Текст книги "Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные"

Приложения

ПОСЛЕСЛОВИЕ
P.B. Дон

В своих воспоминаниях автор называет своего мужа Владимиром Днепровым. Его настоящия фамилия была Дон – как название реки. Главная причина этого изменения (авторы нередко меняют имена по разным соображениям) состояла в том, что ее сын служил дипломатом во французском посольстве в Москве с 1971 по 1974 год и была возможность, что впоследствии его снова назначат в Советский Союз. Желание не вмешивать его в соображения, изложенные в мемуарах, очевидно.

* * *

Воспоминания Нины Сергеевны Алейниковой (моей мамы) покрывают лишь короткий период ее жизни до 1924 года, когда ей исполнилось всего двадцать семь лет, а она прожила в эмиграции еще шестьдесят три года и скоропостижно скончалась в Париже 28 июля 1984 года в возрасте девяноста лет. Все же ее описания довольно ясно открывают главные характеристики ее незаурядной личности.

Она с удивлением узнает, что ее родственное происхождение – в противоположности с ее мужем – включает мало чисто русской крови и в то же самое время она оказывается жертвой своего «неуместного патриотизма». Эта особенность усиливалась с каждым годом, и долгое проживание за границей не только не удалило ее от всего русского, но, наоборот, развило у нее, по словам самых близких знакомых, настоящий «шовинизм», который явно высказывался, когда она сравнивала русских с иностранцами.

Ее постоянная доброта высказывалась тем, что она всегда избегала осуждать кого бы то ни было, но особенно она проявлялась в готовности мамы оказать активную помощь – даже в ущерб своим собственным интересам – любому человеку, который в ней нуждался. Например, в 1934 году к нам неожиданно явились два совсем незнакомых еврея: как они попали в наш дом, осталось тайной. Они заявили, что правительство Гитлера их преследует, принуждает бежать за границу и они собираются в Аргентину, где у них есть родственники; но, чтобы собрать деньги на дорогу, они пытаются продавать высококачественную ткань для мужских костюмов и просят рекомендовать их состоятельным французским покупателям. Сначала мама встретила их довольно сухо: ведь в общей сложности русская белая эмиграция относилась к евреям более или менее отрицательно – главным образом из-за активной роли, которую те сыграли в развитии революции. Но она быстро смягчилась и чуть ли не со слезами заявила: да, вы, как мы, оказались невинными жертвами человеческой жестокости, и я постараюсь вам помочь. Она направила их к своей верной подруге и обязательной благотворительнице мадам де Рола, у которой оказалось немало знакомых, готовых с удовольствием приобрести эти ткани по выгодной цене. Позже эти евреи действительно уехали в Аргентину, но много других продолжали являться к маме без предупреждения и пользовались такой же услугой.

Сила воли и энергия, проявленные Ниной Сергеевной в ранней молодости, никогда ее не покидали и помогли ей постепенно наладить свою жизнь во Франции. В конце 20-х годов она, в частности, занималась тем, что показывала Париж американским туристам. Неожиданно произошла встреча, которая коренным образом повлияла на нашу судьбу. Пара американцев, оба интеллигентные (она писательница, дочь банкира, он ответственный работник в компании международного масштаба), никак не могла справиться с четырехлетним сыном, не вполне уравновешенным мальчиком, которого быстро исключали из всех англоговорящих учебных заведений из-за плохого и даже опасного поведения (в одном из них он устроил, например, пожар). Нина Сергеевна согласилась взять его на попечение на несколько месяцев. Далее она посвящала все свое время воспитанию этого ребенка. Эксперимент оказался настолько удачным, что он в конце концов полностью вошел в семью Дон и воспитывался у нас до шестнадцати лет, когда он стал нормальным юношей и незадолго до войны вернулся к семье в Америку.

Мой отец Всеволод Павлович Дон за это время поступил заведующим складом в известный парижский магазин элитных продовольственных продуктов. Двойной доход, позволил семье с начала 1930 года вести образ жизни без особенных лишений, хотя и сравнительно скромный. Сестра и я, мы смогли получить образование в хороших учебных заведениях.

Сначала семья поселилась в домике под Парижем, в И ври, и пробыла там пять лет. В 1935 году мы переехали в 5-й округ столицы, в так называемый Латинский квартал, где заняли пятикомнатную квартиру, которую впоследствии смогли приобрести в собственность.

Гостеприимность признана одним из самых распространенных качеств русских, и Доны никому не уступали в этой области. Например, когда было объявлено, что Елизавета Кропоткина, шестнадцатилетняя девушка, внучка известного князя, философа-анархиста, оказалась сиротой и обратилась к Донам с просьбой временно приютить ее, они сразу согласились ее принять, и полгода Елизавета прожила у них. За это время были исполнены все формальности ее переселения к родной тетке в Загреб. После этого она уехала в Америку, вышла замуж за русского инженера в Сан-Франциско и вплоть до своей кончины в 2005 году оставалась верным другом семьи.

Почти каждое воскресенье дом был открыт с хлебом-солью для близких знакомых, особенно тех, с кем были пережиты тяжелые времена революции и эмиграции.

Уместно кратко вспомнить их судьбу. Начнем с членов семьи.

Отец автора и Покровка

Как можно себе представить, след отца автора потерялся в смутные времена эвакуации. Он не хотел покидать Россию и в конце 1920 года сел в Севастополе на корабль, направлявшийся к северу Черного моря. Но корабль потерпел крушение и был спасен греческим кораблем, следовавшим в Афины. Таким образом он стал невольным эмигрантом. Как многие русские, он переехал во Францию, где прошел через тяжелые времена. Однажды, в 1924-м, он увидел женщину, выходящую из ресторана. Он тут же ринулся в ее объятия – это была его дочь… Это было спустя пять лет с момента их последней встречи.

Сергей Порфирьевич Алейников никогда так и не научился говорить по-французски (и ни на каком бы то ни было другом языке) и был принужден зарабатывать на жизнь только физическим трудом. Хотя он был маленького роста и не особо крепкий, он проявил замечательную способность стать настоящим мастером на все руки. По заказу выполнял самые разные работы плотника, слесаря и делал полный ремонт квартир, так что к нему обращались многие русские. На работу он всегда являлся хорошо одетым, с отложным крахмальным белым воротничком, который он сам содержал в чистоте. Вращался он в весьма интеллигентной среде эмиграции и общался особенно близко с такими писателями, как Мережковский[63]63
  Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865–1941) – прозаик, поэт, критик, публицист, переводчик, литературно-общественный деятель. В эмиграции вместе с женой с 1920 г.


[Закрыть], Гиппиус[64]64
  Гиппиус (в замужестве Мережковская) Зинаида Николаевна (1869–1945) – поэтесса, литературный критик, прозаик.


[Закрыть], Тэффи[65]65
  Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая, по мужу Бучинская; 1872–1952) – русская писательница (прозаик и поэтесса).


[Закрыть], Алданов[66]66
  Алданов (Ландау) Марк Александрович (1886–1957) – русский писатель. В эмиграции с 1919 г.


[Закрыть] и др. Но взгляды его всегда оставались односторонними и категорическими, без всяких нюансов: он ненавидел немцев, преклонялся перед англичанами, считал русских бесхарактерными («Если бы у нас, у русских, был такой же характер, как у англичан, то мы бы покорили весь мир»), был убежден, что евреи управляют земным шаром, и никогда не освободился от предрассудков против своей дочери, хотя они с мужем часто его принимали и ему помогали. Они же, когда ему стало трудно работать, устроили его в Покровку.

Покровка была наполовину разваленной фермой, которую купил за гроши и привел в полный порядок друг Всеволода Павловича, капитан 2-го ранга Павел (Григорьевич) Калинин. Она находилась километрах в пятидесяти на юго-западе Парижа в деревушке Грорувр (Grosrouvre), в двух с половиной километрах от исторического городка Монфор-Лямори (Montfort-L'Amaury). Там он устроил нечто вроде сельского пансиона, куда русские приезжали в конце недели с детьми отдохнуть или провести несколько дней в обычной для них атмосфере. Семья Дон очень любила Покровку, и было за что. С хозяином всегда интересно было поговорить: он был знатоком древнерусских языка и литературы и по радио следил за всеми событиями, происходящими в мире.

Стол в Покровке был превосходный, и вот по какой причине. Жена хозяина, дочь русского помещика, первым браком была замужем за офицером, погибшим во время Гражданской войны; она увезла за границу своего сына Бориса, который позже, естественно, оказался помощником, а потом и преемником хозяина, второй женой которого стала его мама. Борис Мишновский женился на дочери французского повара при дворе Николая Второго (его фамилия была Ренье (Régnier)), которая сама прошла гастрономические курсы в Париже и получила «голубую ленту» (Cordon Bleu) как искусная повариха. В Покровку часто с удовольствием приезжали артисты, певцы и охотно выступали там благотворительно. Кроме того, хозяин был очень верующий и построил в саду, рядом с главным помещением (а было всего три дома), небольшую часовню, умудрился приобрести иконы и все необходимые церковные принадлежности, так что нередко православный священник исполнял подобающие службы при особенных обстоятельствах.

Таким образом, можно сказать, что после всех неожиданных приключений и потрясений Сергей Порфирьевич прожил последние три года своей жизни в счастливых условиях.

Любопытно прибавить, что, когда он скончался в восемьдесят лет, проявилось необычное явление эзотерического характера. Весной 1948 года, будучи совсем здоровым, он спокойно заявил всем, что ему суждено умереть через шесть месяцев, точнее, за несколько дней до Рождества, и объяснил, что ночью к нему явился незнакомый человек, разбудил его и спокойно сказал о сроке, когда надо быть готовым к своей судьбе. Осенью Сергей Порфирьевич заболел воспалением легких, ему становилось все хуже и хуже, и он говорил: «Странно, по-видимому, я до Рождества не доживу». Действительно, он скончался 12 ноября. Отпевали его в Покровке в недавно устроенной часовне. Священник, когда ему рассказали о неисполненном предсказании, спросил: «Известно ли, какими словами точно высказалось привидение». Ему ответили: «Да, мол, оно заявило, через полгода и две недели все будет кончено для тебя на этом свете». Так, если принять во внимание сорокадневный срок, соответственно с православной религией, после которого душа оставляет землю, это как раз подходит к настоящему смыслу предсказания.

Отец автора, Сергей Порфирьевич Алейников, первым, в 1948-м, занял семейный склеп на кладбище Грорувр. За ним последовали по очереди:

Всеволод Павлович Дон, муж автора, 1954.

Мария-Магдалина де Местр, супруга сына автора, 1979.

Нина Сергеевна Алейникова, автор, 1984.

Сергей Сергеевич Алейников (урна после кремации в Москве), сводный брат автора, 1988.

Еще одно место готово для сына автора – Ростислава Всеволодовича Дона.

* * *

После смерти отца семья Дон продолжала регулярно посещать Покровку и даже наняла комнату для постоянного использования. Овдовевшая Нина Сергеевна часто приезжала туда на несколько дней и летом даже на три-четыре недели.

Среди обычных гостей три замечательных артиста придавали особенно веселую атмосферу. Первый, тенор Грегор Гришин, директор русской консерватории в Париже, стал крестным отцом одного из внуков автора. Второй, бас Миша Томас, был человеком своеобразного происхождения (мать русская, отец мексиканский индеец) и много лет ночью выступал в знаменитом ночном клубе «Шехеразада»; его дочь Шанталь Томас открыла одну из самых успешных фирм от-кутюр. Третьей была Зоя Григорьевна Ефимовская, сопрано, супруга писателя; ее дочка Ольга – крестная мать того же внука автора.

Втроем они превосходно исполняли старинные русские песни, и это создавало неповторимую атмосферу незабываемых дружеских вечеров.

Дядя Жорж

Дядя Жорж, граф Георгий Николаевич Зубов, чья покойная жена была двоюродной сестрой матери автора, играет большую роль в этих воспоминаниях. Его доброта, деликатность и мягкость не помешали ему быть блестящим офицером, заслужившим Георгиевский крест за героические атаки на первоклассную венгерскую кавалерию. В то же самое время – необыкновенное явление – он был талантливым музыкантом, превосходно играл на рояле и одно время даже дирижировал оркестром Императорской гвардии. После революции он поселился в Ницце и жил уроками музыки, которые давал главным образом богатым иностранцам. Георгий Николаевич с большим трудом пережил преждевременную смерть своих детей и в 1924 году уехал в Мексику. Эта страна, по-видимому, развеяла его скорбные мысли, и через десять лет он вернулся в Париж более спокойным. Сперва он поселился у семьи автора в И ври и снова стал давать уроки игры на рояле. После нескольких месяцев дядя нашел себе комнатушку в 17-м округе Парижа и обосновался там, но приезжал к племяннице очень часто и потребовал регулярно давать уроки ее сыну (мне). После одного из таких занятий дядя Жорж ушел по своим делам… и исчез без вестей. Никто из знакомых не знал, что с ним случилось. Наконец, Нина Сергеевна нашла его в морге, где он лежал больше недели. Выяснилось, что Г.Н. Зубов скоропостижно скончался на улице от сердечного припадка примерно через час после нашего урока, но при нем не было ни одного документа, определяющего его личность или адрес. Такой была печальная кончина нашего дяди Жоржа.

Родственников в Париже, кроме Донов, у него не оказалось, и его скромно, но торжественно похоронили в присутствии многих его товарищей, кавалерийских офицеров. Трогательную речь над его могилой произнес генерал Евгений Карлович Миллер, преемник генерала Кутепова, как глава Общевоинского Союза (международной организации, которая в эмиграции продолжала вести секретную борьбу с большевиками). Никто не мог подозревать тогда, что три года спустя сам Е.К. Миллер трагически погибнет жертвой покушения, устроенного против него в Париже советскими агентами с участием его помощника генерала Скоблина[67]67
  Скоблин Николай Владимирович (1894–1938) – генерал-майор, начальник корниловской дивизии до эвакуации Крыма. В эмиграции во Франции. Завербован ГПУ в 1930 г.


[Закрыть] и певицы Плевицкой[68]68
  Плевицкая, урожд. Винникова, Надежда Васильевна (1884–1940) – эстрадная певица, исполнительница русских народных песен. Снималась в кино. В эмиграции после 1920 г. Арестована во Франции по обвинению в сотрудничестве с ОГПУ – НКВД. Скончалась в тюрьме.


[Закрыть].

Родственники Донов

Семья Перотт

В эмиграции отношения с Павлом Павловичем Доном, братом мужа автора, быстро прекратились. Он открыто заявил, что, будучи офицером (между прочим, он очень хорошо сражался во время войны), считает какую бы то ни было физическую работу недостойной его; по-прежнему он стал безобразничать. Дело дошло до того, что он увез дорогое кольцо своей невестки – автора книги. С трудом удалось получить его обратно; в конце концов было решено порвать с ним всякие отношения. По слухам, он стал бродягой, побывал в тюрьме, но во время оккупации Франции умудрился устроиться у немцев и после этого перебрался в провинцию Бретань, где, по-видимому, и скончался.

Слава богу, у Всеволода Павловича были и другие родственники, контакты с которыми до конца остались очень дружественными, несмотря на то что видеться с ними доводилось очень редко, так как после революции они обосновались в Лондоне. Дядя Борис Перотт был потомок итальянского архитектора Антона Перотти, который в XVIII веке поехал в Петербург, чтобы участвовать в строительстве недавно созданной новой столицы. Его сын Фаддей окончательно обосновался в России, сбросив последнюю букву их фамилии. Среди его четверых детей был сын Гилларий Фаддеевич Перотт (1818–1876), которого успешная карьера довела до должности директора путей и сообщений Российской империи. У него тоже было четверо детей: Андрей (1852–1901), Александр (1853–1890), Иосиф (1854–1924) и Ольга (1857–1937).

Дядя Борис был сыном старшего – Андрея, единственного среди сыновей, с которым вся семья Дон была знакома. Второй сын, Александр, умер сравнительно рано, а судьба младшего, Иосифа, была фантастической. Он проявил способности к математике и стал студентом университета в Дрездене. Приблизительно в 1875 году, возвращаясь в Петербург на летние каникулы, он не доехал до дома, его след потерялся, и самые энергичные меры, принятые, чтобы его найти, не принесли успеха, и никто никогда ничего не знал… до того момента, когда дядя Борис в 30-х годах нашел его могилу на кладбище университета в США, где Иосиф был похоронен в 1924 году. На плите значилась его настоящая фамилия, но было указано, что он родился в городе Бордо во Франции. Он был найден, потому что совершенно случайно дядя Борис наткнулся на математический журнал, в котором была опубликована статья Иосифа на французском языке. Старый президент университета рассказал, что он хорошо знал Иосифа, который поступил в университет, чтобы преподавать математику, представляясь французом. Он жил совершенно одинокий, ни с кем не общался, никогда не пропускал занятий, часто кормил птиц и раздавал сладости детям. О своем русском происхождении он никогда даже не заикнулся, и никто этого не подозревал. Человеческая психология дает немало поводов для удивления…

Наконец, была еще младшая среди детей Гиллария – Ольга. Она вышла замуж в Петербурге за свекра (отца мужа) Нины Сергеевны Алейниковой, генерал-майора Павла Александровича Дона. Его судьба нам уже известна: он погиб в Петропавловской крепости после ареста в 1917 году.

Их дочь Татьяна интересовалась главным образом физикой, и вообще науками, поступила в технический институт, что, вероятно, временно спасло их с матерью жизнь. После революции их оставили в покое до 1935 года, когда Сталин решил сослать всех дворян, еще оставшихся в Петербурге. Впоследствии узнали, что они были арестованы. Ольга Перотт-Дон, которой уже было восемьдесят лет, скончалась до того, как ее могли сослать, а Татьяну увезли в ГУЛАГ, и неизвестно, где и когда окончилась ее печальная жизнь.

Сам Борис Андреевич Перотт, дядя Борис, пережив революцию, эмигрировал в Лондон. Он был уже доктором и там практиковал медицину до того, как вся система лечения в Великобритании сразу после войны перешла в государственные руки. Он тогда ушел на пенсию. Он и его супруга, русская, остались письменно в очень теплых отношениях с Донами, часто даже посылали детям хорошую английскую одежду. Сын и дочка автора, которые иногда ездили в Лондон по служебным причинам, всегда останавливались у дяди Бориса и были сердечно приняты. Он и его жена скончались около 1955 года. Их единственный сын Мстислав страдал какой-то неизлечимой болезнью, мог исполнять только скромную работу в книжном магазине. Женился он на англичанке и скоро умер, так что отношения с английской частью семьи окончательно прервались.

Близкие друзья

Нина Сергеевна и ее супруг, Всеволод Павлович, были люди очень компанейские и всегда с большим удовольствием принимали у себя близких друзей. По воскресеньям дом был всегда открыт для тех, кто эвакуировался с ними из Керчи и вместе с ними пережил трудные первые годы во Франции.

Одним из самых верных посетителей был П.И. (Палываныч) Кузьмин. Первоклассный механик, он, хотя совершенно не говорил ни слова по-французски, хорошо зарабатывал, ремонтируя автомобили в гаражах. Его жена, леди Олив, тяжко заболела туберкулезом и вернулась в свою семью в Англию, где скоро скончалась; она взяла с собой их дочку, которая первые годы навещала отца, но постепенно их контакты сократились и во время войны прервались. При оккупации Франции немцы забрали его в провинцию работать, к счастью, в нормальных условиях. Он вернулся в Париж после войны и через несколько лет поступил в русский дом для престарелых в городке Шель; умер он в 1956 году.

Димерсеич (Дмитрий Алексеевич Молчанов), всегда веселый и любезный, хорошо устроился в разных промышленных фирмах; в 1941 году его тоже увезли немцы, но на этот раз в Германию, где он пропал без вести: вероятно, погиб во время одной из постоянных бомбардировок крупных заводов.

Талагаев устроился поваром в «Шехерезаде» – лучшем ночном ресторане-кабаке в Париже. Его владелец, перс Ашем-Хан, отлично говоривший по-русски артист, замечательно пел роль Гремина в опере «Евгений Онегин». Он был русофил, и в «Шехерезаде» подавали русские блюда, выступали многие русские артисты-эмигранты, а дети его проводили лето в русских лагерях для молодежи. Он уехал из Парижа в 1941 году, «Шехерезаду» заменил «Распутин», ночной клуб того же рода, но по качеству нисколько не сравнимый с исключительной «Шехеразадой».

Анна Ивановна Гузу осталась в тесных отношениях с семьей Дон, но в 1943 году немецкие власти, узнав, что она балтийка немецкого происхождения, перевезли ее в Германию и устроили в дом для престарелых на берегу Рейна, где она скончалась в возрасте восьмидесяти пяти лет.

Среди близких друзей большую роль в судьбе семьи сыграл Владимир Дитерихс. Будучи блестящим морским офицером во время войны, он перешел в морскую авиацию и был одним из первых военных летчиков. Будучи назначен начальником третьего дивизиона первой воздушной дивизии Балтийского флота, он получил приказ пойти навстречу немецкой эскадре из 12 аппаратов. Из-за мороза из десяти русских вылетели только два. Он сам истребил 4 немецких самолета, столкнулся с пятым, оба они разбились, и Дитерихс револьвером убил своего противника. За боевые отличия в Рижском заливе он был награжден орденом Святого Георгия. Сражался потом в Белой армии на Северо-Западном фронте, был взят в плен, и его живым сбросили с поезда. В продолжение месяца он прятался на кладбище.

Выжил и после революции эмигрировал во Францию, получил специальное образование по химии. Его трудами были открыты гормоны для растений; выделился он и в области бактериологии.

В. Дитерихс решил уехать в Эфиопию, открыл там школу танцев для благородных девиц (он был очень светский человек); его познакомили с Негусом (император Эфиопии), который назначил его военным советником; был замешан там в разных политических интригах, связанных с соперничеством между французами и англичанами. Через десять лет он покинул Эфиопию и приехал в Париж в 34-м году. Работал как фотограф и художник. Изобрел новую систему приклеивания наждака и всех абразивов. Стал техническим директором французской компании СЕТА (Compagnie des Emeris et Tous Abrasifs), единственного конкурента крупной американской компании «Нортон». Он убедил В.П. Дона, который прозябал в своем магазине, поступить к нему в сотрудники. Муж автора приспособился к совсем новой для него области, стал заведующим цеха и в этом качестве проработал до пенсии.

Владимир Дитерихс был женат на русской. У них было две дочки. Конец его жизни был омрачен одиночеством. Скончался В. Дитерихс 28 декабря 1951 года.

Мадам де Вижи скоро развелась с первым мужем и вышла замуж за банкира польского происхождения, графа де Рола (сокращенная фамилия). Мадам де Рола согласилась быть крестной матерью внука автора, Алексея, старшего сына Ростислава. Она всю жизнь осталась не только верным другом, но и благотворительницей семьи Дон. Кроме красивой квартиры в центре Парижа, она обладала двумя большими усадьбами: одна в деревне в области Пуату (в центре Франции), другая на берегу моря в курорте Гетари недалеко от Биаррица. Систематически мадам Рола приглашала всю семью проводить у нее целый месяц летом то в одной усадьбе, то в другой. Во время немецкой оккупации, пользуясь своими знакомствами, она помогала доставать в провинции необходимое продовольствие, когда становилось очень трудно с питанием. Она дожила до девяноста девяти лет и до конца дней обладала всеми своими способностями.

Воспоминания автора ясно показывают, что Ляля Клевезаль была человеком, который больше, чем кто-либо, имел на нее глубокое влияние (со значимым исключением, что она не смогла отговорить Нину от брака, который не одобряла). Все, кто хорошо ее знал, были свидетелями магнетического влияния, которое Ляля охотно оказывала на диких животных. Про жизнь Ляли последний ее муж, американский писатель Вудланд Келлер (Woodland Kahler), написал два романа: Early to Bed и The Giant Dwarf. Нина Сергеевна дает понять достаточно ясно, что Ляля вышла замуж за первого мужа – морского офицера – только потому, что он был влюблен в другую девушку, и очень быстро от него ушла. Ее второй муж, англичанин Сэрк, увез ее в Англию после революции, и она прожила с ним несколько лет, но ее манера и громогласное поведение, хорошо описанные в книге, не могли сойтись с особенностями английского уклада жизни, поэтому развод здесь был неизбежен. Ее третий муж являлся большим исключением. Это, наверное, единственный мужчина, которого она искренне любила. Он был бедный, больной австриец, и его ум и мягкий характер не могли покрыть такие handicaps (может быть, «недостатки»). Они жили в большой квартире в Париже, и Ляля приютила обезьяну – большого орангутана, чьим главным развлечением было давать пощечины мужу. Когда он запротестовал, Ляля сказала: «Будь осторожен, ты отлично знаешь, кого я выберу, если заставишь меня выбирать между тобой и обезьяной». Она действительно была привязана к нему, но решила все-таки с ним расстаться в конце 30-х годов только после того, как стало очевидно, что его туберкулез неизлечим и у них не хватает средств на жизнь, даже если не полностью соблюдать образ жизни, к которому она привыкла. В то время они были в Париже, куда приехал упоминавшийся Woodland Kahler, сын богатого американского банкира, которому отец приказал «рано ложиться», чтобы развивать свои литературные способности. Встретив Лялю, он сразу в нее влюбился, она познакомила его со многими русскими эмигрантами, он щедро угощал, они постоянно кутили и часто не ложились до самого раннего утра. Время пришло определить свою судьбу. Ляля поставила определенные условия: она готова развестись и выйти замуж за Келлера, если он согласится за свой счет определить бывшего мужа в лучший частный санаторий в Австрии. Так и было сделано.

Несколько лет спустя, в 1945 году, сын автора был назначен в Америку и прожил несколько месяцев в Нью-Йорке в доме Ляли и ее мужа. Он был свидетелем двух незаурядных эпизодов. Ляля и Келлер вели светский образ жизни, как-то они были приглашены в советское консульство и там познакомились с морским атташе. Этот еще молодой человек объяснил быстрое развитие своей карьеры покровительством влиятельного адмирала Григорьева. Это, как оказалось, был первый муж Ляли, оставшийся в России.

Они сразу решили, что поедут в Москву с целью повидаться. Келлер предвкушал удовольствие описания встречи жены с первым мужем, советским адмиралом и бывшим царским офицером, в третьем романе. Келлер взялся за третий роман о жизни Ляли: о ее встрече тридцать лет спустя с первым мужем, царским офицером, превратившимся в советского адмирала. Это путешествие так и не совершилось; они долго хлопотали, но им было окончательно отказано в визе.

Не менее удивительной была следующая сцена: Ляля и Келлер громко вместе рыдали. Они были ошеломлены печальной новостью о смерти в Австрии ее третьего мужа. Он был хороший человек, и Келлер тоже его любил. Их горе было неподдельным.

Вскоре после этого они вернулись в Европу и поселились в Испании. С Лялей, конечно, не могло обойтись без необыкновенного приключения. У нее появилась новая фамилия: она стала marquise de Saint-Innocent (маркиза де Сент-Инносан), причем с соблюдением всех правил. Сент-Инносан – признанный старинный титул Римского Папы. Последняя настоящая маркиза, умирая в бедности, за хорошую сумму усыновила Вудланда Келлера. Это усыновление было признано судом совершенно законным, и при входе большой усадьбы, которую они приобрели в окрестностях Барселоны, стоял у них семейный герб рода Сент-Инносан.

Многие люди строго осуждали Лялю… и было за что. Но справедливость требует признать, что у нее также было немало положительных черт. У нее было четыре мужа, но никогда она никого из них не обманывала; многие мужчины усердно за ней ухаживали, но посторонние любовные приключения не были в ее характере. Она была способна на благородные поступки: автор просила ее выручить их бывшую общую подругу по институту, которая оказалась замешана в сотрудничестве с немцами во время войны, – ей грозил очень строгий приговор. Ляля согласилась ее приютить и не испугалась крупных расходов, чтобы скрыть ее и увезти за границу.

Автору не суждено было встретиться со старой подругой, но ее сыну на каникулах в Испании в 1970 году довелось навестить Лялю в Барселоне. Он провел ночь в соседстве с упорно свистящей змеей, хотя ее не было видно. Ляля уверяла, что это животное безопасно, так как его кормили зайцем каждые два месяца, что было вполне достаточно.

Она неожиданно скончалась у себя дома в феврале 1972 года.

Морское собрание

(продолжение «Близких друзей»)

С самого начала эмиграции моряки, у которых кают-компания всегда являлась важным элементом в организации свободного времени, устроили в Париже особенный клуб, в котором они часто встречались по вечерам и в конце недели. Разумеется, Всеволод Павлович Дон был его активным членом и поддерживал дружбу со своими товарищами, бывшими морскими офицерами. Таким образом он более или менее регулярно встречал Машукова, Геринга, Галанина[69]69
  Галанин Иван Валерианович (1893–1945) – выпускник Морского корпуса (1914). Служил во ВСЮР и Русской Армии. В эмиграции с 1921 г. в Константинополе и Франции.


[Закрыть], Горбова[70]70
  Горбов Игнатий Андреевич – выпускник Морского инженерного училища (1917). Служил во ВСЮР и Русской Армии (Черноморский флот). В составе русской эскадры эвакуирован в Бизерту на миноносце «Беспокойный». В эмиграции во Франции.


[Закрыть], Пелля и других моряков.

В 1930 году клуб превратился в настоящее официальное объединение «Морское собрание», созданное в рамках французского закона 1901 года, который регулирует права, обязанности и методы действия всех частных организаций, в которых добровольно собираются люди, имеющие общие интересы. Кроме встреч, обедов, праздников, балов и т. п., была устроена касса для похорон и взаимной помощи, проводились лекции, исторические доклады и т. д. В 1951 году была издана книга «Колыбель Флота» к 250-летию создания Навигацкой школы и Морского корпуса. После войны количество бывших морских офицеров, еще остававшихся в живых, значительно сократилось, и было решено, чтобы «сомкнуть ряды», допустить в Собрание их сыновей как «наследственных членов» и даже принять некоторых в Совет старшин. Таким образом сыну автора Ростиславу было поручено заниматься юридическими вопросами и, главным образом, вести переговоры с хозяином помещения. Это был четырехэтажный особняк в центре Парижа. Он принадлежал украинскому еврею Качуре, который сдавал помещение за очень скромную цену, но постепенно стал требовать повышения в связи с эволюцией рынка. В конце концов пришлось судиться, и Собранию удалось остаться до того, как новый закон установил значительно более выгодные условия для владельцев. Собранию пришлось покинуть особняк в начале 1980-х годов и пережить трудный период. Ему помогла администрация города Парижа, которая даром предоставила новое помещение, более скромное, но вполне достаточное, чтобы продолжить обычную деятельность.

Ростислав Дон стал председателем Морского собрания в 1995 году, в 2000 году его заменил высокопоставленный чиновник французского министерства финансов, Александр Борисович Жевахов. За последние двадцать лет Собрание организовало 2 поездки в Бизерту в память русской эскадры с целью принять участие в восстановлении могил моряков на местном кладбище. Собрание участвовало и во многих других мероприятиях, в том числе в приеме российских кораблей в Шербуре и Тулоне в честь торжественного посещения этих портов царем Николаем Вторым в связи с Франко-Российским союзом до Первой мировой войны.