Текст книги "Любовные драмы у трона Романовых"

Над шакальей стаей французов облака, плывущие по небу, уже смешивались с дымом от пушечной пальбы. Но упрямо молчали те, в кого «бывшие люди» посылали свои смертоносные заряды, молчали отчасти потому, что Беннигсен не отдавал распоряжения на ответный огонь, стремясь дать врагу принести побольше вреда русской армии. Но, к счастью, сам того не желая, создавал условия для бесполезной пальбы французов, ибо молчание наших орудий не открывало позиций армии.

Начальник артиллерии генерал Резвой уже имел сведения от казаков, что под прикрытием этой пока ещё беспорядочной пальбы, маршал Даву, используя отвлекающую атаку Сульта против корпуса Тучкова, пытался приблизиться к русским позициям. Дивизия Фриана, посланная маршалом Даву вперед, остановилась, наткнувшись на сильное и организованное сопротивление передовых частей Остермана. Даву ввёл в бой новые части. С их помощью удалось захватить Серпален, но в этот момент прорвавшиеся французские части контратаковала дивизия Каменского. Наступление французов было остановлено, и Даву уже не имел возможности возобновить его силами своего корпуса. А между тем артиллерия работала по всему фронту. Ядра и картечь свистели в воздухе, шипели в снегу. Молчала лишь тщательно замаскированная русская семидесятипушечная батарея. Генерал Резвой категорически запретил её командиру обнаруживать себя до нужного момента. В главной квартире французской армии пока ещё никто не предвидел, чем обернутся эти неудачные попытки атак и нескончаемая перестрелка.

Наполеон торопился завершить дело своим коронным ударом, поторапливая маршала Бертье.

– Ну что, Бертье, не пора ли нам ударить в центре? – уже несколько раз спрашивал он, но Бертье был неумолим.

– Нет, ваше величество, нужно ещё усилить нажим на левое крыло русских. Я не имею данных о том, что Беннигсен начал переброску резервов к своему левому флангу и ослабил центр.

Бертье даже предположить не мог, что Беннигсен не удосужился выделить резерва, что все наличные силы русской армии находились в боевых порядках трёх корпусов, вытянутых вдоль фронта.

Наполеон же полагал, что Беннигсен, подыгрывая ему, уже оголил центр. А значит, затягивать с ударом не имеет смысла. Но Беннигсен тоже не все мог. Когда он попытался ослабить центр путём переброски подкреплений на фланги, генералы напомнили ему о шаблонной тактике действий Наполеона, давно и хорошо всем известной. В тот момент Беннигсен не решился пойти против генералов – ведь в случае успеха французов было бы слишком понятно, что именно он его обеспечил.

Между тем, Бертье не слишком полагался на всякие там обещания подыграть. Он был настоящим воином, если вообще можно назвать настоящим того, кто служил в армии нелюдей. Он решил ударить в известное всем больное место любого боевого порядка – в стык центрального и левофлангового корпусов русских. Ударить внезапно, сильным по своему составу и подготовке корпусом маршала Ожеро. Он решил направить удар не в центр боевых порядков русских, который чем-то настораживал, а в стык между центральным корпусом и корпусом левого крыла.

Битва была в разгаре, когда корпус Ожеро получил приказ двинуться на русских всей своей мощью. Удар в стык корпусов был крайне опасен для русской армии именно в тех условиях, в которых она находилась. Ведь Беннигсен не удосужился организовать взаимодействие между корпусами, а это означало, что русские командиры не имели единого плана действий на случай ударов в стык их боевых порядков.

Сражение при Прейсиш-Эйлау впоследствии часто называли битвой на холмах Эйлау. Действительно, холмов в районе Эйлау было предостаточно. На склонах выстроились русские войска, за ними встала артиллерия. Дмитрий Петрович Резвой выехал на один из холмов, чтобы обозреть поле сражения как раз в тот момент, когда корпус маршала Ожеро начал своё движение стройными грозными колоннами. Резвой сразу определил, что корпус наступает гораздо южнее, чем он предполагал, что удар нацеливается вовсе не на позиции центрального корпуса, в стык между корпусами. Подъехал генерал Дохтуров. Вместе они прикинули, что переместить орудия, чтобы прикрыть стык корпусов, уже невозможно, французы были уже слишком близко.

– Это рука Бертье, – сказал Дохтуров. – Он предельно осторожен. Наверняка что-то заподозрил. А у нас и резервов нет. Пусть главнокомандующий забыл о них, но мы-то как упустили? Не Беннигсена надо слушать, а делать по-своему.

– Вот я и сделал, – сказал Резвой. – Вся артиллерия в группировке, а на стыке и ответить нечем… Впрочем, на все воля Божья! Суворов учил: Бог нас водит – Он нам генерал…

Он не договорил. Сильный порыв ветра чуть не сбил с ног. Адъютант, которого подозвал к себе Резвой, чтобы отдать распоряжение, едва не свалился с поднявшегося на дыбы коня. Тучи снега поднялись с холмов, пали сплошной завесой с неба. Они закрыли боевой порядок русских, застелили непроглядной пеленой всё впереди, скрыли из глаз корпус Ожеро, которой к тому времени прошёл уже треть расстояния, отделяющего его от русских боевых порядков.

Сам маршал Ожеро, командиры дивизий и полков были впереди, во главе колонн. Шли красиво, пока видно было, как идти. Шли, уверенные, что одним видом этих стройных колонн наведут ужас на русских, которые, находясь на неприкрытых флангах, и так уже чувствовали себя не совсем уверенно.

– Ускорить движение! – приказал Ожеро. Маршал спешил преодолеть простреливаемый участок, используя снежную круговерть как дымовую завесу. Он полагал, что метель явится лучшей защитой от русского огня, который должен был грянуть с минуты на минуту, едва видимость чуть улучшится.

Офицеры обнажили шпаги, солдаты взяли ружья наперевес, вот только блеска штыков не было видно в метельной пелене. Наполеон ликовал: – Послушайте, Бертье! Ожеро переколет этих русских на их позициях как слепых котят. Бертье восторга не разделял. Ответил встревоженным тоном, крутя в руках бесполезную в эти минуты подзорную трубу:

– Я не вижу корпуса Ожеро, ваше величество. Я не люблю, когда не вижу войск.

– Успокойтесь, Бертье, успокойтесь. Вы забыли, что нам противостоит бездарь Беннигсен. Он сейчас мечется, небось, не зная, кого бояться более – русских или французов.

– Почему он должен бояться русских? – с удивлением переспросил Бертье, поднимая воротник шинели, чтобы уберечься от очередного, сбивающего с ног порыва ветра.

– Потому что умеет только проигрывать.

Порыв ветра, едва не сбивший с ног Бертье и заставивший его кутаться в шинель, резко ударил в грудь маршала Ожеро. Тот покачнулся, но, устояв на ногах, прибавил шагу, подбадривая подчинённых. Он уже почти забыл об опасности, о том, что пора и ему самому, и командирам дивизий пропустить вперед первые шеренги воинов, дабы не подвергать себя риску. Гибель или ранение командира может лишить войска управления, поэтому он должен быть впереди только до определённой поры. Ожеро не видел русских, но чувствовал, что они уже рядом, близко и что вот-вот можно будет подать команду на переход в атаку рассыпным строем. Ураганный вихрь с диким воем и свистом взметнул клубы снега, и они как по мановению волшебной палочки умчались в неведомую даль, а взамен им хлынули потоки солнечных лучей, засверкав на кончиках штыков.

Генерал Резвой стал свидетелем этого удивительного, невероятного природного явления, которое затем нашло отражение во многих записках, мемуарах, научных исследованиях и трудах.

Корпус маршала Ожеро, всё ещё в сомкнутых колоннах, находился совсем рядом с русскими позициями, но не перед стыком корпусов, а как раз перед замаскированной семидесятипушечной батареей. Он оказался на том рубеже, который был ещё накануне намечен генералом Резвым для массированного удара. Посеявший ветер – пожнёт бурю. Французы, направляемые грабителем и убийцей того времени Наполеоном на новые преступления, шли, ослеплённые жаждой наживы, в чужие страны, презирая все Заповеди Создателя. И буря возмездия обрушилась на них. Семьдесят мощных русских орудий ударили одновременно. Удар был страшным. Раскатистый, невероятной силы грохот, затем короткая пауза – время полета ядер и гранат – и снова треск, теперь уже непрерывный, не похожий ни на выстрелы, ни на разрывы, которые прогремели мгновениями позже. Это был жуткий, леденящий треск разбиваемых ядрами в щепки ружейных прикладов, треск, как вспоминали позднее некоторые впечатлительные очевидцы, человеческих костей. Первые же залпы русской батареи вывели из строя всех дивизионных командиров, да и сам маршал Ожеро получил серьёзное ранение. Французские колонны замерли, словно наткнувшись на железную стену, а русские артиллеристы посылали ядро за ядром, гранату за гранатой, доводя скорострельность своих орудий до наивысшего напряжения.

Восемнадцатилетний артиллерийский поручик из той семидесятипушечной батареи Павел Грабе писал: «На нашу долю досталась одна из колонн маршала Ожеро, корпус которого был уничтожен в этом побоище… Орудия мои были прежде заряжены картечью… Страшно было их действие на столь близкого неприятеля…»

Так сражение на холмах Эйлау уже начало складываться в пользу русских. А французский корпус замер на грани жизни и смерти – не было сил двинуться вперёд, не было команды отходить назад. Задние ряды напирали по инерции на передние, ибо ещё не знали, что произошло и не ощутили на себе удар русских ядер. И тут над холмами Эйлау прокатилось богатырское русское «Ура!» Это двинулась в контратаку пехотная бригада генерала Сомова – Шлиссельбургский пехотный и Московский гренадерский полки.

Впоследствии участник сражения при Прейсиш-Эйлау Денис Васильевич Давыдов так описал тот знаменательный для всей битвы момент:

«Более двадцати тысяч человек с обеих сторон вонзали трёхгранное острие друг в друга. Толпы валились. Я был очевидцем этого гомерического побоища и скажу поистине, что в продолжении шестидесяти кампаний моей службы, в продолжении всей эпохи войн наполеоновских, справедливо названной эпопеею нашего века, я подобного побоища не видывал! Около получаса не было слышно ни пушечных, ни ружейных выстрелов, ни в середине, ни вокруг его: слышен был только какой-то невыразимый гул перемешавшихся и резавшихся без пощады тысяч храбрых. Груды мёртвых тел осыпались свежими грудами, люди падали одни на других сотнями, так что вся эта часть поля сражения уподобилась высокому парапету вдруг возникшего укрепления. Наконец наша взяла!..»

Да ещё как взяла! Жалкие остатки опрокинутых, разгромленных дивизий французского корпуса побежали, неся на своих плечах преследователей. Русские батальоны ворвались на позиции неприятеля, достигли церкви на окраине Прейсиш-Эйлау, в ста шагах от которой находился командный пункт Наполеона. Кавалерия под командованием генерал-лейтенанта Голицына поддержала этот контрудар и рассекла пополам французский боевой порядок.

Создались все условия для полного разгрома наполеоновской армии. Оставалось лишь развить успех, ввести в прорыв пехоту и кавалерию. Генералы Дохтуров, Багратион, Тучков, Остерман ждали приказа на всеобщее наступление. Увы, такого приказа не последовало. Беннигсен заявил, что не может рисковать армией вдали от России. Предательское, подлое заявление… Ведь враг был по существу разбит. Действия же Беннигсена спасали Наполеона от разгрома и давали возможность перегруппироваться, прийти в себя и продумать меры противодействия.

Бертье приказал Мюрату и Бессиеру направить против прорвавшихся русских все резервы кавалерии. А это семьдесят пять эскадронов! Что могли сделать против этой огромной массы кавалеристы Голицына? Они приняли на себя удар части сил врага, остальные французские эскадроны навалились на пехоту. Началось истребление русских батальонов, брошенных Беннигсеном на произвол судьбы. Успех мог обернуться крупной неудачей.

Денис Давыдов так описал дальнейшие события:

«Более шестидесяти эскадронов обскакало справа бежавший корпус Ожеро и понеслось на нас, махая палашами. Загудело поле, и снег, взрываемый 12-ю тысячами сплочённых всадников, поднялся и завился из-под них, как вихрь из-под громовой тучи. Блистательный Мюрат в карусельном костюме своём, следуемый перед многочисленною свитою, горел впереди бури, с саблей наголо, и летел, как на пир, в середину сечи. Пушечный, ружейный огонь и рогатки штыков, подставленных нашею пехотою, не преградили путь гибельному приливу. Французская кавалерия всё смяла, всё затоптала, прорвала первую линию армии и в бурном порыве своем достигла до второй линии и резерва, но тут разбился о скалу напор волн её. Вторая линия и резерв устояли, не поколебавшись, и густым ружейным и батарейным огнём обратили вспять нахлынувшую армаду. Тогда кавалерия эта, в свою очередь преследуемая конницею нашею сквозь строй пехоты первой линии, прежде ею же смятой и затоптанной, а теперь снова уже поднявшейся на ноги и стрелявшей по ней вдогонку, – отхлынула даже за черту, которую она занимала в начале дня. Погоня конницы была удальски запальчива и, как говорится, до дна… Оставленные на этой черте неприятельские батареи были взяты достигшими их нашими эскадронами; канониры и у некоторых орудий колеса были изрублены всадниками, но самые орудия остались на месте от неимения передков и упряжей, ускакавших от страха из виду».

И снова русские генералы Багратион, Дохтуров, Тучков требовали от Беннигсена нанести общий удар. Но ему по какой-то тайной причине побеждать не хотелось – он выполнял особую роль, так и не раскрытую его современниками. Его приказ не поддерживать прорвавшиеся русские части явно преступен. Он приказал прорвавшимся остановиться и отойти именно тогда, когда осталось сделать незначительный натиск для того, чтобы одержать полную победу и обратить французов в паническое бегство. Неприятель понёс колоссальные потери, особенно в центре своего боевого порядка. Были убиты дивизионные генералы Гопульт, Далман, генерал-адъютант Корбино, ранены маршал Ожеро, дивизионный генерал Гюдле, бригадный генерал Лошет и многие другие. Несколько эскадронов французской кавалерии полностью полегли во время схватки между первой и второй линиями русских войск, остальные лишились почти всех офицеров, потеряли большую часть личного состава и представляли собою перепуганный сброд обезумевших от ужаса людей. Да, победа была очень близка, но победить русским войскам не дали… На этот раз прорвавшиеся русские батальоны и эскадроны, хоть и не были поддержаны, всё же сумели организованно и без больших потерь отойти на исходные позиции, поскольку французы уже не были способны на какое-либо преследование.

Так завершился первый этап сражения. Стороны понесли огромные потери, однако остались на прежних рубежах, не продвинувшись ни на шаг. Потери оказались напрасными. Наполеон приободрился. Фортуна улыбалась ему улыбкой Беннигсена… Барон оставался невозмутим. Сражение шло помимо его воли. Частные начальники отражали удары, переводили войска в контратаки, гнали неприятеля. Однако командиров, чьи войска не были атакованы, Беннигсен сдерживал. И всё же противник понёс от русского артиллерийского огня неизмеримо большие потери. Причина кроется в техническом оснащении наших конно-артиллерийских рот и артиллерийских батарей, и, конечно, в приемах и способах их применения. В своё время столь порицаемая всеми Гатчина сделала весьма благое для русской армии дело. Там зародилась конная артиллерия, там совершенствовалась тактика действий и конной, и пешей артиллерии, причём занимался этим талантливый артиллерист А. А. Аракчеев. Достаточно вспомнить «графские экзамены». Именно огонь артиллерийских орудий так ещё и не позволил Наполеону добиться успеха на избранном для основного удара направлении, хотя уже перевалило за полдень.

Однако в продолжении всего сражения натиск французов на левое крыло русских войск не ослабевал, хотя дивизии Даву так и не смогли добиться решительного успеха. Они несли значительные потери от артиллерийского огня, но атаковали снова и снова. Лишь в первом часу пополудни обстановка постепенно стала меняться в пользу противника. Способствовало этому введение в бой дивизии Гюдена из резерва. Дивизия Каменского держалась стойко, но, уступая силе, вынуждена была медленно отходить.

Новая опасность приближалась с катастрофической быстротой… Враг захватил мызу Ауклаппен, берёзовую рощу и, наконец, ворвался в селение Кушитен. Путь для отхода русских был отрезан, и Наполеон снова, казалось, уже держал в руках долгожданную победу. Оставалось ввести в бой гвардию и всё… император Франции не сделал этого, а между тем все остальные его резервы были введены в бой ещё в первую половину битвы. Теперь Бертье по его приказу собрал потрёпанные кавалерийские и пехотные части и направил их Даву, но гвардию трогать запретил. Почему? Неужели он стал столь же нерешительным, как и Беннигсен, который уже упустил две великолепные возможности для одержания победы? Военный историк генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский, сделавший, как уже упоминалось, вывод о впечатлении, производимом на противника одним только появлением Наполеона на поле боя, отметил, что на русских это появление «великого» полководца не оказывало такого влияния, и привёл пример: «Барклая оно не поколебало. О хладнокровии его можно сказать, что если бы вся Вселенная сокрушилась и грозила подавить его своим падением, он взирал бы без содрогания на разрушение мира…»

Во второй половине дня французам удалось добиться некоторых успехов на своём правом фланге. Они стали усиливать нажим, вводя новые части, которые буквально «наскребали», и генерал Остерман понял, что ему не сдержать этого постоянного и сильного натиска численно превосходящего врага. Он слал адъютантов в главную квартиру, прося подкреплений, но их не было. Мало того, адъютанты, возвращаясь, докладывали, что не смогли найти Беннигсена, что в главной квартире никто не знает, куда подевался главнокомандующий. После усиления своей правофланговой группировки Наполеону удалось добиться успеха.

Военный историк генерал-лейтенант А. И. Михайловский-Данилевский так описал сложившуюся обстановку после прорыва французов: «В то время русская армия образовала почти прямой угол, стоя под перекрёстным огнём Наполеона и Даву. Тем затруднительнее явилось положение её, что посылаемые к Беннигсену адъютанты не могли найти его. Желая ускорить движение Лестока, он сам поехал ему навстречу, заблудился, и более часа армия была без главного предводителя. Сильно поражаемый перекрёстными выстрелами и видя армию, обойдённую с фланга, Сакен сказал графу Остерману и стоявшему рядом начальнику конницы левого крыла Панину: «Беннигсен исчез; я остаюсь старшим; надобно для спасения армии отступить…»

Кому не известно, сколь опасно для войск потерять управление, да ещё в те минуты, когда противник владеет инициативой! Можно представить себе, чем могло кончиться сражение, но «вдруг неожиданно», – сообщает историк далее, – вид дел принял выгодный нам оборот появлением тридцати шести конных орудий».

Что же произошло в эти, едва не ставшие трагическими для русской армии часы? Куда и с какой целью ездил главнокомандующий барон Беннигсен? Указание историков на то, что Беннигсен отправился искать корпус Лестока, сделаны со слов самого барона и не выдерживают никакой критики. Неужели необходимо самому главнокомандующему отправляться на поиски корпуса? Ведь для этого всегда и всеми используются адъютанты, ординарцы и другие офицеры, которым и поручается подобное дело. Здесь произошло иное. Поняв, что опасность чудодейственным образом отведена и разгрома, на грани которого, по мнению барона, находилась армия, не случилось, он поспешил придумать более или менее удобное для себя объяснение своего исчезновения. Но разве можно представить себе главнокомандующего, который в критический момент сражения легко слагает с себя руководство боевыми действиями, даже не ставя никого в известность, и покидает командный пункт, предоставляя подчинённым самим решать, что и как делать?! Главнокомандующий в критические минуты обязан быть на месте и принимать срочные меры, использовать все имеющиеся под рукой силы и средства для достижения успеха. Исчезновение Беннигсена остаётся загадкой. Возможно, он считал для себя более выгодным оказаться подальше от кровавой резни, которую сам и затеял глупыми распоряжениями, а потом все неудачи попытаться свалить на частных начальников. Видимо, он полагал, что и такого безответственного заявления будет достаточно, чтобы оправдаться перед Александром I, который на удивление странно благоволил к нему, одному из главных организаторов убийства отца. Он был убеждён, что император поверит ему и обвинит в неудаче тех, на кого он укажет. Поражение же подчинённой ему армии Беннигсена особенно не волновало. Те тайные связи, которые он имел с Западом, от этого только упрочились бы. Он всё сделал, чтобы русская армия погибла на полях Восточной Пруссии и Польши, но не учёл, что есть ещё Русский Дух – этакое непонятное для иноземцев оружие.

Положение русской армии спас генерал-майор артиллерии граф Александр Иванович Кутайсов. Всё утро проведя в бесполезной артиллерийской перестрелке с противником, Кутайсов во второй половине дня, обеспокоенный шумом в тылу армии, решил прояснить для себя обстановку и, с разрешения генерал-лейтенанта Тучкова, выехал к центру, поднялся на высокий холм и обозрел окрестности. Мгновения было достаточно, чтобы оценить создавшееся положение. Враг был в тылу русской армии. Кутайсов приказал своему адъютанту поручику Ивану Арнольди скакать на батарею и передать распоряжение о переброске на угрожаемый участок трёх конноартиллерийских рот князя Л. Я. Яшвиля, А. П. Ермолова и Н. И. Богданова – всего тридцать шесть орудий. Больше взять не мог, дабы не оголить слишком сильно правый фланг. Две роты Кутайсов развернул на высоте перед мызой Ауклаппен, приказав ударить картечью по пехоте и брандскугелями по строениям. Третью роту он сам повёл к ручью, рассекавшему лес, где ещё во время выдвижения заметил позиции французской артиллерии. Под огнём русской артиллерии мыза запылала, французы заметались под ливнем картечи, продвижение их остановилось. Одновременно с конноартиллерийскими ротами прибыл к месту схватки и пехотный резерв под командованием генерала князя Багратиона, который, как отметил в своих воспоминаниях Денис Давыдов, «в минуты опасности поступал на своё место силою воли и дарования…»

Ободренные поддержкой, 2-я и 3-я пехотные дивизии русских перешли в контратаку. Французы были выбиты из Ауклаппена. Положение вскоре окончательно восстановилось, но не по воле главнокомандующего, а благодаря инициативе и распорядительности русских генералов.

А тут подоспел и корпус прусского генерала Антона Вильгельма Лестока. Наша артиллерия хорошо подготовила атаку. В авангарде прусского корпуса на врага двинулись русские: Выборгский пехотный полк, московские драгуны и три эскадрона Павлоградского гусарского полка. За пехотой следовали казаки Платова, готовые развить успех и преследовать бегущего врага. Александр Иванович Михайловский-Данилевский писал: «Выборгский полк с невероятным мужеством ворвался в Кушиттен и почти вовсе истребил находившиеся там французские 51-й линейный полк и четыре роты 108-го полка и взял три русских орудия, отбитые французами при атаке нашего левого крыла. За Выборгским полком поспешили в Кушиттен другие войска Лестокова отряда, а Платов и прусский легкоконный полк, называвшийся «Товарищами», обходили селение слева. Все сии войска по пятам преследовали бежавших из селения французов, а Платов довершил их поражение. Овладев Кушиттеном, Лесток выстроил отряд впереди его лицом к берёзовой роще, занятой французами, сделал по ней несколько пушечных выстрелов и потом с музыкой вторгся в рощу, обходя её слева полком Рюхеля, казаками и «Товарищами». Столь же успешно, как в Кушиттене, действовали пруссаки и выборгский полк в роще, кололи и гнали французов. Обойдённый справа, когда думал, что обошёл он, Даву поспешно послал дивизию Фриана к роще, откуда уже выбегали французы, атакуемые подоспевшими на помощь Лестоку полками Московским драгунским и Павлоградским гусарским. Даву начал отступать. Граф Остерман подвигался за ним, имея в первой линии графа Каменского и Багговута. Пользуясь воспламенением своего отряда и полученными усилениями, Лесток не дал Фриану утвердиться и сбил его. Даву спешил занять выгодную позицию по обеим сторонам Саусгартен и расположил на ней батареи. Но было уже поздно… Так были ниспровергнуты действия Даву, долженствовавшие нанести русской армии решительный удар…»

Они были ниспровергнуты смелым и решительным ударом русских войск, поддержанным союзниками. Наполеоновская армия сама оказалась на грани катастрофы.

Оценив обстановку, Наполеон сказал начальнику своего главного штаба маршалу Бертье:

«К русским подошли подкрепления, а у нас боевые заряды почти истощились. Ней не является, а Бернадот далеко: кажется, лучше идти к ним навстречу». Эти слова записал Жомини, находившийся в тот момент рядом с Наполеоном и Бертье. Наполеон не отважился сказать правду – как можно произнести слово «отступить», ведь он же «непобедим»!? Наполеон готов был бежать с поля боя, но… неожиданно счастье снова улыбнулось французам… Беннигсен приказал остановиться! Приказ поразил русских генералов. Поразил он и Наполеона. Тот не представлял себе, как выпутаться из критической ситуации.

О том, что обстановка была действительно катастрофической, свидетельствует признание одного из наполеоновских маршалов. В то время Бернадот был в союзе с Наполеоном и командовал одним из корпусов его армии. Но в 1813 году, когда он уже воевал на стороне России, в разговоре с русскими офицерами во время Лейпцигской битвы, заметил:

«Никогда счастье более не благоприятствовало Наполеону так, как под Эйлау. Ударь Беннигсен ввечеру, он взял бы, по крайней мере, 150 орудий, под которыми лошади были убиты».

Эти слова Бернадот сказал русским офицерам, находясь в Северной армии под Лейпцигом во время знаменитой «Битвы народов» 1813 года. При этом разговоре присутствовал и Павел Грабе, который был артиллерийским поручиком в деле под Эйлау и командовал расчётами, ведущими огонь по корпусу Ожеро. Под Прейсиш-Эйлау из всех европейских формирований один лишь корпус прусского генерала Лестока воевал рука об руку с русскими, причём, как мы видели, сыграл определённую роль в конце сражения. Бернадот же не участвовал в сражении, поскольку просто не успел прийти в срок. «Виновником» того оказался «генерал по образу и подобию Суворова» обожаемый в армии князь Петр Иванович Багратион, который перехватил депеши Бертье и тем самым заставил Бернадота продолжать защиту Торна. Это и привело к тому, что в сражении при Прейсиш-Эйлау он не участвовал.

Кровавая битва на холмах Прейсиш-Эйлау явилась первой, которую не удалось выиграть Наполеону, доселе слывшему непобедимым. И это несмотря на полную пассивность главнокомандующего русской армией, постоянные прощения его ошибок и неудач на протяжении всего сражения. Ночью после сражения Наполеон еще не был уверен в том, что все для него обошлось благополучно. Он сидел над письмами, в которых признавал своё тяжкое положение. Талейрану писал: «Надо начать переговоры, чтобы окончить эту войну». В 4 часа ночи извещал Дюрока: «…Возможно, что я перейду на левый берег Вислы». А это означало признание необходимости отступления.

В ту страшную ночь после сражения, когда он обходил поле боя, заваленное убитыми и ранеными, которым уже невозможно было оказать помощь, ибо их было слишком много, его уже не приветствовали криками: «Да здравствует император!» Слабые голоса произносили вслед: «Франция и мир». В «Истории русской армии и флота» отмечается: «Наполеон впервые увидел, как его армия не только не могла одолеть русских, но сама была близка к гибели». А потери были непомерно велики. По расчету Леттов-Форбека, русская армия потеряла до 26 тысяч. Урон французов был ещё выше и доходил до 30 тысяч. Русские взяли 5 орлов и не отдали ни одного знамени, ни одного орудия. Профессор Колюбакин писал: «Сражение отличалось страшным натиском и настойчивостью со стороны французов и таковыми же упорством и стойкостью с нашей стороны и осталось нерешённым… в нём обычному искусству Наполеона мы противопоставили неслыханное после Суворова мужество…» Утренние события следующего после сражения дня вновь, в который уже раз за эту кампанию, заставили удивиться многих и русских и французских генералов… Беннигсен неожиданно приказал отступить.

А между тем победа всё ещё была возможна даже после того, как он умышленно упустил её трижды. Тому подтверждением является признание генерал-адъютанта Наполеона Савари: «Огромная потеря наша под Эйлау не позволяла нам на другой день предпринять никакого наступательного действия. Совершенно были бы разбиты, если бы русские не отступили, но атаковали нас, да и Бернадот не мог соединиться с армией ранее двух дней».

Наполеон настолько был подавлен, настолько опасался, что русские ещё передумают, что, узнав об отходе Беннигсена, послал вперед Мюрата для разведки, строго-настрого наказав ни в коем случае не ввязываться с русскими даже в самые малые стычки.

А Багратион, по-прежнему возглавлявший арьергард, простоял на позициях до рассвета и, не обнаружив у французов никаких движений, начал отход в девятом часу. Пройдя 17 верст, арьергард остановился. За весь марш ни разу не показывались французы, и лишь под Мансфельдом, возле которого была сделана остановка, разъезды казаков обнаружили вдали конных французских егерей. Когда же русские ушли, Наполеон приободрился. Представилась возможность вновь назваться победителем, вновь распространить вести о своей непобедимости. Для этого он простоял на холмах Прейсиш-Эйлау ровно девять дней. Но обман не удался. Историограф Наполеона Биньон писал: «Известие о нерешительном Эйлавском сражении произвело в Париже невероятное смущение; враждебные Наполеону стороны под вымышленной печалью худо скрывали радость о бедствии общественном; значительно понизились государственные фонды».

В «Истории русской армии и флота» итогам сражения посвящены следующие строки: «…не одно мужество и стойкость проявили… наши войска. Сквозь грузность и неподвижность форм и духа линейной тактики в Прейсиш-Эйлавском бою пробились и увидели свет струи духа частной инициативы и активности элемента, коим славились войска Великой Екатерины. Мы видим их, кроме неутомимых атак нашей конницы, в искусном маневрировании уступов Багговута, гр. Каменского, Лестока, в перебрасывании с одного фланга на другой конных орудий… Сражение у Прейсиш-Эйлау отмечено установлением для офицеров за участие в нём особого золотого креста, подобного георгиевскому». И особую, конечно, роль сыграла в сражении артиллерия, незадолго до того значительно преобразованная и обновленная… Высоко были отмечены заслуги генерала Дмитрия Петровича Резвого, немало сделавшего для преобразования артиллерии в минувшие годы и успешно руководившего ею в продолжении кампании 1807 года, сумевшего организовать мощное огневое поражение французских войск в Прейсиш-Эйлавском сражении. Русская артиллерия прошла под Прейсиш-Эйлау генеральную репетицию перед Бородинским сражением, во время которого ею был назначен командовать славный русский генерал-майор Александр Иванович Кутайсов, столь умело и инициативно действовавший на холмах Эйлау. По существу русская артиллерия развеяла миф о непобедимости французской армии и французского императора, именно миф, ибо и полководец этот, и его армия побеждали до тех пор лишь европейские армии, среди коих и достойных-то не было в те годы. Да, действительно, ни один генерал не сумел разбить его – ни один, кроме русских. Остзейский же наемник Беннигсен не был русским ни по духу, ни по крови. Таким образом, Наполеон оказался непобедимым лишь для австрийцев, итальянцев, сардинцев, пруссаков, поляков, но не для русских. Именно им суждено было низвергнуть его с той высоты, на которую вознесла его необузданная жажда славы, власти, богатства и стремление к мировому господству.