Текст книги "Небо земных надежд"

Нонна Николаевна Орешина
Небо земных надежд

© Орешина Нонна Николаевна, 2007

© ООО “ВегаПринт”, 2008

* * *

…Господи, дай мне слова, чтобы выразить чувства!

Летчикам и всем, кто Душой устремляется в Небо, посвящается…

Мы начинаем летать всерьез и надолго

Имею яркое желание поздравить летное братство, родную страну Авиация с рождением нового романа о современной многослойной жизни и ратном труде в любимом Небе.

Автор романа «Небо земных надежд» известный писатель, публицист, авиатор, наш Друг и Товарищ – Нонна Николаевна Орешина. Ее книги, повести известны старшему поколению. Их содержание пронизано искренней любовью к полетам, к пилотам, профессиональным знанием жизни и труда летного состава. Личный опыт полетов на многих типах самолетов, в том числе на сверхзвуковых истребителях с военными летчиками и испытателями, послужил основой для написания Орешиной очерков с глубоким профессионализмом, философскими обобщениями. В ее произведениях раскрыты перспективы развития авиационной техники и соответственно развитие личностных качеств летного состава.

Мастерски выписаны образы, диалоги, драматические страницы жизни, конфликты и их преодоления. Талант Н. Орешиной заключается в том, что она чувствует сермяжную правду, и это проявляется в авторском художественном звучании летных мотивов, побуждений, преодолений, во внутренних конфликтах, оптимизме и жажде жизни в Небе ее героев. Она искусно владеет языком Неба, Аэродрома и незабвенного полета в бесконечном пространстве как частице внутреннего мира человека летающего.

Прошло более 15 лет, как наступил турбулентный этап в жизни страны и ее бескорыстного авангарда – Авиации. Для читателя из Страны Авиации – это глубокая боль душевная, сердечная, ментальная… Духовные преодоления иссякали в искусственно созданном поле непрофессионализма. Наряду с отнятым летанием все явственней возникало состояние собственной ненужности. За что? Откуда все взялось? Где же выход? И где провидцы восстановления справедливости не только для них (летчиков), но и для Отечества, для безопасности страны, для нового поколения, для развития военной науки и преемственности традиций, менталитета? Ослабла передача из уст в уста, от сердца к сердцу авиационного духа, реализуемого в совести и ответственности, добродетельности и фанатичной любви от первого полета до последнего, а впрочем, на всю оставшуюся жизнь.

Эта книга по форме, по историческому содержанию – новая Сага об Авиации, о смысле ее предназначения в познании, использовании неземного мышления, подсознательного чувства своей причастности к Высшему, которое не вписывается в земную логику. В этом «романе с авиацией» так тонко, так проникновенно, на примере летной династии Деминых и молодых летчиков, автор раскрывает души людей, в которых рождается преобразующая энергия, вера в себя, в судьбу, в возможность преодолеть все сложности, подлости, угрозы искаженного современного Бытия. Нерв – суть, смысл романа откровенно оптимистичен, патриотичен, педагогичен и вселяет доверие к его героям. Фабула построена на реальной жизни авиаполка, на отношении авиаторов к происходящему, на прочной фактологической основе. Мысли, чувства, страдания, ошибки и победы героев очень близки тем, кто сегодня несет службу, летает, обучает, создает боеготовность и безопасность наших ВВС-ПВО. Нет конъюнктурной пристрастности, охаивания или приукрашивания. Есть, есть светлая правда.

Мастерски, филигранно тонко подается человек в авиации. Привлекает панорамность жизни военных летчиков, индивидуальные диапазоны психологического поведения и образа мыслей должностных лиц, их тактика и стратегия выживания, их виденье формирования профессиональной и человеческой надежности. Не забыта и рыночно-базарная экономика, бизнес, олигархи в их многоликости и личностном измерении. Художественно раскрыты все стороны летного, аэродромного, гарнизонного, коллективистского организма с происходящими летными происшествиями и карьеризмом, интригами и любовью, с неуемной юностью и осторожными страховщиками своего благополучия…

Есть в романе сцены глубоких размышлений военачальников о судьбе авиации, людях поднимающих ее на своих крыльях. В нем нет нравоучений, политической демагогии. Есть живые, думающие, творческие сыны Отечества, нежелающие оставить Родину в опасности. Герои в романе не изрекают, они действуют в тех обстоятельствах, которые возникли не по их воле. Их воля не столько протестная, сколько преобразующая, ибо с ними и за них Небо. Искренне, душевно описаны моменты, связанные с рождением одухотворенности в полете, тонко отмечены психологические состояния летчиков в экстремальных ситуациях. Неожиданно раскрыт характер русского забайкальского бизнесмена, влюбленного в авиацию и в ее людей. В образе главного героя – летчика Демина – органично сочетаются человеческие и командирские качества воспитателя и учителя, гражданина и воина, личностно-ориентированная психология управления людьми опасной профессии, где опыт служит основой для решения. Убежден, Демин станет примером, своим человеком для молодежи. Роман-эссе «Небо земных надежд» одухотворен благочестием его героев, творящих себя и свою судьбу… Читается легко, так как язык нашенский, авиационный, мысль небесная, текст льется из души. Нет, не сгинула Авиация, приходят, рождаются новые капитаны – базис мира нашего неба. Роман нестандартный, как нестандартна страна Авиация и люди, населяющие ее небесную плоть.

Мы начинаем летать всерьез и надолго.

Дорогие читатели! Читайте, вчитывайтесь, осмысливайте прочитанное, ибо смысл и авторская сверхзадача книги в вере в Вас – духовное племя Землян. Эта Вера дорогого стоит, так как Нонна Орешина – это Имя в авиации.

В. Пономаренко, академик Российской академии образования, профессор психологии летного труда, ведущий психофизиолог по летным испытаниям, заслуженный деятель науки РФ, испытатель

13.05.2007

Глава 1. Полигон

Фонарь кабины закрылся, словно отсекая все неприятное, земное, с чем приходилось, не смиряясь, жить, и несколько мгновений майор Демин сидел неподвижно, медленно обретая себя. Неуловимый кабинный дух проникал в каждый закуток сознания, клеточку тела, и сердце выравнивало ритм.

Мускулы упруго подбирались, мысли сосредотачивались на предстоящем главном, а в душе что-то нежно расслаблялось в предчувствии необъяснимого, но привычного, в последнее время редкого счастья, и сами собой уходили раздражение и горечь.

Он уже спокойно, но чуть туже обычного, затянул ремешок защитного шлема, зацепил кислородную маску на петельки так, чтобы потом удобно было подтянуть ее перед взлетом, и верхний край не давил на переносицу. Приборная панель светилась, и разноцветные огни показывали то, что надо, сигнализировали глазу там, где требовалось посмотреть. А когда Демин включил преобразователи, кабина истребителя-бомбардировщика ожила звуками. Зашуршали, защелкали, легонько заныли, набирая обороты гироскопы. Это чем-то напоминало оркестр, который настраивается перед тем, как слиться в едином звучании.

– 231-му запуск, – Демин нажал кнопку радио и поморщился: новые перчатки были тесноваты, грубы в швах, и пальцы не так, как всегда, чувствовали обводы и фиксаторы рычага управления двигателем.

– Запускайте, 231-й, – флегматично отозвался руководитель полетами. Когда на командно-диспетчерском пункте дежурит подполковник Ивашов, жизнь, кажется, замирает, и время становится ленивым. Ему бы не в летной части служить, а на гражданском аэродроме местных воздушных линий, где-нибудь в провинции. Но ведь когда-то был ас…

Тонко засвистела турбина, мелодичный звук обретал мощь, и вот уже нет ничего, кроме этого ликующего звука, подвластного движению руки. И хотя рев приглушен фонарем кабины и защитным шлемом, хотя он только фон тем действиям, которые еще предстоит предпринять, Демину каждый раз кажется, что это голос истинной жизни. Жизни машины и его самого… Почти за пятнадцать лет полетов он ни разу не прерывался в небе. Повезет ли сейчас?..

Демин тут же прогнал неприятную мысль, вредную и никчемную, но вполне обоснованную. Двигатели почти отслужили ресурс, возраст техники был солидный, и у большинства летчиков полка, и у него самого чуть ли не в каждом полете что-нибудь да отказывало. Пока по мелочам, но можно было ждать и серьезного… Ждать, но только не зацикливаться на этом ожидании…

Он сбросил обороты двигателя, техник Васечкин с красным, надо думать не только от студеного ветра, лицом выдернул колодки из-под колес шасси и привычным жестом указал: вперед!.. Рука Демина, сдвинув рычаг, прибавила обороты двигателю, и все вокруг медленно стронулось с места, потекло назад: в коричнево-зеленых камуфляжных разводах истребители-бомбардировщики, потрескавшийся на рулежной дорожке старый бетон, свежепобеленное здание командно-диспетчерского пункта с латанным-перелатанным стеклянным фонарем продуваемого насквозь зала для руководства полетами.

“Зато как тепло здесь, в кабине”, – мелькнула посторонняя, ненужная, но такая приятная мысль. Демин притормозил истребитель-бомбардировщик на линии стартового осмотра и, уже не спеша, перевел рукоятку, изменяя стреловидность до минимальной, – крылья охотно расправились. В этом движении было что-то птичье.

“Как гусь перед взлетом”, – Демин глянул в боковые зеркала – все в норме. Придавил в себе нетерпение, пока окоченевший на ветру техник в засаленном полушубке, проводя внешний осмотр самолета, проверял надежность крепления подвесок. Наконец запросил:

– 231-му на взлетную, – не дожидаясь, когда Ивашов раскачается дать “добро”, вырулил на взлетно-посадочную полосу. В эту смену, единственную за неделю, будут летать всего три самолета по три заправки, если на все хватит горючего. Ему повезло: его полет – первый.

Небо за ободом фонаря кабины, за стеклом в легких солнечных бликах было огромно и сине-прозрачно. Лишь по горизонту – дымчатая кромка, затянувшая дальние сопки. А в зените – благодать Божья… И в это нетронутое, ничем не омраченное безбрежье, в этот удивительный, вечный и каждый раз новый простор ему предстояло ворваться…

Контроль крыла, механизацию – во взлетное положение. Зеленая лампочка “демпфера” приветливо вспыхивает под пальцем. Беглый взгляд по-хозяйски обегает приборную доску, кабину – все в норме.

– 231-му взлет на “Полянку”.

– Взлетайте… – рассеянно откликнулся руководитель полетами.

Мгновение предстоящего взлета, стремительное нарастание скорости, когда тело, еще инертное, гармонично включаясь в движение, сливается с ним и обгоняет его нацеленным взглядом распахнутых глаз… Настороженная радость, сладкая тревога, жажда неизведанного.

Демин удивился, поймав себя на этом сложном, казалось, давно забытом в череде сотен полетов трогательном курсантском чувстве. Усмехнулся: вот как аукнулся перерыв в полетах, и плавным движением вывел рычаг управления двигателем на форсажный режим. Басисто-ленивый гул турбины сменился ликующим ревом. Пальцы правой руки, слегка разжавшись, отпустили гашетку тормозов и плотнее приникли к удобным выемкам ручки управления. Перчатки уже не мешали: казалось, что весь самолет уместился в его неожиданно вспотевшей ладони. Напрягшийся, как спринтер на старте, МиГ-27К облегченно скользнул вперед, и перегрузка, плавно нарастая, еще не сильно вдавила плечи в спинку катапультного кресла. Инстинктивно подобрались мускулы живота, икры ног. Тело привычно вбирало скорость, чужеродную для земли.

Белесые плиты взлетно-посадочной полосы, грязно-серый, в языках снега прямоугольник аэродрома, бесцветные кубики домов летного городка – все мгновенно провалилось, утонув в глубинах возрастающей высоты, выстилая дно воздушного океана.

Зафиксировать ручку управления, слегка придавив чуток лишнего задравшийся нос истребителя, переставить кран шасси, всем телом почувствовать, как охотно убрались и встали на замки стойки шасси, словно сам поджал под себя ноги…

Доверяя своим ощущениям, Демин все же глянул на указатели скорости, высоты и убрал механизацию крыла. Потом выключил форсаж – надрывный, всклокоченный звук двигателя словно осел, выровнялся на одной высокой ноте.

Рука неторопливо переместилась с рычага управления двигателем на рукоятку перекладки крыла. Демину нравился этот момент, когда самолет, как пловец перед прыжком в воду, заводил назад руки-крылья. Не максимально – та стреловидность для сверхзвука. А эта – в сорок пять градусов – практичная пилотажная.

Скорость растет стремительно – семьсот, восемьсот километров в час… Теперь ничто не мешает истребителю-бомбардировщику заглатывать сотни метров высоты и десятки километров расстояния.

Автоматизм давно заученных движений, образующих цепочку необходимых действий в одно четкое понятие “взлет”, сейчас воспринимался Деминым почему-то обнаженно, поэтапно раздельно, как когда-то давно, в первых самостоятельных полетах на сверхзвуковом. Это казалось странным, но не отвлекало. Ползунок триммера под пальцем смещался легко, Демин словно баловался им, снимая нагрузку с ручки управления. Искушенный взгляд уже привычно, не считывая показания приборов, а лишь отслеживая положение стрелок в предписанных им секторах, изредка пробегал по приборной доске, и снова тонул в прозрачной синеве. Слепящее солнце светило справа, выблескивая угол фонаря кабины, и Демин, улыбнувшись, слегка накренил самолет, как на земле отвернул бы лицо.

Небо встречало его приветливо, охотно впуская в себя…

С момента начала взлета прошло всего полторы минуты – целых девяносто полновесных секунд. Через шесть секунд – выход из круга, спустя две минуты и пять секунд будет ИПМ – исходный пункт маршрута над поселком без приметных ориентиров, лишь две дороги на карте, запечатлевшейся в памяти, перечеркнули крест на крест населенный пункт. Еще два поворотных и взять курс на полигон, где последнее время нечасто, как самое приятное событие, проводятся полковые стрельбы. А пока “пилить” и “пилить” по маршруту, чувствуя как “дышит” ручка управления, но почти не работая ею. Можно перевести систему автоматического управления в режим “автомат”, доверив прозаическую работу бортовой вычислительной машине. В ней и места поворотных пунктов программистами заложены, и все курсы, высоты, скорости. Но это все равно, что после долгого воздержания постом лишить себя праздничного угощения.

Демин добрал высоту – с километрового расстояния промороженная степь с разбросанными на ней лысыми сопками выглядела удручающе уныло. Белые разводы в тех местах, где сумел застрять сдуваемый ветром снег. Редкие и безликие поселения в несколько десятков домов жмутся к еще не затянувшейся льдом неширокой, но строптивой реке Онон с темной щетиной кустарника по берегам. Каменистые выпуклости грязно-бежевого цвета, низины, припудренные снегом, овраги, словно усталые морщины древней, скудной земли… Какой контраст с пышной зеленью Белоруссии, где начинал служить, с буйством красок Саксонии – там летал позже, с ее лесами на склонах холмов и невысоких, местами скалистых гор. Синеглазые притоки полноводной Эльбы, пашни по долинам, серебристая сеть асфальтовых магистралей и красно-коричневая черепица крыш аккуратных домиков живописных поселков с островерхими кирхами. Послужив в Германии достаточно долго и полетав первые годы активно, налюбовался земными красотами… Теперь Забайкалье… И как только люди умудряются жить здесь от рождения до смерти?

– 231-й на ИПМ, тысяча, – мысли-мыслями, а докладывать надо вовремя.

– Следуйте, 231-й, – не сразу и дрогнувшим голосом откликнулся руководитель ближней зоны. Похоже, дремлет майор Игнатьев на командно-диспетчерском пункте на пару с подполковником Ивашовым.

Перекрестие грязно-серых дорог с горстью небрежно разбросанных домиков… Демин с удовольствием заложил глубокий крен, наслаждаясь объятиями перегрузки и той контролируемой свободой движения, которая становится доступной лишь с опытом, и требует постоянного подтверждения ее возможности в самозабвенном порыве самовыражения в Небе. Ох уж это самовыражение…

Демин прищурился, пытаясь стряхнуть с себя опасное ощущение кажущегося всесилия, какое испытал впервые еще курсантом в пилотаже на “элочке”, как ласково окрестили дозвуковой реактивный “Л-29”. Тогда он умудрялся напрочь забывать, что сзади сидит инструктор, благо капитан Кашин был терпеливо мудр. И хотя пилотажный комплекс, режимы выполнения каждой фигуры рассчитывались и заучивались еще на земле, тогда и позже, уже в самостоятельных полетах, Демину казалось, что он – творец, сродни композитору, который подбирает на клавишах музыкального инструмента мелодию, звучащую в душе… Но сейчас – полигонные стрельбы. Это песня тамтама, возвещающего войну.

“Что за чушь лезет тебе в голову, майор?” – прицыкнул на себя Демин, пытаясь вернуться в деловой ритм работы. Но что-то разладилось в волевом механизме сознания. Стосковавшись по Небу, он чувствовал себя как неоседланный конь, вырвавшийся из тесной, душной конюшни в степь широкую… Сейчас бы, точно дозируя движение, отклонить ручку управления в сторону, на мгновение замерев, – в другую. И МиГ сделал бы виток вокруг своей оси. Потом второй, третий… – буро-серая поверхность земли с пупырышками сопок заслонит на мгновение остекление кабины, ее сменит размытая синева, снова – пасмурная степь, и вновь – простор и солнце. И упоение свободой движения… “Бочки” – это единственное, что Демин мог бы себе позволить, не опасаясь, что нарушение заметят при расшифровке тестерограммы в службе объективного контроля. Но, кроме пушки на внешних подвесках под фюзеляжем – бомба и блоки с ракетами. Вот если бы их не было…

Окончательно рассердившись на себя, Демин чертыхнулся с досады. Это помогло притушить неуместное, непростительное для зрелого летчика мальчишеское желание.

– Ваша высота, 231-й? – словно уличив Демина в крамольных мыслях, строго прозвучало с командного пункта. Голос руководителя дальней зоны был по-молодому бодрый, но незнакомый. Дежурил на КП, видимо, кто-то из новичков.

– 231-й. Высота тысяча. Подхожу к первому, – почувствовав легкую досаду, откликнулся Демин.

– Займите тысяча двести, 231-й. По заданию, – новоиспеченный офицер боевого управления, поднаторев в штурманском деле, судя по всему, обещает стать занудой. Придираться к высоте, когда во всей его зоне летит пока что один-единственный самолет!..

– Вас понял, “Стремянка”. Тысяча двести, – Демин усмехнулся: каких только позывных не придумают, листая орфографический словарь…

Первый поворотный пункт – начало гряды каменистых сопок, напоминающих гнилые зубы гигантского ящера. Легкая дымка туманит скалистые срезы, обвалы, стекающие каменистым потоком. Тени резкие, даже солнечный свет кажется замороженным. И ничего живого… Не приведи Господь в таком месте катапультироваться…

В глубоком вираже Демин вышел на заданный курс. Четыре минуты пять секунд по прямой и будет – второй поворотный. Еще минута и – полет по маловысотному профилю, цель которого – дивизионный полигон. Тогда и начнется условно-боевая работа – смысл жизни истребителя-бомбардировщика в мирное время. Условно мирное…

Прибрав обороты до точно необходимых – надо беречь двигатель и горючее экономить, Демин мысленно отследил дальнейший маршрут: курсы, скорости, время начала подхода к полигону, и невольно, как бы со стороны, взглянул на свой “мигарь”. Мощная громада с прямоугольными, слегка закругленными воздухозаборниками, будто бездонными глазницами, с вытянутым, как клюв у птицы, носом и выпирающим лбом остекленной кабины, массивным хвостовым оперением и меняющим стреловидность, оживальным крылом. Ему совсем не подходит почему-то прилипшее прозвище “Крокодил Гена”. Скоре “Змей Горыныч”. Одноголовый, с чуть скошенным кончиком носа, где притаились “глаза” оптико-электронной прицельной системы “Кайра”. До чего же удачное, меткое название! Зоркая морская птица способна поворачивать голову так, что видит даже свой хвост и все, что в задней полусфере… На косом срезе носа МиГа окно овальной формы с сиреневато светящимся зеркалом приемника лазерного дальномера. Чуть ниже – прямоугольное окошко лазерного дальномера-целеуказателя, сблокированного с телевизионным каналом. Когда на стоянке смотришь на МиГ-27К – “кашку” спереди, кажется, что самолет наблюдает за тобой внимательно и слегка печально. Его место в небе, где он становится зрячим, сверхточным, воинственным… Последнее время ему слишком долго приходится прозябать на земле.

Зелень индикации на лобовом стекле кабины, накладываясь на голубизну неба, придает ему оттенок морской волны. Демин уменьшил насыщенность цвета, и силуэт самолетика, столбики бегущих цифр, обозначающих сиюсекундную скорость, высоту, крен и другие параметры полета на стекле чуть поблекли. Он отрегулировал их яркость и снова мысленно глянул на МиГ в живописном серо-бежевом камуфляжном наряде, придающем ему особо воинственный вид. Под внушительным фюзеляжем, плотно прильнув к нему, тускло серебрится практическая бомба ПАБ-50. Шестиствольная, с отличной скорострельностью пушка выглядит тоже грозно. На пилонах под плоскостями, в блоках пара НАР, в обиходе именуемых “карандашами”. Беленькие неуправляемые авиационные ракеты с лепестковым хвостовым оперением, маломощным зарядом и вероятностью попадания в прямой зависимости от умения и настроения стрелка, напротив, выглядят несерьезно, что придает полету на полигонные стрельбы облегченный оттенок… в ущерб чувству ответственности.

Вот когда работали с управляемыми ракетами воздух-поверхность Х-23 – “ханжами”, как называли в шутку, но с почтением, не только из-за их мощи. Стоили они, по заверениям специалистов, в две “Волги” каждая… Тогда груз ответственности заставлял “до посинения” летать сначала на тренажере, где возникали свои досадные помехи и трудности. Демин считал их естественными и вполне преодолимыми, потому что почти все зависело от него самого, а это обостряло желание и закаляло волю. Он готовился к полетному заданию так, как будто предстояли не учения, а боевые пуски по объектам реального противника, защищенного зенитно-ракетными комплексами, которые надо переиграть в смертельно опасном тайме. Это будоражило, напрягало, заставляло нутром понимать, что он – военный летчик. В глубине души зрело чувство гордости, даже восхищения собой, в чем бы он никогда, никому не сознался даже под пыткой…

Еще Демин подумал, что ему здорово повезло. Новейшее оружие, которое поначалу использовалось экономно и применялось лишь на дивизионных и окружных учениях, работу с которым по солидным мишеням на оборудованных полигонах доверяли только самым опытным летчикам, ко времени его службы в полку отлежало свой гарантийный срок. Пришлось бесценные ракеты, бережно припрятанные на складах, списывать. А чтобы дорогостоящее добро не пропало бесцельно, было приказано отстреливать “хашки” без сожаления и угрызения совести на полковых учениях и обычных полигонах. Вот когда почувствовали летчики истинный вкус боевой работы! Не обходилось, разумеется, без ляпов: то “хашка”, случайно выпущенная растяпой на подлете, улетала в никуда и взрывалась где-то за границей полигона; то из-за несхода ракеты, бывало и просто после срыва захвата цели, воздушный боец-бедолага был вынужден тащить смертельный груз домой и обмирать при посадке. А потом краснеть, зная, что кому-то поопытнее пришлось добивать ракету в цель, выполняя его работу. С ним самим такого позора не случалось, и случиться не могло, в это он твердо верил…

Мысли текли вторым, словно подкладочным планом, не мешая работать: рассчитывать, прикидывать, сопоставлять и все замечать. Внизу бесконечно, уныло ползла гряда сопок. Линия горизонта по окружности тонула в дымке и казалась размыто – грязной. И только небо сияло на удивление празднично. Оно принадлежало сейчас лишь ему, незаполненный голосами эфир подтверждал это. Но не было чувства одиночества. Было упоение свободой, избавление от всего земного, обыденного и назойливого; было очищение от липкой условности каждодневной жизни, от сутолоки никчемных стремлений и пустяшных дел, от неприятностей, которые в последнее время сыпались как из рога изобилия. Свобода не вообще, а свобода мастерства, которая приходит не сама собой, пусть даже ты избранник Божий и в тебя с рождения заложен летный дар. Свобода, завоеванная несвободой обязательного труда, тяжелого, даже мучительного порой, но никогда не каторжного. Труда физического, умственного, духовного, – где как не в полете так гибко, так дерзко, так неистово сочетаются они, казалось, в несочетаемо невозможном, которое превращает мечту в реальность.

В полете праздник души…

…Двадцать секунд до рубежа начала снижения, откуда начинается скрытый подход к полигону… Вон она, двугорбая сопка, похожая на верблюда. За ней – ровное, как стол, каменистое плато в морщинках и трещинах. Мороз зимой и палящее солнце летом потрудились над ним изрядно. Ни единого дерева, даже кустов, никаких привычных ориентиров.

Демин прибрал обороты двигателя, одновременно прижал пальцем кнопку радио:

– “Стремянка”, 231-й. Начинаю снижение.

– Снижение по заданию, 231-й, – торопливо, словно только и ждал доклада, выдал квитанцию руководитель дальней зоны.

Нос самолета опущен, и зеленоватое стекло по-весеннему окрашивает землю. Нарастание скорости, в деталях укрупняющиеся шероховатости подстилающей поверхности приобретают глубину и объемность. Отслеживая перемещение МиГа нутром, и не отрывая взгляда от мысленной точки, в которую надо попасть, выходя на предельно малую высоту – двести метров, Демин как-то по-новому ощущал синхронность своих действий и податливую отзывчивость истребителя. Все было радостно привычно и в тоже время иначе, чем всегда. И это состояние настороженной подобранности, растущее по мере приближения к земле, где уже по-другому, выпукло, воспринималось безжизненное, промерзшее, казалось, все живое похоронившее плато, на века затерявшееся в бескрайних степных просторах…

Секунда, две… тре-ть-я растянулась на плавном выводе… Демин чуть раньше взял ручку управления на себя, перегрузка вдавила немного резче обычного, стрелка радиовысотомера подсказала: двести десять и замерла на этой высоте…

Скорость – километр за четыре секунды… Она смазывает, растягивает, стирает все, что стремительно проносится под плоскостью. Она убивает посторонние мысли, чувства, желания… Она гипнотизирует, опасно завораживает, холодит в груди, съеживая сердце. Все, лежащее по сторонам вблизи, разворачивается, прежде чем ускользнуть назад, а дальнее остается на месте до поры до времени, исчисляемого секундами.

Плато оборвалось внезапно – третий поворотный. Стрелка радиовысотомера дернулась и невозмутимо зафиксировала триста метров, а чуткая стрелка задатчика курса торопливо развернулась в сторону полигона – Демин довернул самолет и снизился еще… Теперь под ним блестящей змеей петляла река с крутыми берегами. Демин шел по руслу и словно нанизывал ее извивы на вытянутый нос истребителя-бомбардировщика.

Сейчас будет контрольный ориентир – линия ЛЭП. Коротко доложить руководителю дальней зоны, в ответ получить лаконично: “Выполняйте, 231-й”.

Металлические опоры промелькнули в стороне, блеснув проводами и чуть приметными бусинками изоляторов. Демин снизился еще, обостренно чувствуя хирургическую точность своих движений. Кольцо горизонта стянулось, сопки по сторонам маловысотного коридора обрели величину. Краем глаза он отмечал их назойливое присутствие, хотя взгляд был устремлен только вперед. Где-то там, на приближающейся и ускользающей границе земли и неба, чуть в стороне от курса, должна замаячить вышка руководителя полетами на полигоне.

Демин глянул на радиовысотомер. Стрелка упрямо показывала двести метров, хотя несколько секунд назад рука зафиксировала сто пятьдесят и снижала истребитель до ста. Можно и до пятидесяти. Раньше это была его любимая высота. И ничего не замирало, не холодело, как сейчас. Казалось, вся жизненная сила, что есть в нем, притягивается, сливается в направлении взгляда, сосредотачивается в ладонях, и он понимает машину не мозгом, а телом – плечами, грудью под сбруей привязных ремней, икрами ног, брюшным прессом, и, прежде всего, тем местом, которое прочно припечаталось к парашюту в чаше катапультного кресла.

Когда скорость под девятьсот километров в час, а высота менее ста метров, когда все, что есть внизу, сливается в единый, пестрый поток, и ты сам сливаешься с этим потоком, а все в тебе самом – с самолетом; когда ощущения обостряются, и долгие доли секунды все живет настороженным Я, адреналин впрыскивается в кровь щедро… Смесь восторга и ужаса, испытанная им – подростком, когда отец впервые провез его на спортивном самолете на предельно малой высоте, давно переплавилось в стойкое чувство удовлетворенности. И вот теперь что-то нарушилось…

Демин с удивлением обнаружил, что ему не хочется снижаться, что нет желания влиться в скоростной коридор и испытать состояние лихости. Стрелка радиовысотомера слегка дрожала на цифре сто, и потребовалось усилие воли, чтобы сместить ее к восьмидесяти. До полсотни метров он снизиться не успел – полигон замаячил на горизонте остекленной головой вышки, похожей на зажженную от солнца свечу. Надо было набирать высоту для построения маневра, и вспотевшая ладонь охотно потянула ручку управления на себя. Напряжение отпустило, но в душе выпал осадок, пока всего лишь как неприятная взвесь, как будто родник души замутился.

“Так вот они, ставшие нормой перерывы в полетах как мстят… Раньше не замечал… Чего ждать еще?..” – пробилась из подсознания совсем не нужная сейчас мысль, и Демин плотно прижал кнопку радио.

– “Полянка”, 231-й. Иду к вам, триста, условия подхода…

– 231-й, к первому, триста, полигон свободен. Ветер двести семьдесят градусов пять метров в секунду. Цель сто пятая. Работу разрешаю, – не сразу откликнулся майор Веслов. Голос простуженный и чуть запыхавшийся, видимо, спешил руководитель полетами к микрофону с нижнего этажа, где топится печь.

– 231-му сто пять. Работу разрешили…

Пять секунд слизнули около полутора километров. Стремительно набирая высоту, Демин окольцевал полигон, цепко схватывая взглядом все, что было в пятикилометровом квадрате, опаханном неровными бороздами.

В центре – солидных размеров круг с крестом посередине. С высоты он похож на пуговицу, пришитую белыми нитками, с ободком, выведенным тоже чем-то белым. В стороне – выложенные камнями контуры каких-то строений. Колонна танков, БТР и чего-то, напоминающего грузовики. Давно и вдрызг разбитые зенитные установки, две шеренги самолетов, нашедших здесь свое последнее расстрельное пристанище.