Текст книги "Молитвенники земли русской"

Много среди прихожан Вознесенской церкви ходило разговоров о том, что о. Сергий смерть предугадывать может, вот я однажды, не утерпев, спросил его об этом. «Да куда уж мне, убогому. Бабки пристают: скажи, да скажи… Однажды иду за грибами, в какой-то деревне старушка на крылечке сидит. Благословил я ее, а она вослед кричит: "Батюшка, на обратном пути заходите, я шаньги испекла!" Набрал я полный пестерь грибов, захожу, она меня потчует и начинает дипломатию наводить, выведывать: "Когда ж я умру, сколько еще на земле мучиться?" А я и скажи: "Не горюй, милая, ты на Пасху преставишься". И точно – умерла на Пасху… Много таких случаев было, еще в Казахстане началось, когда я болящую монашенку о смерти предуведомил. Уж очень она мучилась… А я вот все живу. И по сию пору не ведаю, как такие слова у меня выходят».

В 1992 году о. Трифона перевели настоятелем Антониево-Сийского монастыря под Архангельск. Поток городских посетителей стал иссякать. Более полугода пустовал тогда Свято-Вознесенский храм в селе Ыб. Не было в нем настоятеля. Но по-прежнему жил рядом священник в заштате о. Сергий Паршуков. Упросил народ батюшку, и каждую субботу и воскресение стал он служить всенощное бдение и Литургию. Ходили на службу все те же бабушки, и приезжали из окрестных и дальних деревень богомольцы. «Сейчас в храме главное, – говорил о. Сергий, – не служение треб, главное – это проповедь. Если ты проповедь не говоришь, не учишь, как тогда люди должны жить, как спасаться, как вести себя, чтобы получить спасение?! И говорить надо простым и понятным языком, чтобы народ, когда священник говорит, плакал. Тогда не будут уходить к баптистам. Будут сюда приходить. Какой бы священник не был, но если он читает из книги, то он говорит не свое, говорит не Божие. Он не понимает того, что читает, потому что не может рассказать. Если же знаешь слово Господне, то тогда оно войдет в ум и сердце. Ум и сердце соединятся. Тогда не ты будешь говорить, а Сам Господь».

И говорил о. Сергий проповеди людям на их родном, понятном языке коми. Я слушал эти проповеди и в Ыбу, и в Кочпоне. Не зная языка, я тем не менее ощущал зримо их глубокое воздействие на прихожан. Люди плакали, горячо благодарили батюшку. Мне же казалось при этом, что и я улавливаю смысл сказанного.

Закончился летний сезон, наступили для меня рабочие дни, и о происходящем в дорогом мне Ыбе я узнавал лишь по слухам. И вот однажды в Сыктывкаре состоялась у меня неожиданная встреча с о. Сергием. Батюшка рассказал о том, что остановился в городе у дочери. Но здесь он как бы проездом, поскольку решил вернуться из заштата и определиться приходским священником в родное село Мыелдино. Село это находится в глуши Усть-Куломского района, дорога туда дальняя, так что мыелдинские прихожане должны грузовик прислать. Там и церковь отремонтирована, и дом для священника приготовлен – уже несколько лет сельчане просят батюшку прислать.

– Поеду, – пригладив бороду рукой, сказал старец. – Три годика я еще поживу на свете, Господь мне открыл. А за три года успею и смену подготовить. Дьякона я себе уже подобрал: он мыелдинский, хотя и в городе живет. Благочестив, не курит, не пьет. Научу его на языке коми богослужения совершать, и народ приучу. Потихоньку, не сразу: сначала ектений по-коми стану возглашать, потом стихиры… Там ведь одни коми живут, и в школах тоже народном языке учат. Подготовлю им священника – и помирать можно. Хочется мне перед престолом, в алтаре, Господу душу отдать. Только бы Господь сподобил… Еще в юные годы приснился мне сон. Будто всех нас, мыелдинских мужиков, посадили в «чижовку» – такой вытрезвитель при сельсовете был. Стали нас оттуда забирать и по одному куда-то уводить. Дошла очередь до меня. Вдруг является светозарный ангел и говорит: «Это мой человек, не трогайте». Берет он меня за руку и три раза ведет вокруг церкви, а я голову выворачиваю, оторвать глаз от нашего храма не могу. Чудно: иконы не внутри храма, а снаружи на стенах. И такие прекрасные, никогда больше таких не видел! Недавно припомнился мне сон, я и подумал: три круга вокруг мыелдинского храма – три года священнической службы там? Или что-то другое Господь мне судил?

Часовня свв. апп. Петра и Павла. Погост поселка Ыб

Машина за отцом Сергием должна была приехать через несколько дней. Я взял его сыктывкарский адрес, чтобы прийти проводить.

…Панельный дом. Тесная квартирка. Одна из комнат заставлена коробками и туго завязанными мешками. В углу Божница – иконы будут паковаться в последнюю очередь. Среди вещей, шаркая тапками, растерянно ходит хозяин, лицо его печально, мне кажется, он еще больше постарел. Новость его застигла перед самым моим приходом.

– В священнический штат-то меня так и не вернули. По ветхости моей. Так что в Мыелдино не еду, – говорит отец Сергий. Остановившись перед Божницей, крестится:

– На все воля Твоя, Господи…

И, вдруг просветлев, объясняет:

– Я ведь молился: Господи, подай мне знамение. Вот я болею сейчас – дай мне облегчение в болезни, и тогда несумненно ехать мне на приход. Но не было знамения, вот и отказали мне. А я-то в мыслях своих без Божьего благословения готов был ехать. Поделом, поделом старому!

Отец Сергий стал развязывать мешки, носить книги обратно к пустым полкам.

«Добрые дела в немощи совершаются». И подумалось мне тогда, что, быть может, не батюшкина болезнь явилась причиной такого разворота судьбы, а наша неготовность принять его силу духовную и понести немощь его физическую.

12 июля 1996 года на праздник Петра и Павла священника Сергия Паршукова по обету его матери навечно обвенчали с Богом, постригли в схиму с именем Кирик. Тогда мне казалось, что свидеться с ним мне уже не доведется, но Бог судил иначе. В конце ноября по благословению епископа Сыктывкарского и Воркутинского Питирима вместе со съемочной группой республиканского телевидения «Коми гор», я оказался в Ульяновском монастыре. Проходя по территории обители, неожиданно для себя увидел о. Кирика. Благословившись, стал упрашивать его сказать несколько слов на камеру для православных. Батюшка задумался. Наверное, никак не мог связать для себя столь разные вещи: телевидение и схиму. Но когда я сказал ему о том, как будут обрадованы его духовные чада, когда увидят и услышат его, о. Кирик согласился и пригласил в свою келью.

Незаметно приглядываясь к батюшке, я все больше и больше убеждался, что на его облике все явственнее проступала печать какой-то неземной отрешенности. Словно его душа почувствовала дыхание мира Горнего и жила стремлением соединиться со своим Творцом. «Пора домой. Мы уходим – придут другие. Так же будут молиться, как мы молились. Будут в мире схимники, и мир будет продолжаться. А когда кончится – это один Господь знает. Остальное нам неизвестно. Мы должны каждый день ожидать того дня, когда Господь совершит Свое второе Пришествие. Ибо Оно приближается. Мало тогда останется верных Господу: горстка людей, а может и того меньше».

Схимонах Кирик (Паршуков)

Словно предвидя мысленным взором те времена, о. Кирик задумался. Скорбный Лик Спасителя, освещаемый тихим светом лампадки, смотрел на нас с иконы. Время остановилось. Батюшка прервал молчание: «Смерть – это возмездие за грех. Чтобы человеку освободиться от греха, ему нужно пройти через смерть. Даже Христос прошел через это. Он принял человеческую плоть и должен был пройти и через смерть. Господь умер на кресте, искупив наши грехи и простив их». Голос батюшки окреп, и, словно напутствие нам всем, звучали его слова: «Надо быть человеком и любить всех. Даже тех, которые не любят тебя. Но ты их должен любить. И тогда Господь тебя тоже будет любить. Он никогда не пойдет против тебя, а всегда будет помогать во всем». Это были последние слова, слышанные мною из уст отца Кирика.

17 декабря 1996 года на Варвару Великомученицу на 87-ом году жизни схимонах о. Кирик отошел ко Господу. Похороны старейшего священника земли Коми состоялись на праздник Николая Чудотворца, когда Сыктывкарская епархия праздновала свой первый годовой юбилей.

Раннее утро. В Успенском храме никого нет. Тихо мерцают свечи, лампады. Посреди церкви в схимническом облачении в дощатом гробу, как-то сиротливо, лежит о. Кирик. Его лик по правилам схимнического погребения закрыт.

Вдруг кто-то коснулся моего плеча. Оглянулся. Передо мной стоял Варнава – иеродиакон из этой обители. Отца Варнаву Господь при жизни отметил мученическим венцом: сам страдающий тяжкой неизлечимой болезнью, он ухаживал за парализованным отроком – своим приемным сыном.

«К нему не очень-то и обращались – тихо проговорил о. Варнава, указывая на гроб, – по гордыне своей, поскольку знали, что он мирской человек, служил на приходе, считали, что он наших монашеских нужд и монашеского устава не знает. А я вот в последние дни с ним пообщался, когда его уже перевели в больничный корпус, и он жил со мной рядом, и понял, что он как раз вполне мог разрешить наши духовные проблемы. Он был не востребован, и Господь его забрал. Мы оказались не достойны его…»

Постояв еще немного в храме, я направился в келью, где о. Кирик провел последние свои дни. Мало что изменилось за это время в этой комнате. Но это внешнее. Главное это то, что не стало здесь батюшки, и келья осиротела, стала пустой. Около стола сидел послушник Сергий, как-то безнадежно опустив руки и понурив голову. Он посмотрел на меня долгим, усталым взглядом и тихо произнес: «Я то здесь есть, а его уже нет». (Послушник Сергей Шаков, келейник о. Кирика. Впоследствии стал иеромонахом.)

Снова ушел в себя. Потом медленно, сдерживая себя, стал рассказывать. «Отец Кирик был духовником монастыря. Он знал, что сказать, он мог сказать. Но они не шли к нему, потому что не сознавали в этом своей потребности. Наш монастырь его не узнал, как в свое время люди не узнали своего Спасителя Иисуса Христа. Сейчас его не стало, и вот увидите, как нечисть разгуляется в монастыре. Вот на этих его четках держался весь монастырь. Схимник ведь это уже не земной человек.

О своей смерти он знал заранее. За два дня перед тем, как заболел, он предупреждая меня о своей болезни, сказал: «Бог меня стерег, стерег. Привел до священства. Я из своей греховности почти вышел, осталось еще только чуть-чуть». И Сергей показал на пальцах это «чуть-чуть», оставив между большим и указательным пальцем расстояние в несколько миллиметров. «Но прощение этих грехов от меня и моих молитв уже не зависит. Это зависит только от Бога. Очищение человека идет через болезни. Кара Божия посылается нам для нашего очищения. Я буду болеть тяжело, запасись терпением. Тебе будет очень трудно, но малое количество времени, как при кончине мира».

«Для меня, для моей души о. Кирик дал очень много. Он указал мне нужную литературу, много говорил со мною, раскрывал то, что у него самого созрело в душе. Он дал мне свое собственное присутствие, заложил духовную основу. Не каждому суждено жить в одной келье со схимником и тем более в его последние дни… Он дал мне умение молиться, учил смирению».

Все случилось так, как и говорил о. Кирик. Последние два дня он лежал парализованный, без движения. Перед этим приезжал владыка Питирим, благословил и причастил его. Но и без движения сознание не покидало батюшку. Чувствовалось, что он понимал все, что происходит вокруг. В глазах была полная ясность. Они даже вздрагивали, когда его кропили святой водой. Преставился батюшка в ночь с 16 на 17 декабря в 24 часа 43 минуты. Лампадка погасла сразу же, как душа отошла. И комната стала пустой…

Чекряковский батюшка

В этот зимний день в Чекряке для тех, кто был здесь, история остановилась в одной точке времени и пространства. Протоиерей Георгий Коссов. Скромный сельский пастырь, к которому отправляли за советом и святой Иоанн Кронштадтский, и Оптинские старцы, к которому тянулись из окрестных сел и губерний за утешением, исцелением, благословением. Глядят с фотографии на могильном камне добрые, проницательные, взыскующие, прощающие и прозорливые глаза отца Егора – как с любовью, по-домашнему, называли его в народе. Да только камень этот теперь в стороне, у большого дерева, а место, где он стоял и где думали, была могила батюшки – разрыто аж до того самого слоя, того, который от сотворения мира – нетронутый. И группа людей, значительно поредевшая, уставшие и иззябшие, четвертый день напряженно вглядываются в обнажающиеся пласты сырой вязкой охристой глины – а вдруг именно сейчас покажется гробница…

(9 декабря 2000 года)

В середина 19-го века русские люди, особенно в селах, крепко и свято хранили все традиции отечественного благочестия. Они не представляли свою жизнь без крещения детей, венчания супругов, без православного погребения умерших. Орловская губерния, Дмитриевский уезд, село Андросово – здесь 4 апреля 1855 года в семье священника Алексея Коссова родился первенец. Имя своему первенцу Коссовы выбрали в честь Георгия Победоносца, весьма почитаемого на Руси как победителя темных сил.

Младенца окрестили в церкви Рождества Пресвятой Богородицы и нарекли Георгием. Крестили детей Коссовы в Андросовской однопрестольной церкви, которая была освящена в честь Рождества Пресвятой Богородицы и стояла на самом высоком и красивом месте. Рядом стоял и дом Коссовых.

Святыней храма была явленная 300 лет назад в лесу при ключевом колодце Казанская икона Божией Матери, которую в окрестных местах признали своей чудотворной Заступницей. В память дня явления этой иконы в Андросово, на Крестный ход, собирались более тысячи паломников. И Георгий, и все Коссовы шли с паломниками от храма вдоль деревни до самого святого колодца, где служили перед Казанской иконой Божией Матери торжественный молебен.

Казанский образ Божией Матери подвижник особо почитал всю жизнь. В сердце отрока запало множество рассказов о чудотворениях, исцелениях, помощи в нуждах и даже спасениях от смерти.

С ранних лет Георгий полюбил храм Божий и церковную службу, возрастая, все более укреплялся в вере. В то время детей учили грамоте по священным книгам, по Закону Божию и житиям святых. Такое домашнее начальное обучение получил и Георгий, приобретая и первоначальные церковные познания на службах в храме. Чтение житий святых и стремление к праведности, что он наблюдал в родной семье, оказывало на Георгия неизгладимое впечатление. Простое сердце его, уже тогда ощущало Божественное попечение, и он проникался красотой и силой Веры Православной.

Родители стремились дать Георгию хорошее образование. Вначале он учился в сельской школе, а когда встал вопрос о продолжении образования, Георгий, по благословению родителей, поступает в Орловскую духовную семинарию.

* * *

В семинарии Георгия Коссова отличала чистота душевная, смирение и проявление любви нелицемерной. Благоговейный интерес он проявлял к изучению Священного Писания и трудов Святых Отцов, любил предаваться молитвам и пению псалмов. Но и тогда уже дух либеральных «новшеств» витал в обществе. Бывало, что семинаристы, а то и преподаватели заводили речь о необходимости обновлений, реформ как в общественной, так и в церковной жизни. Георгий Коссов, воспитанный в страхе Божием, чувствовал, что подобные речи приводят к отступлению от древних святых уставов Вселенской Церкви и сторонился рассуждений о, так называемых, прогрессивных изменениях.

В более поздние годы пламенный исповедник святой веры будет убежденно и горячо проповедовать пастве: «Не ищите совершенства ни в людях, ни в системах. Совершенен только Бог». И этот взгляд он пронесет через всю свою жизнь подвижника.

* * *

После выпускных экзаменов у Георгия Коссова не было мучительных раздумий о жизненном предназначении: он пошел учительствовать к себе на родину, в Дмитровский уезд, в земскую школу. К своей работе молодой учитель относился как к порученной ему Богом особой миссии просвещать и наставлять юные сердца, призывая их и знаниями и добрыми делами исполнять заповеди Господни. Уроки, к которым Георгий Коссов готовился с особой тщательностью, были как бы малыми проповедями, обращенными к самому сердцу детей, не могущих не чувствовать заботу и любовь учителя. На экзаменах он всегда получал награды за своих учеников. Когда Георгий Коссов стал заведовать школой, ярко проявился его педагогический талант, замечались в выпускниках его школы богобоязненность, примерная дисциплинированность и развитые практические навыки.

А в свободное время Георгия неудержимо тянуло в храм. И не только по праздникам и воскресеньям, а очень часто и в будни, жаждала его душа усердной молитвы. И это был зов Божий к осознанному подвижничеству. Георгий Коссов, почувствовав непреодолимое желание посвятить себя всецело служению Господу, стал готовиться к принятию священного сана, но вскоре тяжело заболел. Серьезная болезнь и размышления над тщетностью жизненных благ, о временности земного существования, о греховности века сего еще решительнее призывали подвижника всецело посвятить себя Богу. И по мере того, как усиливались его молитвенные прошения, укреплялась у него надежда на Всевышнее милосердие.

* * *

Сочетавшись браком с девицей простого звания, сиротой, бесприданницей, но благочестивой, в 1884 г. Георгий Коссов был рукоположен во священника и назначен на беднейший приход в Орловской епархии – село Спас-Чекряк Волховского уезда. В названии села Спас-Чекряк, как в капле воды, проявилась вся его история. По древнему преданию, стояло там языческое капище, где люди поклонялись идолам, совершались кровавые обряды и жертвоприношения. С принятием христианства стали поклоняться Истинному Богу, и свергнутые злые духи повели против христиан лютую вражду.

Первая христианская церковь, построенная на месте языческого капища, ушла под землю. Колдунами и знахарями богаты были окрестные места. В смутное время здесь селились лихие разбойники. Первое упоминание о селе в летописях встречается в 1647 году, когда Русь только оправилась от смутного времени, когда народ понял, что без православия, без поддержки народом царя не быть земле русской. Из глубин народных рождался облик Святой Руси. Но этот ангельский образ стремилась замутить тень язычества. Это отразилось и в названии Спас-Чекряка. Оно показывает, что в том, еще не благословенном месте, во время великого нашествия на Русь, вдали от рек и больших дорог было «непроходимое урочище», по-татарски «Чекряк».

Прот. Георгий Коссов (1855–1928 гг.) (Прославлен в лике священноисповедников.)

Лишь в XVII-M веке в Спас-Чекряке был возведен храм с престолом в честь Спасителя. Служению священников здесь были такие препятствия, что они не выдерживали и вскоре оставляли место.

Помолившись усердно Спасителю и Пречистой Божией Матери, хотя и изнуренный тяжелым недугом, о. Георгий со своей матушкой, возгревая в своем сердце евангельские слова «Иже хощет по Мне ити, да отвержется себе и возьмет крест свой и по Мне грядет». (Марк. 8, 34), отправился на место своего священнического служения, чтобы там предаться трудам во славу Божию. Бедственное положение прихода из 14 дворов ужаснуло нового священника, и ему стало понятно, почему здесь не держался причт. В двух верстах от деревни стояла ветхая и пустая церковь, где во время службы даже Святые Дары замерзали, – вот где он должен был служить. А сердца сельчан так были далеки от церкви и от Бога, что молодой священник сразу же впал в растерянность.

«Когда я сюда приехал, – рассказывал о. Георгий писателю Сергею Нилусу, – меня оторопь взяла – что мне тут делать? Жить не в чем, служить не в чем. Дом – старый-престарый; церковь, пойдешь служить… того и гляди – самого задавит. Доходов почти никаких… Прихожане удалены и от храма, и от причта. Народ бедный;

самим впору еле прокормиться… Что мне было тут делать?! Священник я в то время был молодой, неопытный, к тому и здоровьем был очень слаб, кровью кашлял. Матушка моя была сирота бедная, без всякого приданого. Поддержки, стало быть, ни оттуда, ни отсюда не было, а на руках у меня еще были младшие братья. Оставалось бежать. Так я и замыслил.

На ту пору велика была слава отца Амвросия. Пустынь Оптинская от нас верстах в шестидесяти. Как-то по лету – ночь бессонная – взгомозился я от думушек… Ни свет ни заря, котомку за плечи, да и пошел к нему отмахивать за благословением уходить мне из прихода. Часа в четыре дня я уже был в Оптиной. Батюшка меня не знал ни по виду, ни по слуху. Прихожу в его келью, а уже народу там – тьмы: дожидают выхода батюшки. Стал и я в сторонке дожидаться. Смотрю – он выходит, да прямо меня через всех и манит к себе:

– Ты, иерей, что там такое задумал? Приход бросать? А? Ты знаешь, Кто иереев-то ставит? А ты бросать?! Храм, вишь, у него стар, заваливаться стал! А ты строй новый, да большой каменный, да теплый, да полы в нем чтоб были деревянные: больных привозить будут, так им чтоб тепло было. Ступай, иерей, домой, ступай, да дурь-то из головы выкинь!.. Помни: храм-то, храм-то, строй, как я тебе сказываю. Ступай, иерей, Бог тебя благословит!

А на мне никакого и знака-то иерейского не было, я слова не мог вымолвить.

Пошел я домой тут же. Иду, да думаю: что же это такое? Мне строить каменный храм? С голоду дома чуть не умираешь, а тут храм строить! Ловко утешает, нечего сказать!

Пришел домой; кое-как отделался от вопросов жены… Ну, что ей было говорить? Сказал только, что не благословил старец просить перевода. Что у меня тогда в душе происходило, кажется, и не передашь!.. Напала на меня тоска неотвязная. Молиться хочу – молитва на ум нейдет. С людьми, с женой даже не разговариваю. Задумываться стал.

И стал я слышать и ночью, и днем – больше ночью – какие-то страшные голоса: "Уходи, – говорят, – скорей! Ты один, а нас много! Где тебе с нами бороться! Мы тебя совсем со свету сживем!" – Галлюцинация, должно быть…

Только дошло до того, что не только во мне молитвы не стало, – мысли богохульные стали лезть в голову; а придет ночь – сна нет, и какая-то сила прямо с постели стала сбрасывать меня на пол, да не во сне, а прямо въявь: так-таки поднимет и швырнет с постели на пол. А голоса то все страшнее, все грознее, все настойчивей: "Ступай, ступай вон от нас!"

Я в ужасе, едва не мешаясь рассудком от перенесенных страхов, опять кинулся к отцу Амвросию.

Отец Амвросий, как увидал меня, да прямо, ничего у меня не расспрашивая, и говорит мне:

– Ну, чего испугался иерей? Он один, а вас двое!

– Как же это так, – говорю, – батюшка?

– Христос Бог, да ты – вот и выходит двое! а враг-то – он один… Ступай, – говорит, – домой, ничего вперед не бойся; да храм-то, храм-то большой каменный, да чтоб теплый, не забудь строить! Бог тебя благословит!

С тем я и ушел.

Прихожу домой; с сердца точно гора свалилась. И отпали от меня все страхования. Стал я тут и Богу молиться. Поставишь себе в церкви аналойчик за левым клиросом перед иконой Царицы Небесной, затеплишь лампа-дочку, зажжешь свечку, да и начнешь в одиночку, в пустом храме канон Ей читать, что теперь читаю. Кое-что из других молитв стал добавлять.

Смотрю: так через недельку, другую – один пришел в церковь, стал себе в уголку, да со мной Богу вместе молится; там – другой, третий, а тут уже и вся церковь полна стала набираться. А как помер батюшка отец Амвросий, народ его весь начал к Чекряку прибиваться: советов от меня, да утешений ищут: без отца Амвросия-то жутко стало жить на своей вольной волюшке. Трудно человеку в наше время – без руководителя! Ну да, я – какой руководитель! Вот был руководитель и утешитель – это отец Амвросий! Тот и впрямь был всяких недугов душевных и телесных врачеватель!.. Впрочем, по вере ищущаго. Господь, по обетованию Своему, не отказывает человеку в его прошении во благо и через недостойных пастырей. "Его бо есть и миловати нас и спасати, Ему и слава, и благодарение во веки веков. Аминь"».

Быстро распространилась слава о подвижнической жизни и обильных добродетелях верного пастыря. Народ во множестве стекался в Спас-Чекряк, желая узреть дивное житие исповедника веры, получить от него благословение, услышать слово назидания. Он изрекал наставления, преподавал советы с равной любовью ко всем, без лицеприятия, благодетельствуя и малым, и великим. Всех принимал с радостью, как родных. Народ благоговейно внимал его словам, воздавая благодарение Владыке Человеколюбцу за то, что Он послал им такого молитвенника и заступника. Семя его благого слова глубоко западало в душу. Своими дивными научениями благой отец побуждал людей открыто исповедовать свои грехи, раскаиваться в них со слезами на глазах. Люди, чувствуя любящее сердце батюшки, с особым настроем приступали к исповеди. Как трогательно он научал возненавидеть грех и полюбить добродетель! Какие слова он находил для того, чтобы призвать к исполнению заповедей Христа, Который пролил Свою кровь за грешников! Его доброе слово так ярко напоминало о часе смертном, что человек не мог не проникнуться упованием на вечное блаженство и страхом о вечной погибели нераскаянным грешникам.

Время шло. Многое изменилось в Спас-Чекряке. Изменилось настолько, что можно было только поражаться той благодати, которую излил Господь на это недавно еще захолустное село, где текла серая, скучная, голодная жизнь, в месте, которое не называли иначе, как Богом забытое. Вот как передает свои впечатления писатель Михаил Пришвин о посещении Спас-Чекряка в то время: «Многочисленных паломников, направляющихся в Спас-Чекряк через Белев, так наставляют: "Встань до зари, иди по Волховской дороге, к полудню дойдешь до Зайцева. Уморишься – отдохни, запоздал – переночуй. Ночевать везде вольно. От Зайцева спросишь дорожку и придешь, где три земли сходятся: Тульская, Калужская и Орловская. Отсюда недалеко в ровочке и будет тебе отец Егор".

Село Спас-Чекряк возле трех земель – соломенное, но не такое, как другие соломенные деревни: не самотканая одежда у мужиков, не старинные головные уборы у баб, а что-то еще невыразимое дает тон селу, и, когда придешь сюда, кажется, будто из парка в лес попал или с дачи в имение. "Ровочек", о котором говорят, – неглубокая балка, покрытая редким лесом, по ней протекает ручей, и первое, что встречаешь здесь, это – колодец под деревянной крышей на круглых столбах. Тут все паломники останавливаются и непременно запасаются водой. Бутылку из-под казенного вина, – ту самую бутылку, за которой, может быть, вчера сидел муж, выпивал и колотил жену, – теперь женщина наполняет святой водой и потом подходит с ней к отцу Егору.

– Для чего водица? – спросит священник.

– От мужа, батюшка: муж дерется, – ответит женщина…

Когда я подходил к этому месту, пел соловей, лозина, береза и орех распустились, дуб, липа и осина стояли еще черные. Три женщины отдыхали возле колодца; у одной сарафан был в красных цветах, у другой – в белых – девушка; третья была старуха, и сарафан у нее был в черных цветах. Купец, толстый, с большой четвертной бутылью, и молодой человек, рыженький, с пугливо бегающими глазками, сидели рядом с женщинами.

– Иду я по мужнину делу, – рассказала баба в сарафане с красными цветами, – муж гоняется за мной, убить хочет; не за себя боюсь – за ребенка. Так вот уйти собираюсь, бросить его.

– Ну, что же, – отвечает купец, – нынче можно, нынче слабо, чем тебе себя губить, благословись, да и с Богом.

– А я иду по детскому, – объясняет купцу старуха, – сыновья хотят на хутор переходить, на участки, а я боюсь.

Девушка собирается замуж выходить. А сам купец "маленько винцом зашибает" и хочет дать обещание… Журчит вода. Соловей поет.

– Живописное обозрение! – восклицает рыженький молодой человек.

– Вы откуда? – спрашивает его купец.

– Из Петербурга.

И рассказывает свою историю.

– Выпивал… И вдруг лишился здоровья. Страх стал брать при работе. Бросил пить – страх не проходит. Пошел к докторам, а они говорят: "Ты здоров, иди и работай". Работаю – страх все не проходит. Последний доктор дал ландышевые капли. Пил много, безмерно пил, а страх усилился. Тут понял, что доктора не помогут, потерял веру в докторов и пошел к священникам. Обошел всех известных, и все говорят одно: "Ты здоров, иди и работай". А страх все не проходит. Теперь осталось испытать последнее: посоветоваться с отцом Егором.

– Отец Егор поможет, – сочувственно воскликнули все три женщины, – страх твой пройдет!

До молебна оставалось немного времени; все поднялись осмотреть отца Егора "заведение".

С мыслью о народном "прозорливце" всегда соединяется представление о черной рясе, о скудном, "богорадном и самоозлобленном" житии и всегда овладевает чувство неловкости. Потому, когда тут у отца Егора встречают нас сытые матушкины куры и дом, прекрасный, светлый, в котором так хорошо жить и работать, где все так дельно, разумно устроено и где нет следа юродства, – становится легко. В согласии с домом священника развертывается и все остальное вокруг. Не случайностью кажется то, что приютские девочки, здоровые и веселые, одеты в красные кофты; не случайно то, что сестра, читающая Псалтырь богомольцам, в кумачовом сарафане, и не случайно, что в этот светлый весенний день дети сажают между могилами старого кладбища яблони. Ни черных ряс, ни кликуш; вся масса народа, отдыхающая возле гостиниц на солнце, спокойна: пришли посоветоваться с отцом Егором.

Я любовался большой плотиной у пруда, которую целых три года в свободное время отец Егор насыпал вместе с детьми. Когда я услыхал сзади себя шум и оглянулся, около верхней ступеньки паперти виднелась большая седая голова, а за ней массой шел в церковь народ.

– У простого попа, – говорит народ, – дело самое легкое: раз махнул рукой, два махнул – и кончено. А у отца Егора трудно.

И в будни каждый день служит отец Георгий. И не как-нибудь служит, а от девяти до часу (молебен); после молебна, тут же, не выходя из церкви, он иногда часов до семи вечера дает свои советы. Час отдыхает и принимает к себе. Двери дома священника всегда открыты для всех. Кроме того, требы, всевозможные новые замыслы, постройки. Труд – немыслимый без особой веры в свое призвание. И лицо, и фигура отца Георгия соответствуют его кипучей деятельности. Лицо его – сильное, почти грозное.

Село Спас-Черяк. Спасо-Преображенская церковь. 1903 г.

И в церкви такая же простота и отсутствие всяких традиционных благолепных приемов. У отца Егора в будни нет помощников. Сам он подметает сор на полу, сам он наливает масло в лампады, ставит свечи, зажигает, и так еще до службы он привыкает к толпе, и толпа к нему привыкает.

«Молитвенный дар», о котором все говорят, у отца Георгия состоит в том, что слова Священного Писания, непонятные народу у других, здесь совершенно становятся ясными.