Текст книги "Бисмарк"

В реальности Бисмарк вовсе не собирался сдаваться без боя. Наладить контакты с Вильгельмом он старался еще в первой половине 1850-х годов. В сентябре 1853 года он писал принцу, предостерегая его от излишнего увлечения либеральными взглядами: «Пруссия стала великой не благодаря либерализму и свободомыслию, а усилиями череды могучих, решительных и мудрых правителей […]. Эту систему мы должны сохранить и в дальнейшем, если хотим укрепить монархию. Парламентский либерализм может быть временным средством для достижения цели, но он не целью нашей политики»[231]231
  WIA. Bd. 1. S. 542.


[Закрыть]. В этом же послании он выступал с традиционной позиции защитника сословных прав и свобод против государственной бюрократии и парламентаризма.

Весной 1858 года Бисмарк предпринял еще одну попытку, направив Вильгельму обширный – около сотни страниц – меморандум по вопросам внешней политики, озаглавленный «Некоторые замечания о положении Пруссии в Германском союзе». Здесь он развивал идею о необходимости проведения Берлином самостоятельной линии, ориентированной на защиту собственных интересов. Помимо традиционных инвектив против Австрии и структур Германского союза, сковывающих свободу действий Пруссии, Бисмарк обращался и к перспективам «моральных завоеваний». «Нет ничего более немецкого, чем развитие правильно понятых прусских интересов, – писал он. – Пруссия получит полную свободу для выполнения своей миссии в Германии только в том случае, если перестанет придавать большое значение симпатиям правительств малых государств»[232]232
  WIA. Bd. 2. S. 224.


[Закрыть]. Вместо этого Бисмарк предлагал обратить внимание на национальное движение, которое возможно будет естественным союзником прусской монархии: «Пруссия может без всякого риска предоставить своему парламенту и прессе больше пространства для действий, в том числе в решении чисто политических вопросов. […] Королевская власть покоится в Пруссии на столь надежных основах, что правительство может, не подвергая себя опасности, активизировать работу парламента и тем самым получить очень действенный инструмент влияния на ситуацию в Германии»[233]233
  WIA. Bd. 2. S. 229.


[Закрыть]. Помимо всего прочего, активная и целеустремленная внешняя политика будет способствовать решению внутренних проблем – «Пруссак в обмен на рост своего самосознания легко забудет о том, что его беспокоит во внутренних делах»[234]234
  WIA. Bd. 2. S. 231.


[Закрыть]. По сути своей это был революционный план, предлагавший прусской монархии вступить в союз с прежним противником во имя укрепления своих позиций в Германии и Европе. Несомненно, Бисмарк учитывал при этом взгляды самого Вильгельма, однако столь же несомненно, что его рекомендации носили вполне искренний характер и давались всерьез.

Однако принц оставил текст без внимания, а при дворе его иронично назвали «Маленькой книгой господина Бисмарка» и сочли попыткой карьериста выслужиться перед новым господином. Уже в январе 1859 года оказавшийся практически в изоляции дипломат узнал, что его отзыв из Франкфурта является решенным делом. «Моральные завоевания» требовали новых лиц на ключевых постах германской политики.

Все эти бури практически не затрагивали семейный очаг прусского посланника. Мотли, вновь приехавший во Франкфурт весной 1858 года, писал жене: чета Бисмарков «совершенно не изменилась, такие же искренние, сердечные и любящие, как всегда. У их нового дома большой сад […] с прекрасным видом на окрестный ландшафт и горы Таунуса»[235]235
  Motley J. L. Op. cit. P. 218–219.


[Закрыть]. Во второй половине дня супруги любили кататься верхом по окрестностям Франкфурта – «по неописуемо чудесному лесу или не менее прекрасным горам, и так каждый день», как писала Иоганна[236]236
  Keudell R. v. Op. cit. S. 53.


[Закрыть]. Кузина прусского посланника, встретившая его с семейством на городской прогулке, описывала свои впечатления: «Высокий господин в не особенно элегантном сером пальто и большой шляпе с полями; с одной стороны от него высокая дама плотного телосложения с черными волосами и не слишком гармоничной одежде; с другой стороны блондинка, нежная и изящная, элегантная до последней булавки»[237]237
  Bismarck H. v. Op. cit. S. 140.


[Закрыть]. Элегантной блондинкой, естественно, была Мальвина. Много внимания он уделял детям – любил их, но при этом не баловал.

Гости по-прежнему часто бывали в доме Бисмарков и находили там радушный прием. От повседневных забот помогала отвлечься и музыка; как уже говорилось выше, Иоганна хорошо играла на фортепьяно, хотя во второй половине 1850-х годов хлопоты с детьми и по хозяйству мешали ей часто садиться за инструмент и тем более осваивать новые композиции. Ставший к тому времени другом семьи Роберт фон Койделл[238]238
  Роберт фон Койделл (Keudell; 1824–1903), друг семьи Бисмарков. В 1871–1872 и 1890–1893 годах депутат Рейхстага от Имперской (свободной консервативной) партии. С 1872 года посланник в Константинополе, в 1873–1887 годах – в Риме.


[Закрыть], который сам был достаточно одаренным исполнителем, в своих воспоминаниях подробно рассказывает о музыкальных пристрастиях Бисмарка. Будущий канцлер никогда не ходил на концерты; по его словам, необходимость платить за музыку отравляла бы ему все удовольствие; в музыке, как и в любви, не должно быть места деньгам[239]239
  Keudell R. Op. cit. S. 62.


[Закрыть]. Моцарт не произвел на него большого впечатления; он предпочитал Бетховена, говоря, что эта музыка лучше подходит для его нервов[240]240
  Keudell R. Op. cit. S. 64.


[Закрыть]. Франц Шуберт, Феликс Мендельсон и Фридерик Шопен также пользовались его благосклонностью.

К концу 1850-х годов Бисмарк заметно располнел, хотя его еще нельзя было назвать тучным. Некогда густые волосы на его голове поредели. Он страдал от близорукости и вынужден был пользоваться очками, хотя и не любил этого демонстрировать; далеко не случайно очки не присутствуют практически ни на одном из его портретов. Здоровье прусского посланника начало ощутимо портиться: в 1850-х годах он нередко страдал от различных болезней. Появились и хронические проблемы со сном[241]241
  Klußmann R. Bismarck im Licht der Psychosomatik. Macht und Ohnmacht des „Eisernen Kanzlers“. Lengerich, 2004. S. 67–68.


[Закрыть].

Годы, проведенные во Франкфурте, стали весьма важным этапом в жизни будущего «железного канцлера». В период революции он сделал первые шаги, выступив дебютантом, который при не слишком благоприятных условиях мог исчезнуть с политической арены столь же быстро, как появился на ней. Должность прусского посланника при Бундестаге, которую он занимал в течение достаточно приличного по тем временам срока, превратила его не только в опытного и искушенного дипломата, но и в государственного служащего высокого ранга. Теперь с Бисмарком можно было не соглашаться, но игнорировать его было уже затруднительно, у него были политические друзья, но уже не менторы и не наставники. За восемь лет Бисмарк получил огромный опыт дипломатического искусства, который существенно помог ему в дальнейшем, он установил контакты с представителями политических элит других великих держав. «Годы учения» закончились. Теперь он был известен не только в Пруссии, но и в европейских столицах. Вместе с ростом мастерства эволюционировали и его взгляды. Изначально ориентированный на защиту прусских интересов, он тем не менее во время своего назначения считал возможным компромисс с Австрией. К концу 1850-х годов Бисмарк все чаще склонялся к мысли, что австро-прусское столкновение неизбежно. Изменились и воззрения Бисмарка на либеральное и национальное движение – в тогдашней Германии эти понятия были во многом идентичны. Если раньше это движение и его представители являлись для него врагами, опасными бунтарями, с которыми можно только бороться, то теперь он стал считать возможным заключать с ними тактические союзы ради блага прусского государства.

Любопытно, что некоторые биографы Бисмарка видят в его дипломатическом опыте и отрицательные моменты: дескать, погрузившись в мир высокой политики, будущий канцлер так и не познакомился с экономическими и социальными вопросами[242]242
  Crankshaw E. Bismarck. München, 1990. S. 85.


[Закрыть]. Согласиться с этим сложно; мало кто из государственных деятелей мог похвастаться тем, что его долго, целенаправленно и всесторонне готовили к занятию высших должностей. Бисмарк действительно в течение всей своей жизни считал внешнюю политику важнее и интереснее внутренней, предпочитал дипломатическую игру с ее рисками, обилием вызовов и вариантов действий спокойному и планомерному государственному строительству. Однако идея о приоритете внешней политики была практически общепринятой в Европе того времени. Что же касается экономических сюжетов, то во Франкфурте Бисмарк нередко соприкасался и с этой сферой, причем в самых разных ее ипостасях: от переговоров по таможенным вопросам до общения с банкирами по личным финансовым делам. Именно в это время у него появился более или менее значимый денежный капитал. Менялись и его взгляды: если в эпоху революции Бисмарк считал современную промышленность едва ли не болезнетворным наростом, то в 1850-е годы он начал уделять должное внимание новым тенденциям в экономике, развитию индустрии и банковского сектора. Став впоследствии главой правительства, он также демонстрировал достаточно адекватное понимание экономических факторов в жизни страны.

Именно в 1850-е годы складывался стиль Бисмарка как политика. Его можно четко проследить по документам, которые будущий рейхсканцлер отправлял из Франкфурта в Берлин. Суть его заключалась в отказе от любых умозрительных теорий в пользу чисто прагматических соображений, не учитывающих ничего иного, кроме реально существующих интересов и расклада сил. Политику он воспринимал как игру на шахматной доске, где есть игроки и фигуры, – об этом свидетельствует множество его высказываний, относящихся к самым разным проблемам. Он тщательно просчитывал варианты, изобретал альтернативы, оценивал расстановку сил, а главное, понимал необходимость наличия четкой стратегии, в отсутствии которой он как раз упрекал прусскую политику. Бисмарк умел учитывать различные факторы – экономические, военные, конфессиональные, особенности принятия политических решений и общественное мнение – и мастерски использовать их в своих комбинациях. Это была политика соблюдения постоянного баланса между различными силами и интересами, которую Бисмарк рекомендовал для Пруссии на международной арене и придерживался сам на прусской политической сцене. Удастся ли ему получить в свои руки достаточно полномочий, чтобы самостоятельно проводить эту политику? В 1859 году этот вопрос оставался открытым.

Глава 6. Холодная пора

Просто отправить Бисмарка в отставку было невозможно. И не только потому, что он к тому моменту уже обладал определенным авторитетом и влиянием. В первую очередь дело было в неписаных правилах, регулировавших работу прусской государственной службы. В рамках этих правил отставка чиновника, находящегося в самом расцвете сил, или даже назначение его на очевидно менее значимый пост рассматривались как наказание, для которого должны иметься веские основания. Поскольку никаких серьезных провинностей за Бисмарком не числилось, поводов наказывать его у принца-регента Вильгельма тоже не было, а нарушать неписаные правила считалось недопустимым даже для монарха. Поэтому амбициозному дипломату следовало подыскать какой-либо важный пост, назначение на который формально нельзя было бы назвать понижением, но удаляло его от центра принятия решений. Таким постом стала должность посланника в Петербурге. Бисмарк подходил для нее идеально: известный консерватор и монархист (что высоко ценилось при Российском дворе), к тому же явный недоброжелатель Австрии (что на берегах Невы после Крымской войны тоже стало считаться добродетелью). Кто смог бы лучше него справиться с укреплением традиционной русско-прусской дружбы? Неудивительно, что слухи о назначении Бисмарка в Петербург ходили уже несколько лет.

Среди многочисленных мифов, возникших вокруг темы «Бисмарк и Россия», есть и такой, что это назначение являлось чуть ли не повышением. Однако сам посланник придерживался совершенно иного мнения. Узнав в январе 1859 года о предстоящем переводе в столицу Российской империи, он был глубоко возмущен и раздосадован; отзвуки этой досады хорошо видны в его мемуарах. В беседе с Вильгельмом он постарался отговорить регента от принятого решения[243]243
  WIA. Bd. 8. Teil A. S. 157, 163.


[Закрыть]. В частных посланиях Бисмарк и вовсе не стеснялся в выражениях. Густаву фон Альвенслебену[244]244
  Густав фон Альвенслебен (Alvensleben; 1803–1881), генерал пехоты (1868). С 1858 года состоял при принце-регенте, с 1861 года генерал-адъютантом короля Пруссии, доверенное лицо Вильгельма I. В 1866–1872 годах командир IV армейского корпуса.


[Закрыть] он писал, что у него «желчная лихорадка по поводу Петербурга»[245]245
  WIA. Bd. 2. S. 248.


[Закрыть]. А в письме сестре он охарактеризовал свое положение как «выставлен на Неву»[246]246
  GW. Bd. 14/I. S. 495.


[Закрыть] (непереводимая игра слов: kaltstellen в немецком языке означает и «устранить, отправить в отставку», и «выставить на холод»). Досаду Бисмарка можно понять: его убирали с того участка «дипломатического фронта», который он считал наиболее важным как для Пруссии, так и лично для себя. Тем не менее в данном случае мы не должны трактовать мотивы принца-регента слишком прямолинейно и видеть здесь простое стремление отправить неугодного дипломата как можно дальше. Вильгельм назначал Бисмарка на пост, для которого тот, по его мнению, подходит лучше всего, и не кривил душой, говоря, что отношения с Россией очень важны для Берлина. И действительно, три года, проведенные в Петербурге, стали важным этапом в процессе становления Бисмарка как политика европейского масштаба.

Перед отъездом в Россию новый посланник не терял времени даром. Свое пребывание в столице Пруссии он использовал для встреч и бесед с самыми разными людьми. Бисмарк совершенно не собирался отказываться от попыток активно влиять на германскую политику своей страны. Поэтому среди его собеседников оказался Ганс Виктор фон Унру[247]247
  Ганс Виктор фон Унру (Unruh; 1806–1886), немецкий либеральный политик, в 1848–1852 годах председатель Прусского ландтага; соучредитель Немецкого национального союза (1859), Немецкой прогрессивной партии (1861) и Национал-либеральной партии (1867). С 1863 года член Палаты депутатов, в 1867–1879 годах – Рейхстага.


[Закрыть] – один из самых видных деятелей немецкого либерального и национального движения того времени. По воспоминаниям самого Унру, Бисмарк начал разговор с того, что эффектным жестом отшвырнул свежий номер «Крестовой газеты», заявив, что это издание лишено даже капли прусского патриотизма. Далее он долго говорил о враждебной политике, которую по отношению к Берлину проводит Вена, и о проавстрийских симпатиях правителей малых германских государств. «По его твердому убеждению, Пруссия полностью изолирована. У нее есть лишь один союзник, если она сможет привлечь его на свою сторону. Я с интересом спросил, какого союзника имеет в виду Бисмарк. Он ответил: “Немецкий народ!” Видимо, у меня было ошарашенное выражение лица, поскольку Бисмарк рассмеялся. Я объяснил ему, что меня изумила не мысль сама по себе, а то, что я слышу ее из его уст. “Ну, что Вы думаете, – возразил Бисмарк, – я все тот же юнкер, что и десять лет назад, когда мы познакомились в парламенте, но я должен был бы не иметь ни глаз, ни рассудка, если бы не осознавал реального положения дел”»[248]248
  Unruh H. V. v. Erinnerungen aus dem Leben von Hans Viktor von Unruh. Stuttgart;Leipzig, 1895. S. 208–209.


[Закрыть]. В ответ Унру заверил своего собеседника, что в таком случае с удовольствием видел бы его прусским министром. Так закладывался фундамент будущего альянса между Бисмарком и немецким национальным движением – альянса, основанного на совпадении тактических целей сторон. Однако прорастут ли семена, брошенные в политическую почву в тот мартовский день 1859 года, было пока неизвестно.

Спустя несколько дней после беседы с Унру Бисмарк отбыл в Петербург. Прямое железнодорожное сообщение между двумя столицами тогда еще отсутствовало. Поездом удалось добраться только до Кёнигсберга, а путь оттуда до Пскова, где начиналась линия российской железной дороги, пришлось проделать на санях. Путешествие оказалось достаточно утомительным, тем более что и русский климат показал себя с самой суровой стороны. 29 марта Бисмарк прибыл в столицу Российской империи и разместился в гостинице Демидова на Невском проспекте.

Еще один устойчивый миф, касающийся этих событий, заключается в том, что Бисмарк якобы стал узнавать Россию «с чистого листа». Он полностью не соответствует действительности. Более того, к моменту прибытия в Петербург у нового посланника было уже достаточно сформировавшееся представление о стране, в которую его назначили. На его формирование оказали влияние несколько источников. Во-первых, Бисмарк уже пересекал российскую границу: в 1857 году он предпринял большое путешествие по берегам Балтики с целью поохотиться на разную дичь. Помимо Швеции, он заехал в Курляндию к своим тамошним знакомым. Конечно, балтийские провинции являлись не самой типичной частью России, но определенный опыт был все же получен. Вторым источником стало общение с российскими подданными, в первую очередь представителями остзейского дворянства, составлявшими значительную часть военной и административной элиты Российской империи. Речь идет не только об уже упоминавшемся графе Александре фон Кейзерлинге, но и о многих других российских немцах, с которыми Бисмарк встречался во время их поездок в германские государства. Кроме того, прусский посланник во Франкфурте неоднократно активно взаимодействовал с российскими дипломатами (и составил о них, а в особенности о князе Александре Горчакове, весьма нелестное мнение[249]249
  WIA. Bd. 2. S. 66–67.


[Закрыть]). Наконец, не стоит забывать и о том, что Бисмарк прочел много книг по истории и политике европейских стран и народов. В результате в Петербург 44-летний дипломат прибыл с уже сложившимся образом России, который затем существенно дополнялся и уточнялся, но принципиально не менялся. Забегая немного вперед, нужно сказать, что в общем и целом этот образ соответствовал стереотипным представлениям об империи Романовых, существовавшим в Западной Европе в середине XIX века.

На третий день пребывания нового посланника в российской столице, 1 апреля 1859 года, его принял император. Аудиенция продолжалась необычайно долго – целых два часа. Александр II симпатизировал Пруссии, к тому же его мать – еще здравствовавшая на тот момент вдовствующая императрица Александра Федоровна – приходилась родной сестрой королю Фридриху Вильгельму IV и принцу-регенту Вильгельму. Однако «пруссофилию» российского императора не стоит и преувеличивать; его знаки внимания в адрес прусского посланника были продиктованы в первую очередь политическими соображениями. После поражения в Крымской войне российское руководство искало пути выхода из международной изоляции. Первым из них являлось сотрудничество с Францией, и в конце 1850-х годов в отношениях Петербурга и Парижа действительно наступил медовый месяц. Однако сближение имело свои пределы, поскольку Наполеон III явно не был готов пересмотреть унизительные для России статьи Парижского мира. Вторым путем стало сближение с Пруссией – единственной великой державой, которая заняла во время Крымской войны более или менее дружественную по отношению к России позицию. В Петербурге имелись сторонники как первого, так и второго варианта. Объединяла их обида на Австрию, с точки зрения российских политиков отплатившую черной неблагодарностью за спасение Габсбургов во время Венгерской революции 1848–1849 годов. Именно поэтому Бисмарк встретил в Петербурге радушный прием. «Общество приятно и хорошо воспитано, – писал он брату 8 мая, – и после франкфуртской грызни это настоящий отдых, иметь дела по службе с приятными людьми»[250]250
  WIA. S. 281.


[Закрыть]. Прусский посланник стал непременным участником придворной жизни, часто удостаивался аудиенции у императора и вдовствующей императрицы, ставшей его настоящей покровительницей. Описывая в одном из донесений парад в Петербурге, Бисмарк подчеркивал: «Император во время всей церемонии держал меня подле себя и называл мне по-немецки каждую воинскую часть – небывалая милость для лейтенанта. […] Его Величество сказал мне самые лестные слова относительно наших войск и учреждений и обратил мое внимание на то, что они переняли у нас»[251]251
  WIA. S. 278.


[Закрыть]. В своих посланиях в Берлин Бисмарк, естественно, несколько преувеличивал то внимание, которое ему оказывалось в России, однако в наличии особого отношения к нему сомневаться не приходится.

Большое значение для прусского дипломата имело взаимодействие с руководителем российской внешней политики князем Горчаковым. Последний считался франкофилом, и именно поэтому Бисмарку было важно установить с ним доверительные отношения. Впоследствии возникнет легенда о том, что старший и более опытный российский министр стал «учителем» прусского дипломата, а тот – его «учеником». В действительности Горчаков был весьма тщеславен и с удовольствием играл роль наставника; Бисмарк, прекрасно знавший эту слабость своего визави, охотно подыгрывал ему. «Раскусить хитрому Бисмарку совсем не хитрого Горчакова ровно ничего не стоило, – писал в своих воспоминаниях в ту пору чиновник особых поручений Министерства внутренних дел князь Владимир Мещерский. – Он понял, что главная нравственная струна Горчакова, на которой можно разыгрывать какие угодно мотивы, – это самолюбование; и вот, виртуозно играя на этой струне, Бисмарк уверил Горчакова в том, что умнее и сильнее нет дипломата в Европе»[252]252
  Мещерский В. П. Мои воспоминания. М., 2003. С. 184.


[Закрыть]. Научился ли прусский посланник чему-либо в ходе их бесед, сказать сложно, однако несомненно, что он гораздо лучше узнал российскую внешнюю политику. Обе стороны вели свою игру, о какой-либо личной симпатии речь не шла. Тем не менее они встречались чуть ли не ежедневно, предметом их бесед становились как текущие дела, так и общие тенденции международных отношений в Европе. «Мы планировали и обсуждали, как будто собирались жить вечно», – иронично писал Бисмарк жене[253]253
  GW. Bd. 14/I. S. 515.


[Закрыть].

Бисмарк достаточно быстро разобрался в петербургской дипломатической кухне и вскоре начал отправлять в Берлин подробные отчеты, демонстрирующие хорошее знание российских реалий. Весной 1859 года вся Европа была поглощена Итальянским кризисом: Сардинское королевство при поддержке Франции выступило против Австрии. На кону стояли австрийские владения и влияние в Северной Италии, а в конечном счете вопрос объединения итальянских государств. В конце апреля 1859 года началась война. Россия и Пруссия, как великие европейские державы, не могли остаться в стороне. В Петербурге однозначно господствовала антиавстрийская позиция. Сложнее обстояло дело в Берлине, где многие в правящих кругах по-прежнему считали Францию главным противником, а Австрию – «братской страной», которую необходимо поддержать. Сторонникам вступления в войну на стороне монархии Габсбургов противостояли поборники прусского нейтралитета, утверждавшие, что Пруссия не должна портить отношения с Парижем и Петербургом ради чуждых ей интересов. Принц-регент колебался.

Хотя Бисмарк и находился далеко от Берлина, молчать он не мог. Свои донесения с сообщениями о позиции российского руководства он использовал для того, чтобы изложить свою точку зрения на происходящее. Суть ее снова сводилась к тому, что необходимо использовать кризис для срочного изменения сложившегося баланса сил в пользу Пруссии. Австрия, являющаяся главным противником в германском вопросе, занята войной в Италии и нуждается в прусской помощи. «Мы не можем допустить, чтобы Австрия триумфально выполнила задачу, которую она поставила себе в текущей войне, – писал Бисмарк в донесении барону фон Шлейницу в начале мая. – Мы должны избегать участия в войне, если не сможем или не захотим использовать его для выгодного нам изменения нашего положения в Германском союзе; мы заинтересованы в том, чтобы не допустить ни победы Австрии над Францией, ни захвата Францией части немецкой территории»[254]254
  WIA. Bd. 2. S. 272.


[Закрыть]. Более откровенно прусский дипломат высказывался в письме адъютанту регента Густаву фон Альвенслебену: «Двинуть все наши армии на юг, прихватив в ранцах пограничные столбы и вновь вкопав их в землю на берегах Боденского озера или там, где заканчивается доминирование протестантской веры. Есть ли другое европейское государство, между плохо пригнанными друг к другу составными частями которого проживают […] 14 миллионов человек, которые хотят только стать его подданными? Все эти люди спустя 24 часа после того, как окажутся в нашей власти, будут сражаться за нас лучше, чем за своих прежних господ, особенно если принц-регент доставит им удовольствие и переименует королевство Пруссию в королевство Германию. Нам не надо будет производить никаких перестановок, никого сгонять со своей земли, только ввести другое федеративное устройство, по которому таможня и армия будут в руках прусского председателя». Если же это будет сочтено слишком смелым и рискованным, то нужно по крайней мере «использовать благоприятный момент, чтобы освободиться или видоизменить нынешнее устройство Германского союза, которое не обеспечивает нам ни достойного положения, ни соответствующих нашему вкладу и нашей мощи прав»[255]255
  WIA. Bd. 2. S. 275.


[Закрыть].

Вопрос о том, насколько реалистичными были эти рекомендации, остается открытым. Во всяком случае, попытка их осуществления была бы сопряжена с очень серьезным риском остаться в изоляции. Высказывается предположение, что Бисмарк вел тонкую игру, предлагая смелые альтернативы исключительно для того, чтобы дискредитировать оппонентов и проложить себе дорогу к ответственным постам[256]256
  Nonn C. Op. cit. S. 113.


[Закрыть]. Как бы то ни было, но большого впечатления в Берлине его призывы не произвели; сторонники антифранцузской линии одерживали верх, Пруссия провела мобилизацию. А затем и «окно возможностей» стремительно захлопнулось. В июне австрийская армия потерпела одно за другим два поражения – при Мадженте и Сольферино; и хотя до настоящего разгрома дело не дошло, Франц Иосиф решил не рисковать и завершить кампанию, зафиксировав убытки. В начале июля война закончилась Виллафранкским перемирием, за ним последовал предварительный мирный договор, по которому Австрия отказалась от Ломбардии.

Итальянская война наглядно продемонстрировала, насколько серьезные перемены произошли в системе международных отношений в Европе. Еще несколько лет назад масштабные изменения статус-кво, произведенные одной великой державой за счет другой при невмешательстве остальных, были немыслимы. Теперь механизм «Европейского концерта», направленный на поддержание мира и стабильности, попросту не сработал. Это открывало «окно возможностей» для дальнейших перемен, и прусский посланник в Петербурге выступал за то, чтобы воспользоваться шансом.

Пока что это принесло ему только нападки со стороны политических оппонентов. В конце июня барон фон Шлейниц официально направил ему пожелание «во внеслужебных разговорах и отношениях по возможности оставаться на позициях своего правительства»[257]257
  Anhang zu den Gedanken und Erinnerungen von Otto Fürst von Bismarck. Bd. 2. Stuttgart; Berlin, 1901. S. 300.


[Закрыть] – то есть, попросту говоря, не критиковать действующее министерство. Многие при дворе считали его беспринципным политическим авантюристом, готовым подвергнуть страну опасности ради собственной карьеры. Сам Бисмарк весьма болезненно реагировал на происходившее в Пруссии. Иоганне он писал: «Наша политика приводит меня в дурное настроение; мы остаемся челноком, который бесцельно носится по собственным волнам под порывами чужих ветров; и это грубые и дурно пахнущие ветра. Как все же редки самостоятельные люди в столь примечательной нации, как наша»[258]258
  GW. Bd. 14/I. S. 514.


[Закрыть].

На фоне этих переживаний резко ухудшилось состояние здоровья прусского посланника. После сорока лет его организм в принципе тяжело реагировал на стресс, и многие последующие болезни Бисмарка носили в значительной степени психосоматический характер. На плохое самочувствие он жаловался еще в начале года, узнав о своем назначении в Россию. В июне он еще съездил в Москву, которая произвела на него большое впечатление, но затем сильно простыл в сравнительно холодном и сыром петербургском климате и некоторое время страдал от ревматических болей. Кроме того, напомнила о себе рана на ноге, полученная в 1857 году на охоте в Швеции в результате падения со скалы и с тех пор толком не залеченная. «Болезнь, ревматически-гастро-нервозная, – писал Бисмарк сестре в ироническом тоне в конце июня, – поселилась в районе печени, и врачи боролись с ней кровососными банками и шпанскими мушками и горчицей по всему телу, однако в итоге мне удалось, после того как я уже наполовину переселился в иной мир, убедить медиков, что мои нервы были ослаблены непрерывной напряженной деятельностью и раздражением в течение восьми лет, и дальнейшие кровопускания попросту сделают меня слабоумным. […] Но моя крепкая натура быстро справилась, особенно с тех пор как мне в умеренных дозах прописали игристое вино»[259]259
  WIA. Bd. 2. S. 298.


[Закрыть]. О российских врачах, как и о многих других специалистах, Бисмарк был весьма невысокого мнения. С ногой получилось еще хуже. Приложив рекомендованный немецким доктором пластырь к больному месту, он вскоре почувствовал сильную боль. Прибывший медик попытался осуществить хирургическое вмешательство, которое окончилось тем, что оказалась повреждена вена. Одно время Бисмарк даже подозревал, что стал жертвой коварства австрийцев, которые подкупили врача. Как оказалось впоследствии, медик был на самом деле сыном кондитера, который никогда не сдавал экзаменов и являлся по существу наглым самозванцем. В июле дипломат отправился на корабле в Берлин, чтобы продолжить лечение. Вопреки прогнозам российских медиков, которые предрекали ампутацию ноги, ему удалось поправиться, однако на это потребовалось около двух месяцев. Бисмарк провел их в основном на водах.

В сентябре посланник вернулся к активной политической деятельности – пока что на немецкой почве. Он встретился с принцем-регентом в Баден-Бадене и обсудил с ним политические вопросы. Вильгельм был неглупым человеком и считал необходимым выслушать точку зрения посланника в Петербурге, тем более что по некоторым вопросам придерживался схожих взглядов. Кроме того, продолжился диалог с Унру, который только что выступил в роли одного из основателей Немецкого национального союза – объединения либеральных политиков из разных германских государств, выступавших за национальное единство под эгидой Пруссии. Унру от имени национального движения выразил готовность сотрудничать с прусским государством, однако предупредил, что «мы ничего не будем делать в прусско-германских интересах, если прусское правительство бросит нас на произвол судьбы»[260]260
  Цит. по: Pflanze O. Op. cit. Bd. 1. S. 147.


[Закрыть]. Бисмарк довел эту точку зрения до сведения Шлейница. Однако министр иностранных дел, хотя и приветствовал доброжелательный настрой либералов, к самой идее сотрудничества с национальным движением отнесся настороженно. Каких-либо серьезных результатов в итоге достичь не удалось.

Поздней осенью 1859 года Бисмарк вновь отправился к месту службы, в Петербург. На пути в российскую столицу он вместе с семьей навестил в начале ноября своего друга Александра фон Белова[261]261
  Александр фон Белов (Below; 1800–1882), землевладелец. С 1851 года член прусской Палаты депутатов, с 1855 года – прусской Палаты господ, в 1867–1869 годах – Северогерманского рейхстага.


[Закрыть] в его имении Хоэндорф. Здесь у Бисмарка оторвался тромб, закупоривший ранее поврежденную вену. К этому добавилось воспаление легких, которое, согласно мемуарам «железного канцлера», врачи считали смертельным[262]262
  WIA. Bd. 8. Teil A. S. 183.


[Закрыть]. На самом деле, боли были настолько сильными, что Бисмарк в какой-то момент воспринимал возможную смерть как желанное избавление от страданий. Однако могучий организм одержал победу, хотя она далась нелегко. Окончательное выздоровление произошло только весной 1860 года, причем лишь в марте семья смогла покинуть Хоэндорф. Иоганна тайно надеялась на то, что теперь ее муж больше не поедет в «омерзительный Петербург», выйдет в отставку и они наконец смогут зажить нормальной жизнью сельских помещиков[263]263
  Keudell R. v. Op. cit. S. 75.


[Закрыть]. Излишне говорить, что эти мечты были обречены остаться мечтами.