Текст книги "Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?"

Обсуждали наш документ всерьез. Я выделил бы два направления в дискуссии, два мнения. Первое – в программе есть недостатки, она пока конспективна, ее следует максимально конкретизировать, но стоит принять. Второе – программа совершенно нерадикальна. И тут оппонентами как раз приводился стандартный набор аргументов в пользу мгновенных атак и послевоенный пример США и стран Европы. Чтобы не утомлять читателей подробностями, скажу: Съезд поддержал программу Правительства 1532 голосами при 419 против и 44 воздержавшихся.

Меня не успокоило абсолютное большинство голосовавших «за». Я внимательно слушал все выступления и, может быть, особенно разносившие в пух и прах правительственную программу. В этих последних явственно звучали не столько частные мнения по экономическим вопросам, сколько вполне определенные политические позиции. И естественно, что этим оппонентам Правительство казалось слишком самостоятельным, слишком убежденным. А значит – непослушным, несгибаемым, неуправляемым. Не я один это понимал – многие мне о том говорили после Съезда. А раз это так, то и после принятия программы предстояла не столько спокойная работа по ее реализации, сколько нелегкая борьба вокруг нее. Жизнь показала, к сожалению, абсолютную точность такого прогноза.

Не откажу себе в удовольствии привести здесь текст шифротелеграммы, пришедшей мне из нашего Посольства в Австрии от академика Шаталина, который там оказался во время Съезда:

«Дорогой Николай Иванович! Поздравляю с одобрением правительственной программы. Но работа впереди колоссальная. Без иллюзий. Отдам этой работе все, что могу. Всегда ваш академик С. С. Шаталин».

Что именно «отдал этой работе» Станислав Сергеевич, станет известно позже, а тогда, после Съезда, повторю, я не питал особых иллюзий относительно хода выполнения программы еще и потому, что оно напрямую зависит от того, обеспечена ли при этом определенная политическая стабильность в обществе. А она размывалась все более усердно. Поправить ситуацию, хотя бы несколько успокоить ее способны были депутаты. Перед Съездом я еще в какой-то мере рассчитывал на их консолидацию, но именно обсуждение нашего доклада явственно показало, что надежды на это практически беспочвенны: депутатский корпус разбегался по отдельным политическим квартирам.

Конечно, все это не стало для нас поводом, чтобы остановиться на полпути и опустить руки. Надо было работать, на это и решения Съезда нацеливали. И перед большой группой специалистов во главе с моим заместителем академиком Леонидом Ивановичем Абалкиным была поставлена задача подготовить к весне строгую и четкую концепцию перехода экономики к рынку, основываясь, естественно, на докладе Правительства Съезду народных депутатов и с учетом замечаний и поправок, которые были на нем высказаны.

Время подгоняло. Денежные доходы населения в первом квартале 1990 года выросли, а в национальном доходе все отчетливее наблюдалась тенденция к его сокращению, хотя обвального спада производства пока не было. Правда, в тех республиках, где межнациональные конфликты особенно обострились, ситуация была скверной. Например, в Азербайджане выпуск промышленной продукции к апрелю уменьшился на 18, в Армении – на 9, в Грузии на 8 процентов по сравнению с прошлым годом.

Группа Л. И. Абалкина работала в подмосковном санатории «Сосны». Президиум Совета Министров собирался ежевечерне, прошла серия новых встреч с руководителями предприятий, банкирами, главами республиканских правительств, учеными. Ведь кроме самой концепции следовало подготовить более десятка проектов законов и несколько десятков проектов постановлений Правительства, о которых сказано было в докладе Съезду.

Работали мы чрезвычайно вдумчиво, «проигрывали» множество вариантов той дороги, которая могла привести страну к нормальной рыночной экономике наиболее безболезненно для людей. Совсем без боли – такого, к сожалению, быть не могло. Следовало перелопатить многообразный зарубежный опыт, чтобы взять из него то, что подходило нам, создать свой вариант, максимально учитывающий особенности страны и ее народа. Говоря «мы», я имею в виду многих и многих ученых, производственников, которых Совет Министров привлек к разработке концепции.

Не хочу обременять внимание читателей мнением иностранных экономистов, внимательно наблюдавших за нашей работой. Приведу лишь одно из них – человека, с которым встретился лично, обсуждал решенные и нерешенные проблемы. Мне тот разговор много дал, и, как оказалось, моему собеседнику тоже. Им был председатель Совета управляющих Федеральной резервной системы США видный экономист Алан Гринспен. Вот что он написал мне среди прочего из Вашингтона: «Я вернулся из поездки в Москву со значительно более глубоким пониманием того, что Вы и Ваши коллеги пытаетесь сделать для советской экономики, так же как и с более глубоким осознанием связанных с Вашими усилиями трудностей».

Я только что упомянул, что в то время в Совете Министров проходили внеочередные и многочасовые дискуссии. Кто-то из мемуаристов поставил мне это в упрек – слишком много, дескать, было разговоров. Нет, как известно, в споре рождается истина, а нам как раз нужна была только она. Нельзя было из пальца, даже если он руководящий, высасывать принципы предстоящей экономической реформы. Здесь должна была сказать свое слово наука, проверяемая практикой, опытом. Ну а если в науке, как сказал один большой ученый, будет полное единодушие, то это не наука, а кладбище.

В общем, после всех дискуссий было сделано главное – определена стратегия нашей экономики, т. е. ее основные цели, пути и средства их достижения. Она, экономика СССР, должна была:

– соответствовать достигнутому человеческой цивилизацией уровню развития и требованиям XXI века;

– создать равные условия различным формам собственности: государственной, кооперативной, смешанной, частной и т. д.;

– обеспечить свободу действий товаропроизводителям, конкуренцию между ними, глубокую экономическую демократию как основу ее в политической и социальной сферах;

– иметь социально ориентированный рынок со значительной регулирующей ролью государства, использующего на каждом этапе развития различные сочетания экономических и административных методов.

Мы считали, что создать вместо планово-распределительной современную рыночную экономику без активной, целенаправленной деятельности государства невозможно. Это утопия или авантюра. Повышение его роли в регулировании всех процессов хозяйственной жизни – требование времени, осознанное во всех развитых странах. Тем более это обстоятельство надо учитывать у нас, где 67 процентов территорий – северные и приравненные к ним. В такой стране активная, определяющая роль государства в формировании рыночной экономики – абсолютная необходимость. Пустить все на самотек, устранить государство из этой сложнейшей работы – значит впасть в авантюризм и сознательно ввергнуть страну в неисчислимые бедствия.

Мы прекрасно понимали, что современная рыночная экономика – это сложнейшая система, где все ее элементы соответствуют друг другу, создают тем самым единое целое. Это не только отлаженные сотни тысяч и миллионы связей и взаимозависимостей между товаропроизводителями, это и развитые банковские, финансовые и социальные структуры.

Работая над стратегией нашего развития, мы также учитывали, что в последние десятилетия рыночная экономика на Западе, как и планово-распределительная в социалистических странах, во многом исчерпала свои потенциальные возможности. Надо было взять все хорошее из той и другой экономических моделей и органично соединить, переплавить все это в нечто единое и дееспособное. Это «нечто» должно было быть сугубо своим, уникально-специфическим, как и наша страна. В основе новой модели, подчеркну еще раз, были сильные стороны социализма, его преимущества, социальная защита населения, государственное регулирование в сочетании с рыночными отношениями.

Но вернемся ко времени создания этой концепции.

Итак, она стала закономерным результатом выбора решений на основе альтернативных, многовариантных сопоставлений и расчетов. Подчеркну: возврата к старой экономической системе в нашей концепции не было. Иной раз я намеренно провоцировал директоров заводов, приезжавших для обсуждения проблем и все еще довольно скептически воспринимавших само слово «рынок», и говорил им:

– За чем же дело стало? Вернемся к жесткой планово-распределительной системе – там все ясно, понятно, привычно. Что с того, что она стала тормозом? Зато вам работать легче. Проголосуйте…

– Нет, Николай Иванович, – отвечали мне, – не берите нас на испуг. Система изжила себя, это ясно. Но и прыгать в рынок, как в пропасть, не хочется. Мы-то прыгнем, а что со страной станет?

Конечно, всегда заманчивым представляется вариант максимального ускорения рыночных процессов, чтобы эффект от них появился быстрее. Но ученым и специалистам, чьи теоретические соображения базировались на хорошем знании производства, отечественного хозяйства, было ясно, что неизбежным следствием таких решений станет круто галопирующая инфляция, спад производства, массовая безработица, обострение социальной напряженности. Иными словами – кризис.

И это именно то, к сожалению, что сегодня в стране и происходит, поскольку молодые, с минимальным практическим опытом экономисты, волею ретивых и безрассудных политиков, пришедших к никем и ничем не ограниченной власти, легко решились на этот кризисный вариант, столь больно, как мы и ожидали, ударивший по людям. Миллионы и миллионы граждан оказались за чертой бедности! А что иного можно было ожидать, если главный реформатор Егор Гайдар в одном из своих многочисленных интервью с гордостью называет себя «кабинетным ученым»? Много ли видно из кабинета, если даже он в Кремле?

Впрочем, о дне нынешнем – позже.

17 и 18 апреля 1990 года концепция была представлена на обсуждение совместного заседания Президентского совета и Совета Федерации. Обсуждение было весьма бурным. Почти все отмечали декларативность документа и, замечу, были абсолютно правы, поскольку за отведенный срок многие общие положения, перекочевавшие из доклада Съезду в концепцию, не были расшифрованы, работа еще велась. В итоге обсуждения мы получили месяц на доработку. Всего месяц! Но успели: точно 18 мая закончили.

22 мая Президентский совет и Совет Федерации вновь рассмотрели документ и приняли хитрое, как я потом понял, решение: поручить Председателю Совета Министров СССР выступить с соответствующим докладом на сессии Верховного Совета. Вот так: вроде бы и одобрили концепцию, раз поручили мне выступить с ней перед депутатами, а на деле официально свое мнение не высказали. Мол, ты кашу заварил – ты и расхлебывай. А мы ни при чем. Примут депутаты – хорошо. Не примут – нас в согласии с твоей концепцией впрямую не обвинишь. Или то была обыкновенная политика «страусизма», когда голову в песок – и беда не беда? Или Горбачев уже присматривался к идеям ученых-радикалов и своих помощников и колебался: чью сторону принять? Его ведь ласково называли «гением компромисса». Но о каком же гении, хотя бы и только компромисса, можно говорить, если человек не видел (и не видит по сей день) грани между полезным сближением точек зрения и элементарным предательством? Компромисс предполагает частичное отступление на одном участке при сохранении или улучшении своих позиций на другом. А у нашего «гения» вся его политическая жизнь в качестве Генсека и Президента – сплошное отступление, закономерно закончившееся полнейшим, позорным поражением.

24 мая вновь я отправился на трибуну сессии, как на казнь. К этому времени я отчетливо понимал, что мне уготована роль осужденного. Было ясно, что в качестве первого объекта нападения со стороны «демократической оппозиции», легко приспособившей лозунг «Вся власть Советам!» для собственных интересов и целей, избраны возглавляемое мною Правительство и лично я. Горбачев в очередной раз занял удобную для себя, как бы отстраненную позицию, и, казалось мне, я для него уже был отыгранной картой. Позже, выступая на XXVIII съезде КПСС, он оторвется от написанного доклада и скажет: «Начинать реформу с новых цен было абсурдом».

На следующий день, когда мы оказались бок о бок, я спросил его с возмущением:

– Как же вы могли обвинить меня в этом? Ведь мы не предлагали начинать реформу с новых цен! Вам же известно, что цены – лишь часть огромного комплекса экономических и организационных мер при переходе к рынку. Об этом я и говорил на сессии. И не надо меня передергивать! Да, кстати: ведь все это было предварительно и досконально оговорено с вами! – Я ничего об этом не говорил, – по-детски «защитился» он.

– Как же не говорили, – уличил его я, показав газету с текстом доклада. – А это что?

– Газетчики напутали, – совсем уже смешно сказал он, словно опасаясь признаться в слове, которое, как известно, не воробей…

Но это было потом, а 24 мая я вышел на трибуну сессии и приступил к своему выстраданному, самому тяжкому в моей жизни докладу. Газеты сообщили, что в тот день на сессии был зафиксирован своеобразный рекорд: к началу утреннего заседания зарегистрировалось 433 члена Верховного Совета и 133 народных депутата, не входивших в него. Доклад был выслушан в непривычной тишине зала.

Сегодня, когда молодые теоретики от экономики используют доставшуюся им власть, чтобы бесшабашно ввергнуть народ и Россию в водоворот кризиса, стоит напомнить читателям основные положения нашей «Концепции-90». Ее били изо всех сил и справа, и слева, то за недостаток радикальности, то за излишнюю якобы бесчеловечность. Ну и, конечно, всячески цеплялись к слову «регулируемая». Но, по-моему, за этим стоит или обычная демагогия, или историко-экономическая малограмотность. Именно регулируемая и только так, ибо ни в одной стране мира, будь она развитой или развивающейся, нет сегодня и не может быть неуправляемой экономики. И мы четко оговорили условия мягкого, плавного, максимально безболезненного для населения, как я уже отмечал, перехода к регулируемой рыночной экономике.

Первое из них: реальная самостоятельность и экономическая ответственность предприятий как свободных товаропроизводителей. Добиться этого можно, опираясь на новые отношения собственности и органически присущий им дух инициативы, предпринимательства – тот самый, развитию которого наше государство в течение десятилетий вольно или невольно ставило одну преграду за другой. Второе: механизм ценообразования, чутко реагирующий на динамику спроса и предложения и учитывающий необходимость социальной защиты населения. Третье: конкуренция, которая понуждала бы к снижению издержек и цен, стимулировала бы удовлетворение спроса, заставляла бы производителя продукции ловить технические нововведения, противостояла бы стремлению к монополизму. Четвертое: структура производства, соответствующая платежеспособному спросу и быстро реагирующая на его изменения. И, наконец, пятое: денежная сбалансированность, устойчивость всей финансовой системы.

Все это – основа. Теперь – как идти.

Большие надежды связывали мы с новой системой налогообложения – единой, когда ставка налога на прибыль одинакова для всех предприятий любой формы собственности и всех отраслей хозяйства. Государство же может применять налоговые льготы, тем самым стимулируя предприятия инвестировать производственное и социальное развитие на приоритетных для страны и людей направлениях.

В книге я уже неоднократно возвращался к проблеме ценообразования. Она, как дамоклов меч, все время висела над нами. Я хочу снова процитировать отрывок речи Генсека в Мурманске:

«…В прошлом году дотации по продаже мяса и молока составили уже 57 миллиардов рублей. Но ведь многие и не чувствуют, и не знают всего этого.

А отсюда нет должной уважительности к продуктам. Да это вы и сами видите. Ведь дошло до того, что ребятишки играют булками в футбол. А сколько продукции выбрасывается в отходы. Или пример другого характера. Дамские сапожки стоят 120–130 рублей, и 62 килограмма мяса, которые приходятся сегодня в среднем на каждого человека, обходятся в такую же сумму, то есть годовое потребление мяса стоит пары сапожек…

Но самое главное вот в чем. Семьи с большим доходом больше потребляют мяса и молока, и, следовательно, они больше используют эти дотации. Вот ведь что получается…»

Правильные слова. А через два года – «абсурд начинать с цен». Видно, популизм у политиков (или политиканов?) в крови. Многие его «асы» сделали для себя четкий вывод: говорить сегодня то, что люди хотят услышать. А вот выполнять эти обещания будет кто-то другой, в случае чего на него можно и свалить все. Так и произошло с ценами.

Еще раз напомню, что и в то время вовсю раздавались голоса о необходимости сделать цены свободными. Все цены! Но, говорили мы, тогда при нашей структуре производства, монополизме и состоянии денежного хозяйства все цены непредсказуемо взметнутся вверх. Значит, следом неизбежно придется повышать зарплату и другие денежные доходы. И тут немедля «заработает» спираль инфляции, которая подорвет производство, исковеркает структурную перестройку. Невероятно вырастет число людей, оказавшихся не готовыми к такому повороту событий, а государство тоже, в свою очередь не сможет помочь им, поскольку не в силах будет остановить инфляцию.

Наше Правительство предпочло другой вариант, который исходил из поэтапного введения рыночных методов ценообразования в сочетании с государственным контролем за уровнем и динамикой цен. Мы предполагали в начале 91-го централизованно осуществить реформирование всей системы цен, устранив накопившиеся в ней диспропорции. Затем переходить к рыночному ценообразованию, сочетая все же цены, регулируемые государством, со свободными, которые диктуются спросом и предложением. Этот постепенно снижаемый контроль за ценами помог бы если не избежать вовсе, то значительно смягчить инфляционные процессы.

В Концепции определялись основные параметры изменения оптовых цен на энергоносители, металл, лес и лесоматериалы, химические продукты и так далее, чтобы приблизить эти цены к мировым. Мы хотели ликвидировать такое положение, когда наши лес, бумага, мазут, мочевина и прочее уходили за рубеж чуть ли не по демпинговым ценам, а там перепродавались по реальным. В среднем рост предлагаемых оптовых цен намечался на 46 процентов.

Надо было менять и закупочные цены. Постоянно происходило удорожание потребляемых сельским хозяйством материальных ресурсов, росли банковские кредитные ставки и т. д. Чтобы сельское хозяйство стало в основном рентабельным, закупочные цены предполагалось поднять на 55 процентов.

Но самыми трудными были проблемы, связанные с реформой розничных цен. Здесь в тугой клубок сплелись интересы и производителей, и торговли, и каждой семьи. Деформации в этой сфере к 1990 году возникли небывалые! Если за последние 35 лет произведенный национальный доход увеличился в 6,5 раза, то государственные дотации к ценам – более чем в 30 раз! В том же 90-м дотация только на продовольственные товары составила около 100 миллиардов рублей, а с введением новых закупочных цен без пересмотра розничных она увеличилась бы еще на 30 процентов и составила бы пятую часть всех расходов госбюджета.

Ситуация и впрямь была ненормальной. Производство одного килограмма говядины, например, обходилось государству в то время в 5 рублей 88 копеек. Продавался этот килограмм в госторговле, если вы еще не забыли, в среднем за два рубля. И это только один из примеров, а приводить их можно было бы бесконечно. Причем следует отметить, что мы вовсе не собирались уходить от дотационности. Чтобы полностью отказаться от поддержки через нее сельского хозяйства, надо было бы килограмм той же говядины в новых условиях продавать за 9 рублей, а мы установили предел 5 рублей 50 копеек. Тогда за государством оставались только дотации мясо-молочной промышленности – 45 миллиардов рублей в год. А как же иначе? Производительность труда в сельском хозяйстве быстро подняться не может, будущим фермерам еще раскручиваться и раскручиваться, да и народ богаче в один день не станет. Нет, мы знали, на что шли, предлагая установить такие цены: мы о людях думали в первую очередь и поэтому предлагали иметь на основные продукты питания фиксированные цены.

Что касается других товаров и услуг, то, например, цены на ткани и изделия из них, по нашим расчетам, могли увеличиться на 30–50 процентов, обувь – на 35, на строительные материалы, авиационные и железнодорожные пассажирские перевозки – наполовину. Мы исходили при этом из того, что решение всех вопросов жизни народа возможно лишь при динамичном развитии народного хозяйства. Еще раз напомню: стабилизация экономики должна была начаться с января 91-го и через год (все это было многократно просчитано и проверено!) дать заметные результаты, а затем намечались дальнейшие шаги, но не отягощенные сколько-нибудь серьезными бедами и пагубами для людей при вхождении экономики в рынок.

Я намеренно так подробен, чтобы вы вспомнили, как поносили правительственную программу в 90-м году за то, что она-де превратит людей в нищих, что вся страна свалится за черту бедности. Я хочу, чтобы вы оглянулись вокруг и сравнили нынешние астрономические цены с теми, что предлагали мы. Сравнили? Жутковато? Мне тоже.

А ведь мы считали точно: тогда этого подорожания вполне хватило бы, чтобы страна не свалилась в кризис. Сейчас он в разгаре, цены возросли на многие тысячи процентов. Тот, кто обещал из-за роста цен лечь на рельсы, живет и здравствует. Вы сейчас читаете эту книгу. Вам судить – прав я был или нет…

Единственное, что мы хотели сделать сразу, с июля 1990 года, так это повысить цены на хлеб. Только на хлеб! Мы предлагали этот шаг потому, что хотели на хлебе, так сказать на «отдельно взятом повышении цен», проверить и оценить систему компенсационных мер. С 1 июля до конца года дополнительные расходы населения на покупку хлеба составили бы 17,5 миллиарда рублей, и мы их собирались компенсировать полностью. Заметьте, полностью! Да и надо было восстановить потерянное уважение к хлебу. Сейчас же это «уважение» перешло всякие границы. Одни старики долго стоят у витрины с ценами на хлеб, стыдливо пересчитывая свои невесомые рубли (а помните броский термин «деревянные»? Сейчас авторы этих эпитетов молчат: не хватает воображения, как назвать сегодняшние рубли). Другие идут прямо на помойки – там все бесплатно. Это реальные картины сегодняшней жизни: при минимальной заработной плате в 43,7 тысячи рублей стоимость буханки хлеба – в среднем 1,5 тысячи. Минимальная зарплата при Правительстве Рыжкова была 70 рублей, а буханка хлеба стоила 20 копеек. А дальше делайте расчеты сами…

В 1991 году компенсационные выплаты должны были составить в среднем 70 процентов от общей суммы повышения цен, при этом на основные продукты питания компенсация предусматривалась практически полная. Без компенсации мы намеревались оставить удорожание ювелирных изделий, дорогостоящих меховых изделий, импортной мебели, отдельных видов бытовой техники, повышение тарифов на пассажирские перевозки дальнего следования – другими словами, то, что не является обязательными для всех и каждого тратами. Так вот, мы хотели понять, как выплачивать компенсацию, где ее выплачивать, в каком виде и прочее. Понять, проверив себя на хлебе, на 17 миллиардах, а к 91-му году прийти с некоторым опытом, чтоб поменьше ошибок делать при организации социальной защиты населения в связи с ростом цен.

Не стану пересказывать суть тех выступлений, которые прямо-таки обрушились с трибуны сессии после моего «камикадзевского» доклада. Скажу лишь, что я еще больше укрепился в мысли о том, что не в реформах дело, а в возглавляемой мной «команде», мешавшей прорваться к власти будущим разрушителям страны.

К рынку ведут различные дороги. Каждая страна шла, в принципе, по собственной, с учетом, по возможности, чужих ошибок. У нас тоже было несколько путей, я говорил здесь о них. Но мы выбрали единственно, как нам представлялось, подходящий и для нашей неповоротливости, и для политической раздробленности, и для неподготовленности к рыночным действиям в техническом и в организационном отношении. Ведь тогда еще не было ни реформированных государственных структур, ни развернутой сети банков, ни, наконец, нужных законов. Мне и нам всем казалось, что мы правы в своем осторожном, но реалистичном плане движения к рынку.

Да, в те дни в Кремле шли непрерывные дискуссии, споры, схватки. Много раз нам пришлось высказывать позицию Правительства и на пресс-конференциях. Приведу выдержку из стенограммы одной такой встречи с журналистами.

«Николай Рыжков:

– Страна во многом не подготовлена к форсированному переходу к рынку, не готово и общественное сознание. Поэтому мы за взвешенный вариант. Твердость, с которой Правительство отстаивает свою позицию, имеет объяснение. К подготовке новых предложений привлекались серьезные научные силы, в них учли предложения парламента, а также альтернативные проекты реформы. Затем было проведено моделирование предстоящих нововведений, математический анализ всех плюсов и минусов. При этом расчет шел по двум вариантам перехода к рынку – радикальному, который проповедуют немало известных советских экономистов, и умеренному, который предлагает Правительство.

Модель первого варианта (почти немедленный перевод цен на свободные, практически полное исключение госзаказа и т. п.) показала резкий спад в первые два года объемов производства, занятости, жизненного уровня…

Анализ второго варианта также показывает спад, но более пологий, медленный. Снижение уровня жизни населения в целом по стране произойдет, но меньше, чем по первой модели. Соответственно, и оздоровление экономики будет идти дольше. К 1995 году рост национального дохода не превысит 15 процентов.

Почему же Правительство выбрало умеренный вариант, когда по первому страну ожидает небывалый расцвет уже через пять лет?

Леонид Абалкин:

– А как прожить ближайшие два года? Посильна ли цена? Ясно, что вывести экономику из кризиса без потерь и жертв уже невозможно – время упущено. Но умеренный вариант не ведет к серьезным социальным потрясениям. Снижение жизненного уровня для значительной части населения можно будет компенсировать социальными программами.

Как правило, население связывает свой жизненный уровень с ценами. Может быть, именно поэтому в программе Правительства вопросам ценообразования отведено одно из центральных мест».

Думаю, что многие из тех, кто считал необходимым убрать с командной вышки слишком самостоятельно мыслящее Правительство, тоже внутренне понимали нашу правоту. Но, когда речь заходит о политике, здравый смысл слишком часто отсутствует. Об этом я уже не раз говорил и, похоже, еще скажу…

Верховный Совет не отверг концепцию, обязал Правительство подготовить программу перехода к рынку до 1 сентября. Но, отодвинув решение до этого времени, он сделал бессмысленными многие меры, нами предлагаемые. Ну, скажем, опережающий подъем цен на хлеб. Мы его осенью уже и не предлагали – зачем?

Не решить ничего – это всего лишь ничего не решить или даже погубить все. Все же я хотел закончить концепцию, доработать ее, подготовить программу. Отменил отпуска членам Правительства. Не привык, никогда не умел бросать дело на полпути. Времени до 1 сентября оставалось два с половиной месяца…