– Для вас это только сюжетный ход в романе, а для меня жизнь. И мне бы не хотелось, чтобы та Криста, которая появится на бумаге, пережила все то, что пережила я, Криста, рожденная вашими мыслями. К сожалению, для этого вас нужно убить, а это невозможно. По крайней мере, для меня невозможно. – Она грустно улыбнулась. – Для моей совести немало уже то, что из-за меня отравился ваш бывший друг.

– Ну уж о нем-то не беспокойтесь, – с сарказмом сказал Свет. – Я всегда знал, что он кончит каким-нибудь подобным образом. Слишком уж большое место в его жизни занимали женщины.

Она грустно улыбнулась:

– Удивляться нечему: ведь он тянул на себе тот груз, от которого судьба освободила Светозара Смороду.

– Если послушать вас, так получается, что я Бондарю еще и обязан. – Свет поморщился. – Нет уж, хватит с меня его зависти.

Она снова грустно улыбнулась:

– Все мы кому-то чем-то обязаны. Ведь если жизнь одному прибавляет, от другого она должна отнять. Так что не гордитесь своим Талантом – он достался вам лишь потому. что кого-то боги оставили бездарным. Но на его месте вполне могли оказаться и вы.

Свет недовольно крякнул, но был вынужден признаться себе, что во многом она права. Если не во всем… И решил закинуть пробный камень.

– А если предположить, что все рассказанное вами является правдой, то что, по-вашему, я должен сейчас сделать?

Она встала со стула, подошла к Свету и заглянула в глаза, в самую их глубину – словно хотела понять, действительно ли его интересует последний вопрос.

– Вы собирались проверить на практике действие открытого вами заклинания. Вот и проверяйте.

Свет оторопел:

– Но ведь я собирался воспользоваться для этого вашей помощью…

– Что ж… – Она смотрела на него со всей серьезностью, и Свет был благодарен ей за эту серьезность. – Я не намерена отказывать вам в помощи.