Текст книги "Диалектика капитала. К марксовой критике политической экономии. Процесс производства капитала. Том 1. Книга 1"

Приведенные аргументы весьма примечательны. Прежде всего обращает на себя внимание абстрактная, внеисторическая трактовка производства вообще. В соответствии с ней утверждается, что продукты производятся для потребления, что вне потребления производства не существует. Эта банальная истина самоочевидна, а потому не нуждается в каком-либо теоретическом обосновании. Другое дело, каким образом произведенные продукты поступают в сферу потребления. Если речь идет о капиталистическом товарном производстве, то в таком случае этот процесс осуществляется посредством рынка, где происходит обмен товаров. В силу наличия частной собственности и общественного разделения труда все субъекты данного производства вынуждены, хотят они этого или нет, покупать произведенные товары друг у друга. Именно только посредством обмена удовлетворяются их потребности.

Возникает вопрос: чем же регулируется обмен товаров? Отвечая на этот вопрос, Г. Маклеод по существу отбрасывает исходный постулат своей меновой концепции. Оказывается, что здесь решающую роль играет такая цена товаров, которая возмещает издержки производства и обеспечивает получение прибыли. Правильно указывая на это обстоятельство, автор вместе с тем спешит отмежеваться от ее составных элементов, т. е. издержек производства и прибыли. По его мнению, величина стоимости (ценности) и уровень цены зависят от соотношения спроса и предложения. Но тогда возникает другой вопрос: что является основой производства и источником стоимости (ценности), а следовательно, и цены товара? Согласно автору, спекуляция и спрос.

Такое утверждение есть не что иное, как свидетельство о полном банкротстве теории спроса и предложения. Отказываясь от какой-либо возможности теоретического объяснения довольно сложного механизма капиталистического ценообразования, Г. Маклеод скатывался на позиции меркантилизма. Купить дешевле, продать дороже, спекуляция на разнице цен – вот к чему в конечном счете сводится суть данной теории.[324]324
  «Рыночная же цена вполне подчиняется соотношению предложения и спроса, а совершенно не зависит от издержек производства. С другой стороны, количество, произведенное при наиболее благоприятных обстоятельствах, в сравнении со всем количеством, на которое могут найтись покупщики, готовые дать известную цену, определяет размер предложения или объем количества, которое имеет быть произведено» / Там же. С. 124.


[Закрыть]

В-третьих, люди производят прежде всего такие предметы, которые имеют наибольшую ценность. Последняя возникает не из труда производителя, а из желания потребителя, т. е. спроса. Поэтому «труд, ни в каком случае, не составляет причины или основания ценности. Никакие размеры труда, никакие издержки производства не сообщают ценности предмету и не обеспечивают этой ценности. Во всех возможных случаях значительный труд или значительные издержки прилагаются к производству предметов именно потому, что эти предметы представляют значительную ценность».[325]325
  Там же. С. 136.


[Закрыть]

Весь софизм данного аргумента покоится на смешении цены со стоимостью (ценностью). Последняя рассматривается в отрыве от производства, как исключительно меновое явление. В соответствии с такой посылкой утверждается, что будто бы затраты труда или издержки производства (напомним, автор отождествлял эти понятия) не имеют никакого отношения к созданию стоимости (ценности) товара. Подобное утверждение следует оценивать как плод больного воображения, витающего где-то в потустороннем мире и страдающего шизофреническими галлюцинациями.

В-четвертых, только результат как таковой имеет ценность, независимо от того, получен ли он с помощью приложения большого или малого труда или значительных издержек производства. Что же представляет собой этот результат? Вразумительного ответа автор не дал. Результат есть результат, достигаемый посредством меновой сделки. Чем же определяется ценность этого результата? Согласно общему закону политической экономии, «люди употребляют много труда и издержек на производство товаров потому, что ожидают, что другие люди дадут за эти товары высокую цену».[326]326
  Там же. С. 137.


[Закрыть]

По мнению Г. Маклеода, хотя для подобного утверждения есть некоторые основания, но они явно недостаточны для того, чтобы эти люди дали за данный товар такую цену. «Во многих отраслях торговли публика, как известно, дает за предметы определенную цену, и ничего более, и задача вся в том, чтобы производить предмет по этой цене».[327]327
  Там же.


[Закрыть] Иначе говоря, высокая цена товара не поддается теоретическому объяснению, а потому ее следует рассматривать в том виде, в каком она представлена на рынке. Решающую роль здесь играет покупатель, который определяет ценность, а стало быть, и цену предмета.

Свою позицию Г. Маклеод пытался обосновать на известном примере с алмазом и драгоценными камнями. По его мнению, ценность этих предметов зависит от их редкости и стремления богатых людей приобрести их, а не затратами труда, употребленными на их добывание. Последнее может быть как случайным, так и преднамеренным.[328]328
  «Камни эти, по некоторым причинам, высоко ценятся во мнении людей, а так как они редки, то самолюбие заставляет людей желать сделаться владельцами подобных редких предметов. Отыскание алмазов составляет случайность; они попадаются лишь в немногих местностях и не превышают известных размеров. Если бы хоть несколько человек были настолько счастливы, что открыли бы сотни алмазов значительной величины, то ценность их заметно уменьшилась бы во всем свете; причем едва ли можно было бы определить, какую часть их цены следовало бы тогда отнести к труду, потраченному на их добывание. С другой стороны, если бы миллион людей посвятили себя на отыскание алмазов и если бы эти люди, несмотря на поиски, не отыскали ничего, то это обстоятельство не оказало бы ни малейшего влияния на возвышение ценности хотя бы одного алмаза» / Там же. С. 138–139.


[Закрыть] В результате «оказывается, что люди потому добровольно посвящают себя на искание алмазов, что алмазы, будучи отысканы, высоко ценятся. Алмаз ценен не потому, что потрачено много труда на отыскание его, а наоборот, человек потому принимается за поиски алмазов, что – хотя бы ему изредка удавалось находить по одному алмазу – ценность найденного алмаза будет достаточно высока, чтобы вознаградить его за продолжительные безуспешные труды. Точно так же, жемчуг дорог не потому, что отысканием его занято много ловцов, а потому ловцы заняты его отысканием, что он высоко ценится и что богатые люди соглашаются платить большие деньги за удовольствие иметь его».[329]329
  Там же (курсив наш. – Н. С.).


[Закрыть] Отсюда следует общий вывод, согласно которому на добывание подобных предметов «употребляется значительная масса труда потому, что за них может быть получена высокая цена; следовательно, ошибочно мнение, что высокая цена дается за них будто бы потому, что на добывание их потрачивается много труда».[330]330
  Там же.


[Закрыть] В конечном счете «между трудом и ценностью не существует необходимого соотношения».[331]331
  Там же.


[Закрыть]

Как уже отмечалось, одним из вульгарно-софистических приемов, используемых Г. Маклеодом для опровержения трудовой теории стоимости, является отождествление, с одной стороны, стоимости с ценностью, с другой стороны, ценности с ценой. Именно поэтому он не понимал общественной природы стоимости (ценности), полагая, что ее величина определяется не затратами труда, а субъективными оценками покупателей. Для того, чтобы «доказать» это положение, Г. Маклеод сознательно взял в качестве примера ограниченные блага (драгоценные камни), цены которых не регулируются ни общественно необходимыми затратами труда, ни издержками производства, ввиду их редкости и невоспроизводимости. Как известно, цены таких благ определяются постоянным превышением спроса над предложением, вследствие чего они приобретают монопольный характер. Абсолютизируя этот частный случай, Г. Маклеод смешивал законы ценообразования невоспроизводимых товаров с законами ценообразования товаров, свободно воспроизводимых. Применяя этот весьма своеобразный вульгарно-софистический прием, Г. Маклеод стремился показать, что стоимость (ценность) последних не зависит ни от затраченного труда, ни от издержек производства.

В-пятых, главная ошибка теории издержек производства состоит в том, что она якобы не учитывает весьма важного факта, а именно, превышения предложения над спросом. В этой связи Г. Маклеод отмечал, что если бы каждый производитель имел точное представление о предложении и воздержался от выпуска излишнего количества товаров, что позволило бы продавать их по достаточно высокой цене, то эта теория имела бы еще некоторую долю справедливости. Но в действительности торговля имеет дело с чрезмерным выпуском товаров. В результате не существует границ падения цен, каковы бы ни были издержки производства. В этом случае прекращается производство таких товаров, пока излишние запасы их не истощатся и цены на них не повысятся, сообразно возрастающему спросу. Когда произойдет значительное повышение цен, в отрасль, производящую данные товары, начнут притекать дополнительные капиталы. Этот процесс будет продолжаться до тех пор, пока вновь предложение не превысит спрос, что приведет к очередному понижению цен. Но при этом сам капитал никакого отношения к их регулированию не имеет. Отсюда следует вывод: «Мысль, что издержки производства регулируют ценность, возникает из того предположения, что человек в состоянии управлять рынком, тогда как в обыкновенных обстоятельствах рынок управляет человеком».[332]332
  Там же. С. 145.


[Закрыть]

В этой связи резонно возникает вопрос: может ли каждый производитель иметь полное представление о предложении в условиях капиталистического общества? Разумеется, нет. Ведь производство в этом обществе развивается стихийно, по законам рынка, которые действуют за спиной данного производителя. В результате он не может точно знать, какое количество товаров ему следует производить. Поэтому-то основоположники трудовой теории стоимости никогда не претендовали на то, чтобы определить действительные пропорции между спросом и предложением, ограничиваясь лишь изучением объективных законов товарно-капиталистического хозяйства. Автор же упрекает их в том, что они не раскрыли конкретный механизм управления рынком. Причем делал он это, опять-таки, посредством софистического приема: если издержки производства не регулируют стоимость (ценность) товаров, то трудовая теория стоимости неверна, так как не человек управляет рынком, а наоборот, рынок управляет человеком. Воистину, пути вульгаризации данной теории неисповедимы!

В заключение отметим, что Г. Маклеод сознательно уклонялся от анализа проблемы рыночного равновесия, поскольку разрешить ее с точки зрения теории спроса и предложения не представляется возможным. Дело в том, что эта теория вращается в порочном кругу: она определяет цены товаров спросом и предложением, а спрос и предложение – ценами этих товаров.

В 70-х – 80-х годах XIX в. появился новый вариант теории ценности– теория субъективной ценности, или теория предельной полезности, разработанная основоположниками маржинализма: К. Менгером, У. Джевонсоном, Л. Вальрасом и их последователями. Эта теория оказала огромное влияние на дальнейшую эволюцию неонеклассической политической экономии.

Возникновение теории предельной полезности было обусловлено главным образом следующими обстоятельствами.

Во-первых, в последней трети XIX в. начался бурный процесс развития буржуазных отношений не только в Англии, но и в странах континентальной Европы и США, в ходе которого стали довольно интенсивно формироваться предпосылки для перехода от классического капитализма к монополистическому. По мере углубления общественного разделения труда, роста его производительности значительно увеличился объем и ассортимент производимых товаров. В результате существенно расширились границы рынка, усилилась взаимозависимость между его субъектами и конкурентная борьба между ними. В этих условиях произошла весьма важная трансформация в рыночных отношениях, связанная с образованием «рынка покупателя, превратившего покупателя в активного и значимого субъекта рыночных отношений. С переходом от рынка продавцов к рынку покупателей (потребителей) экономическая роль последних существенно возрастает. Вместо той или иной формы товарного дефицита, свойственного рынку продавцов, появляется “рыночное изобилие”, доступ к которому лимитирован только наличием покупательной способности и которому, следовательно, свойствен денежный дефицит. Возникает совершенно новый фактор хозяйственной жизни: процессы производства и обращения товаров все в большей степени начинают подвергаться контролю со стороны покупателей. Соответственно с этим появляется необходимость в осмыслении этого нового мощного фактора экономического развития».[333]333
  Афанасьев В.С. Первые системы политической экономии (Метод экономической двойственности). С. 305.


[Закрыть]

Во-вторых, в этот период, с одной стороны, резко обострились классовые противоречия капиталистического общества, наиболее яркой формой проявления которой стали события Парижской Коммуны (1871) – первой пролетарской революции, оказавшей большое влияние на развитие общественных наук. С другой стороны, углубился кризис неклассической по-литической экономии, где господствовали концептуальные взгляды Дж. С. Милля, страдавшие эклектичностью и в силу этого внутренней противоречивостью. Попытка опровержения классической доктрины, предпринятая немецкой исторической школой, не увенчалась успехом. В таких условиях возникла необходимость в создании качественно иной теории, способной вывести неклассическую политэкономию из кризисного состояния и одновременно противостоять растущему авторитету марксизма как революционно-критической теории. Согласно Б. Селигмену, это было вызвано тем, что «критика капитализма… становилась все сильней, и теперь казалось уже невозможным выражать представления о социальном строе в действительно нейтральных категориях. Карл Маркс придал классической доктрине такое направление, которое вызывало беспокойство. Казалось, что необходимо дать отпор этой тенденции, и маржиналистская доктрина, вероятно, преследовала указанную цель».[334]334
  Селигмен Б. Основные течения современной экономической мысли. М., 1968. С. 145.


[Закрыть]

В-третьих, перед буржуазными экономистами встала серьезная проблема: необходимо было разрушить самую основу трудовой теории стоимости, включая и ее марксистскую интерпретацию, отрицательного отношения к которой они никогда не скрывали. Решение этой проблемы осуществлялось посредством выработанной ими весьма своеобразной методологии, ориентированной, с одной стороны, на изучение не глубинных, сущностных закономерностей развития капиталистической экономики, а ее внешних форм, функциональных связей, складывающихся между людьми по поводу обмена хозяйственными благами; с другой стороны, на объяснение этих форм и связей не с точки зрения политической экономии, а с точки зрения других общественных и естественных наук. Сообразно этому в качестве конечных причин экономических явлений стали рассматриваться явления неэкономические (правовые, этические, психологические и т. п.).[335]335
  «Фальсифицируя явления, исследуемые неэкономическими науками, вульгарные экономисты пытаются представить их в качестве конечных причин экономических явлений. И здесь они, как правило, опираются на внешнюю видимость явлений, но явлений неэкономического характера.
  Экономические отношения людей, являющиеся, как известно, предметом особой науки – политической экономии, развиваются как органическая часть совокупной системы общественных отношений, в теснейшей связи (и зависимости) с отношениями общества, с природой, с производительными силами. Экономическая деятельность людей теснейшим образом переплетается с их идеологическими, технико-производственными, половыми, политическими, национальными, психологическими и прочими отношениями, являясь для одних социальной формой, основой, базисом – для других или находясь с ними в иных связях. Обилие этих отношений, сложность их взаимосвязей являются удобным материалом для искажения действительных закономерностей экономических отношений вульгарной политической экономией»/ Афанасьев В.С. Этапы развития буржуазной политической экономии (Очерк теории). С. 259.


[Закрыть]

Подобная трактовка всецело предопределяется логикой развития неклассической политической экономии, которая «шла от того уровня понимания сущности экономических явлений, который им оставила классическая школа, к внешней видимости явлений, ликвидируя научные завоевания классиков. Следующий шаг – это переход от апологетического описания внешней видимости экономических явлений (при сохранении этого последнего) к подобному же описанию поверхностных неэкономических явлений, изучаемых другими науками. Построенные по этому принципу вульгарные экономические теории в самых существенных пунктах выходят за пределы собственно экономической трактовки экономических процессов. В связи с этим данную разновидность вульгаризации буржуазной политической экономии в отличие от интенсивной (экономической) формы можно было бы назвать экстенсивной (неэкономической) формой».[336]336
  Там же. «Разумеется, – поясняет автор, – различие этих двух форм развития кризиса буржуазной политической экономии при всей его важности относительно. Экстенсивная форма выступает как своего рода продолжение, развитие и дополнение интенсивной: она в еще большей степени уводит от понимания действительной сущности капиталистических производственных отношений и законов, прибегая к их неэкономической интерпретации. Вместе с тем… интенсивная вульгаризация развивается и на базе экстенсивной, поскольку и в условиях господства этой последней процесс углубления вульгаризации не приостанавливается.
  С возникновением и распространением экстенсивной формы вульгаризации экономической науки интенсивная форма вовсе не сходит со сцены. Напротив, она является своего рода основанием экстенсивной, ибо неэкономическое истолкование, как правило, осуществляется по отношению к поверхностным явлениям экономической жизни, на описание которых и вывела буржуазную экономическую теорию интенсивная форма вульгаризации. И исторически, и логически экстенсивная вульгаризация является продолжением и развитием интенсивной» / Там же. С. 259–260.


[Закрыть]

Своеобразие этой формы оказало существенное влияние на формирование методологии маржинализма, основными принципами которой явились примат потребления над производством, признание редкости благ, хозяйственный индивидуализм, рациональность поведения потребителей, субъективно-психологическая оценка экономических явлений, абстрактность, внеисторичность и скрытая идеологизация экономического анализа.[337]337
  В результате «принадлежащий представителям классической школы анализ реальных затрат был отвергнут, и предпочтение было отдано психологической трактовке издержек. Такая трактовка предполагала определенную систему понятий, характеризующую поведение человека; впоследствии она смогла превратиться в отправной пункт новой теории стоимости… Одну из своих главных задач – защиту статус-кво – маржиналисты, возможно, и выполнили бессознательно, но все же кажется очевидным, что они, как заметил однажды Гарви Пек, “по крайней мере усилили имевшиеся в классической теории слабые звенья и тем самым вновь утвердили теоретическую систему, опираясь на которую предприниматели и праздные капиталисты могли подыскать социальное оправдание для личного честолюбия или для деятельности в защиту своих привилегий”. Если же дело обстояло так, то маржинализм, стало быть, является своеобразной формой скрытой апологии тех, кого, используя термин Райта Миллса, можно назвать властвующей элитой (курсив наш. – Н. С.). Если же политическая экономия должна быть определена как наука, изучающая скорей богатство, чем благосостояние, тогда, разумеется, такой подход не должен вызывать каких-либо возражений» / Селигмен Б. Указ. соч. С. 145.


[Закрыть] В соответствии с этой методологией и была разработана теория предельной полезности (как, впрочем, и другие маржиналистские теории).

В этой связи важно отметить, что теория предельной полезности выросла не на пустом месте. Напротив, она имеет глубокие идейные истоки. Так, еще античные философы выдвинули положение, согласно которому ценность блага определяется его полезностью.[338]338
  Напомним, Аристотель был первым, кто обратил внимание на особую значимость степени полезности благ в хозяйственной жизни. По его мнению, эта степень находится в прямой зависимости от их количества. Поэтому более редкое благо ценится выше блага, имеющегося в изобилии. Например, золото дороже железа, хотя оно и менее полезно (в смысле общей полезности). Это объясняется тем, что приобретение такого блага намного труднее, а потому оно имеет более высокую ценность. Вместе с тем Аристотель указывал, что в повседневной жизни обычные блага ценятся гораздо больше редких, поскольку они преобладают и тем самым удовлетворяют насущные потребности. Следовательно, Аристотель фактически поставил, хотя и не разработал в деталях, вопрос о необходимости разграничения общей и конкретной полезности благ, полагая, что ограниченность последних служит важнейшим фактором, определяющим их ценность.


[Закрыть] Аналогичную точку зрения можно обнаружить и у средневековых схоластов, например, у Ф. Аквинского. Однако целостную разработку теории полезности дали буржуазные экономисты конца XVIII в. Э. Кондильяк и Ф. Галиани. Исходя из этой теории, они стремились обосновать следующие положения: 1) цена есть результат субъективных оценок, которые в свою очередь определяются полезностью и редкостью вещей; 2) редкие или ограниченные вещи имеют наибольшую ценность, так как потребность в них весьма высока; 3) ценность вещей зависит от их количества, находящегося в распоряжении каждого человека в данный момент времени и в данном месте; 4) величина ценности определяется не общей полезностью вещей, а конкретной полезностью данной вещи, взятой в отдельности.[339]339
  Согласно Э. Кондильяку и Ф. Галиани, «редкие вещи обычно имеют наибольшую полезность, так как потребность в них является весьма сильной. Поэтому в пустыне могут заплатить сто луидоров за какой-нибудь стакан воды, между тем как для человека, стоящего у реки, ценность этого стакана воды является ничтожной. Обмен, по учению Кондильяка, представляет процесс, в котором каждый из участников получает некоторый выигрыш в ценности, обменивая менее полезный предмет на вещь, в которой чувствуется большая потребность. У Галиани мы встречаем весьма отчетливую разработку о конкретной полезности. Основу ценности Галиани видел в конкретной полезности данного количества благ, взятого в отдельности, причем эта полезность определяется различной степенью насущности потребности. Потребность в одном и том же благе, например в хлебе, может иметь различную интенсивность в зависимости от того, в какой мере насыщен наш голод. На основании своей теории Галиани пытался объяснить, почему хлеб имеет меньшую ценность, чем золото. Хотя весь запас хлеба, имеющийся в стране, удовлетворяет несравненно более важную и сильную потребность, чем весь запас имеющегося золота, но этого нельзя сказать об отдельных весовых единицах хлеба и золота. Хлеба имеется гораздо больше, чем золота, и поэтому потребность в первом удовлетворяется значительно полнее, чем потребность во втором» / Блюмин И.Г. Субъективная школа в политической экономии. Т. I. С. 11–12.


[Закрыть] Поэтому «у представителей теории полезности мы встречаем целый ряд идей, которые получили затем более детальную разработку в трудах субъективной школы, так, например, идею конкретной полезности, идею зависимости ценности производительных благ от ценности потребительных благ (высказывалась Галиани), идею недооценки будущих благ по сравнению с настоящими благами (высказывалась Кондильяком), идею результатов субъективных оценок, в качестве которой выступает цена, идею закона убывающей полезности, т. е. закона, согласно которому с увеличением запасов какого-либо блага уменьшается потребность в последующих единицах этого блага».[340]340
  Там же. С. 12.


[Закрыть]

Именно эти идеи послужили исходным пунктом так называемого «залпового» открытия предельной полезности, совершенного представителями австрийской и математической школ маржинализма. Хотя эти школы возникли одновременно, тем не менее развивались они самостоятельно, независимо друг от друга. В силу известных причин наибольшую популярность в последней трети XIX в. получили работы экономистов австрийской школы.

Напомним, родоначальником и руководителем этой школы был К. Менгер. В своей работе «Основания политической экономии» (1871) он дал наиболее глубокое и последовательное изложение теории предельной полезности. В основе этой теории лежат следующие постулаты, заимствованные ее автором у Аристотеля и переосмысленные в соответствии с методологией маржинализма: 1) все явления окружающего мира, в том числе и экономические, взаимосвязаны между собой и подчинены закону причины и следствия; 2) жизнедеятельность каждого человека базируется на удовлетворении его потребностей, которое осуществляется посредством потребления хозяйственных благ; 3) решающую роль здесь играет феномен редкости, позволяющий понять, при каких условиях любой предмет является полезным, превращается в благо, становится хозяйственным благом, обладает ценностью, как велика мера этой ценности, как происходит экономический обмен благами между хозяйствующими субъектами, как образуются цены и т. д.; 4) в качестве важнейших предпосылок всякой хозяйственной деятельности выступают, с одной стороны, познание причинных связей указанных явлений, а с другой – право собственности, т. е. возможность свободно распоряжаться определенными предметами.

Опираясь на эти постулаты, К. Менгер писал: «Те предметы, которые обладают способностью быть поставленными в причинную связь с удовлетворением человеческих потребностей, мы называем полезностями, поскольку же мы познаем эту причинную связь и в то же время обладаем властью действительно применить данные предметы к удовлетворению наших потребностей, мы называем их благами».[341]341
  Австрийская школа в политической экономии: К. Менгер, Е. Бем-Баверк, Ф. Визер. М., 1992. С. 38.


[Закрыть]

По К. Менгеру, для превращения предмета в благо необходимо наличие четырех условий:

1) человеческой потребности в данном предмете;

2) способности свойств предмета удовлетворять эту потребность;

3) познания человеком причинной связи между его потребностью и свойствами предмета;

4) возможности распоряжаться употребляемым предметом для удовлетворения данной потребности.

Однако предмет становится благом только в том случае, когда эти условия совпадают. Если же хотя бы одно из них отсутствует, то предмет никогда не может стать благом. Более того, если бы даже предмет уже обладал характером блага, но по каким-либо причинам лишился хотя бы одного из указанных условий, то он утратил бы характер блага.

«Следовательно, – писал К. Менгер, – предмет теряет характер блага, во-первых, когда изменение в сфере потребностей человека имеет следствием то, что нет потребности, к удовлетворению которой предмет был пригоден.

Во-вторых, такое же следствие наступит во всех тех случаях, где благодаря переменам в свойствах предмета теряется годность последнего быть поставленным в причинную связь с удовлетворением человеческих потребностей.

В-третьих, предмет теряет характер блага в силу того, что исчезает познание причинной связи между ним и удовлетворением человеческих потребностей.

Наконец, в-четвертых, благо теряет свой характер как таковое, когда исчезает возможность распоряжаться им, а именно когда люди не только не могут непосредственно употреблять предмет для удовлетворения своих потребностей, но и не имеют в своем обладании средств для того, чтобы опять подчинить его своей власти».[342]342
  Там же. С. 39–40.


[Закрыть]

Как мы увидим ниже, четыре вышеуказанных условия превращения предмета в благо впервые были сформулированы Г. Шторхом, ставшим одним из основоположников теории субъективной ценности. Подобно Г. Шторху, К. Менгер сосредоточил свое внимание на анализе предмета вообще, безотносительно к его общественной форме, специфическим условиям превращения данного предмета в благо. Поэтому К. Менгер отождествлял по существу предмет как таковой с полезностью, а последнюю – с потребительной стоимостью (ценностью).

Весьма важным К. Менгер считал вопрос о классификации благ. По его мнению, она может осуществляться по разным критериям. Так, в зависимости от способа установления причинной связи между человеческими потребностями и свойствами предметов он выделял, наряду с реальными, воображаемые блага, т. е. «такие предметы, которым приписывается характер благ только благодаря воображаемым их свойствам или благодаря воображаемым потребностям людей»[343]343
  Там же. С. 40.


[Закрыть]…

Особый научный интерес, по К. Менгеру, представляют блага, которые некоторые экономисты объединяют в отдельную «категорию благ под названием “отношений”».[344]344
  Там же. С. 41.


[Закрыть] К таким благам он относил фирмы, круг покупателей, монополии, права издания, патенты, вещно-промысловые права, авторские права и т. п. Смешивая по существу качественно различные явления (экономические, правовые, социальные и т. д.), автор полагал, что с хозяйственной точки зрения все субъекты данных явлений («отношений») совершают либо полезные действия (бездействия), либо оказывают друг другу услуги.[345]345
  «Если эти полезные действия или бездействие такого рода, что мы в состоянии распоряжаться ими, как это, например, действительно имеет место по отношению к кругу покупателей, фирмам, монопольным правам и т. д., то нет основания не приписывать им характера благ, не прибегая вместе с тем к темному понятию отношений (курсив наш – Н. С.) и не противопоставляя последних прочим благам как особой категории» / Там же. С. 42.


[Закрыть] В конечном счете всю совокупность благ автор разделял на две большие группы: 1) материальные блага (включая и все силы природы, поскольку они являются благами); 2) полезные человеческие действия (в соответствующих случаях бездействия), наиболее важным из которых является труд.[346]346
  См., там же.


[Закрыть]

Подобная классификация благ свидетельствует, во-первых, о том, что ее автор трактовал сами блага в довольно широком смысле, относя к ним различные явления: субъекты экономических отношений, правовые акты, регулирующие хозяйственную деятельность, и т. д., что само по себе неправомерно; во-вторых, он придавал при этом особое значение вышеуказанным постулатам. Исходя из них, К. Менгер видел главную задачу политической экономии в уяснении причинного соотношения благ, потому что как во всех других науках, так и в этой науке «истинный и постоянный прогресс начинается только тогда, когда мы перестаем рассматривать объекты нашего научного наблюдения как разобщенные явления и будем стараться использовать их причинную связь и законы, которыми они управляются».[347]347
  Там же. С. 43. Например, пояснял автор, хлеб, который мы потребляем, мука, из которой он изготовлен, зерно, из которого мелется мука, поле, на котором растет рожь, – все это лишь предметы блага. Но «подобное знание для нашей науки недостаточно; гораздо важнее, чтобы мы, как это имело место во всех других опытных науках, старались распределять блага по внутренним основаниям, узнать, какое место занимает каждое из них в причинном соотношении благ, и, наконец, исследовать законы, которым блага в этом отношении подчиняются» / Там же.


[Закрыть]

Таким образом, по К. Менгеру, главная задача политической экономии, подобно другим опытным (естественным) наукам, заключается в исследовании не экономических отношений между людьми (эти отношения он считал «темными»), а индивидуального отношения человека к окружающим его предметам, условий их превращения в блага, причинной связи между ними, внутренних оснований их распределения, законов, которые управляют этой связью и этим распределением.

В этом контексте К. Менгер выделял два вида благ: 1) блага первого, или низшего, порядка, непосредственно удовлетворяющие человеческие потребности, т. е. предметы потребления; 2) блага высшихпорядков (второго, третьего, четвертого и т. д.), которые удовлетворяют человеческие потребности опосредованно, т. е. в качестве средств для производства благ первого порядка. Заметим, под потребительскими благами К. Менгер понимал все жизненно необходимые блага. Что же касается производительных благ, то они трактовались им весьма абстрактно. Дело в том, что у него речь шла не о средствах производства, состоящих, как известно, из предметов труда и средств труда (он не различал этих понятий), а именно о всех благах, служащих для производства потребительских благ. Поэтому к числу производительных благ К. Менгер относил довольно широкий круг благ: орудия труда, материалы, труд как таковой, работников и т. д.

В этой связи К. Менгер обращал особое внимание на одно весьма важное обстоятельство. По его мнению, характер всякого блага не есть некое свойство, присущее предмету. Напротив, этот характер предопределяется исключительно суждением человека о свойствах последнего. Иначе говоря, характер всякого блага есть не объективное, а чисто субъективное явление, всецело зависящее от познания причинной связи между данными благами и удовлетворением человеческих потребностей.

Раскрывая эту связь, К. Менгер сформулировал два «закона». Первый из них гласит: характер благ высшего порядка обусловлен наличием в нашем распоряжении соответственных комплементарных (взаимодополняющих) благ. Например, «если мы имеем в нашем распоряжении блага первого порядка, то нам предоставлена возможность употребить их непосредственно на удовлетворение наших потребностей. Если мы имеем в нашем распоряжении соответственные блага второго порядка, то в нашей власти преобразовать их в блага первого порядка и таким непосредственным образом применить их к удовлетворению наших потребностей. Если же в нашем распоряжении находятся только блага третьего порядка, то мы имеем возможность обратить их в соответственные блага второго порядка, последние же в свою очередь в соответственные блага первого порядка и таким, повторно опосредованным, образом блага третьего порядка применить к удовлетворению наших потребностей. Равным образом обстоит дело и со всеми благами высшего порядка, и мы постольку не сомневаемся в характере благ, поскольку в нашей власти имеется возможность действительного применения их к удовлетворению наших потребностей».[348]348
  Там же. С. 45.


[Закрыть]

Нетрудно видеть, что суть данного «закона» сводится к обычной банальности: все блага могут использоваться либо непосредственно в качестве потребительских благ, либо опосредованно в качестве производительных благ, в зависимости от характера их употребления. При этом последние трактуются весьма абстрактно, что не позволяет раскрыть их функциональную роль в процессе производства. Подобная трактовка была направлена на опровержение установленного классической школой деления трех факторов производства на труд, капитал и землю, среди которых решающая роль отводилась труду. В противоположность этому К. Менгер сознательно отождествлял эти факторы производства с так называемыми благами высшего порядка, или комплементарными благами. Тем самым К. Менгер стирал качественную грань между ними, полагая, что все они играют одинаковую роль в процессе производства. В результате комплементарные блага классифицировались им в зависимости от количества производственных стадий или процессов, лежащих в основе создания потребительских и иных благ. Такой абстрактный подход приводил в конечном счете к весьма тривиальным рассуждениям относительно самих «благ высшего порядка, а именно: мы ни в коем случае не в состоянии употребить единичное благо высшего порядка на удовлетворение наших потребностей, если в то же время не располагаем остальными (комплементарными) благами высшего порядка».[349]349
  Там же. С. 45–46.


[Закрыть] Если перевести это «мудрое» рассуждение на простой человеческий язык, то получим следующее утверждение: данное благо, удовлетворяющее определенную потребность, нельзя произвести, если отсутствует какой-либо компонент средств производства, например, предмет труда или средство труда.

Согласно второму «закону», характер благ высшего порядка обусловлен таким же характером соответственных благ низшего порядка. Это объясняется прежде всего тем, что наличие человеческих потребностей представляет собой одно из существенных условий благ, а потому если исчезают эти потребности, удовлетворение которых находится в причинном соотношении с данным благом, и не возникают новые потребности в нем, то оно перестает быть благом вообще. В итоге, «если установлено, что наличие человеческих потребностей, подлежащих удовлетворению, является всякий раз условием блага как такового, то в то же время ясно и то положение, что блага тотчас перестают быть благами, как только исчезают все потребности, удовлетворению которых они до сих пор служили, независимо от того, могут ли они быть поставлены в непосредственное или же более или менее опосредованное причинное соотношение с удовлетворением этих потребностей. Ясно именно то, что с исчезновением соответственных потребностей исчезает вся основа того отношения, которое, как мы видели, является источником сущности благ».[350]350
  Там же. С. 51.


[Закрыть]

Итак, смысл этого «закона» сводится опять-таки к обычной банальности: всякая человеческая потребность есть причина хозяйственной деятельности, а всякое благо суть следствие этой деятельности. Любой предмет утрачивает характер блага, если в нем нет никакой потребности как непосредственно потребительского, так и производственного назначения. В силу этого с исчезновением какой-либо потребности в конкретном предмете он лишается характера блага, перестает быть благом вообще. Спрашивается, неужели эта очевидная истина, известная каждому человеку, даже не искушенному в области политической экономии, нуждается в солидном теоретическом обосновании?

Полагая, что дело обстоит именно таким образом, К. Менгер совершил великое «открытие», суть которого заключается в следующем: процесс постепенного преобразования благ высшего порядка в блага низшего порядка, удовлетворяющие человеческие потребности, осуществляется не беспорядочно, но, подобно другим процессам преобразований, подчинен закону причинности, который действует в течение определенного промежутка времени.[351]351
  «Если мы располагаем комплементарными благами какого-либо высшего порядка, то сперва эти блага должны быть преобразованы в блага ближайшего низшего и так далее, пока мы не получим благ первого порядка, которые можно уже непосредственно применить к удовлетворению наших потребностей. Промежутки времени, лежащие между отдельными фазами этого процесса, как бы они ни были коротки в некоторых случаях, – а успехи в технике и путях сообщения имеют тенденцию их все больше и больше сокращать, – все же вполне исчезнуть не могут. Невозможно превратить блага какого-либо высшего в соответственные блага низшего порядка одним лишь мановением руки; напротив, не может быть никакого сомнения в том, что тот, кто располагает благами высшего порядка, будет в состоянии располагать соответственными благами ближайшего низшего порядка лишь через некоторый промежуток времени, то более короткий, то более длинный – в зависимости от особенности случая. То, что относится к отдельным звеньям причинной цепи, относится еще в большей степени ко всему процессу» / Там же. С. 53–54. Заметим, что такая абстрактная трактовка сущности благ высшего порядка сопрягается с рядом трудностей, вследствие чего одни и те же блага выступают одновременно и в качестве высшего, и среднего (промежуточного), и низшего порядков.


[Закрыть] По мнению автора, этот промежуток времени весьма различен в разных отраслях производства и зависит от количества и качества используемых благ высшего порядка. Это обусловлено тем, что «в одних отраслях производства существует большая, в других меньшая неуверенность относительно количества и качества продукта, которым мы располагаем в виде соответственных благ высшего порядка. Кто располагает необходимыми для производства обуви материалами, орудиями и рабочими руками, тот по количеству и качеству находящихся в его обладании благ высшего порядка в состоянии довольно определенно заключить о количестве и качестве обуви, которой он будет обладать в конце производственного процесса».[352]352
  Там же. С. 55.


[Закрыть]