Текст книги "История викингов. Дети Ясеня и Вяза"

Крайне редко встречаются тексты, в которых сохранились собственные голоса несвободных людей. Один из них – богато украшенный рунический камень XI века из Ховгардена, королевского поместья на острове Адельсо напротив торгового города Бирка на озере Меларен в Швеции. Надпись сделана в честь управляющего королевским имением, и это редкий пример камня, воздвигнутого по желанию человека еще при его жизни:

Прочти эти руны! Их должным образом приказал вырезать Толир, bryti из Родена, назначенный волей короля. Толир и Гилла велели вырезать их, муж и жена, в память о себе самих… Вырезал руны Хакон.

Здесь особенно важно упоминание bryti – особого класса трэллов, облеченных большой ответственностью, но тем не менее несвободных. В других культурах есть много параллелей и примеров, когда невольники занимали достаточно высокое положение, иногда даже дававшее им значительную власть, стиравшую подлинные границы их статуса. Живший на острове Адельсо Толир явно имел возможность жениться (хотя имел ли он на это законное право – другой вопрос) и мог позволить себе таким великолепным образом заявить о своем статусе слуги короля.

Другой камень того же времени из Хорнинга в Дании рассказывает более простую, но, пожалуй, более проникновенную историю:

Токи, кузнец, воздвиг этот камень в память о Торгисле, сыне Гудмунда, который дал ему золото и освободил его.

Освобожденный трэлл имел не вполне ясный статус – он уже не был рабом, но все еще не считался полностью свободным. Все освобожденные женщины и мужчины по-прежнему имели обязательства перед своими бывшими хозяевами и должны были поддерживать их, при этом они не считались полностью равными тем, кто был рожден свободным. Также бывшие трэллы имели меньше прав при получении предусмотренных кодексами законов компенсаций. Камень, поставленный Токи, указывает на его род занятий – весьма полезное и востребованное ремесло, – однако неясно, было ли это новое дело, или он занимался им еще в бытность трэллом. Со временем дети и внуки освобожденных трэллов получали все те же права, что и свободнорожденные.

Материальные следы рабства немногочисленны, но красноречивы. Самым наглядным подтверждением могут служить железные оковы, найденные в городских центрах в Бирке, Хедебю и некоторых других местах оживленной торговли. В какой-то мере эти находки также допускают двоякое толкование, поскольку некоторые из них, возможно, предназначались для животных, но с большей долей вероятности их все-таки застегивали на шее, запястьях или лодыжках человека. На раскопках в Ирландии была найдена длинная цепь с ошейниками. В Хедебю найдено пять ошейников, в основном в районе гавани, что свидетельствует либо о том, что они были утрачены непосредственно с борта корабля, либо о том, что торговля рабами происходила прямо на пристани.

Рис. 9. Жизнь трэлла. Рабский ошейник эпохи викингов из города Бирка на одном из островов озера Меларен, Швеция. Шведский музей национальных древностей. Фотография: Кристер Алин (Christer Åhlin) (© Creative Commons)

Рис. 10. Реалии разбойных набегов. На резном камне из островного монастыря Инчмарнок в Шотландии изображены, по-видимому, налетчики-викинги в доспехах, ведущие по крайней мере одного связанного пленника к своему кораблю. Фотография: Крис Лоу (Chris Lowe) (© Headland Archaeology Ltd)

По крайней мере одно изображение запечатлело, судя по всему, непосредственный момент захвата людей в рабство. Выцарапанный на сланце рисунок, найденный при раскопках островного монастыря Инчмарнок в Шотландии, условно датированный VIII или IX веком, очевидно, изображает заключительную сцену разбойного набега викингов. Три одетые в кольчуги вооруженные фигуры, в том числе одна с бородой и экстравагантной прической, направляются к ожидающему кораблю. Бородатая фигура ведет пленника, возможно мужчину-монаха, у которого скованы руки, а на шею наброшено нечто вроде поводка.

Второе подобное изображение носит более формальный характер и происходит из Уэстона в Северном Йоркшире. Найденный в местной церкви, этот фрагмент каменной скульптуры когда-то составлял верхнюю часть отдельно стоящего креста. Изначально англского происхождения, в IX или X веке он был переработан в англо-скандинавской традиции. На одной стороне лопасти креста фронтально изображен мужчина-воин в шлеме, с боевым топором в одной руке и мечом в другой. На обратной стороне фигура, похожая на первую, так же сжимает в одной руке меч, но другой рукой держит за горло женщину с соединенными (возможно, связанными) руками. Эта единственная встречающаяся у викингов иллюстрация прямого насилия мужчины над женщиной – явно нетипичный выбор сюжета, возможно, потому что это считалось неприемлемым. Другие каменные кресты из Нортумбрии, выполненные в аналогичной традиции, тоже изображают вооруженных воинов – было высказано предположение, что это либо заказчики работы, либо иллюстрации каким-то образом связаны с военными сценами из Библии.

Что касается домашней жизни порабощенных, до сих пор в Скандинавии было сделано только одно археологическое открытие на эту тему. Оно относится не к эпохе викингов, а к началу I века н. э. – периоду римского железного века. Однако, учитывая культурную преемственность, можно говорить о том, что в находке почти наверняка представлены останки порабощенных людей в домашней обстановке. В Норре-Трандерс в Ютландии (Дания) археологи нашли сгоревшие остатки длинного дома классического для железного века типа, от которого уцелела лишь половина – та, в которой располагался хлев. Здание сгорело дотла. По данным экспериментальной археологии, всего через три-четыре минуты после начала пожара воздух внутри таких построек, отравленный продуктами горения, становится смертельно ядовитым. Если пожар начинался ночью, когда все обитатели дома спали, им вряд ли удавалось выбраться. По-видимому, нечто подобное произошло в Трандерсе. Археологи обнаружили трупы крупного рогатого скота и лошадей, погибших в своих стойлах, а также стадо овец и ягнят, столпившихся у северных дверей, где они, очевидно, в панике заблокировали выход. Животные были не одни. Среди овец было найдено тело мужчины. Второй мужчина и трое детей лежали у восточного ската, позади ряда стойл для животных – возможно, именно там они погибли, пытаясь прорваться за внешнюю стену. Почему взрослые и дети оказались среди скота? Похоже, это были fjósner, «трэллы, живущие в стойлах» – упомянутая в источниках категория порабощенных людей, которые жили рядом с животными, за которыми ухаживали. Интересно, что руины длинного дома не стали расчищать – вместо этого постройку вместе с обугленными телами и всем прочим засыпали землей, по сути превратив все сооружение в могильный курган. Примечательно и, возможно, красноречиво то, что в этом случае, по-видимому, не было сделано никакого различия между людьми и животными. Деревня продолжала жить, и многие десятилетия после пожара местные жители занимались своими повседневными делами, в то время как посреди поселения высился огромный курган – усыпальница трэллов. Что бы ни случилось той ночью, память об этом, должно быть, еще долго жила в рассказах.

Но по большей части археологические материалы читаются не так легко, и о жизни порабощенных людей можно догадываться лишь по косвенным намекам. Очевидно, рабам нужны были жилье и пища, и их труд был не только интегрирован в экономику, но и, возможно, служил ее главной движущей силой. Стоит поинтересоваться, например, благодаря кому стал возможен быстрый рост трудоемкой индустрии по производству дегтя в раннюю эпоху викингов и параллельно происходившее расширение эксплуатации отдаленных земель? Дальнейшая реорганизация экономики в связи с возрастающей потребностью в парусине (а значит, в шерсти – а значит, в овцах), несомненно, также повлекла за собой быстрый рост потребности в рабочей силе. Произошли некоторые изменения в принципах застройки поместий: кроме главных залов и вспомогательных строений появилось больше маленьких построек – возможно, это были жилища трэллов? Чем масштабнее становились разбойные набеги с целью захвата рабов, тем больше рабочих рук требовала постройка, оснащение и содержание флотилий, отправлявшихся в такие набеги, – и так далее, в арифметической прогрессии.

Еще один вопрос касается собственной материальной культуры порабощенных людей: имеется ли в археологии поселений что-нибудь, принадлежавшее трэллам? Вопрос остается неясным, но по находкам, сделанным в тех местах, где они, как известно, работали (ткацкие хижины и тому подобное), можно заключить, что никакого специфического материального маркера рабства не существовало, – скорее одежда и личные вещи трэллов в целом отражали их принадлежность к самому низкому социальному слою и вряд ли отличались от одежды и имущества обнищавших свободных людей. Возможно также, что те немногие «принадлежавшие» им предметы (потому что на самом деле им не принадлежало ровно ничего) изначально были выброшены или сочтены ненужными другими людьми – при этом они оставались неотъемлемой частью общего материального фона того времени.

Самые ранние археологические идентификации порабощенных людей были сделаны с помощью данных о захоронениях и находок могил, где главного погребенного предположительно сопровождали в посмертии один или несколько человек, очевидно убитые в ходе похоронных обрядов. Этот обычай нельзя назвать широко распространенным, однако на территории диаспоры викингов насчитываются десятки подобных примеров. Каждое захоронение имеет отличительные особенности, но, насколько можно обобщить, в могиле обычно находится один человек, чаще всего мужчина, похороненный согласно преобладающей в регионе традиции. «Жертвы» либо уложены в могилу вместе с покойником, рядом с телом или поверх него, либо помещены выше в том же кургане. У этих людей часто связаны руки и/или ноги, причиной смерти выступало повешение, обезглавливание или сильный удар по голове. Один из самых ярких примеров был найден в Баллатере на острове Мэн, где в X веке скандинавский молодой мужчина высокого ранга был похоронен в гробу с разнообразным оружием. Над его могилой возвели сложный курган из нескольких слоев земли, привезенной из разных мест (возможно, с принадлежавших ему полей?). В верхнюю часть кургана незадолго до окончания работ поместили труп женщины в возрасте от 20 до 30 лет – задняя часть ее черепа была срезана одним резким мощным ударом, вероятно мечом. К тому времени, как ее привезли к холму, тело успело окоченеть, а с момента наступления смерти прошло до семидесяти двух часов. Затем ее тело укрыли пеплом сожженных лошади, быка и овцы, после чего курган окончательно засыпали и наверху поставили столб.

Предположение о том, что эти несчастные жертвы могли быть трэллами и, следовательно, представляли собой еще одну категорию имущества покойного, были высказаны уже на первых этапах археологического изучения викингов. Но, хотя логика подобных догадок очевидна, их трудно однозначно доказать. Не исключено, что некоторые из жертв, или все они, были преступниками или военнопленными или относились к какой-то другой категории людей, чью смерть общество сочло необходимой и уместной во время публичной церемонии. Кроме того, совсем не обязательно одно и то же объяснение должно подходить ко всем случаям. Однако в пользу такой интерпретации говорят многочисленные вполне однозначные описания именно этого обычая в записках арабских очевидцев, наблюдавших скандинавские похороны на востоке, в которых при совершении погребальных обрядов убивали невольников обоих полов (но чаще именно молодых женщин). Наблюдения об аналогичных практиках, в том числе о массовом убийстве военнопленных, есть также у византийских авторов.

Недавние исследования с использованием новых научных методов выявили существенные отличия между главными погребенными в захоронении и теми, кто был казнен при совершении обрядов. Исследование изотопов кислорода в норвежских захоронениях эпохи викингов данного типа показало, что принесенные в жертву люди питались значительно хуже, чем главный погребенный, что, предположительно, указывает на более низкий социальный статус. Аналогичное исследование шведских захоронений принесло такие же результаты, кроме того, было установлено, что жертвы при жизни потребляли гораздо больше пресноводной рыбы. Кроме того, исследование показало, что некоторые из этих людей имели уже знакомые нам дентальные модификации в виде пропиленных на зубах бороздок. Может быть, на самом деле это был маркер рабства, наподобие клейма на теле? Но многие порабощенные люди когда-то были свободными, а затем могли добровольно или нет перейти в иное состояние. Возможно, конкретно эти принесенные в жертву люди были военнопленными, также не исключено, что в этом контексте подпиленные зубы могли иметь совершенно иное значение.

По-видимому, мы можем с достаточной степенью уверенности утверждать, что люди, убитые у могил других людей, имели более низкий статус, что подкрепляет мысль о том, что по крайней мере некоторые из них были трэллами. Дальнейшие исследования, несомненно, смогут пролить больше света на этот вопрос, но пока ясно, что бедственное положение порабощенных в некоторых случаях определяло даже обстоятельства и характер их смерти.

Опыт жизни порабощенных людей в период с середины VIII до середины XI века совершенно отличался от опыта жизни свободных людей вокруг них. Эпоха викингов во многом была временем границ – между разными культурами и образами жизни, между разными способами восприятия реальности, между людьми – в том числе на самом фундаментальном уровне личной свободы. Вместе с тем это было время, когда границы нарушали, проверяли на прочность, иногда даже стирали – и в этом тоже заключается существенная часть того, что сделало эти столетия такими важными.

Викингов можно рассматривать как бы сквозь призму: каждый поворот стекла порождает новых людей, новые отражения. У каждого была своя индивидуальность – собственное представление о себе – и ее внешние проекции. Некоторые из них нам знакомы, другие кажутся пугающе чуждыми. Пересечение границ во всех возможных смыслах этого слова лежало в основе эпохи викингов – и сейчас пришло время перейти на другую сторону.

5
Пересечение границ

Человеческое бытие в Скандинавии эпохи викингов не ограничивалось внешней телесностью и внутренней жизнью души – в нем также присутствовала индивидуальная природа личности.

Сегодня образ викинга зачастую выглядит как карикатура мужественности: длинноволосые воины украшают логотипы и рекламируют продукцию, апеллирующую к мифическому идеалу мужского поведения. В популярной культуре его уравновешивает почти такой же шаблонный образ уникально независимой женщины, представляющей якобы «нордический» архетип, либо (с более благожелательным подтекстом) ролевую модель женской эмансипации и уверенности в себе. Поэтому кажется особенно парадоксальным, что в реальности эпохи викингов находилось место для подлинной гендерной флюидности.

Патриархат был нормой в обществе викингов, но эту норму субвертировали на каждом шагу, и, что особенно удивительно, возможности для этого были изначально заложены в ее структуру. Викинги, безусловно, были знакомы с тем, что мы сегодня назвали бы разными вариантами квир-идентичности. Они образовывали широкий спектр, выходящий далеко за рамки традиционной бинарной оппозиции биологического пола. Границы жестко охранялись, иногда с привлечением морально-нравственной риторики, и общество оказывало на мужчин и женщин вполне ощутимое давление. Но в некоторых случаях эти границы приоткрывались с некоторой степенью общественного одобрения. Здесь присутствует явное противоречие, коллизия, которая может дать интересные результаты тому, кто пытается понять образ мыслей викингов.

В наше время разработан богатый словарь терминов, описывающих идентичность и предпочтения, сексуальную ориентацию и бесконечные варианты ее выражения, наши тела и то, как мы себя в них чувствуем, наши отношения с другими людьми, в том числе предпочитаемые формы обращения, – по сути, выработана терминология, которая признает и укрепляет наши позиции именно в том качестве, в котором мы сами себя ощущаем. С ее помощью мы также можем дать определение тому, что происходит на стыке этих идентичностей, и реакции общества на них, положительной или отрицательной. Исследуя аналогичные аспекты древней жизни, мы вряд ли можем напрямую перенести сегодняшние представления в поздний железный век. Некоторые ученые категорически утверждают, что это невозможно. В древнескандинавских языках не было слов для обозначения многих понятий, которыми мы пользуемся сегодня, люди того времени, вероятно, не воспринимали себя в таких терминах или не считали такие определения необходимыми, и социальный контекст во многом серьезно отличался.

Ясно, что общество викингов весьма настойчиво формировало ожидания, основанные на нормативных представлениях о мужском и женском поле и проявлявшиеся в стандартах гендерного поведения для женщин и для мужчин. В некоторых источниках (особенно у Снорри) вся представленная информация пропущена сквозь призму христианского мужского мировоззрения, однако есть и менее предвзятые тексты.

В целом складывается ощущение, что мужчине принадлежал большой внешний мир, а женщине – внутренний домашний мир, однако и то и другое было местом неоспоримой силы и власти. Деление было не буквальным – скорее оно подразумевало сферу ответственности. Так, «дом» на практике означал управление всем крестьянским хозяйством, как в экономическом, так и в социальном смысле. Разнообразные домашние работы и ремесла также были прерогативой женщин – сюда относились работа на кухне и все связанное с приготовлением пищи, ткачество (как мы уже видели, имевшее немалое значение) и повседневные сельскохозяйственные работы. Все это не принято было обесценивать, снисходительно называя женскими хлопотами, – напротив, это были жизненно важные занятия и умения, искусное владение которыми вызывало уважение. Приведем всего один пример: об этом наглядно свидетельствует замечательный рунический памятник примерно 1050 года, камень из прихода Флекебо в шведском Вестманланде, установленный в память о богатой женщине с уникальным именем Одиндиса («Один-женщина» и одновременно метафора духа-дисы): «Не будет в Хассмире лучшей хозяйки дома, лучшей хранительницы порядка в усадьбе».

Кроме того, женщины играли главную роль в проведении домашних и общественных обрядов – например, организовывали жертвоприношения эльфам и дисам. В самом реальном смысле они управляли духовным хозяйством людей. Это был еще один источник социальной силы – они оберегали линии коммуникации между человеческим сообществом и другими мирами, которые в любой момент могло понадобиться открыть.

К «большому миру» мужчин относились мореходство, охота и рыбная ловля, обработка металла и кузнечное дело, участие в собраниях, торговля, обсуждение законов и война. Но в первую очередь прерогативой мужчин считалась политика. Влиятельное исследование начала 1990-х годов утверждало, что в основе модели общественного устройства викингов лежало разделение на обладающих властью и лишенных власти, независимо от их пола. Мужские роли были в приоритете, но женщины могли брать их на себя, если того требовали обстоятельства, – например, вдова могла стать главой семьи, в которой не осталось взрослых мужчин. Большинство ученых отказалось от этой ригидной концепции, выдвинув на первый план собственную относительную самостоятельность и инициативность женщин. Однако нет сомнений в том, что иногда женщины действительно могли брать на себя мужские задачи и обязанности, при этом не вступая в противоречие с общественными предрассудками. Существуют примеры, когда женщины выступали в суде, владели недвижимостью и продавали ее, заключали торговые сделки.

В некоторых социальных сферах существовала строгая гендерная дифференциация – например, нет абсолютно никаких признаков участия мужчин во всем связанном с родами. Кроме того, женщины чаще всего не становились объектами прямой расправы при кровной вражде – хотя, конечно, не избегали иных последствий.

Также полезно и необходимо учитывать общие качества, не зависящие от гендерных границ, и случаи, когда социальная роль влияла на формирование идентичности в той же степени, что пол или гендер. Это позволяет уйти от разделения по половому признаку и не ставить во главу угла мужскую власть. Например, недавнее исследование погребальных обычаев в Норвегии показало, что многие могилы вообще не имеют явной гендерной привязки, и идентичность умершего можно толковать самыми разными способами. Внимательное изучение также показывает, что предположения о связи между полом и видом деятельности (сами по себе проблематичные) не всегда срабатывают в Скандинавии: например, в норвежских мужских захоронениях кухонные принадлежности встречаются чаще, чем в женских. Следует также помнить, что в культуре Скандинавии в эпоху викингов огромное значение уделяли степени личной свободы, от разных категорий подневольного труда до рабства. Эти условия жизни также были глубоко гендерно дифференцированными.

Гендер мог также пересекаться со статусом, что поднимает вопрос об иерархии. Когда в поле зрения попадают другие факторы, такие как возраст и степень зрелости, давать определения особенно трудно – например, какова была природа детства в эпоху викингов и когда наступал порог взросления? И что это значило на практике – как к человеку относились (и считали ли его вообще человеком), что ему разрешалось, чего от него ожидали? У нас крайне мало оснований считать, что в дохристианской Скандинавии детей с самого рождения автоматически считали полноправными членами социума. Иногда находят детей в возрасте не более пяти лет, похороненных с полным набором погребального инвентаря (предметы, которые кладут вместе с покойным в могилу). В большинстве случаев все предметы уменьшены (например, маленькие ювелирные украшения), но иногда дети похоронены с вещами взрослого размера. Особенно часто встречается взрослое оружие в могилах маленьких мальчиков, что намекает на подтверждение или присвоение статуса, возможно связанного с идентичностью семьи. Впрочем, такие примеры достаточно редки.

Те, кто не умер в младенчестве, по-видимому, последовательно проходили несколько обрядов инициации (отлучение от груди, наречение именем и так далее), после чего относительно быстро присоединялись к взрослым и начинали заниматься тем делом, на которое были способны. Примерно к четырнадцати годам все различия между детьми и взрослыми в погребениях исчезают – по-видимому, это и было порогом зрелости. С этого возраста, вероятно, подростки могли вступать в брак и участвовать в сражениях. Это было не сентиментальное время.

Биоархеологические исследования скелетных останков иногда выявляют признаки детского недоедания и, кроме того, дают другие весьма красноречивые результаты. Как минимум в центральной части Швеции наблюдается устойчивая закономерность: недоедали в детстве до 7 % мужчин и 37 % женщин. Уровень детской смертности был высоким – согласно оценкам, до 30–60 %, что приводит к неизбежному выводу: девочек и мальчиков кормили неодинаково в количественном и в качественном отношении; мальчики имели явное преимущество, в то время как у девочек недоедание могло представлять угрозу для жизни. Невозможно не заметить за этим расхождением пугающую систему ценностей.

Еще один трудный вопрос связан с инфантицидом – преднамеренным убийством нежеланных детей. Принято считать, что в тот период подобная практика существовала, но фактические доказательства редки и часто неоднозначны. Судя по всему, мужчина имел право отказаться от любого ребенка, рожденного его женой или наложницей, и в сагах также встречаются упоминания инфантицида, хотя масштабы распространения практики неясны. О том же говорят многочисленные средневековые христианские кодексы законов, в том числе статуты, предусматривающие наказание за оставление детей на произвол судьбы, из чего можно сделать вывод, что практика сохранялась и после обращения в христианство.

О том же свидетельствуют, по мнению некоторых исследователей, детские останки, найденные, например, в навозных кучах, каирнах и помойных ямах. Однако даже с учетом этих находок количество обнаруженных детских захоронений не соответствует уровню детской смертности, что, вероятно, говорит о том, что не все дети получали традиционное погребение. Здесь у нас также есть точка зрения извне: еврейский путешественник X века Ибрагим ибн Якуб отмечает, что нежеланных детей в Хедебю (Ютландия) бросали в море. Поскольку в кодексах говорится об оставлении на произвол судьбы, которое не оставляет археологических следов, мы должны отметить, что это согласуется со свидетельством ибн Якуба. Выборочное убийство детей женского пола особенно трудно отследить, хотя здесь небольшие подсказки может дать археология. В надписях на рунических камнях из Центральной Швеции в одной семье может быть упомянуто до шести сыновей, но никогда не упоминается более двух дочерей. Это не соответствует естественным показателям рождаемости, хотя, возможно, это следствие обычаев или предрассудков, а не инфантицида.

Данные о захоронениях обнаруживают сходные параллели и среди взрослых. Исследование скандинавских могил на севере Шотландии показывает одинаковое количество умерших, похороненных с оружием и с ювелирными украшениями, однако в некоторых областях Западной Норвегии эти показатели составляют 77 и 12 % соответственно. Если опираться на гендерную атрибуцию артефактов, это подразумевает радикально разное отношение к умершим мужчинам и женщинам в этих двух областях, несомненно также отражающее разницу в социальных установках.

Представления о гендере и отношениях между людьми тесно связаны с сексуальностью и, не в последнюю очередь, с сексуальной ориентацией и ее выражением в сексуальном поведении, общественно одобряемом или нет.

В обществе эпохи викингов гетеросексуальный, иногда полигинный брак был основным способом манифестации семейных ценностей и тех аспектов сексуальности, которые считались легитимными. Однако далеко не все любовные связи возникали только в рамках брака или конкубината, существовало множество неформальных вариантов. Что интересно, несмотря на то что супружескую неверность порицали, она не считалась достаточным основанием для развода (и даже наоборот, нетерпимость к открытым отношениям в браке могла привести к разрыву). О том, что замужние женщины заводили любовников, упоминается в нескольких текстах, в том числе «Саге о Греттире», «Саге о людях с Песчаного берега» и «Саге об исландцах» (не путать с сагами об исландцах в целом), а в «Саге о людях со Светлого озера» у молодой женщины был целый хоровод ухажеров.

Примерно так же вели себя боги. В любопытной и действительно смешной эддической поэме «Перебранка Локи» бог-обманщик является на пир в Асгарде и начинает по очереди оскорблять всех присутствующих, пылко обвиняя их в аморальном поведении. При этом становится ясно, что все это действительно правда, и вместе с тем – что это никого не смущает. Когда Локи обвиняет богинь в неверности, бог Ньёрд в ответ произносит интересные слова:

 
Чему ж тут дивиться,
Коль с мужем ложе
Делит жена не с одним?[20]20
  Пер. В. Г. Тихомирова.


[Закрыть]
 

Несмотря на то что все богини замужем, они не отказывают себе в удовлетворении своих желаний: Фригг спала со всеми братьями Одина, а также с рабом в отместку за невнимание мужа, Идунн соблазнила убийцу своего брата, Гефьон «возложила бедро» на безымянного юношу (то есть была сверху), Локи предавался плотским утехам с женами Тюра, Тора и даже самого Ньёрда, Фрейя спала со всеми богами, что были в пиршественном зале, включая своего брата.

Вероятно, за вычетом инцеста, это можно считать практическим отражением конкубината и признаваемого обществом права женщины на сексуальное влечение, которому, однако, не было сообщено никакой формальной структуры. В источниках неоднократно встречаются упоминания о легитимности женских сексуальных чувств. То же касается сверхъестественных женщин, таких как валькирии, оплакивающие мертвых человеческих возлюбленных. Главная героиня эддической «Песни о Гудрун» тоскует о своем мужчине, оставшись одна «на ложе и в застолье».

Во многих сагах подчеркивается, что взаимное влечение служит достаточным основанием для сексуальных отношений, при этом свободная женщина, в отличие от рабыни, в любой момент сохраняет право выбора. Свидания начинаются с того, что понравившуюся женщину привлекают ближе, усаживая рядом с собой или к себе на колени, а затем переходят к поцелуям. В сагах такие действия представлены как происходящие по взаимному согласию. Секс описывается как страстные объятия, faðmr и faðmlag – партнера крепко обвивают руками. В постели пары «оборачиваются лицом» друг к другу.

Упоминания о сексуальной свободе скандинавских женщин также встречаются в иностранных текстах, в частности в отчете дипломатической миссии Кордовского эмирата о поездке к викингам, вероятно в Южную Данию, сохранившемся в источнике XIII века. В середине IX века посол Яхья ибн аль-Хакам аль-Джаяни, за свою привлекательную внешность прозванный аль-Газаль («Газель»), провел некоторое время в кругу скандинавской королевской семьи, и особенно полюбился королеве викингов (на арабском она названа Нуд, что некоторые ученые посчитали искаженным скандинавским именем Ауд). Судя по тексту, аль-Газаля приводит в замешательство внимание столь высокородной женщины, на что она говорит ему: «У нас в нашей религии нет таких вещей [сексуальных запретов] и нет ревности. Наши женщины сходятся с нашими мужчинами лишь по собственному выбору. Женщина остается со своим супругом до тех пор, пока ей это нравится, и покидает его, если ей это больше не нравится». Трудно сказать, насколько этому можно верить, – а некоторые ученые полностью отвергают весь текст как пример средневековой путаницы, – но, вероятно, примерно в той же мере, насколько можно верить сагам. Другие арабские источники описывают не только слишком вольное, с их точки зрения, поведение скандинавских женщин, но и в нескольких случаях подтверждают, что те имели право инициировать развод. Сведения об этом вполне ясные, повторяются в нескольких независимых текстах и не могут быть отброшены как обычные россказни о распутстве чужеземных женщин. Это также хорошо коррелирует с норвежскими источниками, в том числе с законами.