Текст книги "Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?"

Сегодня России, конечно, не до всяких там линий, сегодня ей приходится почти всю валюту тратить на ввоз продуктов питания, чтобы население могло выжить и, увы, выпить. В прошлые же годы импорт продовольствия составлял 10 процентов от объема его потребления, а вместе с зерном на него тратилось примерно 30 процентов валюты. Мы не могли ждать, когда заработают купленные за нее линии, или новые индустриальные технологии существенно увеличат урожайность зерновых, или будут созданы условия для производства сбалансированных кормов для животноводства. Питаться же человеку надо каждый день. Вот и разрываемся между рациональным и необходимым.

Самым обидным в политике импорта было то, что приходилось ввозить продукты питания или сырье для их изготовления, которые мы прежде сами экспортировали. Причем не только зерно, как до революции. Мы вот и растительное масло еще в 60-х годах вывозили – 700 тысяч тонн ежегодно! А в конце 80-х уже ввозили – аж целый миллион тонн. Заметим, что его производство в стране при этом не уменьшилось.

В 1986–1988 годах, объективно говоря, в отечественном сельском хозяйстве произошли заметные положительные сдвиги. Не желая утомлять читателей обилием цифр, назову лишь одну: среднегодовой прирост производства продуктов продовольствия за эти годы составил 3,7 процента. Но есть в экономике такое понятие, как «неудовлетворенный спрос», когда деньги есть, а купить на них нечего. И, к сожалению, за упомянутое время этот разрыв при росте производства тоже увеличился. В продуктах питания он составил в 1985 году 17,5 миллиарда рублей, а в 88-м (при производстве этих продуктов на сумму 136 миллиардов) – 21 миллиард.

У людей появилась возможность покупать ранее недоступные или недостаточно доступные для них продукты питания. Мы рассчитали: чтобы в этой ситуации положение на продовольственном рынке улучшилось, надо обеспечить ежегодный прирост продовольствия не менее чем на 5 процентов. Но об этом речь впереди.

Одним из первых лозунгов советской власти был знаменитый «Земля – крестьянам!». Российский мужик поверил ему и поддержал революцию, положив за эту землю в гражданскую войну сотни тысяч молодых парней. Трудно перечислить все, что выпало на долю кормильцев страны в последующие годы. И продразверстка, и тотальная коллективизация, и индустриализация – в огромной мере за их счет, и послевоенные сталинские налоги на каждую яблоню и курицу. Даже паспортов у крестьян до Хрущева не было…

Ныне половина фермеров разорилась. Да и как не разориться, если даже крупные товаропроизводители сельхозпродукции не могут выжить при нынешней аграрной политике. Цены на технику, на запчасти, на нефтепродукты, электроэнергию, на удобрения, стройматериалы делают их практически недоступными для крестьянина, деньги за поставленную продукцию не выплачиваются, проценты на кредиты превращают их в экономическую бессмыслицу. В результате земля деградирует, урожаи падают, молоко спаивают свиньям, овощи и фрукты не убираются…

Нельзя без боли думать о положении дел на селе сегодня. Трудно будет ему подниматься. Да и появится ли желание у нынешних властей помогать ему в этом? Ведь нефти, газа, леса, другого сырья на экспорт на несколько лет хватит, а там… Да и 40 процентов импорта на современные технологии – это идеализм Рыжкова. Пусть эти машины работают на Западе. А бананы они нам дадут. И впрямь: полки ломятся от импортных продуктов, а свои, отечественные, гниют.

Немало тяжелых испытаний пережила деревня и в последующие десятилетия. Но вот к власти пришли новые, «ультрадемократические» деятели. И что же они сделали с сельским хозяйством? Отбросили его по объему продукции в 50—60-е годы, по организации труда и производства – в еще более допотопные времена, а о финансовом положении деревни, о социальной защищенности современного крестьянства и говорить не приходится. Нужно ли другое, более весомое свидетельство того, чьи интересы выражают и за чей счет защищают их нынешние власти России?

Выходит, тут же могут спросить меня: вы против того, чтобы землю – крестьянам? Да упаси Бог меня в том обвинять! Я – за! Но, как всегда, я против любимой всеми властями – и партократами, и демократами – кампанейщины. Я против того, чтобы чохом ломать построенное и худо-бедно работающее, а на развалинах возводить невесть что невесть из чего. Я опять за здравый смысл. Землю – крестьянам? Всякий, кто пожелает, может и должен получить земельный надел, который он сможет обиходить. Но только тот, кто пожелает, а не силой всех загонять. А коли колхоз или совхоз безубыточен, так пусть работает, соревнуется с фермером. И хорошему совхозу или, если уж новым властям так угодно, госхозу на земле место найтись должно. Это, если я правильно понимаю, и называется плюрализмом собственности.

Впрочем, в то время меня больше заботила не столько многоукладность сельского хозяйства, сколько состояние его перерабатывающей базы, которая и приносила нам основные убытки.

В октябре 1988 года в ЦК партии прошло совещание, посвященное проблемам перерабатывающей промышленности. На нем собрались, как обычно, первые секретари обкомов и крайкомов, директора предприятий, руководители совхозов и колхозов. Я выступал с основным докладом. Главная моя мысль состояла в том, чтобы самим и как можно быстрее увеличить выпуск оборудования для перерабатывающих отраслей.

Было ясно, что Министерство машиностроения для легкой и пищевой промышленности не справится ни с темпами, которые диктовались остротой ситуации, ни с деньгами, отпущенными государством, ни, тем более, с требованиями к качеству продукции. Оставалась единственная возможность: подключить к этой программе предприятия военно-промышленного комплекса, к которому раньше гражданским отраслям и подступиться нельзя было.

Мне и в те дни кричали: «Вы хотите разрушить специализированную промышленную структуру!» «Разрушить – нет! – отвечал я. – Ничего разрушать не надо. Но перестроить, переориентировать – обязательно!» Времена на дворе стояли другие. Покричали на меня радетели «спецминистерств» – и в скором времени предприятия Министерства судостроения, например, прекрасно освоили выпуск небольших пекарен, предприятия Министерства оборонной промышленности стали давать отличное оборудование для производства сахара, Министерство общего машиностроения – выпускать молочные линии. И, замечу, не развалились.

Помню, направляясь в Швецию и Норвегию, я включил в состав делегации министра среднего машиностроения Льва Дмитриевича Рябева, будущего моего заместителя. Конечно, поехал он в Скандинавию не атомными проблемами заниматься, а изучать работу молочных комплексов и их производство. Именно это Совмин поручил его министерству.

На обеде у премьер-министра Норвегии Гру Харлем Брундтланд, моей хорошей знакомой и чрезвычайно симпатичной и умной женщины, разговорились о политике разоружения, об опасности Европе со стороны ее советских соседей.

– Хотите воочию видеть виновника этой опасности и всех ваших страхов по ее поводу? – неожиданно спросил я. – Конечно, – ответила госпожа Брундтланд.

– Вот он, – я указал на Рябева. – Рядом с вами – самый главный в Советском Союзе производитель атомного оружия. Если я и хотел достичь какого-то эффекта, то большего вряд ли удалось бы. Немая сцена из «Ревизора» на норвежской земле… Выдержав мхатовскую паузу, я добавил:

– А здесь он хочет выведать государственную тайну производства комплексов для молочной промышленности, ибо наши атомщики сегодня озабочены не только производством боеголовок ракет, но и молока, сметаны, творога и кефира. Так что бояться их не надо. Лучше – помогать.

Я не очень верил в бескорыстную помощь нам со стороны государств с иной общественной системой. Для тех, кто станет разрушать неугодный им строй, – помощь всегда найдется. И не малая, как показала последующая практика. Но в то время с нашей страной могли быть только деловые, взаимовыгодные экономические отношения. В СССР видели надежного и солидного партнера.

Мы и сами встали бы на ноги. Быстро научились бы делать не только ракеты, но и крекерные линии, и современные промышленные холодильники, и все остальное, что связано с хранением и переработкой продукции села. И не надо было бы унижаться и ходить по миру с шапкой в руках. Но, к сожалению, это такое важное для страны дело в нынешних условиях практически захирело: кому нужны современные перерабатывающие предприятия, если продовольствие в готовом виде привозят изза рубежа…

А теперь я коснусь едва ли не самого больного для меня вопроса – о ценообразовании. Уверен: главной нашей ошибкой было то, что мы разорвали цепь реформ как раз в этом, основном ее звене. Помните, вместе с Законом о госпредприятии мы приняли пакет документов, среди которых было и постановление о ценах? Ведь многие отрасли промышленности, особенно предприятия сельскохозяйственной переработки, работали в убыток, и государство мощно дотировало каждую буханку хлеба, каждую бутылку молока, каждый батон колбасы.

Осенью 87-го мы настойчиво ставили вопрос о реформе ценообразования: давайте переходить на новые цены – оптовые, закупочные, розничные. Система компенсационных мер продумана. Пора перейти от слов к делу, хватит болтать о реформах, о предстоящем вхождении в рынок. В регулируемый, имею в виду, как и во всем цивилизованном мире. А нам в ответ: подождите, не спешите, еще не время, народ нас не поймет. И это говорили не только политики, но и ученые, которые ранее уверяли, что без изменений в ценообразовании глубокие реформы в экономике невозможны.

Не настоял. И это было крупной ошибкой. В то время такая реформа была бы для людей гораздо менее болезненна, чем даже в предложенных мною же мерах в 1990 году. Я уж не говорю о 2 января 92-го, когда Ельцин – Гайдар спустили цены с какого-либо сдерживающего поводка. Реформы в экономике – дело тонкое и точное. Их или надо проводить все время планомерно и полностью, как им и положено, или не проводить вовсе.

Все вышеперечисленное и неперечисленное здесь приводило к разбалансированности и росту дефицита государственного бюджета. Да, люди стали получать больше денег за свой труд, к чему мы и стремились, переводя предприятия на хозрасчет. Казалось бы, жить стало лучше! Увы, нет. Я уже упоминал экономический термин «неудовлетворенный спрос». Деньги появились, а товаров и услуг в достаточном количестве не прибавилось. За описываемые три года доходы населения выросли на 213 миллиардов рублей, а расходы – только на 194 миллиарда. Разница в 19 миллиардов, поскольку материального наполнения ее не было, давила на рынок.

Напомню также, что в это время начался переход к новым принципам формирования государственного бюджета. Ранее существовало положение, согласно которому предприятия обязаны были перечислить Министерству финансов запланированные отчисления, независимо от результатов своей хозяйственной деятельности. Потом они, предприятия, получали из Москвы часть своих же денег, нередко чуть ли не выпрашивая их. Реформа предусматривала отчисления в бюджет в зависимости от фактической хозяйственной деятельности предприятий.

Мы стремились всячески уменьшить дефицит, увеличить доходы государства и ограничить расточительность в столь сложный период реформ. В 1989 году дефицит составил 81 миллиард рублей. На 90-й мы планировали резко снизить его – до 60 миллиардов. Зажавшись, конечно. И действительно, при всех сложностях и сопротивлении страна завершила год с дефицитом в 58 миллиардов! Наша программа ставила целью в течение двух-трех лет сократить дефицит бюджета до максимально допустимого уровня.

Российский, еще гайдаровский, не особенно раздумывающий о причинах и следствиях своих «революционных» шагов, Кабинет Министров решил ошеломить страну, предложив на 1992 год вариант бездефицитного бюджета. Восхищенные газетчики тут же подхватили: вот, смотрите, как надо по-революционному решать вопросы, а не заниматься какой-то эволюцией. Ведь оказалось, что можно за один прием сделать бездефицитный бюджет! Отвечаю: конечно, возможно.

Проще простого увязать предполагаемые доходы с расходами, сократив последние до минимума, заставить страну жить впроголодь и донашивать старье, зарезать ассигнования всех «бесполезных» социальных программ… Российские лидеры очень мягко, с невинной миной предупреждают: да, придется затянуть пояса. Боюсь, однако, как бы слишком затянутые пояса всех нас надвое не перерезали. Вон Сталин тоже любил экономить за счет народа. И Чаушеску это делал. Да и во многих странах «благополучного» капитализма к этому средству нередко прибегают. Я же никогда не представлял себе даже малейшей возможности стабилизировать бюджет, сознательно обрекая для этого людей на жизнь в голоде и холоде.

Теперь, летом 95-го, вижу, что многие мои прогнозы, к сожалению, оправдались. Только затягивают пояса не все. И люди видят это. Даже немалая часть газетчиков отрезвела и время от времени грозит забастовками из-за того же «бездефицитного бюджета», о котором они еще недавно говорили с таким упоением.

Меня и возглавляемое мной Правительство то и дело обвиняли в «преступном шараханье», в «неуверенных шагах», в «непоследовательности действий». Конечно, и это было. И я честно о том пишу. Но сколько же таких шараханий и преступных шагов уже сделали и еще сделают новые власти… Да премьера Рыжкова за сотую часть этих истинных преступлений заживо сожгли бы!

Эпоха всеохватывающего распределения канула в Лету. Похоже, однако, что в том же направлении исчез и здравый смысл в рыночной политике. Но пока не только им, но и самим рынком даже не пахнет. Наш теперешний рынок – это огромная орущая, мухлюющая, вздорная, злобная, жестокая барахолка, которая и обманет, и обворует, а то и запросто затопчет. Впрочем, об этом в другой раз.

Глава 13
Внешнеэкономическое партнерство или зависимость

В предыдущей главе, размышляя о причинах и следствиях пережитого вместе со страной, я затронул и внешнеэкономические проблемы. Чувствую, однако, что они требуют специального разговора.

Ни одна страна в современном мире не может не дополнять свое народное хозяйство внешнеэкономическими связями. Точнее говоря, народное хозяйство любой страны имеет в качестве своей неотъемлемой составной эти связи. Не понимать этой азбучной истины – значит быть не только узколобым экономистом, но и политическим изоляционистом. Нормальные экономические отношения во многом предотвращают военные столкновения между странами, сближают их интересы.

Кто торгует, тот не воюет. Я уж и не помню, откуда взял эту поговорку. Да какая, в сущности, разница – откуда? Главное, что она верна. Кто умеет и любит торговать, кому есть, чем торговать, у кого есть, на что покупать, кто торгует по-умному, честно и цивилизованно, тому просто-напросто незачем и некогда думать о войне, о борьбе, вообще о какой-либо вражде. Я всегда внимательно следил за эволюцией интеграции стран Западной Европы с их Общим рынком, год от года сближающим государства, людей разного подданства и разных национальностей. Они по-деловому строят общеевропейский дом. Сначала – экономический, а затем и политический. В нем предстоит жить не только им самим, но, главное, их детям и внукам. Строят именно на прочной экономической основе.

Вместе со многими миллионами людей мечтаю, чтобы народы образованных на еще дымящихся развалинах Союза независимых государств тоже быстрее прозрели и начали бы строить свой общий дом. Сначала экономический, а затем и политический. Уж больно нецивилизованно мы разводимся – с угрозами, с непримиримостью, с амбициозными требованиями друг к другу, а кое-где и со стрельбой. И сколько он продлится, этот процесс размежевания, сколько мы еще будем тешиться обретенной независимостью, которая сама по себе никого не накормит и не оденет? Слишком прочны наши многовековые хозяйственные, культурные и просто человеческие связи. Огромный и, убежден, в целом глубоко позитивный вклад в процесс укрепления этого исторически сложившегося единения внесла послереволюционная практика. В ней, к сожалению, были и крупные промахи, недостатки, которыми и воспользовались зарубежные и наши «собственные» могильщики великой страны, но и при этом вряд ли любой объективный наблюдатель станет отрицать, что дружба народов (подчеркиваю – именно народов) стала одним из самых мощных факторов силы советского общества. И недаром именно на ее разрушение были направлены главные многолетние усилия тех, кто ставил своей задачей уничтожение ненавистного им Союза Советских Социалистических Республик.

Впрочем, вернемся к экономике. Так вот, слишком крепко повязаны мы, все бывшие республики Союза, экономическими нитями, чтобы выжить поодиночке. Только вместе – это, на мой взгляд, аксиома. И только объединившись, мы будем надежными, долговременными, солидными партнерами, интересными на общеевропейском да и на мировом рынке. Только вместе мы сможем активно, широко и с выгодой для себя включиться в мировые хозяйственные связи. Только вместе мы можем и защитить свои интересы от экономической экспансии наших новых друзей – в кавычках и без них. А что такая экспансия будет нарастать, я твердо убежден. Уже сейчас это ясно видно.

Весь наш послевоенный хозяйственный опыт привел к непреложному выводу: экономическая самоизоляция, как и изоляция внешняя, работа почти исключительно на «свой», замкнутый рынок неизбежно подрывает научно-технические, производственные и даже политические позиции страны, избравшей такой путь.

Могло ли быть иначе? Могло, конечно. Но мы сами пестовали блоковость развития хозяйства, которой сегодня, как известно, не существует, и наша экономика от этого не выиграла. Впрочем, то же можно сказать и о хозяйстве наших тогдашних противников из противоположного блока. Никому не выгодно существование резко обособленных, недостаточно тесно взаимодействующих друг с другом мировых рынков. Деление по политическим мотивам хозяйству не на пользу. Кстати, когда те же американцы, тоже весьма склонные к политическим играм, переносят их в область мировых хозяйственных связей, то и их экономика в принципе больше теряет, чем приобретает. Да, не только внутри страны, но и в ее внешних хозяйственных связях политика слишком часто вместо того, чтобы выражать экономические интересы, работает против них.

Конечно, все эти рассуждения о необходимости и неизбежности активного участия каждой страны в международном разделении труда будут справедливы лишь в том случае, если ее включение в мировую экономику будет равноправным и взаимовыгодным. Ведь во внешней политике, в том числе и экономической, должны преследоваться национальные интересы. Любое государство заинтересовано в обеспечении благоприятных внешних условий для своего внутреннего развития.

Полагаю, что в то время, когда Западная Европа была и экономически, и политически слабой, а СССР после войны имел огромный, всемирный авторитет, вопрос о равноправных экономических отношениях мог быть решен не в ущерб для нашей страны. Очевидно, однако, что начавшаяся вскоре «холодная война», включая войну идеологий, сделала такой вариант нереальным.

Долгие десятилетия «холодной войны» показали, что противоречия между двумя мирами выходили далеко за чисто идеологические рамки. Идеология была здесь лишь ширмой. Фактически сталкивались главным образом геополитические интересы двух военно-политических блоков. Их противоречия ярко проявились, в частности, в дискриминации Советского Союза и его союзников в экономической сфере, в торговле, в научно-технических областях, в попытках установления контроля над этими странами.

Но, несмотря на все препоны, наша отечественная внешняя торговля хотя и не слишком быстро, но развивалась, и с 70-го по 85-й год выросла примерно в шесть раз. Другое дело, что в эту цифру входит в основном торговля со странами социалистического блока, больше напоминающая бартерный обмен, чем собственно торговлю. Но и на капиталистический рынок удавалось прорываться, хотя и узким спектром товаров, – я писал об этом в предыдущей главе.

В конце 80-х годов СССР производил 14 процентов всего мирового продукта, а наша доля в глобальном товарном экспорте составляла лишь 4 процента. В то же время все развивающиеся страны производили те же 14 процентов мирового продукта, но их доля в экспорте составляла 20 процентов. У меня лично эти цифры вызывали глубокую неудовлетворенность положением нашей страны в системе мирового хозяйства.

Мы шли к рынку не так быстро, как хотелось бы, но шли. Рыночная экономика в отдельно взятой стране может существовать лишь как составная часть мировой рыночной экономики. Это не я придумал. Это Маркс сказал. Именно задача ускорить научно-технический прогресс и социально-экономическое развитие страны подтолкнула нас к реформе внешнеэкономических связей. Но успели мы сделать в этом направлении мало.

И, тем не менее, кое-что успели. Нами был заложен фундамент новых внешнеэкономических отношений. Именно здесь, в этой сфере, и появились первые ростки рыночной экономики. Я имею в виду нормальные отношения, а не постоянное выпрашивание милостыни, в чем наши нынешние власти до неприличия активны. И не разгул во внешней торговле, обильно сдобренный криминальными действиями, когда вывозится все, что плохо лежит в государстве, но особенно то, что лежит хорошо – в недрах, прежде всего. Идет экспортный бум при катастрофическом спаде производства.

В числе первых проблем, вставших перед нами в самом начале перестройки системы внешнеэкономических связей как составной части всей экономической реформы, оказалась одна, наиболее явная: монополия внешней торговли. Эта монополия, по моему разумению, – результат давнего, еще в 20-х годах происходившего спора между ее сторонниками, которых представляли Ленин и Красин, и теми, кто предлагал дать производителю возможность самому продавать свою продукцию. Эту сторону представлял Бухарин. Кто в споре победил – известно.

В наших невзгодах в области внешнеэкономических связей я не собираюсь обвинять Ленина. Он принимал это решение в свое время, в той реальной исторической обстановке. Абсурдно было бы предлагать демократизацию внешнеэкономической деятельности и в предвоенные годы, в войну или послевоенные восстановительные годы. Тогда нужна была исключительная централизация, в том числе и в области внешней торговли. Кстати, именно так и было в это время в Англии, США.

Я говорю о другом времени, о 60—80-х годах, когда и экономическая, и политическая обстановка позволяла дать свободу производителям в этой сфере деятельности. Но традиция явно довлела над целесообразностью.

Все экспортно-импортные операции многие десятилетия проводились только через могущественное Министерство внешней торговли и его дочерние объединения. Экспорт-импорт были жестко связаны с общей плановой системой, все заранее расписывалось и распределялось. Было известно, сколько нефти, карбамида или, скажем, тяжелых экскаваторов поставляют страна и даже каждое предприятие в данном году за рубеж, а вот что они за это получат, знал более или менее достоверно лишь главный монополист – государство в лице его внешнеэкономического ведомства. Вот и выходило, что сами производители продукции отнюдь не были заинтересованы в ее экспорте.

Я это по себе знаю, по работе на Уралмаше. Надбавки к продажной цене за экспортное изделие давались минимальные, а качество требовалось куда более высокое, чем для внутрисоюзных поставок. Это, кстати, еще один нелепый парадокс нашей системы – понятие «экспортная продукция». Мол, для нас можно похуже, а для зарубежных партнеров – уж расстараемся. И ведь старались! Мне начальники цехов не раз жаловались:

– Николай Иванович, давайте откажемся от экспорта. Ведь мука же, а не работа! Каждую гайку прокрась, каждый шплинт продрай… Я возражал:

– Не будь экспорта, вы б совсем захалтурились. Он вас в более-менее боевой форме держит. А то будете сидеть в загнившем болоте.

И впрямь он помогал держать предприятия в форме. Дисциплинировал и рабочих, и производство в целом. При отсутствии на внутреннем рынке конкуренции экспортная продукция худо-бедно поддерживала уровень производства. И только. Другой выгоды от нее я, директор завода, не видел. Валюту за проданные изделия, за экскаваторы, например, получало то же Министерство внешней торговли. А завод-производитель ходил и клянчил валюту на покупку, например, необходимого для него оборудования. Хорошо, если давали малость, а могли и послать подальше.

Иными словами, от экспорта производственники бежали, а к импорту обеими руками тянулись. Выпрашивали, вымаливали ими же, по сути, заработанное. Но побеждал в этом не тот, кто дал стране больше, а тот, у кого было больше пробивной силы, глотка здоровее. Я даже термин в свое время придумал – «горловая экономика». Зачастую слепая вера в неоценимые преимущества импортной продукции господствовала во всех звеньях народного хозяйства. А ее оборотной стороной было пренебрежение отечественной продукцией, нежелание, а нередко и вытекавшее отсюда неумение заниматься ее совершенствованием. Все это, вместе взятое, напоминало какую-то болезнь. И недавно умерший академик Анатолий Петрович Александров метко окрестил эту болезнь «импортной чумой».

Я как-то спросил Президента Финляндии Мауно Койвисто:

– Почему ваши фирмы мало покупают нашу продукцию?

– Их право, – лаконично ответил Президент. – Я с ними ничего поделать не могу. При всем желании помочь вам. Предложить им продать их товар – это нарасхват. Заставить купить чужой – невозможно.

Я невесело усмехнулся:

– У нас все наоборот…

В очередной раз позвольте сделать отступление – оно будет касаться моих зарубежных поездок. Глава Правительства по своему положению обязан принимать своих иностранных коллег и по их приглашению посещать другие государства с официальными или рабочими визитами. Подготовка к этим поездкам проводилась заблаговременно. Через МИД согласовывались программа пребывания, основной перечень вопросов, подлежащих обсуждению, и документов для подписания. Конечно, охватить все заранее было невозможно, поэтому необходимо было тщательно готовиться в целом по проблемам, связанным с нашими взаимоотношениями с данной страной.

Ранее уже было сказано, что внешнеполитические вопросы были сконцентрированы у Генсека. Горбачев и его ближайшие советники очень быстро определили и географию визитов: монополией Генсека стали такие страны, как США, ФРГ, Англия, Франция, Италия, Япония. Эти страны с удовольствием посещали Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев. Мне же были «отведены» такие страны, как Финляндия, Швеция, Норвегия, Австрия, Индия, Австралия, Таиланд, и, естественно, государства социалистического содружества. Во время встречи с главами их правительств обсуждались и политические, а в большей степени – экономические вопросы. Со многими моими коллегами у меня установились хорошие личные отношения: с Ф. Враницким, X. Брундтланд, И. Карлссоном, К. Сорсой. И эти добрые личные отношения в немалой степени способствовали соблюдению государственных интересов как нашей, так и других стран.

Мне особенно нравилась многоликая и многоцветная Индия, страна контрастов и неожиданностей. Сразу же после первой встречи у нас установились самые добрые личные отношения с впоследствии трагически погибшим Радживом Ганди и его супругой Соней. В этой стране я познакомился и с интереснейшими людьми – ныне покойными Святославом Николаевичем Рерихом и его женой Девикой.

И все же я был, конечно, в основном руководителем для «внутреннего применения». Моя главная деятельность сосредоточивалась в Москве и в регионах страны. Тем более что заграничные поездки требовали особенно много времени на их подготовку и проведение. Впрочем, и по собственной стране, как говорится, с бухты-барахты, без подготовки не поедешь. Ну а о том, что порой при этом возникает, можно судить по такому примеру.

В силу моей огромной занятости внутренними проблемами длительное время откладывался визит в Австралию, Таиланд и Сингапур. Там уже возникло определенное непонимание по поводу неоднократного переноса сроков поездки, делались далеко идущие обобщения не в нашу пользу. Перед этой поездкой в феврале 1990 года я решил посетить Воркуту, где в 1989 году было сильное забастовочное движение. Надо было своими глазами посмотреть, как выполняются принятые Правительством решения. И вот при переезде с одной шахты на другую нас на дороге в тундре застала страшная пурга со шквальным ветром и сильным морозом.

Шесть часов мы были в этой ловушке. Не приспособленные к такому климату два львовских автобуса, легкая одежда, на глазах покрывающийся инеем салон создавали не очень радужное настроение. И вдруг в полной темноте нас нашел чумазый водитель гусеничного вездехода: «Где здесь находится московская комиссия?» Он нас и вывез в город. И никто из этого не устраивал «шоу» наподобие того, когда на телевидение вытянули растерянного отставника, который имел несчастье своим «жигуленком» стукнуть машину Ельцина.

Через сутки я улетел в Таиланд. Из температуры минус сорок градусов я попал в жару плюс сорок. И сразу же заработал примерно столько же. Не хотелось двигаться, только лежать, лежать. Но надо было работать – вести переговоры, выступать на официальных обедах, проводить пресс-конференции, а с целью экономии времени спать в самолете при перелете из одной страны в другую. Хорошее или плохое у тебя самочувствие, не надо забывать, что ты представляешь свою страну, и во многом именно по твоему поведению судят о ней. Еще есть магическое слово «протокол». Уж он-то точно является командно-административным органом: командует и президентами, и премьерами, и многими другими официальными лицами. Но и без него никак нельзя. Впрочем, опыт государственных визитов нашего Президента показал, что нынче и протокол не помеха куражу и «нраву», даже если это унижает народ и страну, которые ты представляешь, и тех, кто тебя принимает. Воистину, глупости, в том числе «руководящей», границ нет.

Случались в моих поездках и забавные курьезы. По установленному этикету, премьер встречает своего коллегу и постоянно общается с ним, независимо от того, мужчина это или женщина. Если, скажем, премьер другой страны приезжает с супругой, моя жена должна ее встречать, сопровождать и оказывать всяческие знаки внимания. А как поступать с супругами женщин-премьеров, например, М. Тэтчер и X. Брундтланд? Ну что ж, протокол есть протокол, и в Норвегии, например, Людмилу Сергеевну сопровождал супруг госпожи премьер-министра.