Текст книги "Заговорщики (книга 1)"

Риббентроп: Я слышу, мой фюрер.

Гитлер: Но не натворите глупостей. Не вздумайте послать им это приглашение сейчас же. Повремените.

Риббентроп: Быть может, разрешите сообщить о нашем предложении Гендерсону?.. Он вполне благожелательный человек.

Гитлер: Но только устно. Никаких документов.

Риббентроп: Разумеется, мой фюрер.

Геринг: Прочтите Гендерсону свое предложение по-немецки. Половины он не поймет.

Гитлер: Никаких документов! Поляки не должны иметь официального предложения по крайней мере в течение двадцати трех часов из названного мною срока.

Геринг: Да, мы не знаем, как далеко может зайти трусость Бека. Они могут проделать то же самое, что Чемберлен и Гаха. Тогда – прощай всякий предлог для нападения.

Геббельс: Ну, если с теми же результатами – еще не такая большая беда.

Геринг: Ты ничего не понимаешь, Юпп! Ничего!.. Нам нужно вторжение и ничего другого. Никаких зон! Никаких ограничений!

Гитлер: И никаких отсрочек! Я не могу больше ждать. Я уже сказал… Двадцать четыре часа… Через двадцать три часа вы сделаете Варшаве свое предложение. Все. Если они не пришлют своих представителей для переговоров…

Риббентроп: В течение оставшегося им часа они могут по телеграфу уполномочить Липского.

Гитлер: Никаких телеграфов, никаких Липских! Мы должны видеть у себя в Берлине польских уполномоченных. Мы должны видеть подписи на их полномочиях. Ничего другого! Если этого не будет, мы объявим всему миру, что поляки не идут на переговоры, что они срывают наши мирные усилия. Вы все усвоили?

Риббентроп: Да, мой фюрер.

Гитлер: Можете идти. Остаются господа генералы и вы, Гиммлер. Стенографов убрать! Видеман, вы ведете запись. Один экземпляр, только для меня».

Ванденгейм повертел в руках последний листок стенограммы. Было досадно, что конец совещания остался от него скрытым, хотя вторая половина стенограммы и заставила его успокоиться.

– Что скажете, Фосс?

– Геринг недаром ест американский хлеб.

– Он набивает себе брюхо не хлебом, а долларами.

– Китайские мандарины умирали от одного золотого шарика, а этого не берут тонны золота.

– Не каркайте, Фосс. Дай бог здоровья этому борову. С такой командой можно делать дело.

– Если судить по этим листкам…

Джон перебил:

– Листки нужно сжечь.

– Жалко: отличный материал.

– Для тех, кто захочет повесить наших информаторов.

– Вы не разрешили бы мне скопировать все это?

– За каким чертом?

– Тут есть много такого на чем нашим людям нужно учиться. Гитлер довольно верно сказал: ему нет никакого дела до того, как будут себя называть будущие властители вселенной – немцами или американцами: важно, что они будут национал-социалистами.

– Вы бредите, Фосс!.. Честное слово!.. Я старый республиканец.

– Надеюсь, Джон.

– Так какого же дьявола?..

– Но на вас нужно будет кому-то работать. Для этого тезисы фюрера и кое-кого из его команды могут пригодиться.

– Копируйте. Но запомните: ни один листок, ни одна буква…

– Вы меня учите, Джон?

– Давайте выпьем, Фосс, а?

– Вам вредно, Джон. Лучше сходите в церковь и помолитесь за то, чтобы Господь Бог сохранил здоровье и жизнь фюреру.

– Вы в ладу с Богом – вы и молитесь. А мне кажется, как только Гитлер сделает все, что следует, в Европе, его нужно будет посадить в клетку. Эта собака хочет работать не только на охотника, а и на себя.

– Хуже! Она из тех, что может впиться в глотку хозяину.

– Вы повторяетесь, Фосс. Я уже слышал это от вас когда-то…

Встреча Ванденгейма с Герингом состоялась в ту же ночь. Осторожность Геринга лишила историю возможности знать, что говорилось на этом свидании.

Самое тщательное исследование личного архива «наци № 2» не обнаружило ни стенограммы, ни адъютантской записи, ни каких-либо пометок в дневнике рейхсмаршала. Даже нередко выручавшие историка записи Гиммлера, сделанные по агентурным данным или по пленкам звукозаписывающих аппаратов, не могли тут прийти на помощь: Геринг предусмотрел все. По-видимому, он и его американский партнер одинаково боялись гласности.

И все же, не зная слов, которыми они обменивались, мы можем догадаться, о чем шла беседа. Это можно было себе представить по нескольким фразам, которыми Геринг и Ванденгейм обменялись на прощание в присутствии ожидавшего в приемной Кроне.

Выходя из кабинета, Джон фамильярно держал фельдмаршала за локоть. Багровое лицо американца нечасто выражало такое удовлетворение, как в тот момент.

– Бог да поможет вам, мой старый друг, – растроганно произнес он, обращаясь к Герингу. – Идите без страха. Пусть Польша будет вашим первым шагом в великом восточном походе для спасения человечества от призрака большевизма. Жаль, что вы не решаетесь сразу схватить за горло и русских. Чего вы боитесь?

– Англия, Англия! – проговорил Геринг.

– Об этом позаботимся мы, – с уверенностью ответил Ванденгейм. – Вас не должно беспокоить, даже если англичане заставят Чемберлена объявить вам настоящую войну.

Геринг был не в силах скрыть овладевший им ужас:

– Настоящая война?!

– Мы постараемся сделать ее не очень настоящей… Но будем надеяться на Всевышнего, да вразумит он неразумных. Англичанам незачем путаться в это дело.

– Да, оно им не по силам.

– Совершенно верно, друг мой. Ударьте по Франции, это устрашит и Англию. Я верю: мы выйдем победителями.

Геринг рассмеялся:

– Вы или мы?

– Ах вы, мой толстенький плутишка! – с нежностью воскликнул Джон и дружески хлопнул Геринга по спине.

Геринг ответил натянутой улыбкой. Ответа на свой вопрос он не получил.

Глава 12

Профессия полотера стала в Германии дефицитной. Гитлеровское правительство намеренно доводило до разорения мелких торговцев и ремесленников. Ради освобождения рабочей силы для военной промышленности оно добралось даже до таких одиночек, как полотеры. Им запретили самостоятельно брать работу и приписали их к рекомендательным конторам. Так полотеры стали собственностью владельцев этих контор, подобно тому, как промышленные рабочие уже были собственностью фабрикантов, сельские батраки – рабами помещиков. Следующей стадией было прочесывание полотерского цеха с целью выявления тех, кто раньше имел какую-нибудь индустриальную специальность. Таких забрали на военные заводы, не считаясь ни с их желанием, ни с состоянием здоровья. Ян Бойс уцелел только потому, что был однорук.

Из-за кризиса с рабочей силой владелец вновь открывшейся в Ганновере полотерной конторы «Блеск» с трудом набрал несколько инвалидов, кое-как справлявшихся с требованиями клиентов. Было достойно удивления, что он сумел раздобыть себе людей даже в других городах. Например, в Берлине он взял Яна Бойса взаймы у прежнего владельца. Контракт был подписан и зарегистрирован в Бюро труда. Старый владелец Бойса и новый положили в карманы по копии договора, пожали друг другу руки и расстались. Бойса не приглашали к участию в торге. Закон этого не требовал. Только явившись следующим утром в контору, он узнал, что должен отправиться в Ганновер.

Кто-то из товарищей Бойса посоветовал ему опротестовать сделку: закон о прикреплении к предприятию не распространялся на инвалидов. Но другой только махнул рукой:

– Протестовать?.. Ты наивен, дружище. Они тотчас отыщут параграф о том, что отказавшийся от поручения увольняется… за решетку.

– Это верно, – согласился первый. – Пожалуй, лучше ехать. В конце концов не все ли равно – Берлин или Ганновер.

– Что ж, один из вас безусловно прав, – уклончиво ответил Бойс. – Нужно подумать.

На следующее утро он сказал:

– Пожалуй, я поеду… Не все ли равно – Берлин или Ганновер.

– Вот именно, когда ты и там и тут все равно, что раб, – прошептали товарищи.

– Поеду, – с видом покорности повторил Бойс и пошел укладывать чемодан.

Однако ни этим товарищам, ни кому-либо иному он не признался, что прошедшая ночь понадобилась ему вовсе не для размышлений, а для того, чтобы побывать в своей подпольной ячейке и получить ясный приказ партии: «Ехать».

Через день Бойс вышел из подъезда ганноверского вокзала и поплелся по нужному адресу.

Дощечка с надписью «Контора “Блеск”» выглядела вполне прилично. Крытое бронзой стекло блестело, как настоящая медь. Дверь тоже была достаточно представительной, лестница – чистой. Привычный глаз Бойса охватил все эти детали, пока он поднимался на несколько ступеней.

На звонок ему отворил человек, при виде которого Бойс замер на пороге: это был Трейчке. Да, да, адвокат Алоиз Трейчке! За то короткое мгновение, что Бойс стоял словно окаменевший, Трейчке успел обменяться с ним взглядом, и полотер насколько мог спокойно проговорил:

– Мне нужен господин Гинце, владелец конторы «Блеск».

– Это я.

Трейчке посмотрел записку прежнего владельца, поданную Бойсом, и сказал сидевшей в конторе девице:

– Пришлите этого человека вечером ко мне для пробной работы.

– До вечера он мог бы выполнить еще два-три заказа, – проскрипела девица.

– За него заплачены слишком большие деньги, чтобы посылать его случайным клиентам. Он будет работать в лучших домах Ганновера, – резко ответил Трейчке. – Но сначала я должен убедиться в том, что он оправдывает рекомендацию, полученную из Берлина.

– Если он хороший работник, мы сможем удовлетворить претензию господина советника по уголовным делам Опица, – сказала девица. – Ни один из наших людей не понравился советнику.

– У Опица достаточный резерв рабочей силы: он мог бы найти полотера среди арестантов, – ответил Трейчке.

– Господин советник говорит, что запах тюрьмы, исходящий от арестантов, ничем нельзя отмыть. А супруга советника не выносит этого запаха.

Девица выписала Бойсу справку на получение продовольственных карточек и молчаливым движением руки отослала его прочь.

До вечера Бойс не находил себе места. Он ходил по улицам Ганновера так, словно они были усыпаны горячими углями. Встреча с Трейчке была не только неожиданной, она была многозначительной. Прежде всего она служила Бойсу сигналом, что нарушенная было подпольная работа снова начинается. Кроме того, она свидетельствовала о том, что отнюдь не все, кого подпольщики, оставшиеся на свободе, считали потерянными, погибли. Если жив и снова действует Трейчке, значит, он не один. Значит, целы и другие товарищи.

«Предприниматель Гинце!» Это хорошо, очень хорошо! Значит, не утрачены возможности конспирации, не потеряны связи, сохранены или наново добыты материальные средства для работы в подполье!

Едва дождавшись назначенного часа, Бойс позвонил у двери с карточкой «Генрих Гинце». Эта дверь выглядела уже не так импозантно, как дубовые створки конторы, да и район был далек от представительности. Все говорило о том, что партийные деньги берегутся там, где дело идет о личных удобствах подпольщиков.

Их встреча была молчаливой. Трейчке знаком показал Бойсу, что не следует говорить лишнего, а вслух произнес:

– Сейчас вы под моим наблюдением натрете полы… в одном месте. Это будет вашим экзаменом.

– Слушаю, господин Гинце, – нарочито громко и отчетливо ответил Бойс и даже по-солдатски щелкнул каблуками.

– Вижу, вы старый служака.

– Искренно сожалею о том, что инвалидность мешает мне и теперь дать в зубы кому следует.

– Не все потеряно, – утешил Трейчке. – Вы можете принести народу пользу и в тылу.

– Рад стараться, господин Гинце! – так же лихо крикнул Бойс.

Только когда они очутились на улице, Трейчке сказал:

– Я поторопился с вашей переброской сюда.

– Берлинский хозяин не пускал?

Трейчке из-под полей шляпы испытующе посмотрел на Бойса: действительно ли тот не знает, что и берлинский владелец полотерной конторы был законспирированный подпольщик, руководитель узла связи? Или Бойс только маскируется?

– Необходимо установить связь с тюрьмой. – Трейчке быстро огляделся вокруг, хотя на улице их некому было слышать, и, понизив голос, проговорил: – Здесь Тельман.

Бойсу пришлось взять себя в руки, чтобы при этом известии не остановиться, не вскрикнуть. Целая буря чувств поднялась в его душе. Если сопоставить то, что сказал Трейчке, со слухом о гибели Тельмана от рук палачей, нынешняя новость – большая радость!

Пока Тельман жив, пока партийное подполье сохраняет с ним связь, надежда не потеряна. Это все-таки радость: пленник, но живой, в цепях, но не утративший надежды…

Они пришли в безлюдный танцевальный зал, и Бойс принялся за работу. Трейчке ушел и вернулся через час, делая вид, будто с интересом наблюдает за тем, как из-под щетки Бойса появляется блестящая поверхность пола. Когда пот начинал капать со лба полотера, он присаживался на диванчик у стены и начинал разговор вполголоса. Бойс узнал, что политический кризис нарастал с огромной быстротой. За кулисами событий чувствовалась злая воля, затягивавшая мир паутиной интриг, тайных переговоров и дипломатических диверсий.

Бойс давно не читал подпольной «Роте фане», а в нацистских газетах нельзя было почерпнуть ни слова правды. Он внимательно слушал слова Трейчке о том, что, по мнению многих товарищей, политика Гитлера должна со дня на день разразиться трагедией всеевропейского, а может быть, и мирового масштаба. Правилен был анализ политического положения, данный Тельманом в одной из его записок, нелегально доставленной из тюрьмы: «Война близка. Маневры гитлеровского правительства не могут ввести в заблуждение на этот счет. На мой взгляд, все идет к тому, что катастрофа вскоре разразится». Также могло ежеминутно стать трагической действительностью и то, что Тельман сообщил недавно о своих подозрениях: «Гитлер готовится к последнему из своих преступлений – к нападению на Советский Союз». Тельман указывал товарищам, оставшимся на воле, на необходимость приложить все усилия к тому, чтобы раскрыть немецкому народу глаза: это новое преступление уготовляет германскому народу и всем народам Европы ужасную участь. Правда, из лаконического, поневоле, анализа Тельмана явствовало, что нападение на СССР было бы верным шагом Гитлера к самоуничтожению и в конечном счете сулило освобождение немецкого народа от фашизма, но вместе с тем такое нападение было бы чревато небывалыми страданиями народа. Тельман верил в свой народ, он верил в его здравый смысл, в его душу, в его волю к борьбе за свободу.

Тельман призывал товарищей, не считаясь ни с какими трудностями, не щадя своих жизней, бороться за предотвращение всеобщей бойни и за освобождение немецкого народа от гитлеризма силами самих немцев. К сожалению, легкие победы фашистских палачей над Абиссинией, Испанией, Австрией, Чехословакией делали большинство немцев глухими к правде.

– Наци не доверяют администрации тюрем, куда перевозят Тельмана, – сказал Трейчке. – Они прислали сюда, в Ганновер, советника по уголовным делам Опица с целой командой надзирателей. Режим содержания Тельмана исключительно строг. Тем не менее мы должны восстановить прерванную связь с ним.

Трейчке переждал, пока хозяин танцевального зала осматривал часть пола, натертую Бойсом.

– Первоклассная работа, не правда ли? – спросил Трейчке. – Даже жалко топтать такое зеркало, а?

– Если мне будут платить, я могу подложить им под копыта настоящие зеркала, – ответил хозяин, равнодушно глядя, как выбивающийся из сил Бойс шаркает суконкой по паркету. – А в общем, можете посылать мне этого полотера…

Когда он ушел, Трейчке продолжал:

– К сожалению, вам придется работать у этого прохвоста – здесь удобная явка. Кроме того, вы будете натирать у Опица. Он должен быть вами доволен. В его квартире вы встретите вахмистра Ведера. Он исполняет там обязанности писаря. В отделение тюрьмы, где содержится Тельман, Ведер доступа не имеет, но там есть наш человек…

Так же как сегодня Бойс с трудом дождался вечера, так назавтра он едва вытерпел, чтобы не явиться в контору с рассветом. Отворял он дверь в уверенности, что сейчас увидит противную конторщицу, но перед ним стоял Трейчке. Пользуясь тем, что они были в конторе одни, Трейчке торопливо сунул в руку Бойсу маленькую тетрадку курительной бумаги и, назвав адрес Опица, приказал:

– Сейчас же туда… Не забудьте: вахмистр Освальд Ведер. Дело, выходящее из ряда вон.

Не проронив ни слова, Бойс повернулся, и неутомимые ноги понесли его по улицам Ганновера.

Глава 13

Ночные приглашения в имперскую канцелярию всегда заставляли Гаусса нервничать. Он приписывал это своему нерасположению к Гитлеру и настороженности, которой требовали совещания с ближайшими военными советниками фюрера – Кейтелем и Йодлем. Гаусс не отдавал себе отчета в том, что подсознательной причиной его нервозности бывал в действительности простой страх. Мысль о том, что Шахт, и Гальдер, и Гизевиус, и другие постоянно общаются с Гитлером, вовсе не должна была находиться на поверхности сознания, чтобы боязнь провала не исчезала. Ну а если все они, при всей их фронде, только провокаторы, подосланные к нему Гитлером?.. Тогда этот страх был еще более законным гостем в душе генерала.

Гаусс знал, что поводом для сегодняшнего вызова к Гитлеру являлись, вероятно, польские события. Но на какой-то миг рука его крепче, чем нужно, сжала телефонную трубку. Он волновался, и это было ему противно. Тем не менее, когда он входил в зал заседаний, походка его была тверда, голова высоко поднята и монокль, как всегда, крепко держался в глазу: не показывать же ефрейтору, что каждый приход сюда – борьба с нервами.

Гитлер, Йодль и Кейтель склонились над столом у окна с разложенными на нем картами Генерального штаба. Гаусс покосился на жирные синие стрелы, оставляемые на карте толстым карандашом Гитлера. От стола слышались только хриплые возгласы:

– Атакуете так!.. Так!.. Так!.. Через неделю от Варшавы не оставим камня на камне…

Да, дело шло о нападении на Польшу. Теперь Гаусс ничего не имел против этой темы. Былые сомнения и страхи отпали.

Пачелли уже полгода сидел на папском престоле. Судя по ходу дел в Европе, он немало сделал, чтобы реализовать обещания, данные Гауссу. Из Франции приходили вести самые утешительные для деятелей гитлеровской Германии: министерские кризисы следовали один за другим; профашистские и просто фашистские организации распоясывались все больше; аппарат власти съедала коррупция; планы перевооружения французской армии современной техникой не выполнялись. Все планы французского Генерального штаба основывались на стратегии пассивной обороны. Слова «линия Мажино» выражали смысл всей французской политики. Линия Мажино – таков был лозунг, с которым депутаты-предатели произносили в палате речи по конспектам, написанным в Берлине. Линия Мажино – это был предлог, под которым сенат отвергал кредиты на оборону. Линия Мажино – с этими словами американские шептуны и немецкие шпионы шныряли по всей Франции, демобилизуя ее дух сопротивления надвигающейся катастрофе войны.

«Мы отсидимся за линией Мажино» – этого не говорил в те дни только простой народ Франции. Против этой позорной концепции капитулянтов протестовали только патриоты, готовые драться с иноземным фашизмом и с французскими кагулярами в любом месте. Этого не писали только газеты, которые не удавалось купить ни германо-англо-американским поджигателям войны, ни могильщикам Франции. Во главе борцов за мир, за достоинство Франции, за спасение миллионов простых французов от кровавой бани выступала «Юманите».

Хотя все это представлялось Гауссу в ином свете, но вывод он мог сделать правильный: правительство Третьей республики не отражает взглядов Франции, оно неспособно оказать сколько-нибудь действительного сопротивления Германии даже в том случае, если Франция будет вовлечена в круг военных действий. Вступление Франции в войну из-за Польши становилось все сомнительней. Александер в изобилии доставлял сведения о бесчисленных совещаниях в Париже и Лондоне, о частных беседах, письмах и документах, общим лейтмотивом которых было желание найти путь к соглашению за счет поворота воинственных устремлений Гитлера на восток. Ни для Гаусса, ни для кого-либо другого в его мире не было тайной, что под словом «восток» разумелась Советская Россия. Разгром России как источника коммунистических идей, уничтожение Советского государства как основы социалистического переустройства мира – такова была широкая стратегическая программа великих держав Запада.

В создавшейся международной обстановке Гаусс ничего не имел против ускорения событий. Еще более оптимистично были настроены все те, кого Гаусс увидел сегодня у Гитлера. О Кейтеле, Йодле, Гальдере не стоило и говорить – эти с закрытыми глазами голосовали за любые самые авантюристические планы фюрера. Но достаточно было взглянуть на готовую лопнуть от самодовольства усатую физиономию Пруста, чтобы не задаваться вопросом и об его отношении к «Белому плану» нападения на Польшу.

Только Шверер сидел нахохлившись, как захваченная морозом птица, зябко потирая руки. Китайские приключения Шверера окончились не только сильнейшим воспалением легких, схваченным в ночь бегства с мельницы. В Берлине поговаривали, будто из этой операции Шверера вывезли нагишом, завернутым в японскую солдатскую шинель. Мало того, долгое время Шверер находился в состоянии, близком к безумию. Его преследовала мания заражения чумой. Самое воспаление легких Шверер считал легочной чумой и ежеминутно ждал смерти. Врачи с трудом вернули его к пониманию действительности.

«Паршивый вид», – подумал Гаусс, глядя на Шверера, старательно отводившего взгляд от своего недруга. В мозгу Шверера саднила мысль: «Опять этот пакостник на моем пути. Он и сюда явился, вероятно, для того, чтобы подложить мне свинью…»

– Фюрер просит занять места, – раздался голос адъютанта, и совещание началось.

Кроме военных здесь были Гиммлер, Гейдрих, Кальтенбруннер. «Вся шайка», – подумал Гаусс и уставился в лежавшие перед ним бумаги. Глухой и хриплый, долетал до него голос Гитлера:

– …Эти причины заставили меня отложить на несколько дней вторжение в Польшу. Но я не меняю решения: вторжение состоится. Польша не только плацдарм, необходимый мне для дальнейшего наступления на восток. Военный разгром Польши – обеспечение нашего тыла в западной операции. Генерал Гаусс, – при этих словах Гаусс поднял глаза от стола и встретился с мрачно-насмешливым взглядом Гитлера, – вы можете быть покойны: войны на два фронта не произойдет. – Тембр голоса Гитлера еще понизился. В нем зазвучали угрожающие нотки: – Слышите, не произойдет! Я предусмотрел все!.. Наши руки будут развязаны!.. Пространства Польши прикроют Германию от удара русских!..

Гаусс отвел взгляд от Гитлера. Он знал: теперь последуют хвастливые выкрики, пока не будет израсходован заряд истерической энергии. Прошло несколько минут, хрип на конце стола закончился. После длинной паузы, протекшей в полной тишине, Гитлер продолжал:

– Прежде чем мы поговорим о «Белом плане», я хочу спросить гроссадмирала Редера, выполнена ли моя директива УСК?

– Не называю точек, известных фюреру, но докладываю: три дивизии подводных лодок и два дивизиона подводных заградителей стоят наготове. – Редер говорил, игнорируя всех присутствующих. Он презирал сухопутных генералов ничуть не меньше, чем штатских. Он обращался к одному Гитлеру. – Адмирал Дениц ожидает только моего приказа – и эти корабли блокируют восточное побережье Англии, выход из канала будет минирован. Специальное соединение во главе с самыми надежными командирами направится для операций на атлантических коммуникациях Англии и Франции.

Гитлер со вниманием прислушивался к монотонному голосу Редера. Когда адмирал умолк, он сказал:

– На время наших операций в Польше флот должен изолировать ее от всякой помощи извне, в особенности со стороны Англии.

– За это я ручаюсь, – самоуверенно проговорил Редер.

– Поручаю вам Вестерплятте. Честь овладения им будет принадлежать флоту.

– Флот благодарит вас, мой фюрер.

– Можете снести этот мыс с карты. Утопите его.

– В счастливую минуту победы флот будет приветствовать своего фюрера!

Гитлер уже не слушал адмирала. Ни на кого не глядя, он постукивал карандашом по стопке лежавших перед ним бумаг. Казалось, он и вовсе забыл о совещании, о сидевших перед ним генералах, как вдруг заговорил так, будто ни на минуту и не умолкал. При этом голос его звучал все громче.

– Путем для нашего воздействия на Англию по-прежнему остается воздух. С этой стороны уязвимость Англии нисколько не уменьшилась. Производственная мощь английской авиационной промышленности выросла, однако противовоздушная оборона отстает от наших возможностей нападения. На море Англия не получила никаких существенных подкреплений. Пройдет много времени, прежде чем корабли, находящиеся в постройке, вступят в строй. Введение воинской повинности дало Англии ничтожный контингент призывных – какие-то шестьдесят тысяч солдат! Если Англия будет держать внутри страны мало-мальски значительное число войска, – а, угрожая вторжением, мы заставим ее это сделать, – то во Францию она пошлет всего две пехотных дивизии и одну бронетанковую дивизию. Не больше. Можно ли серьезно говорить об этом, как о помощи Франции? Англия сможет снарядить для войны на континенте несколько бомбардировочных эскадрилий из устарелых самолетов, но мы не позволим ей оторвать от метрополии ни одного современного истребителя. Посылая в воздух свое старье, английское командование собственными руками уничтожит свои лучшие кадры.

Геринг без стеснения вставил:

– Мы ему поможем!

Гитлер недовольно замолчал, но лишь на мгновение. Не взглянув в сторону Геринга, продолжал:

– Когда начнется война, наша авиация атакует Англию, ее жизненные центры, Лондон… Теперь о Франции: как только с Польшей будет покончено, – а это не должно занять больше двух недель, – мы будем в состоянии сосредоточить на западной границе столько дивизий, сколько нам понадобится, чтобы не позволить французам сделать ни шагу. Они довольно быстро убедятся в том, что не в силах взломать укрепления на итальянской границе и тем более линию Зигфрида. Могу вас уверить: они будут отсиживаться за линией Мажино.

Могу вас порадовать еще тем, что дуче дал мне слово: при любых испытаниях он будет рядом со мной. Все властно повелевает мне обратить взоры на восток и покончить с Польшей. Тут мы не ставим себе целью достижение каких-либо определенных рубежей: чем дальше и чем скорее, тем лучше. Основная задача всех родов войск – уничтожение живой силы противника. Уничтожать поляков в максимально возможном числе! Никаких капитуляций! Ни пленных, ни раненых! Только убитый поляк никогда снова не поднимется на нас. Операция должна быть проведена молниеносно, в соответствии с сезоном. Задержка может быть чревата печальной затяжкой всего дела. Это скажется на всех других планах нашего наступления на западе и востоке. Я сам дам пропагандистский повод к войне. Неважно, будет ли он убедительным или нет. Победителя не станут потом спрашивать, говорил он правду или нет. Начиная войну, говорят о победе, а не о правде.

После некоторой паузы Гитлер обратился к сидевшему рядом с ним Йодлю:

– Напомните господам основные пункты второго раздела «Белого плана».

– Кто мог их забыть?.. – начал было Геринг, но Гитлер сердито перебил:

– Я хочу еще раз, перед лицом истории, которая смотрит на нас, услышать от каждого, что он сделал во исполнение моей директивы, во исполнение воли Германии!.. И вы, Геринг, тоже!.. Йодль, второй раздел!

Уже приготовившийся Йодль тотчас начал:

– Во втором разделе документа «Белый план», датированного третьим апреля сего тысяча девятьсот тридцать девятого года, подписанном генерал-полковником Гальдером и контрассигнованном начальником штаба ОКВ генерал-полковником Кейтелем, говорится: «Фюрер дал следующие директивы по “Белому плану”: Первое. Все приготовления должны проводиться таким образом, чтобы начать операции с первого сентября сего тысяча девятьсот тридцать девятого года».

– Генеральный штаб! – ни к кому не обращаясь и делая вид, будто с интересом ждет ответа, выкрикнул Гитлер.

Гальдер поднялся, как подкинутый пружиной:

– Исполнено.

Гитлер молчаливым кивком головы приказал Йодлю продолжать.

– Верховное командование вооруженных сил, – читал тот, – должно разработать точный календарный план осуществления «Белого плана» и синхронизировать действия трех родов войск.

Гитлер снова выкрикнул:

– ОКВ?

Кейтель поднялся с несколько меньшей поспешностью, чем Гальдер:

– Исполнено.

– Третий пункт? – спросил Гитлер.

Не глядя в бумагу, Йодль доложил:

– Все разработки по третьему пункту поступили вовремя.

Гитлер медленно обвел своим свинцово-тяжелым взглядом присутствующих и остановился на угодливо-настороженном лице Функа.

– Как дела?

Функ заговорил так торопливо, что Гаусс с трудом следил за ним.

– Сообщение, сделанное мне фельдмаршалом Герингом, о том, что вы, мой фюрер, вчера одобрили мероприятия, предпринятые мною для финансирования войны и регулирования заработной платы и цен, а также мероприятия, обеспечивающие нас на случай чрезвычайных обстоятельств и жертв, делают меня глубоко счастливым.

С этими словами Функ сделал поклон в сторону неподвижно сидевшего и смотревшего ему в лицо Гитлера. Гитлер не сделал ни малейшего движения в ответ. Напряженное выражение его лица не изменилось. Но, по-видимому, это не смутило Функа. Он с прежней бойкостью продолжал:

– Рад сообщить вам, мой фюрер, и всем вам, господа, – последовали два поклона: один – почтительный – в сторону Гитлера, другой – короткий – сидевшим как каменные изваяния генералам. – Я добился уже определенных результатов за последние несколько месяцев в своих усилиях сделать Рейхсбанк внутри страны абсолютно прочным, а со стороны заграницы абсолютно неуязвимым. Если даже произойдут серьезные события на международном денежном рынке и в области кредита, то это не сможет оказать на нас влияния.

Гитлер остановил его движением руки:

– Можете ли вы с полным сознанием ответственности поручиться мне, что тяжелая индустрия не испытывает трудностей ни с кредитом, ни с наличностью? Можете ли вы мне гарантировать, что интересы фюреров германской промышленности будут надежно защищены и они смогут целиком отдать свои помыслы развитию производства? Заботиться об их вложениях, охранять их и гарантировать прибыль – вот ваше дело.

– Гарантирую, мой фюрер.

– Вы поставили об этом в известность руководителей германской промышленности?

– Да, мой фюрер.

– Их интересы – мои интересы. Мое дело – их дело.

– Понимаю, мой фюрер. – Голос Функа сделался вкрадчивым. – Я незаметно превратил в золото вклады Рейхсбанка. Кроме того, я провел приготовления с целью беспощадного сокращения всех потребностей, не имеющих жизненного значения, а также всех общественных расходов, которые не имеют военного значения.

– Не стесняйтесь завинчивать пресс, – проговорил Гитлер. – Пусть немцы подтягивают пояса. С полным брюхом хуже работается. Страх голода должен держать рабочего в повиновении хозяину. Поскорее приканчивайте мелкую промышленность и ремесленников. Они ничем не могут быть нам полезны, когда речь идет о постройке танков и производстве пушек. Пусть нужда гонит их на военные заводы. Там нужны руки. Того, кто не знает ремесла, мы поставим в ряды пехоты. Когда я посылаю на смерть десять миллионов лучших немецких юношей, я не намерен миндальничать со всякой дрянью. Гоните их в армию и к Круппу! Железной метлой нужды! Слышите, Функ?!