Текст книги "Заговорщики (книга 1)"

Глава 3

Фу Би-чен был худой цзянсиец, измученный лихорадкой. Когда-то он учился в Йеле, но уже почти забыл, что намеревался посвятить жизнь написанию истории иностранных вторжений в Китай. Взявшись за военное дело как за временную необходимость, вызванную жизнью, вроде хозяина дома, который берется тушить пожар, вовсе не собираясь становиться пожарным, Фу в конце концов стал больше военным, чем историком. Вот уже двенадцать лет как он занимался военным делом.

Прочнее других событий из истории у него в памяти держались подробности тех эпизодов антикитайской борьбы иностранцев, участниками которых были американцы. Возможно, потому, что сам он провел в Америке достаточно времени, чтобы понять лживость деклараций о свободе и демократии, прикрывавших политику Соединенных Штатов. Фу Би-чен прекрасно помнил и не раз повторял своим соотечественникам имя Фредерика Таунсенда Уорда из Салема, чью могилу американские коммерсанты сделали впоследствии местом поклонения. Фу Би-чен рассказывал о том, как американские торговцы Шанхая собирали средства на формирование шайки этого Уорда, намеревавшегося «показать тайпинам, что такое настоящие американские парни». Фу Би-чен собрал в свое время достаточно подробностей о подлой роли, какую сыграли корабли военно-морского флота США в событиях, приведших к заключению злополучного тяньцзинского договора. Фу Би-чен рассказывал, как американские корабли «Портсмут» и «Левант», прикрываясь правом нейтралов плавать по реке Кантон, закрытой китайцами для вторжения англичан, подвергли бомбардировке китайские укрепления и разгромили их без всякого к тому повода со стороны китайцев, ради прямого содействия своим «белым братьям». Фу Би-чен отыскал в истории данные, разоблачающие провокационные действия американского коммодора Тэтнолла под Дагу, приведшие к высадке американцев в Тяньцзине и к созданию там американской концессии. А услуги Уорда китайскому императорскому командованию? Не он ли возглавил солдат императора, чтобы вместе с английскими солдатами генерала Стэнли и французскими матросами адмирала Портэ отбить у тайпинов Шанхай?

Наконец, подробнее всего и, пожалуй, с наибольшим жаром Фу Би-чен упоминал о событии, заставившем его бросить университет и устремиться на родину, чтобы стать простым солдатом Мао Цзе-дуна. Это были события 1927 года. Полиция французской концессии в Шанхае повела секретные переговоры с Чан Кай-ши и с главарем шанхайских торговцев опиумом, известным гангстером Ду Юэ-шэном. Заговорщики хотели разоружить рабочих, державших в своих руках китайскую часть города. Шанхайские компрадоры – купцы и банкиры – обещали Чан Кай-ши и Ду Юэ-шэну финансовую поддержку. Ду Юэ-шэн поставил условием своего участия в преступлении, чтобы его вооруженная банда численностью в пять тысяч человек была пропущена через территорию иностранного сеттльмента, традиционно недоступную вооруженным китайцам. В то время председателем совета сеттльмента был американец Стерлинг Фессенден. Именно он и проголосовал обеими руками за беспрецедентный пропуск разбойников через запретную территорию сеттльмента и за провоз вооружения и амуниции «усмирителей». Ночью банды Ду Юэ-шэна и Чан Кай-ши проникли в тыл рабочим. В течение нескольких часов они вырезали тысячи мирных жителей. Одновременно Чан Кай-ши пустил в ход свои вооруженные отряды и в других частях страны. Там также убивали десятки тысяч рабочих и крестьян, вылавливали неугодных ему руководителей китайской интеллигенции и коммунистов. Его банды предательским ударом разоружили «ненадежные» войсковые части. Повсеместная резня должна была убедить революционные элементы Китая в том, что их роль окончена. Чан Кай-ши намеревался поставить точку в развитии китайской революции.

В те дни Фу Би-чен следом за тревожными сообщениями прессы, о событиях на его родине прочел: «…либо национальная буржуазия разобьет пролетариат, вступит в сделку с империализмом и вместе с ним пойдет в поход против революции для того, чтобы кончить ее установлением господства капитализма; либо пролетариат ототрет в сторону национальную буржуазию, упрочит свою гегемонию и поведет за собой миллионные массы трудящихся в городе и деревне для того, чтобы преодолеть сопротивление национальной буржуазии, добиться полной победы буржуазно-демократической революции и постепенно перевести ее потом на рельсы социалистической революции со всеми вытекающими отсюда последствиями. Одно из двух».

Молодой историк много думал над этим. Ему показалось, что прямым ответом на все его сомнения являются слова: «…кто хочет уничтожить феодальные пережитки в Китае, тот должен обязательно поднять руку против империализма и империалистических групп в Китае», и «…буржуазно-демократическая революция в Китае является вместе с тем революцией антиимпериалистической… нынешняя революция в Китае является соединением двух потоков революционного движения – движения против феодальных пережитков и движения против империализма».

Проанализировав прочитанное, Фу Би-чен увидел смысл шанхайских событий так, как если бы ему прочли о них целый курс лекций. Он понял, что отошел в прошлое тот этап революции, когда буржуазии было по пути с рабочим классом и крестьянством. Их пути разошлись. Буржуазия испугалась размаха революционного движения народа. Она предпочла пойти против народа своей страны – с китайскими феодалами и иноземными империалистами.

Фу Би-чен пришел к окончательному решению: время для занятий историей придет, когда революционный лагерь победит отечественных феодалов, компрадоров-предателей и иностранных империалистов, засевших в Китае, как в своей вотчине. Битва за эту победу и должна стать последней главой истории книги, которую собирался писать Фу Би-чен. Фу Би-чен без колебаний согласился занять скромное положение ученика авиационной школы. Когда курс школы был окончен, пилот Фу Би-чен пересек океан, преодолел пустыни и горы, чтобы явиться к Мао Цзе-дуну.

– Моя жизнь в вашем распоряжении.

К удивлению Фу Би-чена, в тот первый вечер его знакомства с вождем разговор шел не о военных делах и не о событиях китайской революции. Мао Цзе-дун половину вечера расспрашивал Фу Би-чена о постановке в Штатах университетского образования и исторических исследований. Вторую половину вечера, вернее сказать, ночи, беседа шла о предметах очень мирных и очень далеких от событий, окружавших собеседников: о философии и теории познания, о Спинозе, Канте, Гегеле, Руссо. Председатель партии говорил о Гёте с таким живым интересом, как если бы в стихах веймарского поэта рассказывалось о том, как добыть свободу китайскому народу. Фу Би-чен был повергнут в полное изумление, когда услышал, как легко и свободно Мао Цзе-дун говорит об Аристотеле и Платоне, которых сам Фу знал только по именам: в Америке он никогда их не читал и даже не видел их переводов. Когда же Мао Цзе-дун заговорил о таких сокровищах мировой литературы, как творения Толстого и Пушкина, Фу Би-чен слушал это, как открытие: ни одного из этих произведений он не знал. Единственный момент, когда он думал, что что-то знает, наступил, когда председатель, протянув гостю томик Лонгфелло, попросил его прочитать что-нибудь из «Песни о Гайавате».

– К сожалению, она не переведена на китайский.

Читая, Фу Би-чен искоса поглядывал на председателя и видел, что тому доставляет удовольствие музыкальное созвучие рифмы. Фу Би-чен перевел стихи.

– Очень хорошее звучание стихов, – сказал Мао Цзе-дун после некоторого молчания. – Но нет ничего удивительного, что, не достигнув понимания духа других наций, американцы возвратились к бездне зла и темноты. Пройдет время, и человек будет вспоминать о наших днях, как о пропасти, отделявшей его от счастья, которое принес с собою коммунизм… – Мао Цзе-дун взглянул на часы, показывавшие уже далеко за полночь. – Вам пора отдохнуть, а мне – заняться делами… Завтра мы поговорим с вами уже не о прошлом, а о путях прекрасного будущего. Их открывает нам учение Маркса и Ленина. Мы с вами подумаем над указаниями, которые дает трудовому народу всех стран Сталин… Я никогда не видел этого человека и не говорил с ним, это свидание – мечта, которую я надеюсь когда-нибудь осуществить, но каждое слово Сталина проникает мне в мозг и в сердце, как вещее слово самой истории… – Он задумчиво повторил: – Завтра мы поговорим с вами об этом…

На прощание Фу Би-чен спросил:

– Полагаете ли вы, председатель, что я смогу принести пользу делу освобождения моего народа? – И, чуть запнувшись, прибавил: – Под вашим руководством, председатель…

Уже много позже он понял, что последние слова были лишними: Мао Цзе-дун был лишен всякого честолюбия. Он никогда не придавал своему участию в революции значения исключительности, хотя оно и было огромно.

В ответ на слова Фу Би-чена он улыбнулся и сказал:

– Не я буду определять правильность или ошибочность вашего поведения в революции, а то, поймете ли вы сами, чего от вас ждет наш народ и единственная партия, которая ведет его к действительному освобождению, – наша, коммунистическая партия.

– Но вы – руководитель партии! – воскликнул Фу Би-чен.

– Допустим, что так… – сказал Мао Цзе-дун. – Но Центральный Комитет – вот линза, в которой собирается свет коллективного разума и энергии партии. Очень важно, чтобы вы поняли: только в луче коллективного разума партии вы можете отыскать правильный путь в беспредельных просторах и в сложном лабиринте истории. Вспомните Чэн Ду-сю – вот пример того, к чему приводит отрыв от разума и воли партии. Это политическая смерть. Скатившись в объятия троцкистов, Чэн Ду-сю неизбежно стал таким же предателем дела революции и освобождения своего народа, как сам Троцкий.

– Это я уже понял, – несмело проговорил Фу Би-чен.

– И еще многое должны будете понять… Чтобы найти правильный путь на нынешнем этапе нашей революции, вам следует близко, очень близко познакомиться с путями нашего крестьянства. Крестьянское движение в наше время приобретает в нашей стране небывалые размеры и огромное значение. Это будет подъем миллионов и миллионов крестьян. Я убежден: они разорвут все связывающие их путы и устремятся на путь освобождения. Родившись в Хунани, это движение уже охватило Хубэй, Цзяньси, Фуцзян, весь Китай. Под нашим руководством. И в этом сила нашей партии. И если вы, товарищ Фу Би-чен, хотите оставаться верным сыном своего народа…

– Клянусь вам… – начал было Фу Би-чен, но тотчас смолк, так как Мао Цзе-дун продолжал:

– Нет, не клясться, а понять… понять на данном этапе китайского крестьянина, – мягко проговорил Мао. – Понять, что иной путь, кроме пути коммунистической партии, в крестьянском вопросе – ошибка, – вот что вам нужно. Если вы хотите идти с нами, то должны приготовиться к величайшим испытаниям. Они будут долгими. Многим они покажутся лишенными надежды. Но мы не боимся их, потому что видим победу. Безусловную и окончательную победу.

– Я с вами, я с вами! – воскликнул Фу Би-чен и тут же смущенно добавил: – Если только не может помешать то, что я еще не так хорошо знаком с партийной наукой, чтобы сказать: «Я марксист, я ленинец». Теперь я вижу, что занимался в Америке совсем не тем, чем следовало.

– Вы не правы, – спокойно возразил Мао Цзе-дун. – Ваши знания нам пригодятся. Именно теперь вы сможете взглянуть на них с позиций марксизма и разоблачить то, что является в них ложным и враждебным. – Мао Цзе-дун протянул Фу Би-чену руку: – Идите же отдыхать, завтра мы продолжим беседу.

Но на следующий день Фу Би-чену уже не удалось ни услышать Мао Цзе-дуна, ни повидать его. Фу Би-чена пригласил к себе Пын Де-хуай и дал ему первое задание. К удивлению Фу Би-чена, это задание не имело ничего общего с авиацией. Но на выполнение его Фу Би-чен должен был отправиться немедленно.

Через полчаса Фу Би-чен был уже в пути к первой ступени в лестнице испытаний, приведших его к тому, над чем он думал сейчас: как покончить с последней колонной японцев, стоявшей на его пути к соединению с главными силами Чжу Дэ. За время, что Фу Би-чен двигался по этой длинной лестнице, разрозненные отряды успели слиться в единую могучую Красную армию Китая. Она успела совершить свой легендарный двенадцатитысячекилометровый поход через весь Китай. Потом Красная армия Китая превратилась в 8-ю и новую 4-ю народно-революционные армии. За эти годы Фу Би-чен почти забыл, что учился летать, – он стал ветераном пехоты. Никогда и никому он не выдавал чувств, которые вспыхивали в нем иногда при виде самолета. Но на данном этапе военной истории Свободного Китая пехотные командиры были нужнее летчиков, и Фу Би-чен только изредка тешил себя надеждой, что когда-нибудь это положение изменится…

Фу Би-чен знал, что разбить стоявшую перед ним колонну японцев и соединиться с Чжу Дэ – значит преодолеть еще одну очень важную ступень к окончательной победе над силами врагов. Теперь-то уж он знал, что означают для Китая сказанные в Москве слова: «Характерно, что перед началом вторжения Японии в Северный Китай все влиятельные французские и английские газеты громогласно кричали о слабости Китая, об его неспособности сопротивляться, о том, что Япония с ее армией могла бы в два-три месяца покорить Китай. Потом европейско-американские политики стали выжидать и наблюдать. А потом, когда Япония развернула военные действия, уступили ей Шанхай, сердце иностранного капитала в Китае, уступили Кантон, очаг монопольного английского влияния в Южном Китае, уступили Хайнань, дали окружить Гонконг. Не правда ли, все это очень похоже на поощрение агрессора: дескать, влезай дальше в войну, а там посмотрим».

Фу Би-чен на себе и на своих людях испытал уже, что означает это «посмотрим». Но чем больше он это испытывал, тем тверже становилась его уверенность в победе и над японцами, которых поощряли к агрессии, и над теми, кто намеревался «посмотреть».

Глава 4

Из шалаша санитарной части вышел Чэн. Рука летчика покоилась в повязке, в расстегнутом вороте куртки белели бинты, но недавняя бледность уже исчезла с его лица. Увидев командира, он улыбнулся.

– Как дела? – спросил Фу Би-чен.

– Прекрасно, – ответил Чэн, – через два дня буду как новый. Кости не задеты, пустячная царапина. Одним словом, все очень хорошо.

Сидевшие на обгорелом бревне Стил и Джойс подвинулись, чтобы дать место раненому.

Мимо них два солдата провели высокого сутулого человека в рваном ватнике.

– Пленный? – спросил Чэн.

– Перебежчик, – ответил Фу Би-чен.

Как и всякий другой в отряде, Чэн радовался каждому новому человеку, приходившему с той стороны. Перебежчик – это новые сведения о враге, возможность разобраться в местности, установить связь с главными силами. Чэн живо спросил:

– Что-нибудь новое?

Некоторое время Фу Би-чен молча смотрел на окурок, зажатый в кончиках его тонких, желтых от лихорадки пальцев, с необыкновенно узкими, как у женщины, миндалевидными ногтями. Потом нехотя ответил:

– Болтает о своей ненависти к японцам. А спросишь про дорогу на мельницу – мнется и путает.

– Здешний? – спросил Чэн.

– Мельник.

Пока они сидели, взгляд Фу Би-чена время от времени обращался к болоту. Словно особенная, притягательная сила таилась в большом буро-зеленом пространстве, тянувшемся к горизонту. Чэн понимал, что так же, как у него самого, у командира засела мысль о загадочной тропе и о холме с мельницей в конце ее, господствующем над местностью. Оттуда японцы просматривали и тропу, и все болото, и свои фланги, уходившие в поля гаоляна.

Окружить японцев Фу Би-чен не мог. Для такой операция отряд его был чересчур малочисленным. Положиться на то, что один из флангов возьмут на себя гоминьдановцы, значило рисковать всем делом. Если они изменят, японцы смогут бросить все свои силы против Фу Би-чена.

Для неожиданного удара оставалась тропа. Но нечего было и думать соваться на нее до тех пор, пока над местностью господствует мельница. А без снарядов единственная батарея Фу Би-чена была бессильна сбить мельницу.

У китайцев не было снарядов, а японцы не испытывали в них никакого недостатка. Через строго определенные промежутки времени они обстреливали расположение отряда Фу Би-чена. Роща у деревни перестала служить маскировкой. Деревья были частью просто повалены снарядами, а частью так ощипаны осколками, что голые ветви торчали во все стороны, никого и ничего не укрывая. Об этом можно было судить по тому, что иногда японцы открывали огонь даже по одиночной арбе, пробиравшейся из тыла к позиции отряда, и даже по отдельному верховому.

Вскоре после прибытия высокого пленного японцы начали обычный предобеденный обстрел.

Фу Би-чен и все сидевшие с ним спустились в блиндаж, накрытый легким накатом. Там царили полумрак и тишина. Особенная боевая тишина. Чем дольше тянулся обстрел, тем органичней сливались эти звуки с тишиной и, наконец, начинали восприниматься как нечто идущее от нее самой. Дребезжанье консервной банки, из которой Фу Би-чен пил чай, казалось Джойсу громче, нежели грохот канонады.

Прислушавшись к нескольким разрывам, Джойс со смехом крикнул:

– Они не могут к нам пристреляться, а палят уже несколько дней!

– Они не хотят нас спугивать, – спокойно возразил Фу Би-чен. – Поверьте: на случай надобности у них пристреляно каждое дерево. Педантичностью они похожи на немцев.

– Можно подумать, что Сект был советником у них, а не у Чан Кай-ши, – сказал Чэн.

– Не поручусь за то, что у них и сейчас нет там немцев, – сказал Стил.

Фу Би-чен покачал головой:

– Японцы сами могли бы кое-чему научить немцев.

– И, насколько нам известно, немцы продолжают кое-что делать у бумажных тигров, – заметил Чэн.

– Ну, это не могло бы им помешать работать и у японцев, – заявил Джойс.

Выцедив из банки последние капли чая, Фу Би-чен с укоризною проговорил:

– Вы не очень хорошего мнения о людях.

– Если американцы могут продавать оружие обеим сторонам, то почему немцы не могут быть советниками у двух сторон?

– Снаряды и люди – не одно и то же, – сказал Фу Би-чен.

– Не вижу разницы, когда дело идет о янки, – сказал летчик.

– Чэн прав, – поддержал его Джойс. – Для всей этой сволочи бизнес остается бизнесом, даже когда он у порядочных людей называется разбоем. Вы думаете, их смутила бы необходимость сражаться против кого угодно, лишь бы им хорошо платили?! Нуждайся мы в инструкторах и имей мы деньги для их оплаты – они пошли бы и к нам.

– Немцы? – спросил Стил.

– И немцы и янки, – сказал Джойс.

– Разумеется, ты прав, – согласился Стил. – Но иногда хочется думать, что наш народ не зря провозгласил Билль о правах.

– К черту абстракции, Айк! – сердито сказал Джойс. – Раньше за тобою не водилось такого греха.

– Когда уезжаешь с родины, – медленно, с оттенком грусти проговорил Стил, – все, что осталось там, начинает казаться немного лучше…

– Веревка, приготовленная Миллсом, не кажется мне отсюда шелковым галстуком…

Стил поморщился: негр был прав.

Джойс принялся старательно скручивать папиросу. Но бумага не слушалась его пальцев. Провозившись несколько времени, негр с досадой отшвырнул бумагу вместе с табаком.

– Передайте мне чай, ребята, – сказал он и налил себе в ту же банку, из которой только что пил Фу Би-чен, так как второй в блиндаже не было.

– Нужно все-таки покончить с этой мельницей, командир, – сказал он Фу Би-чену.

Тот ответил молчаливым кивком.

– Иначе они рано или поздно покончат с нами.

Командир снова кивнул головой.

– Если у них будет этот наблюдательный пункт, – заметил Стил.

– Его у них не будет, – тихо, но очень уверенно проговорил Фу Би-чен.

Все вопросительно на него уставились.

– У вас нет ни одного снаряда, чтобы дотянуться до мельницы, – сказал Чэн.

– Но у меня есть руки, – и Фу Би-чен протянул над столом узкие кисти рук с длинными, тонкими, как у женщины, пальцами.

Стил покачал головой:

– Оружие не из сильных.

– Самое сильное на свете, – спокойно возразил Фу Би-чен.

Обстрел окончился. Все вернулись в штабную фанзу. Чэн достал здоровой рукой часы и показал их Фу Би-чену:

– Мельника до сих пор нет.

– Его допрашивают в трибунале.

Джойс усмехнулся:

– Небось, чувствует, что его голова болтается на ниточке…

Командир строго посмотрел на него.

– Почему? Если он хороший человек…

– А если нет?

– Все равно его сначала приведут ко мне. – И Фу Би-чен вытянул руку, чтобы посмотреть на часы. – Минут через десять он будет здесь.

Хотя это было сказано без всякого нажима, все поняли, что так оно и будет: железные порядки, введенные командиром отряда, знали не только те, кто прошел с ним все двадцать тысяч ли похода.

Циновка над входом шевельнулась.

– Я доставил арестованного, командир, – проговорил солдат, просовывая голову в фанзу.

Движением руки командир отпустил конвойного и внимательно всмотрелся в перебежчика. Это был высокий шансиец с рябым длинным лицом. По-видимому, ему было жарко – ватная куртка была распахнута на груди. Куртка эта была необыкновенно стара и совершенно изорвана. Из многочисленных прорех клочьями торчала грязная вата. Мельник был так зловеще худ, что его лопатки выпирали даже из-под ватника.

Мельник настороженно, исподлобья оглядел сидящих. Глаза его были полуприкрыты воспаленными красными веками. Все лицо казалось неопрятным и колючим, как старая щетка. Почти черная от загара шея была похожа на свилеватое полено, побывавшее в огне. Кадык выдавался острым сучком.

Говорил мельник то неохотно, робко, то вдруг начинал торопиться, точно боясь, что ему не дадут досказать. При этом кадык его под распахнутым воротом ватника ходил быстро-быстро.

– Зачем вы пришли к нам? – спросил Фу Би-чен.

Не поднимая глаз, мельник негромко ответил:

– Если вы не верите мне, прикажите убить меня.

– Зачем же мне убивать вас?

– Все генералы убивают нас.

– Вы же знаете – тут ваши друзья.

Напрасно подождав ответа, Фу Би-чен спросил:

– Ведь вы пришли к нам как друг, не правда ли?

Мельник молча обернулся спиною к сидящим. Все увидели, что руки его связаны у локтей.

Фу Би-чен перегнулся через стол и разрезал веревку.

В фанзе долго царило молчание. Наконец Фу Би-чен поднял взгляд на мельника:

– Ну?

– Что же мне сказать человеку, который и так знает все?

– Вы не у японцев. Говорите, что есть на сердце.

– Не выжжено ли из сердца бедняка все, чем живет человек?

– Разве нет у вас дома, где согревается самое холодное сердце?

– Дом мой – там! – мельник махнул рукой в пространство.

– Но в доме есть жена, разделяющая труд и горе бедного человека, – ласково проговорил Фу Би-чен.

– Да… в доме бедняка есть жена.

– И в доме есть дитя – надежда опустошенной души, – уверенно сказал Фу Би-чен.

Рябое лицо мельника впервые осветилось слабой улыбкой.

– Скоро два года как жена родила мне девочку – нежный цветок большой радости… – Мельник посмотрел на пальцы своих босых ног и проговорил почти про себя: – Она лепечет «мяу-мяу».

– Мяу-мяу?

– Мельница давно стоит. То, что собирают бедняки, они могут истолочь и в маленькой ступе…

– Ну, ну…

– Мы с женою работаем в поле. Дитя остается в доме с котенком. От зверя наш цветок и научился своему первому слову: мяу-мяу…

Голова мельника упала на грудь, и улыбка сбежала с его лица. Оно снова стало темным и сухим, как кусок обгоревшего дерева.

Фу Би-чен подвинул мельнику табак. Шансиец не шевельнулся. Фу Би-чен вынул свою трубку и протянул ему. Мельник опустился на корточки перед ящиком, служившим Фу Би-чену столом, и стал набивать трубку.

– Мяу-мяу! – повторил Фу Би-чен и улыбнулся. – Сердце ваше полно, как весенняя река. Разве вы пришли сюда не для того, чтобы защищать эту полноводную радость?

– Так говорят все генералы, господин, – со вздохом ответил мельник.

– Я не господин, а друг ваш и товарищ.

Ничего не ответив, мельник затянулся трубкой. Фу Би-чен дал ему сделать несколько затяжек, потом спросил:

– Вам знакомы эти места?

– Вы сами знаете больше, чем спрашиваете.

– Вы исходили тут каждую тропку?

– Исходил, господин.

– Называйте меня «товарищ».

– Хорошо, госп…

Фу Би-чен подошел к выходу и откинул циновку.

– Идемте!

Оставшимся в фанзе было видно, как командир подвел мельника к стоявшей под пригорком стереотрубе.

Фу Би-чен взял мельника за плечо и пригнул к окуляру.

– Видите дом?

– Да… товарищ.

– В нем и остался ваш маленький цветок радости.

Мельник подался вперед всем тощим длинным телом так, что едва не свалил трубу. Долго смотрел, потом в нерешительности сказал:

– Если вы говорите, значит так.

– А разве это не ваша фанза?

– Не знаю…

– Это не дом возле мельницы? – терпеливо спросил Фу Би-чен.

Мельник бросил еще взгляд в стереотрубу.

– Не знаю…

– Не узнаете своего дома? На вашей мельнице – японский наблюдатель.

– Может быть…

– Вы не знаете?

– Не знаю…

Чэну, внимательно следившему за разговором, было ясно: перебежчик лжет. Летчик уже пришел к выводу, что это вовсе не перебежчик, а японский лазутчик. Он подослан, чтобы узнать намерения Фу Би-чена. Величайшей ошибкой со стороны командира было бы заговорить о тропе. Но именно тут Фу Би-чен и сказал:

– Здесь есть тропа, по которой можно подойти к мельнице.

«Теперь, если он убежит, японцы будут знать, что мы намерены воспользоваться тропой», – подумал Чэн и почти с ненавистью посмотрел на мельника. Если бы не дисциплина, он выхватил бы пистолет и уложил бы долговязого парня на месте. Но Чэн сидел неподвижно и молчал. А Фу Би-чен, словно смеясь над его сомнениями, говорил:

– Этой тропой можно подойти к мельнице так, что японцы не заметят?

Мельник несколько мгновений смотрел в сторону.

– Не знаю…

Фу Би-чен пожал плечами.

– Жаль… Знай вы тропу, мы выбили бы отсюда японцев… – И после некоторого раздумья прибавил: – Так приказал Чжу Дэ.

Мельник подался всем корпусом к Фу Би-чену:

– Чжу Дэ?!

– Чжу Дэ.

Казалось, мельник не верил своим ушам:

– «Один из четырех»?

– А разве есть еще один такой спутник у Мао Цзе-дуна?

Мельник вскочил:

– Мао Цзе-дун? Если бы я мог верить своим ушам!..

Фу Би-чен отвернулся с напускным равнодушием. Мельник просительно сложил руки:

– Как отличить тех, кому можно верить, от тех, кого надо бояться?

Все с тем же равнодушием Фу Би-чен пожал плечами, а мельник умоляюще воскликнул:

– Я хочу верить, но… нас научили бояться…

– И «Чжу Мао»? – Фу Би-чен укоризненно покачал головой. – И этих львов храбрости и правды?

– Только не их!

– Вы хотите, чтобы ваш цветок никогда больше не увидел лица японского солдата?

– О-о!

– Вы хотите, чтобы ни один разбойник никогда не подошел к вашим дверям?

– Товарищ!

– Тогда верьте мне: я человек «Чжу Мао».

Мельник покачал головой и словно про себя пробормотал:

– Лица японцев похожи на морды бешеных собак.

– Вы их боитесь?

– Стоит ли бояться смерти?

– Смерть? Каждый убитый японец – победа над смертью.

– Я хотел бы быть солдатом Чжу Дэ, чтобы прогнать смерть с полей, где растет цветок моей жизни. – Мельник скрестил руки на груди и нараспев произнес: – Ростом Чжу Дэ выше деревьев. Он всех умнее, сильней и смелей. Он прост и добр. Он видит всё на сто ли вокруг. Он угадывает мысли врагов. Он может наслать на них дым и ветер…

– Откуда вы знаете?

– Когда он бодрствует, народ ждет его приказов. Когда он говорит, его слушает весь Китай. Когда он спит, народ охраняет его сон… – Он помолчал и закончил как песню: – Его армия в ста сражениях побеждает сто раз… Я хочу быть солдатом Чжу Дэ!

– Путь к нему прям, – проговорил Фу Би-чен. – Он ведет по тропе, на ту сторону болота.

– Если бы я мог верить…

– Тропа нужна вам так же, как мне. Подумайте… – С этими словами Фу Би-чен вошел в фанзу и опустил за собою циновку. Мельник остался один в сгустившейся тьме ночи. Из фанзы его не было видно. Чэн подошел к циновке и отогнул ее край, но Фу Би-чен остановил его повелительным жестом.

– Мне он совсем не нравится, – тихо сказал Чэн.

Фу Би-чен неопределенно пожал плечами. В фанзе царило молчание. Первым опять заговорил летчик.

– Он знает тропу… я уверен.

– Я тоже, – сказал командир.

– Так отправьте же его в трибунал!

Стил произнес по-английски:

– Этот тип и мне не нравится.

– Едва ли он, переходя к нам, рассчитывал на то, что придется всем по сердцу, – сказал Фу Би-чен.

– В трибунале разобрались бы, не подослан ли он японцами. Если так, унция свинца – и всё, – сказал Стил.

– А тропа? – спросил Фу Би-чен.

– Быть может, можно найти другого человека? – предложил Джойс.

– Как хорошо, что вы все только авиаторы, – иронически сказал Фу Би-чен.

– Бросьте философию, Фу, – раздраженно проговорил Стил. – Нам нужна тропа. Пусть этот парень поворачивается и идет вперед. Я готов идти за ним с пистолетом. Посмотрим, поведет он нас или нет.

Мельник стоял по другую сторону циновки. Опершись одной рукой о притолоку, он прислушивался к голосам, раздававшимся в фанзе. По его лицу никто не мог бы сказать, понимает ли он то, что говорится там по-английски.

Когда умолк голос Стила, мельник приподнял циновку. Вытянувшись, по-солдатски прижал руки к бедрам и обратился к Фу Би-чену:

– Я хочу вам много сказать.

– Говорите.

Шансиец посмотрел на Стила.

– Не при этом человеке.

– Он не понимает по-китайски.

– Вы не можете этого знать.

Это были первые слова, произнесенные мельником тоном полной уверенности. Когда командир перевел его слова американцу, тот молча поднялся и вышел из фанзы. Мельник посмотрел в глаза Фу Би-чену.

– Я скажу, зачем меня прислали.

– Кто прислал? – удивленно спросил командир.

– Японцы.

При этих словах из темного угла вынырнул Чэн.

– Я говорил вам!

Движением руки Фу Би-чен заставил его замолчать. Летчик нехотя опустился на кан.

– Зачем же они вас прислали? – спросил Фу Би-чен таким тоном, как будто все это было самым обыкновенным делом.

– Чтобы я показал вам дорогу к мельнице, но не той тропой, о которой вы спрашиваете, – о ней японцы ничего не знают, – а по краю болота.

– Зачем же вы повели бы нас по краю болота?

– Чтобы вы попали в ловушку… чтобы японцы могли уничтожить ваш отряд.

– Покажите, где проходит вторая дорога.

Фу Би-чен поспешно вышел из фанзы, сопровождаемый мельником. Следом за ними, вынув пистолет, вышел Чэн. Рядом тяжело шагал Джойс.

Через несколько минут они вернулись в фанзу.

– Теперь я буду вашим солдатом. У меня есть все, что нужно солдату: ненависть в груди, отвага в сердце и преданность в мыслях, – высокопарно проговорил мельник.

– Солдату необходимо еще ружье, – ответил Фу Би-чен.

– Вы дадите мне ружье. – Теперь тон мельника стал уверенным, как у человека, знающего себе цену.

– Хорошо, возьми, – проговорил Фу Би-чен, как будто тут же протягивая мельнику ружье.

Тот удивленно огляделся:

– Где?

– Там, – и Фу Би-чен махнул рукой по направлению к двери, – на мельнице.

– На мельнице нет оружия, – обиженно произнес шансиец.