Текст книги "Любовные драмы у трона Романовых"

Спустя два месяца после сражения император Александр I побывал в Прейсиш-Эйлау, осмотрел поле, выслушал подробный доклад о ходе битвы, и на следующий день сказал Александру Кутайсову: «Я осматривал то поле, где вы с такою предусмотрительностью и с таким искусством помогли нам выпутаться из беды и сохранить за нами славу боя. Моё дело будет никогда не забыть вашей услуги».

Александр Кутайсов был награждён за свой подвиг орденом Святого Георгия 3-й степени.

Ну а что касается иноземцев на русской службе, к которым относился Беннигсен, то генерал Петр Петрович Коновницын сказал о них: «Никогда я не дам иностранцу звание генерала. Давайте им денег, сколько хотите, но не давайте почестей, потому что это – наёмники».

Беннигсена заботили не судьба русских и честь Отечества, а личное благополучие, слава, награды. Недаром же он сумел за кампанию 1807 года сколотить огромное состояние. В этом ему был очень близок по духу Наполеон, который из бедняков превратился в одного из самых богатых людей во Франции уже после первых своих кампаний за счёт бессовестного грабежа порабощённых им стран и народов. Иногда можно слышать чудовищные сравнения Наполеона чуть ли не с борцом за права обездоленных.

К примеру, летом 1987 года в канун празднования 175-летия Бородинского сражения Булат Окуджава заявил, что в своем романе «Свидание с Бонапартом» он, якобы, хотел исследовать влияние французской революции на развитие событий в России. А между тем от кровавой и жестокой революции во Франции к 1812 году ничего уже не осталось. Да и все революционные движения прошлого на проверку оказывались лишь хитроумными деяниями по смене власти, причём, власти обычно менялись далеко не на самые лучшие.

Буржуазная революция во Франции произошла в 1789 году, однако, Наполеон на первых порах не спешил участвовать в ней. Он выжидал и долгое время отсиживался на Корсике. Лишь в 1793 году он примкнул к якобинцам. Кстати, по оценке В. И. Ленина, «якобинцы были представителями самого революционного класса XVIII века, городской и деревенской бедноты». Что же касается их непомерной жестокости, то она вполне объяснима. Только здесь уже надо обратиться не к мнению тех, кто подобную жестокость насаждал в России, а к мнению противников революций и всех присущим им мерзостям, например, к выдающемуся мыслителю русского зарубежья Ивану Лукьяновичу Солоневичу. Его мнение, оценки относятся одинаково и к тем, кто поддерживал Наполеона (на первых порах), и к тем, кто Ленина. Ведь «революция», «революционер» – понятия, обратно противоположные созиданию, созидателю. Так вот Иван Лукьянович Солоневич дал очень точную характеристику революции и революционерам в своей книге «Диктатура сволочи»: «…социальная революция есть прорыв к власти ублюдков и питекантропов…»; «… теория, идеология и философия всякой социальной революции есть только “идеологическая надстройка” над человеческой базой ублюдков»; «социальные революции устраиваются не “социальными низами”, а биологическими подонками человечества; и не на пользу социальных низов, а во имя вожделений биологических отбросов; питекантроп прорывается и крушит всё, пока захваченное врасплох человечество не приходит в себя и не отправляет питекантропов на виселицу»; «если есть сливки, то есть и подонки. Если есть люди, творящие жизнь, то есть и люди, её уродующие»; во время революции «власть подбирал окончательный люмпенпролетариат и, как свору собак, спускал их на настоящих трудящихся.

Права на жизнь и на смерть тех, кто казался им врагами, эти своры не имели, но они имели власть на донос, что во многих случаях означало то же самое…»

Прав И. Солоневич, который писал с иронией: «Русский профессор так же добросовестно взывал к революции, как впоследствии эту революцию отринул». Или о молодежи: «Русская молодёжь в феврале 1917 года была революционной почти сплошь. Через год именно эта молодежь пошла в белые армии всех сторон света». И об интеллигенции: «Низы русской интеллигенции были революционными почти сплошь, и через год начался их великий исход из социалистического отечества в капиталистическую заграницу… И вся столетняя философия русской интеллигенции оказалась тем, чем она была все сто лет: словесным блудом и больше ничем». Интересно отметить, что и контрреволюция, разразившаяся в России на рубеже третьего тысячелетия, имеет схожие корни с 1917 годом и ту же философию далеко не лучшей части нашей интеллигенции, о которой писал И. Солоневич.

«Павловско пусто останется и будет вас ждать…»

После сражения «нерешённого» сражения при Прейсиш-Эйлау наступила небольшая относительная передышка. Относительная потому, что стычки на аванпостах не прекращались. И тем не менее активных боёв не было. В те зимние и первые весенние месяцы 1807 года переписка между вдовствующей императрицей и князем Багратионом была особенно интенсивной. В апреле Мария Фёдоровна писала Петру Ивановичу:

«Теплейшие моления мои всегда сопутствуют победоносной нашей армии, и ко оным я с удовольствием присовокупляю искреннее желание, после благоуспешного окончания дел, увидеть вас паки главнокомандующим в Павловске. Я нынешнего лета там и жить не буду, а располагаюсь проводить оное в Таврическом дворце. Вы знаете, впрочем, расположения мои к вам, которые излишно было ещё вам изобразить, а прошу вас поклониться от меня Матвею Ивановичу Платову и быть уверену в истинном доброжелательстве, с каковым пребываю вам благосклонною… Дай Бог здоровья и продолжающихся успехи. Павловско пусто останется и будет вас ждать. Мария».

«Победоносной нашей армии»? Можно подумать, что Мария Фёдоровна не ведала о тех неудачах, которые сопровождали армию, возглавляемую главнокомандующим бароном Беннигсеном? Но можно взглянуть на эту фразу и иначе. Багратион сообщал Марии Фёдоровне, где прямо, где вскользь о том, что на самом деле происходило на полях Восточной Пруссии и Польши. Да, сражение при Прейсиш-Эйлау названо некоторыми историками нерешённым. Даже Наполеон в разговоре с Александром Ивановичем Чернышёвым прямо признался… Позднее Наполеон признал в беседе с Александром Ивановичем Чернышёвым: «Если я назвал себя победителем под Эйлау, то это потому только, что вам угодно было отступить». Что делать?! Пришлось признать, ведь это было видно и без признания, а потому вызывало невыгодные Наполеону пересуды. Какая уж там победа, если после неё последовало не просто отступление, а паническое бегство. Вот как описывал это бегство Денис Давыдов, участник тех событий: «Обратное шествие неприятельской армии, несмотря на умеренность стужи, ни в чём не уступало в уроне, понесённом ею пять лет после при отступлении от Москвы к Неману, – в уроне, приписанном французами одной стуже, чему, впрочем, никто уже нынче не верит. Находясь в авангарде, я был очевидцем кровавых следов её от Эйлау до Гутштадта. Весь путь усеян был её обломками. Не было пустого места. Везде встречали мы сотни лошадей, умирающих или заваливших трупами своими путь, по коему мы следовали, и лазаретные фуры, полные умершими и умирающими и искаженными в Эйлавском сражении солдатами и чиновниками. Торопливость в отступлении до того достигла, что, кроме страдальцев, оставленных в повозках, мы находили многих из них выброшенных в снег, без покрова и одежды, истекавших кровию. Таких было на каждой версте не один, не два, но десятки и сотни. Сверх того, все деревни, находившиеся на нашем пути, завалены были больными и ранеными, без врачей и малейшего призора. В сём преследовании казаки наши захватили множество отсталых, много мародеров и восемь орудий, завязших в снегу и без упряжи…»

Письма Багратиона к Марии Фёдоровне по понятным причинам не сохранились. Тем не менее, известно, что князь Пётр Иванович не только делился своими впечатлениями, но сопровождал их собственноручными рисунками, планами и схемами. Так что Мария Фёдоровна не могла не понять, в чём корень зла:

«Князь Петр Иванович! Письмо ваше от 20-го сего месяца с рисунком, представляющим обозрение передовых постов и неприятельского положения императором, любезнейшим моим сыном, получено мною с тем удовольствием, с каковым приемлю я всякое новое доказательство известной мне вашей ревностнейшей приверженности и усердия, изъявляя вам сим мою признательность за оные, я уверяю вас, что вы никак не ошиблись, полагая, что рисунок мне весьма приятен будет».

И практически во всех дошедших до нас письмах повторяется пожелание «видеть вас после оных обратно в добром здравьи».

А у Багратиона была надежда на то, что удастся Марии Фёдоровне повлиять на императора, которого он считал её сыном, не зная тайны Александра-Симеона. Но он знал другое – Мария Фёдоровна не прекращала борьбы с членами шайки сановных уголовников, зверски убивших её супруга. Знал он и о том, сколь бесславно закончилась карьера главаря шайки убийц – фон дер Палена.

Об этом впоследствии поведал в своих записках Николай Александрович Саблуков:

«Публика, особенно же низшие классы и в числе их старообрядцы и раскольники, пользовалась всяким случаем, чтобы выразить свое сочувствие удрученной горем вдовствующей императрице. Раскольники были особенно признательны императору Павлу, как своему благодетелю, даровавшему им право публично отправлять свое богослужение и разрешившему им иметь свои церкви и общины. Как выражение сочувствия, образа с соответствующими надписями из священнаго писания в большом количестве присылались императрице Марии Феодоровне со всех концов России, император Александр, постоянно навещавший свою удрученную горем мать по несколько раз в день, проходя однажды утром через переднюю, увидел в этой комнате множество образов, поставленных в ряд. На вопрос Александра, что это за иконы и почему оне тут разставлены, императрица отвечала, что все это приношения, весьма для нея драгоценныя, потому что оне выражают сочувствие и участие народа к ея горю; при этом ея величество присовокупила, что она уже просила Александра Александровича (моего отца, в то время члена опекунскаго совета) взять их и поместить в церковь воспитательнаго дома. Это желание императрицы и было немедленно исполнено моим отцом.

Однажды утром, во время обычнаго доклада государю, Пален был чрезвычайно взволнован и с нескрываемым раздражением стал жаловаться его величеству, что императрица-мать возбуждает народ против него и других участников заговора, выставляя напоказ в воспитательном доме иконы с надписями вызывающаго характера».

Видно, что Пален приступил к своему коварному замыслу по устранению вдовствующей императрицы. Николай Александрович Саблуков поведал далее:

«…Злополучные иконы были привезены во дворец, и вызывающая надпись оказалась текстом из священнаго писания, взятым, насколько помню из Книги Царств. (Вероятно, место из IV Книги Царств: “Когда Инуй вошёл в ворота, она сказала: мир ли Замврию, убийце государя своего?” (Глава IX, 31).

Императрица… была крайне возмущена этим поступком Палена… и заявила своё неудовольствие Александру, император, с своей стороны, высказал это графу Палену в таком твёрдом и решительном тоне, что последний не знал, что отвечать от удивления.

На следующем параде Пален имел чрезвычайно недовольный вид и говорил в крайне резком, несдержанном тоне. Впоследствии даже рассказывали, что он делал довольно неосторожные намеки на свою власть и на возможность “возводить и низводить монархов с престола”…

Когда на другой день, в обычный час, Пален приехал на парад в так называемом “vis-à-vis”, запряженном шестёркой цугом, и собирался выходить из экипажа, к нему подошел флигель-адъютант государя и, по высочайшему повелению, предложил ему выехать из города и удалиться в свое курляндское имение.

Пален повиновался, не ответив ни единаго слова.

В высочайшем приказе было объявлено, что “генерал-от-кавалерии граф Пален увольняется от службы”, и в тот же день вечером князю Зубову также предложено оставить Петербург и удалиться в свои поместья. Последний тоже безпрекословно повиновался.

Таким образом, в силу одного слова юного и робкого монарха сошли со сцены эти два человека, которые возвели его на престол, питая, по-видимому, надежду царствовать вместе с ним».

Багратион знал о низвержении Палена, поскольку в то время выполнял возложенные на него ещё императором Павлом обязанности коменданта Павловска. Он чувствовал, что Мария Фёдоровна имеет какое-то особое, даже большее чем материнское, влияние на императора, о чём свидетельствует хотя бы эпизод с Паленом. И не без её на то воли вместе с Паленом был удалён из столицы и Платон Зубов.

Княгиня Дарья Христофоровна Ливен подтверждает в своих воспоминаниях, что император старался быть внимательным к просьбам вдовствующей императрицы:

«Александр старался предупреждать все желания и фантазии Марии Феодоровны и даже мирился с большою ея влиятельностью во всем, что не касалось наиважнейших государственных дел. В этом образе действий инстинктивно чуялось какое-то искупление и признание трогательнаго долга по отношению к вдове Павла.

Эта заведомая для всех и неоспоримая авторитетность матери над сыном возбуждала в высокой степени зависть и недоброжелательство со стороны графа Палена. Он ведь надеялся, что станет управлять и империею и императором, а действительность разбивала все его надежды, и он сознавал себя униженным, благодаря влиянию вдовствующей императрицы. Пытался он и клеветать на Марию Феодоровну, и создать противовес ея влиянию. Пален обнаруживал в своих действиях больше, чем опрометчивость, а на многочисленныя предостережения друзей отвечал неизменно: “Бояться императора! Он не посмеет меня тронуть!”

Или:

“Я расправился с супругом, сумею отделаться и от супруги!”

Ну а после истории с дарами старообрядцев, вдовствующая императрица, по словам княгини Ливен, “заявила Александру, чтобы тот немедленно же выслал графа Палена из Петербурга, в противном случае столицу покинет сама Мария Феодоровна”.

Император тут же отдал распоряжение, и “граф Пален был выслан под охраною фельдъегеря в свои курляндския имения с воспрещением пожизненнаго въезда в Петербург и Москву”».

Ну и далее, касаясь судьбы этого сановного уголовника, к падению которого «русское общество отнеслось с полным равнодушием», княгиня Ливен прибавила: «Граф Пален со времени ссылки совершенно не выносил одиночества в своих комнатах, а в годовщину 11 марта регулярно напивался к 10 часам вечера мертвецки пьяным, чтобы опамятоваться не раньше следующаго дня».

Багратион рассуждал, что если Марии Фёдоровне удалось удалить Палена и Зубова, то и с Беннигсеном она справится вполне. Тем более его гнусная роль в страшную ночь 11 марта 1801 года была достаточно широко известна. Хотелось только успеть до начала летней кампании.

14 мая 1807 года Мария Фёдоровна сообщила Багратиону, что получила его письмо из Лаунау, датированное 1 мая 1807 года.

Вдовствующая императрица благодарила князя за внимание к дочери, конечно же, к прекрасной Катиш:

«Благодарю вас за поздравление ваше со днём рождения любезнейшей моей дочери великой княжны Екатерины Павловны, который препроводили мы не в любезном Павловске, а в Таврическом дворце, при весьма дурной погоде и страшной буре. Изъявление вашей ко мне приверженности всегда для меня приятно, и я, будучи совершенно в оной уверена и питая соответственное к вам благорасположение, желаю искренно вам благополучнейшего успеха в делах и предприятиях ваших…

Я была в Павловске, дом ваш в вожделенном здравии и службы на месте, но всё очень пусто и не похоже на себя, мы часто о вас помним, я надеюсь, что вы то же делаете».

«Мы часто о вас помним!» Мы, в данном случае не словесный оборот, применяемый царствующими особами. Тогда и начиналась фраза: «мы были в Павловске…». «Мы» означает – мы с Екатериной Павловной!

Когда было писано следующей письмо, уже состоялось печально знаменитое сражение при Фридланде, но известие о нём достигло столицы, когда Мария Фёдоровна уже отправила письмо Багратиону, в котором снова желала скорейшей победы и, конечно же, «доброго здравия»:

«Я надеюсь, батюшка, что вы о нас… часто думаете. Дайте нам скоро хорошие известия, и после славной победы возвращением к нам в добром здоровьи, и вы увидите, с какою радостью мы вас примем».

Что ж, князь Багратион не был повинен в неуспехе сражения при Фридланде. Напротив, если бы Беннигсен выполнил хотя бы один из целого ряда его советов, переходящих, порою, в требование, исход той схватки с французами был бы совершенно иным.

Беннигсен привёл войска к Фридландскому сражению путём нелепейших манёвров, постоянно, умышленно упуская возможности добиться при встречах с противником даже мало-мальских успехов.

Однако это вовсе не означало, что таких успехов не добивались частные начальники. К примеру, за то же время донские казачьи части совершили великое множество блестящих операций, которыми может гордиться русская армия. Просто там, где в дела вмешивался Беннигсен, удача русским не сопутствовала.

Состоявший при главной квартире английский генерал лорд Гутчинсон писал о действиях русских во Фридландском сражении: «Они победили бы, если бы только мужество могло доставить победу… В полной мере заслуживали они похвалы и удивления каждого, кто видел Фридландское сражение».

Это сражение произошло 2 июня 1807 года.

С самого раннего утра князь Пётр Иванович Багратион, предвидя беду, пытался склонить главнокомандующего Беннигсена к решительным действиям против французов.

В три часа пополуночи Багратион докладывал, что против 60 тысяч русских стоит всего 12 тысяч французов и требовал приказа на немедленную атаку. Он настаивал на необходимости бить противника по частям, не дожидаясь его полного сосредоточения. Беннигсен отказался отдать приказ на наступление.

К семи часам утра французы сумели сосредоточить уже 33 тысячи человек, причём продолжали подходить всё новые и новые соединения. Багратион несколько раз поднимался на колокольню Фридландского собора и видел клубы пыли, сопровождавшие огромные массы французской пехоты и кавалерии, спешившие к Фридланду.

Он снова и снова настаивал на немедленном ударе по французам. Но Беннигсен отговаривался, и выдумывал разные несуразные причины.

Так «остзейское чудовище», волею императора оказавшееся во главе русской армии, проволынило до пяти часов пополудни, то есть до того момента, когда французы собрали уже 85 тысяч человек. Русская армия оказалась в крайне невыгодном положении. Даже местность была не в её пользу, поскольку не давала надежды на успех, ни в наступательном, ни в оборонительном боях.

Профессор А. К. Байов писал:

«Местность, на которой произошло Фридландское сражение, не представляла бы особых невыгод для действия войск, если бы Беннигсен, атаковав Ланна, своевременно отошёл за Алле и продолжал своё движение на Велау; но та же местность превратилась в классически отрицательную оборонительную позицию, когда на ней пришлось принять случайный и ненужный бой. Открытая равнина, на которой расположилась русская армия, постепенно склонялась к р. Алле, с расстояния вёрст трёх от Фридланда; фронт позиции не отмечался какой-либо заметной линией; приближение противника отлично маскировалось обширными лесами Сортлакским и Боткеймским, селениями Гейнрихсдорф и Постенен, находящейся вблизи рощей, а также высокой рожью, покрывавшей поля и холмы. Ручей Мюленфлюс, текущий в глубоком овраге и у города обращающийся в непроходимый пруд, разрезал позицию на две части, затрудняя поддержание связи между участками нашего расположения к северу и югу от него. Алле, имеющая крутые берега, замыкала тыл позиции; чтобы попасть на мосты через реку, надо было втянуться в тесное пространство между коленом Алле и Мюленфлюсом и, во всяком случае, пройти город Фридланд; к нашему счастью, к концу сражения на Алле были найдены броды».

Багратион своевременно указал Беннигсену на всю невыгодность позиции в случае оборонительного боя, однако убедить барона не смог. Занимаясь словесной эквилибристикой, Беннигсен стремился убедить генералов в том, что только он один знает верное решение.

А между тем французы преспокойно размещали артиллерию на высотах, устраивали свои боевые порядки, готовились к атаке.

Когда они открыли боевые действия, русская армия сразу оказалась в критическом положении. Но история знает немало примеров, когда Россия, поставленная теми, «кто всегда многим служат», на грань катастрофы, была спасаема своими верными сынами – русскими и их собратьями из великой семьи народов.

Багратион и Раевский, Кутайсов и Кульнев, братья Иловайские в первых рядах своих соединений и частей сражались с численно превосходящим противником. Беннигсен дал французам на подготовку к поражению русской армии целый день. И они не потеряли время даром. Их орудия, поставленные на высотах, вели перекрёстный огонь по русским войскам, расположенным в низине, нанося значительный урон. Отступление было необходимо, но и здесь всё оказалось продумано бароном заранее.

Подготовленные к уничтожению мосты вспыхнули не тогда, когда должны были вспыхнуть – то есть после перехода по ним отступающих частей и соединений, а ещё до начала переправы, как только поступил приказ на отход и выход из боя.

Случайность? Совпадение? В такие случайности и совпадения невозможно поверить…

Беннигсен поставил русских воинов в ловушку, жестокую и подлую – он загнал их в огненный мешок, и уже подсчитывал, очевидно, свои финансовые прибыли от этого коммерческого шага, но просчитался. Казаки нашли броды и со свойственной им самоотверженностью стали переправлять по ним русскую пехоту. Спасением артиллерии занимался лично генерал Кутайсов, смело бросаясь в самое пекло, под огонь французских батарей. Благодаря его стараниям, артиллерию переправили, даже не замочив зарядов, и она смогла тут же открыть огонь по врагу с противоположного берега.

Поддержанные метким артиллерийским огнём, направляемым и управляемым генерал-майором Кутайсовым, казаки генерал-майора Ивана Дмитриевич Иловайского сдерживали натиск французов до утра, не позволяя атаковать русские войска на переправе.

Фридландское сражение положило конец кампании 1807 года, столь печальной для русской армии и столь прибыльное для главнокомандующего «остзейского чудовища» Беннигсена.

Разве можно назвать Фридландское сражение «случайно проигранным»? Тут даже рассуждениями о бездарности барона Беннигсена не обойтись. Какая уж тут бездарность?! Каждому ясно, что легче победить врага, когда у тебя сосредоточено на месте будущего сражения 60 тысяч, а у него только 12 тысяч, нежели встретить под его перекрёстным огнём с высот удар 85 тысяч войск. Особенно если твои позиции в низине, разрезаны рекой и не допускают проведения манёвра.

А далее был Тильзитский мир, заключить который мог только правитель государства, управляемый из-за рубежа, ибо этот договор был соткан из предательских по отношению к России пунктов. Этот договор был позорным и в отношении народов Архипелага, уже присягнувших русскому государю и стремившихся под руку России. Об этом немного подробнее.