Текст книги "Любовные драмы у трона Романовых"

Архипелагский подарок Александра (Симеона) врагам России

Освоение Средиземноморья было начато ещё Екатериной Великой во время русско-турецкой войны 1768–1774 годов, в ходе которой была проведена 1-я Архипелагская экспедиция и одержана блистательная победа в Чесменском сражении 1770 года. Правда, по Кучук-Кайнарджийскому мирному договору России пришлось отдать Османской империи свои завоевания в Архипелаге. Но она получала взамен на тот период неизмеримо большее – Азов с его областью, Керчь и Эниколь в Крыму, Кинбурн в устье Днепра и степь между Днепром и Бугом, а также право свободного плавания по Чёрному морю и через Дарданеллы. Немаловажным было и обязательство Османской империи выплатить Империи Российской контрибуцию в 4,5 миллиона рублей. Очень серьёзным достижением было то, что крымские татары получали независимость от Порты. Это явилось первым шагом по присоединению Крыма к России.

В феврале 1799 года Фёдор Фёдорович Ушаков взял блистательным штурмом остров Корфу, захваченный в 1797 году французами, о котором Наполеон говорил: «Остров Корфу, Зонте и Кефалония имеют для нас большее значение, чем вся Италия».

Россия вновь укрепила свои позиции в Средиземноморье, заняв стратегически важные пункты. В ходе 2-й Архипелагской экспедиции 1806 года вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина эти завоевания были упрочены овладением Каттарской областью, обеспечивающей возможность быстрого развертывания русских военно-морских и сухопутных сил в Архипелаге. В 1807 году в результате победоносного Дарданелльского сражения Сенявин наглухо запер вход в пролив Дарданеллы и фактически блокировал Константинополь. И вдруг в июне 1807 года поступил рескрипт императора передать все завоевания в Средиземноморье и возвратиться в Петербург. Этим предательским приказом были потрясены не только Сенявин, но и местное население, которое стремилось встать под руку России. Каттарцы и многие другие народы Архипелага присягнули уже русскому императору.

Зачем же императору понадобилось делать такой подарок врагу России – Наполеону? Оказывается, и предательство единоверных народов, и завоевания в Средиземноморье имели свою цену – император отдал их Наполеону за то, что тот вернул Прусскому королю завоевания французов в Пруссии. За земли Пруссии император рассчитался предательством стратегических интересов России и единоверных ей народов, а, кроме того, и предательством героических русских моряков, которые вынуждены были следовать в Россию по маршруту, на котором господствовал британский флот, имевший подавляющее численное преимущество. Эскадра Сенявина поставлена была перед тяжёлой необходимостью вступить на возвратном пути в неравный бой с англичанами, и только внезапно налетевший шторм позволил ей дойти до Испанского порта, где она вскоре была блокирована. Только твёрдость и мужество Сенявина, его дипломатический талант помогли провести с англичанами переговоры так, что эскадра была интернирована на почётных для русских моряков условиях.

Когда Сенявин вернулся в Петербург, император не пожелал даже видеть его. Вскоре героическому, заслуженному флотоводцу был предложен пост начальника Ревельского порта, с которого он отправился в свою блистательную экспедицию. Только после вступления на престол императора Николая Первого отважный адмирал был награждён по заслугам, а когда флотоводец ушёл в лучший мир, Николай Павлович в знак особого уважения лично командовал почётным эскортом при погребении.

Таким образом, как мы видели, Тильзитский мир стал актом предательства славян, всей душою тянувшихся к России, и интересов самой России. Это ещё раз косвенно подтверждает, что на престоле находился человек случайный, человек, подготовленный за пределами России в соответствующих обществах, враждебных России, но никак не Александр Павлович, воспитанный Великой Екатериной.

Не только к русским, но и ко всему славянскому миру питал тот, кто именовался императором Александром Первым, безразличие, пренебрежение, а то и явную ненависть. В 1821 году в Греции вспыхнуло восстание против османского владычества. Башибузуки и египтяне подавили его и начали жесточайшую резню. На одном лишь острове Хиосе было вырезано 90 тысяч христиан. А ведь Россия в то время была достаточно сильна, чтобы прекратить этот беспредел. Ей достаточно было цыкнуть на турок, достаточно было только объявить о направлении в Средиземноморье своего флота, и турки бы, памятуя о первых двух Архипелагских экспедициях, безусловно, прекратили бы изуверства. Но Западу нравилась резня греков и славян, она соответствовала их постоянным видам на истребление славянского мира и истинной веры Христовой, ибо Европа уже с давних пор исповедовала формальное христианство. И император, заглядывая в рот Западу, содеял ужасное. Он предпочёл направить войска на помощь своему другу, Прусскому королю, для подавления восстания студентов, а не в Средиземноморье, чтобы спасти единоверцев русского народа. На Веронском конгрессе в 1823 году он заявил: «Я покидаю дело Греции, потому что усмотрел в войне греков революционные признаки времени».

Но ведь освободительная война с иноземными захватчиками никогда и ничего общего с революцией не имела, император, используя столь модные на Западе двойные стандарты, предпочёл назвать турецкого султана законным властителем греков и признать законным османское иго. Это предательское деяние императора привело к тому, что Россия утратила окончательно остатки своего влияния в Средиземноморье. В Лондоне же решили, что, поскольку Россия покинула тот стратегически важный район, Англии надлежит немедленно занять его. Для того и передавался императором Архипелаг в руки Наполеона, чтобы после поражения Франции, он достался Англии. Но и этого мало. Именно тот, кого мы считали Александром Первым, отдал врагу Русскую Америку, в частности, штаты Аризона и Вашингтон.

Вполне понятно, что все эти предательские акты не были инициативами самого императора. К ним принуждали его те, кто знал страшную тайну подмены истинного наследника престола Александра Павловича на Симеона Великого.

Только на совести того, кто стоял во главе Российской Империи в начале XIX века, лежит то, что французы сумели войти в Москву. Ни при Екатерине Великой, ни при Павле Первом это было бы невозможно. Напротив, русские войска совершали блистательные освободительные походы и били врага на его территории. Но даже, когда русский народ, вопреки бездействию императора, всё же сломил хребет наполеоновской банде, тот вёл себя более чем странно. Он буквально надругался над русской воинской славой и словно презирал её.

Англичане: «Русский император будет убит!»

Конечно, в истории сослагательные наклонения не приняты. И всё же иногда хочется порассуждать, а что было бы, если бы произошло что-то такое, что изменило ход истории. Да ведь такие рассуждения, порой, даже полезны. Ведь они могут помочь избежать ошибок в будущем. Недаром императрица Екатерина Великая говаривала: «Не зная прошлого, можно ли предпринимать какие-либо действия в настоящем и будущем».

Ну и, конечно, возникают вопросы, что было бы, если бы великая княгиня Екатерина Алексеевна не решилась на то, чтобы взойти на трон при помощи переворота? Быть может, Россия утратила мощь и значение великой Державы, кстати, Державы – единственной в мире.

Что было бы, если бы император Павел Первый не поверил лжецам и клеветникам, не отправил бы в отставку графа Аракчеева и Фёдора Васильевича Ростопчина, если бы не удалил от себя братьев Грузиновых и полковника Грекова, или ещё проще – заставил бы фон дер Палена вынуть из кармана руку, в которой тот держал список заговорщиков и план заговора…

Что было бы, если бы Сталин поступил с Хрущёвым и Тимошенко, преступно загнавшими в котёл крупную группировку под Харьковом, подобно тому, как поступил с предателем Павловым?

Много, очень много в истории вот этаких «если бы».

Тот, кто сказал, что история сослагательных наклонений иметь не может, пожалуй, тем самым старается исключить возможность учиться на уроках истории.

А если всё-таки порассуждать над тем, что было бы, если бы в 1807 году, в период свершения императором, известным нам под именем Александра Первого, тягчайших преступлений против России, на троне сменила его Екатерина Павловна Романова?

А ведь в 1807 год трон под Александром пошатнулся настолько, что вполне возможным стало повторение событий дворцовых переворотов, от которых ещё не успела отвыкнуть Россия. Общество осудило Тильзитский мирный договор, общество было потрясено предательством интересов России. Если после Аустерлица как-то все успокоилось, то новые унижения России стерпеть было уже трудно.

Екатерина Павловна писала брату гневные письма. О её позиции было известно в обеих столицах. Её авторитет рос не по дням, а по часам.

Иностранные дипломаты живо откликнулись на события внутренней жизни России, которые могли сильно отозваться на событиях международных.

Осенью 1807 года шведский посол в России граф фон Стедингк (Стединк) писал в Стокгольм королю Густаву IV Адольфу о непрочном положении императора на троне:

«Говорят о том, что вся мужская линия царствующего дома должна быть отстранена, а так как императрица мать и императрица Елизавета не обладают соответствующими данными, то на престол хотят возвести великую княжну Екатерину».

О критическом для императора России положении был извещён и Наполеон, который 16 сентября 1807 года сообщал своему посланнику в Санкт-Петербурге Анн Жану Мари Савари: «Англичане насылают дьявола на континент. Они говорят, что русский император будет убит…»

Не дремал и сам император.

Александр Самсонов в статье «Наполеон: «В согласии с Россией нам нечего бояться» пишет:

«Надо сказать, что Александр помнил страшную ночь 11 марта 1801 года всю жизнь, когда ему пришлось переступить через труп своего отца и принять от отцеубийц венец монарха…

Александру было чего опасаться, вся его родословная была залита кровью. Именно страх сделал из него гибкого политика и дипломата.

Не зря была названа и фигура, которой хотели заменить Александра – Екатерина Павловна. Сестра императора была любимой внучкой Екатерины II, отличалась начитанностью, гибким умом, привлекательностью. Она, как и брат, прекрасно владела искусством скрывать свои мысли под обворожительной улыбкой и доверчивым выражением лица. Екатерина стала всеобщей любимицей. Постепенно она возглавила стародворянскую, “прорусскую” партию. Эта партия отстаивала принципы консерватизма, великодержавности – необходимости господствовать в Европе и резко негативно оценивала профранцузский курс России…

Но и Александр был не так прост, как Павел, и его было трудно захватить врасплох. Степень информированности императора было очень высока. Даже в годы внешней увлечённости идеями либерализма, где слова преобладали над делами, Александр без шума, но весьма настойчиво налаживал аппарат тайной полиции».

Так, в одном из перехваченных писем говорилось:

«Разве среди вас больше нет ни П…, ни Пл…, ни К…, ни Б…, ни В…?».

Весьма прозрачный виден намёк на банду сановных уголовников, в которую входили «П» – фон дер Пален, «Пл» – Платон Зубов, «К» – флигель-адъютант императора П. В. Голенищев-Кутузов, «Б» – «остзейское чудовище» барон Беннигсен, «В» – Вердеревский…

Александр Самсонов продолжает далее: «император умело скрывал, маскировал свои истинные намерения, сбивал с толку своих возможных противников. В то же время он и действовал. Он сообщил Савари, что его беспокоит командующий западной армией: “… Беннигсен; он в известном смысле предатель и способен встать во главе партии, действующей против меня”. Видимо, Александр имел в виду, говоря о “предателе”, что генерал был одним из активных заговорщиков, которые убили Павла, император заменил Беннигсена на Ф. Буксгевдена. В МИД враждебного к Франции Будберга заменил на сторонника русско-французского сближения – графа П. П. Румянцева. Приблизил к себе М. М. Сперанского.

Англофилы из “Негласного комитета” окончательно потеряли своё влияние. Перестановки были произведены в ряде ведомств и учреждений».

Обеспокоенный ростом авторитета сестры Екатерины Павловны, он попытался предостеречь от активных действий против своей особы:

«Операцию начнут именно с Вас, и будут приложены все усилия, чтобы представить меня в самом непривлекательном свете в Ваших глазах…» Однако она ответила ему со всей прямотой: «Недовольство достигло самой высокой степени. Вашу особу далеко не щадят. Если это доходит даже до меня, судите обо всем остальном. Вас громко обвиняют в несчастии Вашей империи, в разорении – всеобщем и частных лиц, – наконец, в потере чести страны и Вашей собственной чести… Я Вам предоставляю возможность самому судить о положении вещей в стране, где презирают вождя».

И снова отголосок мыслей Державной бабушки:

«Государства, в которых не оказывается почтение государю, начальствующим, в которых не имеют почтения ни к старикам, ни к отцам и матерям, близки к падению».

Что ж, Александр Сергеевич Пушкин в десятой главе «Евгения Онегина» точно охарактеризовал императора, известного нам под именем Александра Первого:

 
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
……………………………………………….
II
Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.
(…)
 

Альберт Манфред в книге «Наполеон Бонапарт» отметил:

«Но Тильзитские соглашения встретили оппозицию и даже своего рода скрытое противодействие и со стороны “молодых друзей” императора: его осуждали и те, кого называли либералами, – сторонники реформы.

Новосильцев сразу же по возвращении царя попросил уволить его в отставку. Просьба была удовлетворена. Новосильцев был англофилом, и каждому без слов было понятно, что вся “английская партия”, все приверженцы союза с Британией – от Новосильцева до Семена Воронцова – должны сойти с политической сцены; они не могли быть проводниками нового, антианглийского курса.

Примеру Новосильцева вскоре же последовал Кочубей. Затем и Строганов и Чарторыйский должны были отойти в сторону; царь не мог не почувствовать, что недавние друзья не одобряют его новую ориентацию. “Негласный комитет” перестал существовать».

И далее:

«Но недовольство новым союзом, молчаливое осуждение царя, еще недавно всеми восхваляемого, "обожаемого монарха", приняло в кругах столичной аристократии, а тем более провинциального дворянства почти всеобщий характер».

По этому поводу Манфред писал:

«Уже упоминавшийся граф Стединг, шведский посол в Петербурге, имевший самые широкие связи в русском обществе и всегда превосходно информированный, в донесении своему королю от 6 (18) сентября сообщал о крайнем негодовании, которое вызывает в Петербурге и Москве новая, профранцузская ориентация царя и его дружественное внимание к генералу Савари:

“За все время, что я нахожусь здесь… я никогда не видел такого всеобщего недовольства”.

Стединг был послом в Петербурге с 1790 года, и за семнадцать лет, проведённых в столице Империи, он многое успел повидать. Его слова поэтому заслуживают внимания. Двумя неделями позже, 28 сентября (10 октября), он снова доносил шведскому королю:

“Недовольство против императора все более возрастает, и со всех сторон идут такие толки, что страшно слушать… Но ни у кого не хватает смелости дать понять императору ту крайнюю степень опасности, которой он подвергается”.

Это уже звучало весьма серьёзно, а Стединг был не из тех людей, кто бросает слова на ветер…».

Первая любовь прекрасной Катиш

В мае 1807 года великой княгине Екатерине Павловне исполнилось девятнадцать лет. Она расцвела необыкновенно. О её неотразимой красоте современники оставили немало лестных отзывов, многие из которых уже приведены на предыдущих страницах, но приводить их можно нескончаемо.

А вот когда её сердце впервые озарила любовь, можно только предполагать. Вряд ли это случилось в 1807 году, хотя именно это её необыкновенное увлечение осталось в истории, описанное и биографами, и современниками.

Май-июнь 1807 года… печальный период в истории России. Неудачное Фридландское сражение, позорный Тильзитский мир… Это было именно то время, когда у Катиш появились первые претензии к державному брату.

Но время, отмеченное предательствами в отношении России императором и его ближайшим окружением, всё же было славным великими подвигами сынов Отечества Российского.

Немало имён героев сохранила боевая летопись России, а среди них имя блестящего гвардейца Михаила Петровича Долгорукова, появившегося при дворе и сразу обратившего на себя внимание многих придворных дам.

Он был младшим сыном генерала от инфантерии князя Петра Петровича Долгорукова, военную службу начал 1795 году в Павлоградском легкоконном полку, а уже через год, в шестнадцать лет отправился в Персидский поход в составе полка, которым командовал его старший брат князь Владимир Павлович.

В 1800 году он стал полковником свиты Его императорского Величества, а вскоре, в период дружественных отношений с Францией, был направлен на учёбу в Париж. А после учёбы – как говорится, с корабля на бал. Принял участие в кампании 1805 года и в Аустерлицком сражении получил ранение в грудь навылет. Наградой за мужество была золотая шпага с надписью «За храбрость».

Едва излечившись от раны, он снова оказался на театре военных действий русско-прусско-французской войны 1806–1807 годов. И снова его имя замелькало в реляциях о наградах.

12 января 1806 года его уже на новом театре военных действий догнала награда за минувшую кампанию в Австрии – орден Св. Георгия 4-й степени, который был пожалован: «В воздаяние отличного мужества и храбрости, оказанных в сражении против французских войск, где 8-го ноября во все время находился впереди с кавалерией и с особенным мужеством во всех опасных случаях был, поражая и прогоняя неоднократно неприятеля, а 16 числа с эскадроном Мариупольского гусарского полка атаковал неприятеля с такою пылкостию и неустрашимостию, что обратил его в бегство и поражал с большим для него уроном».

И вот после окончания военных действий, летом 1807 года, он, назначенный адъютантом императора Александра, страстно влюбился в его сестру Екатерину Павловну. И великая княгиня ответила взаимностью.

Князь просил руки у матери, но вдовствующая императрица Мария Фёдоровна была непреклонна. Она не считала князя Долгорукова достойным женихом для дочери и отказала твёрдо, наотрез.

Впрочем, Екатерина Павловна была дочерью своего отца. Случились и у Павла Петровича, в бытность его великим князем, романы, которые никак не соответствовали династическим видам. Ну взять хотя бы тот, в результате которого на свет появился Симеон Великий…

Но Катиш, которая живо интересовалась не только историей России, но и летописью своей семьи, Дома Романовых, любила читать записки Семёна Андреевича Порошина о своём отце, о том его нежном возрасте, когда он только входил в жизнь. Ну а в них, как замечают современники, она любила эпизоды, связанные с первыми трогательными чувствами отрока-цесаревича Павла. Роман Екатерины Павловны с Михаилом Петровичем был не таким уж и бесперспективным, как роман её отца с Верой Николаевной Чоглоковой, несмотря на то даже, что мать возлюбленной отца происходила из рода Скавронских и была родной племянницей Екатерины I и двоюродной сестрой императрицы Елизаветы Петровны, а Долгоруковы столь близкого родства с Домом Романовых не имели.

Всё дело было в матери…

Современник, близкий к царствующему дому, подметил, что в ту пору великая княгиня Екатерина Павловна с особым интересом читала «Записки» Семёна Андреевича об отрочестве отца, Павла Петровича. И, конечно же, внимание её привлекли страницы, посвящённые его первому роману.

Ну что ж, у наследника престола возможностей переломить обычаи не было, зато у неё, великой княгини, да ещё и четвёртой дочери, никаких видов на наследование престола даже быть не могло.

А между тем началась русско-шведская война, о которой русский военный историк Антон Антонович Керсновский в «Истории Русской армии» писал:

«Заключив в Тильзите мир и завязав дружбу с Наполеоном, император Александр предложил королю шведскому Густаву IV своё посредничество для примирения с Францией. На это предложение ответа не последовало. Швеция совершенно подпала под английское влияние – и русско-шведские отношения стали быстро портиться, особенно после открытого разрыва с Великобританией осенью 1807 года. Поводом к разрыву с Англией послужил разгром столицы союзной Дании английским флотом адмирала Гайд-Паркера в сентябре 1807 года. Причины лежали глубже и заключались во вступлении России в континентальную систему Наполеона. Всё это давало русскому правительству повод открыть военные действия против исконного и традиционного врага России, завоевать у него Финляндию (чем окончательно поставить в безопасность Петербург) и косвенным образом нанести удар Англии разгромом её союзницы.

В январе 1808 года назначенный для действий против Швеции корпус генерала Буксгевдена в составе 3-х дивизий – Тучкова 1-го, Багратиона и Горчакова (всего 26000 человек при 117 орудиях) исподволь сосредоточился между Фридрихсгамом и Нейшлотом. Буксгевдену было поведено занять Финляндию».

Князь Михаил Петрович Долгоруков снова отправился на театр военных действий. А между тем, Екатерина Павловна не сдавалась. Ей удалось получить поддержку державного своего брата, который был очень дружен с князем Михаилом Долгоруковым. И вот, наконец, Мария Фёдоровна поддалась уговорам и дала своё материнское благословение на брак. С радостной поспешностью Екатерина Павловна написала о том своему возлюбленному. Отправил о том сообщение ему и император.

Князь Михаил Петрович сражался между тем в корпусе генерал-лейтенанта Николая Алексеевич Тучкова, который действовал в Финляндии.

Во время военных действий против шведов он был назначен в действующие в Финляндии войска начальником Сердобольского отряда в корпусе Н. А. Тучкова.

Сражение при Иденсальми состоялось 27 (15) октября 1808 года.

Корпус генерал-лейтенанта Тучкова получил приказ главнокомандующего русскими войсками генерала от инфантерии графа Фёдора Фёдоровича Буксгевдена своими отвлекающими действиями обеспечить наступление главных сил русской армии, под командованием генерал-лейтенанта графа Николая Михайловича Каменского.

Корпусу генерал-лейтенанта Тучкова предстояло атаковать четырёхтысячный шведский отряд генерала Сандельса, занимавший хорошо укреплённую позицию у Иденсальми, фронт которой был прикрыт проливом между двумя озёрами (Поровеси и Исо-И), обеспечивавшими фланги позиции. Путь лежал через единственный мост, который шведы подготовили к уничтожению.

Николай Алексеевич Тучков назначил генерал-лейтенанта князя Михаила Петровича Долгорукова начальником авангарда. Быстро сблизившись с противником, дерзкий и отважный Долгоруков атаковал вражеские позиции, не дожидаясь подхода главных сил.

Развернулась ожесточённая схватка. Казачьи сотни авангарда, при поддержке егерей отбросили передовые посты, но шведы попытались в это время уничтожить мост. Однако им удалось лишь повредить его, и Долгоруков направил для его ремонта пионерную (сапёрную) роту, которая восстановила его под сильным огнём врага. 4-й егерский полк смелым броском через мост овладел первой линией укреплений. Долгоруков ввёл в бой Тенгинский и Навагинский полки с целью овладения второй линией укреплений. 4-й егерский полк ворвался на неприятельские батареи, но генерал Сандельс, используя превосходство в силах, бросил войска в сильную контратаку. Русские полки дрогнули, и тогда Долгоруков бросился вперёд, чтобы личным примером воодушевить солдат.

Его сослуживец Иван Петрович Липранди, в то время находившийся в подчинении у Долгорукова, в двенадцатом году ставший обер-квартирмейстером корпуса Дмитрия Сергеевича Дохтурова, позднее известный, как «деятель тайной полиции» и военный историк, мемуарист – автор, известный воспоминаниями «Пушкин в Кишинёве», так рассказал о подвиге князя Михаила Долгорукова:

«Обозрение позиции, занимаемой шведами, было делаемо ежедневно князем; генерал Тучков предоставил ему сделать диспозицию. Диспозиция, сделанная князем для атаки неприятельской позиции, была, с малыми изменениями, одобрена Тучковым, поверявшим ее на месте за два дня до сражения. Приведение оной в исполнение было поручено князю с его авангардом… С самого утра 15 октября князь выехал из Палоиса к демаркационной линии у Иденсальми. Сюда беспрестанно приезжали от Тучкова его штабные. (Следовательно, оба генерала не считали себя независимыми один от другого)… Чтобы не дать времени разобрать мост, князь поручил адъютанту своему, графу Ф. Ив. Толстому (американец), с несколькими казаками броситься за шведскими драгунами и завязать с ними перестрелку. Вслед за Толстым две роты егерского полка без ранцев тронулись бегом к мосту под начальством майора Тверитинова. Но прыткие финские лошади успели перебраться через мост. Тогда из шанцев шведские стрелки открыли сильный ружейный огонь, под прикрытием которого с подготовленного к разрушению моста успели сбросить настилку в воду. Тверитинову с егерями не оставалось ничего более делать, как рассыпаться и вести перестрелку. Тотчас двинулись войска. Князь с демаркационной линии двинулся в голове егерей; но, узнав, что мост разобран, послал за остальными конными орудиями, которые скоро опередили егерей, и сам он поспешил вперед, указав для них место, и остановился на левом фланге, через дорогу, ободряя егерей и пионеров, которые под сильным ружейным огнём и ядрами принялись за работу. Они успели набросать тут же вырубленные деревья и доставить, хотя и очень затруднительно, возможность пехоте перебраться. В продолжение этого времени войска стягивались около князя. Здесь он приказал шефам Навагинского и Тенгинского полков, генералам Арсеньеву и Ершову, остаться под предлогом, что в их лета и пешком трудно перебраться через кладки, а когда мост исправится, то они последуют за полками. Обратясь к полковым командирам и штаб-офицерам, близ его стоящим, князь сказал:

“С Богом, господа!”

Указывая на неприятельские укрепления, – он присовокупил: “вот вам георгиевские кресты”. Полки двинулись. После того как переправился последний полк, князь, увидев, что 4-й егерский полк занял нижние укрепления и подвигался к нагорным, приказал Судакову (начальнику лёгкой артиллерийской роты) участить огонь, слез с лошади и, обратясь к окружавшим его, некоторых разослал, а другим сказал:

“Теперь и нам пора”.

Князь был в сюртуке нараспашку; под ним надет был, тогда почти у всех в употреблении – шпензер, т. е. мундир без фалд. На шее георгиевский крест, сабля под сюртуком. В правой руке он держал в коротеньком чубуке трубку, в левой – небольшую зрительную трубу. День был прекрасный, осенний. Шли под гору довольно шибко; князь по самой оконечности левой стороны дороги. Ядра были довольно часты. Вдруг мы услыхали удар ядра и в то же время падение князя в яму (из которой выбирали глину) около дороги. Граф Толстой и я мгновенно бросились за ним. Фуражки и чубука при нем уже более не было, но в левой руке зрительная труба была стиснута. Он лежал на спине. Прекрасное лицо его не изменилось. Трёхфунтовое ядро ударило его в локоть правой руки и пронизало его стан. Он был бездыханен. Граф и я приподняли голову. Ядро прошло через туловище князя между грудью и спиною. Прибежали Берлир и Тейль и послали меня через дорогу к Судакову за людьми; тотчас явился офицер с людьми, нашли доску, накрыли труп какой-то парусиной, принесенной артиллеристами, и понесли в сопровождении Берлира, Толстого и других в Палоис. Вечером, возвратясь туда, мы нашли князя на том самом столе, за которым обедывали, уже в распоряжении медиков, бальзамировавших его».

Подоспевшие главные силы корпуса Николая Алексеевича Тучкова опрокинули врага и оставили за собой отбитый у врага мост и в целом выполнили поставленную задачу, обеспечив успешные действия основных сил генерала Буксгевдена.

Александр Яковлевич Булгаков, сенатор, дипломат и Московский почт-директор, писал брату в октябре 1808 года:

«Петербург и Москва в великом огорчении по случаю смерти генерал-адъютанта князя Михаила Долгорукова. В день получения сего известия в Петербурге, по воле императорского Величества, был отменён театр. Я покойника знал очень коротко и был с ним дружен; в Неаполе были всякий день вместе, а потом переписывались. Если бы он был жив, то стал бы героем России. Потеря эта всеми оплакиваема».

Оплакивала его и Авдотья Ивановна Голицына, с которой у князя был горячий роман в 1805 году, ещё до того, как он полюбил прекрасную Екатерину Павловну.

Впрочем, романы великой княжны Екатерины Павловны с князем Долгоруковым и князем Багратионом весьма запутаны и таинственны.

И вот тут получается некоторая нестыковка. Если было получено высочайшее согласие на брак Екатерины Павловны с князем Михаилом Петровичем Долгоруковым осенью 1808 года, перед самой гибелью жениха, то когда же всё-таки развивался роман? Ведь князь был и на театре русско-прусско-французской войны 1806–1807 года в одном с Багратионом время. И после войны находился в столице тоже в те же межвоенные месяцы, после которых опять оказался в боях уже русско-шведской войны 1808–1809 годов, причём снова одновременно с Багратионом. Русско-прусско-французская война продолжалась с декабря 1806 года по июнь 1807 года и завершилась Тильзитским мирным договором, заключённым 25 июня (7 июля) 1807 года.

Русско-шведская война продолжалась с февраля 1808 по сентябрь 1809 года и завершилась Фридрихсгамским мирным договором, подписанным 5 (17) сентября 1809 года во Фридрихсгаме. Но уже с июля 1809 года Багратион командовал Дунайской армией. То есть театр военных действий он покинул ещё до окончания войны, а его соперник – назовём его так – князь Долгоруков был убит в октябре 1808 года.

Впрочем, оба жениха, если действительно их можно так назвать, были людьми незаурядными, людьми необыкновенными.

Ну что касается Багратиона, тут и говорить нечего – его имя и ныне известно каждому. А вот Михаил Долгоруков… Что он за человек?

Иван Петрович Липранди рассказал о подвиге князя. А теперь обратимся к тому, что поведал брат генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова генерал-майор Павел Алексеевич Тучков. Оба брата – представители славного рода Тучковых, в котором только в данном поколении, у отца Тучкова Алексея Васильевича (1729–1799), екатерининского инженер-генерал-поручика, было пять сыновей генералов, четверо из которых участвовали в Отечественной войне 1812 года. Николая Алексеевич и Александр Алексеевич пали смертью героев на Семёновских флешах в священной памяти День Бородина.