Текст книги "Заговорщики (книга 1)"

– Переговоры с англичанами не имеют уже никакого значения. Эти люди сделаны из другого теста, нежели Фрэнсис Дрейк и прочие блистательные авантюристы, создавшие Британскую империю. Теперь это всего лишь усталые дети длинной линии богачей.

Чиано ответил:

– Англичане стараются отступать как можно медленнее, но они не хотят и не будут сражаться. Переговоры с ними действительно можно считать законченными. Я уже телефонировал Риббентропу и сообщил ему о полнейшем фиаско, которое постигло миссию англичан».

Или:

«Чиано доложил дуче о том, что британский посол в Риме лорд Перт представил на одобрение Италии проект речи, которую Чемберлен намерен произнести в палате общин.

– Он не возражает, если вы внесете свои поправки, – заметил Чиано.

– В общем сносно! – сказал Муссолини, просмотрев план речи. – Но дело, разумеется, не в этой болтовне старого осла, а в том, что впервые в истории Британской империи ее премьер представляет на одобрение иностранного правительства плач своего выступления. Плохое предзнаменование для англичан.

– Но отличное для нас, – ответил Чиано.

Муссолини рассмеялся:

– Нужно быть полным идиотом, чтобы не понимать: дело идет к тому, что мы выпихнем их из Средиземного моря. Тогда их империи конец.

– На месте их распавшегося Вавилона появится Великая Римская империя Муссолини. И мир прославит вас, как нового Цезаря!

Дуче:

– Могу себе представить физиономию этой толстой свиньи – Черчилля, когда он узнает, что я визировал речь главы британского правительства…»

– Да, мой старый друг, – ворчливо проговорил Черчилль, обращаясь к понуро стоявшему под дождем Бену. – Корабль мира получил слишком большие пробоины, чтобы удержаться на воде… Идемте. Надеюсь, что в доме еще найдется чашка горячего чаю… Брр, чертовски неподходящая погода для войны.

И он зашлепал по мокрой траве в направлении дома.

– А знаете, что на днях заявил премьер? – несколько оживившись, спросил Бен и дружески взял Черчилля под руку. – «Шансы Черчилля на вступление в правительство улучшаются по мере того, как война становится все более вероятной».

После мучительно длинного предисловия Бен выложил Черчиллю то, ради чего явился в Чартуэл.

– Дорогой Бен, – глубокомысленно ответил Черчилль, – я польщен вашей уверенностью, что до сих пор «указания для генералов должен составлять юнкер», но сначала ответьте на вопрос: что думают о ситуации ваши горняки?

– Мои горняки! – в отчаянии воскликнул Бен. – Какой это беспокойный народ – английские горняки! Если бы покойный лорд Крейфильд знал, как они будут себя вести в наше время, то ликвидировал бы все свои шахты. Он оставил бы мне наличные деньги или, во всяком случае, что-нибудь не связанное с так называемым рабочим вопросом. – Забыв наставления Маргрет, Бен продолжал: – Если бы вы знали, милый Уинстон, как мы завидуем вам…

Черчилль насторожился:

– Вот уж не предполагал, что в положении отставного боцмана я могу служить предметом зависти.

– Для меня и даже для леди Крейфильд!

– Зависть вице-премьера!

– Перестаньте шутить, Уинстон. Вы навсегда избавлены от хлопот, причиняемых рабочими, вы живете в уверенности, что никакие забастовки не могут превратить ваши золотые бумаги в мусор.

– Откуда такая уверенность, Бен?

– Забастовки кафров?.. Рабочий вопрос в Африке?

– Вы сильно отстаете от жизни, Бен. – Черчилль сердито толкнул ногою дверь. – Кажется, даже каннибалы знают уже, что такое тред-юнионы.

– В колониях можно применять совсем другие способы ликвидации конфликтов с рабочими, чем здесь у нас, – плаксиво проговорил Бен. – Нефтяные дела куда спокойнее угольных. Вся нефть – за пределами Англии.

– Все имеет свои теневые стороны, – неопределенно ответил Черчилль, отряхивая дождевую воду со шляпы. – Раздевайтесь, Бен, вероятно, нам дадут чаю… Вот тоже «дела вне Англии» – чай.

– Нет, китайцы – это уже не африканские дикари. Они хотят, чтобы их интересы принимались в расчет…

– Безумные времена, Бенджамен, совершенно безумные! – иронически заметил Черчилль.

– Говоря откровенно, я возлагаю большие надежды на Гитлера, – понижая голос, сказал Бен. – Этот сумеет навести порядок и в Европе и в колониях, которые придется ему дать.

Черчилль нервно откусил конец сигары и исподлобья, как готовящийся к удару бык, уставился на Бена:

– Придется дать?

Бен на минуту смешался: уж не проговорился ли он?.. А впрочем, если он хочет обеспечить себе место в кабинете Черчилля, когда тот придет к власти (Бен был уверен, что рано или поздно это случится), то можно и выдать ему один-другой секрет Чемберлена. Поэтому он спокойно договорил:

– Помните разговоры о встрече Галифакса с Гитлером? Это не сплетни: встреча была. Многозначительная встреча! В ответ на жалобы фюрера, будто консерваторы занимают абсолютно отрицательную позицию в вопросе о возвращении немцам колоний, Галифакс сказал, что правительство его величества вовсе не отказывается серьезно обсудить это дело с Германией. Позднее, через Гендерсона, он еще раз дал ясно понять Гитлеру, что глобус может быть поделен между двумя великими мировыми империями…

Хотя Черчиллю через собственные каналы было известно содержание двух бесед с Гитлером, о которых говорил Бен, он с напускным интересом спросил:

– Просто так: поделить и все? Без всяких искупительных услуг со стороны фюрера?

Бен приблизил губы к мясистому красному уху Черчилля:

– Германия должна раз и навсегда покончить с коммунизмом… Разумеется, не только внутри Германии, а и там, в России.

– Уничтожить красную Россию?

– Никто не стал бы этому мешать, но на этом пути мы встретим одну почти непреодолимую трудность.

– Большевики говорят, что непреодолимых трудностей не бывает.

– Дело в том, – понижая голос, сказал Бен, – что Гитлер не желает бросаться на Советский Союз, не имея за плечами формального союза с нами и с Францией или хотя бы только с нами.

Черчилль недовольно выпятил нижнюю губу:

– Подумаешь, препятствие!.. Правительство его величества имеет достаточный опыт, чтобы найти выход из такого положения: не всякий союз заключается для того, чтобы выполняться.

– Но скандал в случае огласки, Уинстон?! В свете наших нынешних переговоров с Москвой даже моя сегодняшняя нескромность могла бы стоить мне очень дорого.

– Поста вице-премьера? – со смехом спросил Черчилль. – Не очень большая беда, Бен. Зато вы обеспечили бы себе такой же пост в значительно более почетном кабинете…

Он замолк, взвешивая мелькнувшую мысль: не попытаться ли получить через этого олуха подлинники секретных записей? Тогда он имел бы в руках оружие, которым можно припереть к стене и Галифакса и самого Чемберлена. Да что там «припереть к стене»! Он мог бы свалить их замертво! А как важно было бы знать в точности слова Гитлера для дальнейших сношений с ним, когда он, Черчилль, возьмет дело в свои руки. Весьма возможно, что эти переговоры придется закончить за спиною русских, если московский пакт почему-либо будет все же заключен.

– Послушайте, Бен… – вкрадчиво проговорил Черчилль. – Вы верите в мою дружбу?

После некоторого колебания Бен не очень твердо сказал:

– Я уже не раз доказал…

Испугавшись очередной тирады, Черчилль нетерпеливо перебил:

– К делу, Бен: мне нужны эти записи!

Бен испуганно откинулся к спинке кресла.

– Прочесть? – заикаясь, пробормотал он.

– Разумеется! – воскликнул Черчилль, прикидывая в уме, сколько времени понадобилось бы на то, чтобы сфотографировать документы. – На каких-нибудь два часа, Бен… Всего на два часа!

Бен тоже рассчитывал: что может ему дать такая услуга в будущем и чем она грозит в настоящем?..

– Два… часа?.. – в сомнении проговорил он. И тут же вспомнил, что должен в обмен на это обещание привезти хотя бы ответ для Маргрет. – А как насчет польского вопроса?

Отдавшись своим мыслям, Черчилль не сразу вспомнил, при чем тут Польша.

– Ах да, Польша!.. Гитлер доведет дело до конца. Так же, как довел его до конца с Австрией, с Чехословакией, как доведет с Данцигом.

– Значит… война? – в испуге спросил Бен.

– Не знаю… Но даже если война?

– А наши гарантии Польше?

– Ах, милый Бен… – Черчилль сделал нетерпеливое движение. – Англичане всегда были хозяевами своего слова: тот, кто его дал, вправе взять его обратно…

– Вы хотите сказать, что… Германия в три дня покончила бы и с Польшей?

– Если мы ничего не будем иметь против.

– Я вас понял, Уинстон!

– Вы еще в колледже отличались понятливостью, милый старый дружище Бенджамен. Если Господь Бог судил мне стать когда-нибудь премьером этой страны, чтобы спасти ее от гибели, вы обещаете мне занять пост вице-премьера…

Конец фразы он досказал мысленно: «В каждом кабинете должен быть свой дурак». Но лорд Крейфильд важно ответил:

– Подумаю о вашем предложении, милый Уинстон… – И мечтательно добавил: – Ах, колледж, колледж! Какие были времена!

Бен еще несколько раз пытался вернуть разговор к интересовавшему его вопросу о Польше, о возможных размерах конфликта и об угрозе нефтяным источникам, интересовавшим Маргрет. Но Черчилль ловко избегал ответа. Бен понял, что получит ответ лишь в обмен на записи разговоров Галифакса и Гендерсона с Гитлером. Он решил, что в конце концов Уинстон не чужой человек – можно показать ему записи.

С этим Бен и уехал.

Однако, несмотря на все старания, ему так и не удалось вынести документ из канцелярии премьера. Еще раз внимательно прочесть запись – вот все, что он смог сделать.

Как многие недалекие люди, Бен обладал отличной механической памятью. Не способный самостоятельно проанализировать многозначительный разговор министра иностранных дел с Гитлером, Бен мог с фотографической точностью запомнить диалог. Явившись на лондонскую квартиру Черчилля, он предложил пересказать ему содержание берлинских бесед в обмен на точный и ясный ответ: что делать с американо-польскими бумагами.

– Милый Уинстон, – сказал Бен, – если Маргрет узнает, что я выдал вам ее тайну, мне несдобровать.

Это не было рисовкой ни перед Черчиллем, ни перед самим собой. Из двух тайн, которые он привез Черчиллю, его несравнимо больше беспокоила судьба той, хранить которую велела Маргрет. По мере того как ухудшались его денежные дела, Бен чувствовал все большую зависимость от жены. Он старался не думать о том, что власть Маргрет – это власть ее дяди Джона. Бену был противен развязный шумный американец и его доллары, грубо вторгавшиеся в чинную жизнь Грейт-Корта. Даже перед самим собою Бен делал вид, будто все это его не касается, и только под нажимом жены соглашался иногда поговорить о денежных делах.

Но с Черчиллем такая наивная игра была бесполезна. Не Бену было надуть старого пройдоху. Черчилль сразу понял, что в обмен на хороший совет в личных делах лорд-свиновод, не задумываясь, выдаст ему государственную тайну Англии. Гражданская совесть – не жена, она не будет мучить лорда Крейфильда.

Сделка состоялась быстро и к обоюдному удовольствию, хотя ни тот ни другой ни разу не назвали вещи своими именами. Они оба были джентльменами и умели не ставить собеседника в ложное положение.

С такой легкостью, будто речь шла о салонной сплетне, Бен выкладывал то, что должно было оставаться величайшей тайной от человечества:

– Галифакс заявил фюреру, что его заслуги признаются в Англии. Если английское общественное мнение и занимает иногда критическую позицию по отношению к известным германским проблемам, то это объясняется тем, что в Англии не полностью осведомлены о мотивах и обстановке германских мероприятий. – Бен не заметил, что в этом месте Черчилль криво усмехнулся.

Он беззаботно продолжал:

– Члены правительства его величества проникнуты сознанием, что в результате уничтожения коммунизма в своей стране фюрер преградил заразе путь в Западную Европу. Поэтому Германия по праву может считаться бастионом Европы против большевизма…

– Очень жаль, – сказал Черчилль. – Министр слишком откровенен с этим выскочкой. Гитлер не должен знать, как высоко мы ценим его антикоммунистическую деятельность. Иначе он положит ноги на стол.

– Я не отвечаю за слова лорда Галифакса, Уинстон, – со скукою в голосе заявил Бен. – Я передаю вам содержание документа.

– Никогда не забуду этой услуги, дорогой Бенджамен… Продолжайте, прошу вас.

И Черчилль на цыпочках, чтобы не мешать Бену, подошел к курительному столику.

– После того как германо-английское сближение, сказал фюреру Галифакс, подготовит почву, четыре великие державы должны совместно создать основу, на которой может быть установлен продолжительный мир в Европе. Далеко идущее сближение может быть достигнуто только тогда, когда все стороны станут исходить из одинаковых предпосылок и будет достигнуто единство взглядов.

– Галифакс не говорил, что он имеет в виду под «далеко идущим сближением»? – спросил Черчилль.

– Если я правильно понял, он хотел сказать Гитлеру, что мы готовы даже на…

Бен запнулся. Только тут на память ему пришло предостережение, которое сделал Галифакс, когда рассказал о своей встрече с Гитлером: это большой секрет. Немцы боятся, что американцы взорвут марку, если узнают, что рейхсканцлер шушукается с Лондоном.

Бен вопросительно посмотрел на собеседника. Ссутулившийся, с большой головой, втянутой в высоко поднятые плечи, с огромной нижней губой, отвисшей чуть ли не до тройного подбородка, Черчилль уставился на гостя крошечными злыми глазками, прикрытыми тяжелыми мешками одутловатых век. Бен понял, что сопротивляться этому взгляду удава не в его силах, и, словно бросаясь головой в воду, договорил:

– …Вплоть до согласия не мешать Гитлеру на западе. Гитлер может разделаться с Францией, если это является его условием похода на восток. Галифакс сказал мне: в том, что Гитлер оккупировал бы Францию, есть большой плюс для нас. Блокада Германии стала бы полной. Французам была бы отрезана возможность использовать свой флаг для снабжения немцев за нашей спиной.

Черчилль сделал размашистое движение рукой, в которой держал сигару. Струя дыма прочертила в воздухе след, как от совершившего мертвую петлю самолета.

– В том, что говорит долговязый дурень, есть доля правды… – проворчал он. – Вернемся к их беседе.

– Галифакс сказал Гитлеру, – уныло продолжал Бен, – что англичане являются реалистами. Они убеждены, что ошибки Версаля должны быть исправлены. Английская сторона не считает, что статус-кво должно оставаться в силе.

– Это порадовало фюрера? – спросил Черчилль.

– Еще бы! Он ответил, что возможности разрешения международных проблем будут найдены, если поумнеют политические партии или в Англии будут введены государственные формы, не позволяющие партиям оказывать влияние на правительство.

– У него осталось мышление ефрейтора. Этот дурак, видимо, полагает, что англичане принимают Мосли всерьез! И что мы готовы отдать власть ему и его прощелыгам.

– По-видимому, – ответил Бен. – Но Галифакс сказал ему, что существующие в Англии формы правления не изменятся сразу. Из этого, однако, не следует, что влияние политических партий могло вынудить правительство его величества упустить какие-либо возможности сближения с Германией. Тут же Галифакс дал ему понять, что наше правительство не отказывается и от обсуждения колониального вопроса.

– Глупо! – сердито отрезал Черчилль. – С цепной собакой не обсуждают вопроса о том, какую кость ей бросить… Нельзя упускать возможности держать этого разбойника на привязи. Иначе он бросится на нас.

– Галифакс это понимает.

– К сожалению, он частенько выбалтывает свои мысли. А в отношениях с такими типами, как Гитлер, это самое страшное.

– На этот раз министр дал только понять, что мы не закрываем глаза на необходимость значительных изменений в Европе.

– Ефрейтор наверняка уцепился за эту фразу?

– Да, он тут же заявил: следует наверстать то, что было упущено в прошлом из-за ненужной верности договорам.

– Нашел кого учить!

– Фюрер сказал еще, что два столь реалистических народа, как германский и английский, не должны поддаваться влиянию страха перед катастрофой.

– Ему-то хорошо! – с нескрываемой завистью проговорил Черчилль. – Он зажал своих в кулак. А попробовал бы он «удержать от страха» наших милых соотечественников!

– Под катастрофой Гитлер разумел большевизм, – пояснил Бен.

– Разве вы не понимаете, что англичанина нужно еще суметь убедить в том, что большевизм действительно катастрофа для нас.

– Для нас или для Англии? – наивно спросил Бен.

– Англия – это мы! – отрезал Черчилль. – Дальше!

– Это главное из того, что Галифакс сказал Гитлеру.

– А Гендерсон?

– Гендерсон был еще конкретней. Он сразу же заявил Гитлеру, что дело идет не о торговой сделке, а о широком политическом соглашении, о попытке установить сердечную дружбу с Германией. Он указал, что, по нашему мнению, данный момент является подходящим для такой попытки.

– Да, если только Гитлер не верит в серьезность наших переговоров в Москве.

– Едва ли он верит в них.

– Почему? – с напускной наивностью спросил Черчилль.

– Ему уже дано понять, что цель московских переговоров – прикрытие от глаз общественности того, что происходит в Лондоне.

– Глупо!

– М-м-м… – Бен не нашелся, что ответить: одним из инициаторов этого сообщения Гитлеру был он сам. Он поспешил сказать: – Гендерсон сказал фюреру, что премьер взял в свои руки руководство английским народом, вместо того чтобы идти у него на поводу.

Эти слова вызвали оживление Черчилля. Вот, наконец, та бомба которой можно взорвать кабинет Чемберлена!

Между тем Бен продолжал:

– Гендерсон сказал еще, что, по его мнению, наш премьер выказал беспримерное мужество, когда сорвал маски с таких интернациональных лозунгов, как коллективная безопасность…

– Это пришлось Гитлеру по вкусу!

– «Не надо было впускать Советскую Россию в Европу, – сказал он Гендерсону. – Если стоит говорить об объединении Европы, то без России».

– Что ответил посол?

– Он указал Гитлеру на глобус и жестом как бы поделил его пополам.

– Не многовато ли для такого ублюдка, как фюрер?

– Обещать – не значит дать…

Бен считал, что сказал вполне достаточно для оплаты совета, обещанного Черчиллем. Хозяин не стал спорить. Он красноречиво описал политическую перспективу. Бен слушал со вниманием, чтобы не пропустить то главное, что нужно передать Маргрет. Но все, что говорил Черчилль, выглядело важным, и вместе с тем Бен не мог уловить ничего, что прояснило бы вопрос, интересующий леди Крейфильд. Он покинул дом Черчилля с еще большим туманом в голове, чем прежде.

После его ухода Черчилль долго расхаживал по кабинету, дымя сигарой. Потом вынул из письменного стола толстую тетрадь дневника и отыскал свою прошлогоднюю запись о беседе с гитлеровским гаулейтером Данцига Ферстером, посетившим его частным образом на этой самой квартире в Лондоне.

Черчиллю вспомнилось, как он в те дни яростно нападал в парламенте и в многочисленных статьях на позицию Чемберлена и Даладье. Он для виду настаивал тогда на защите Чехословакии, являвшейся пробным камнем в попытке Гитлера открыто, вооруженной рукой перекроить карту Европы.

Черчилль с недоброй усмешкой перечитал свои собственные слова: «Я заверил Ферстера, что Англия и Франция приложат все усилия, чтобы уговорить пражское правительство…»

Да, Чемберлен и Даладье уговорили Прагу капитулировать.

Черчилль вспоминал, как Советский Союз стремился предотвратить вторжение Гитлера в Чехословакию, как Франция открытой изменой союзническим обязательствам в отношении Праги свела на нет все усилия СССР. Он крепче закусил сигару при мысли о роли, сыгранной тогда Чемберленом. Взгляд его быстро скользил по строкам дневника.

«Я ответил Ферстеру, что, по моему мнению, было бы вполне возможно включить в общеевропейское соглашение пункт, обязывающий Англию и Францию прийти Германии на помощь всеми силами… Я не являюсь противником мощи Германии. Большинство англичан желает, чтобы Германия заняла свое место в качестве одной из двух или трех руководящих держав мира…

Ферстер ответил мне, что не видит никакого реального основания для конфликта между Англией и Германией, – если бы только Англия и Германия договорились друг с другом, они могли бы поделить между собою весь мир…»

Эту последнюю фразу немца переводчик счел тогда за лучшее не переводить. Но Черчилль понял ее и без переводчика.

Черчилль продолжал рассеянно перелистывать дневник, выхватывая взглядом отдельные фразы. Несколько задержался на странице:

«Вчера один друг доставил мне копию совершенно секретного донесения польского посла в Париже Лукасевича об его беседе с Боннэ. Есть кое-что заслуживающее внимания:

“…Министр Боннэ пространно начал говорить об отношении к Советской России. Он сказал: франко-советский пакт является очень условным, и французское правительство не стремится опираться на него. Он будет играть роль и иметь значение только в связи с тем, как Франция будет воспринимать колебания Польши. Боннэ откровенно заявил, что был бы особенно доволен, если бы он мог, в результате выяснения вопроса о сотрудничестве с Польшей, заявить Советам, что Франция не нуждается в их помощи… Во время беседы Боннэ напомнил о поддержке, которую Франция имеет не только со стороны Англии, но и со стороны Соединенных Штатов Америки…” У Лукасевича написано: “Посол Буллит говорил мне, что министр Боннэ в разговоре с ним заявил, что не допускает мысли о том, что Соединенные Штаты могут не поддержать английский и французский демарш в Берлине, и получил в ответ от посла Буллита: “Это так…”»

Черчилль захлопнул тетрадь.

«Господь да поможет мне завершить дело всей моей жизни, – произнес он про себя. – Пусть Всевышний уничтожит Россию руками Гитлера прежде, чем я уничтожу их всех».

Тут Черчилль вспомнил, как Бен проговорился насчет того, что Гитлер не решается ринуться в войну против России, не имея в кармане союзнического договора с Англией. Это было серьезное препятствие. Воспоминание о нем едва сразу же не погасило хорошего настроения Черчилля. Бен, конечно, прав. Вовсе не свои слова он произносил, когда высказывал опасения скандала на весь свет в случае обнаружения эдакого договорчика с Гитлером. Такой бум взорвал бы кабинет, как бомба.

А нет никакого сомнения, что при малейшей попытке Англии увильнуть от исполнения подобного соглашения Гитлер начал бы шантажировать британское правительство оглаской документа перед общественным мнением мира. Подобный прощелыга не остановится перед приведением своей угрозы в исполнение.

При этой мысли Черчилль даже привскочил и стал нервно потирать ладони, как бы торопя и без того стремительно мчавшиеся мысли. Его изощренный в политической игре мозг рождал одну комбинацию за другой… Почему бы не взорвать правительство Чемберлена, подтолкнув его на заключение пакта с Гитлером? Тогда, придя к власти на место Чемберлена, он, Черчилль, мог бы сразу обрести ореол народного героя – стоило бы только порвать чемберлено-гитлеровское соглашение. Но…

Всяких «но» оказалось все же чересчур много. К своему крайнему огорчению, Черчилль понял: на подобный пакт в нынешней обстановке не пошел бы даже такой полный невежда, как, скажем, лорд Крейфильд. О Чемберлене нечего было и говорить: его на такой мякине не проведешь, как бы самому Чемберлену ни была мила подобная перспектива… Нет, из этого ничего не может получиться… Прекрасный, но бесплодный зигзаг мысли… Фантазия!.. Химера!

– Очень жаль! – произнес он вслух и с кряхтеньем стал освобождать свое грузное тело из тисков кресла.