Текст книги "Небо земных надежд"

Глава 2. День как день

Всю ночь Ларочка плакала. У нее болело ухо, и Демин с Аленой носили ее на руках. Трехлетняя девочка была уже тяжелая, и жена, сама простуженная, с температурой, быстро выдохлась и прилегла на кровать, с головой укутавшись одеялом. Демин вышагивал километры, меряя спальню из угла в угол, и даже тогда, когда дочь засыпала больным, тревожным сном, не решался опустить ее на кровать.

Маленькое горячее тело жалось к его груди, сонная головка склонилась на плечо, светлые, как у матери, волосы пухом липли к его шее. Он испытывал мучительное чувство нежности, жалости и смутной тревоги, как будто любимому человечку угрожает опасность, от которой трудно уберечь. Не потому что опасность непреодолима, а потому что неявна пока, скрыта.

Ритмичное движение в замкнутом пространстве рождало вялый поток бесцельных мыслей, неосознанное волнение не давало покоя, и чтобы избавиться от этого неприятного, несвойственного ему чувства тревожной неопределенности, надо было понять его причину. Хотя причин для беспокойства, скверного настроения, недовольства собой и всем вокруг в последнее время было предостаточно. А потому стоило выделить из недавних самую главную. Обдумать ее и устранить, если возможно, или, смирившись, принять все, как есть, и продолжать жить дальше, с учетом печально обновившихся обстоятельств.

Так было, когда расформировали вернувшийся из Германии полк. Из двух вариантов: списаться на гражданку или уехать служить в забайкальский суровый край, он без колебания выбрал второе. Согласился бы и на Заполярье или пустыню, если там можно летать. Даже не посоветовавшись с Аленой, потому что четырнадцать лет назад, предлагая девушке руку и сердце, он обозначил и возможные жизненные невзгоды. Она сказала, что готова на все. И словно в благодарность за это судьба подарила ей несколько лет райской жизни и сполна отомстила потом. Но Аленушка была нежной и стойкой, как девочка из сказки, а потому в маленьком семейном государстве царили мир и согласие. Пока… Сейчас было далеко не так безмятежно как раньше…

Демин присел на стул, давая отдых ногам, но Лара открыла глаза и захныкала. Пришлось снова вышагивать от окна к двери, но думалось уже о государстве большом, что было много сложнее и неприятнее.

Еще с юности, невольно подражая отцу, он старался воспринимать жизнь такой, какая она есть – просто, спокойно. И все шло естественно, с обычными радостями, очередными трудностями, которые преодолевались без особой натуги, как само собой разумеющиеся. В юности он не мечтал, как некоторые, о небе, потому что твердо знал, что будет там. Хотел хорошо летать и почти без труда достиг этого. Впервые увидев Алену еще в школе, был уверен, что она станет его женой. Был убежден, что родится сын и дочь, а потому это не было для него сюрпризом. Стремился стать, как отец, испытателем и все, что зависело от него, выполнил, даже заявление в Школу военных летчиков-испытателей успел подать, но тут жизнь пошла наперекосяк… Страну занесло на вираже, все в ней встало на дыбы, скособочилось, рухнуло. Земная жизнь понеслась каким-то непонятным, зигзагообразным путем, с провалами и тупиками. И только в небе еще существовали незыблемые естественные закономерности, которым, невзирая ни на что, требовалось подчиняться. А потому там, в небе, еще можно было чувствовать себя уверенно и свободно как всегда, несмотря на изношенную технику, нередкие отказы электроники и оборудования самолета, нехватку топлива; невзирая на риск – все это было приложением к летному труду и поэтому не выводило из равновесия, не выворачивало, не травмировало душу, пока… Пока не случился этот “крайний” полет, когда впервые почувствовал себя неуютно на предельно малых высотах, когда срезался на бомбометании, чего не случалось даже в курсантские годы. Когда…

Демин прислонился к косяку двери и, продолжая покачиваться всем телом, баюкал девочку. Но мысли уже не тянулись монотонной чередой. Мозг напрягся, сосредоточился. Надо было до конца разобраться в новом ощущении себя… Нет, это был не стыд, даже не обычное недовольство собой. Возникло тихое, перерастающее в хроническое отчаяние, приглушенное мыслями о текущих делах и обыденных мелочах. Тоска, как будто случилось неизбежное, хотя и неожиданное для него, но вполне закономерное в сложившихся жизненных обстоятельствах.

Дело даже не в самом злополучном полете. Мысленно он выводил “МиГ” в ту единственную точку, откуда развилась ошибка, которую с того момента было уже не избежать, и исправлял ее заблаговременно. Если бы через день, два можно было снова слетать… Но позволить себе полет он может не раньше, чем через месяц. Надо вытягивать эскадрилью, а не оплакивать и залечивать собственную беду. Беду, которая неизбежно перерастет в трагедию, потому что нет ничего страшней, чем ощущать, как уходит, теряется невозвратно твое летное мастерство. Те тонкости, приемы, собственные крохотные изобретения и открытия, осознанный автоматизм действий и подконтрольные рефлексы, – все, что вбиралось, впитывалось, наращивалось и закреплялось сотнями полетов и часов, проведенных в небе. То, что давало возможность чувствовать себя в воздушной среде вольной птицей, а на полигоне – действительно снайпером. Человеком, ощутившим на себе влияние невостребованных на земле энергий Космоса, уловившим смещение времени и пространства, понявшем и принявшем в себя гармонию нерукотворной Красоты вселенской… Небожителем, а не просто землянином, освоившим летательный аппарат.

Демин отстранился от косяка двери, и Лара завозилась у него на руках, не открывая глаз, попросилась на горшок. Он стал неумело разворачивать плед, в который она была закутана, но материнский сон чуток, и Алена, так же, почти не открывая глаз, сползла с кровати и занялась дочкой. Потом хотела положить ее спать рядом с собой, но девочка захныкала и потянулась к отцу.

– Ложись вместе с ней, – предложила Алена и снова накрылась одеялом с головой. Но Демин, плотнее завернув Лару в плед, опять начал мерить комнату неторопливыми шагами. Мысли пространные, излишне красивые и ему несвойственные больше не тревожили. Но вывод, вполне конкретный, давно известный напрашивался сам собой: летное мастерство, если его постоянно не подпитывать тренировкой, теряется, исчезает, не восполняясь ничем другим. И хотя это происходит не по его вине, но в итоге он сам за все в ответе.

Шесть “перестроечных” лет, пережитых страной, гнули, ломали, высасывали силы, которых, как Демину казалось, в нем неистощимый запас в совокупности с летным духом. Но вот сейчас что-то сдвинулось, сломалось. Было мучительно сознавать, что равновесие в душе, сохранявшееся с таким трудом относительно долго, нарушено. И хотя понятна причина этого и следствие, но все будет катиться в том же направлении, под уклон, потому что машиной с заглохшим двигателем и отказавшими тормозами управляет не сам.

…Только к утру девочка уснула крепко. Демин осторожно положил ее и с трудом распрямил спину. Подумал, что надо бы заняться гантелями, зарядкой, как в прежние годы, когда накачивал мускулы и укреплял брюшной пресс не ради красоты, а чтобы спокойно выдерживать перегрузки в полете. Но сейчас пошли перегрузки совсем иного плана, и бицепсы здесь не помогут.

До построения оставалось чуть больше трех часов. Уснуть не уснешь, но подремать нужно, чтобы в более ли менее работоспособном режиме дотянуть до вечера. Когда полетов нет, не все ли равно, как себя чувствуешь…

“Не забыть сказать Алене, чтобы вызвала врача – майора Федюшина”, – с этой мыслью Демин провалился в сон, но почти тотчас заверещал будильник.

Кровать колыхнулась, – это Алена вскочила, чтобы отправить в школу Димку, как будто взрослый пацан сам не может накормить себя завтраком. Хотя есть ли у них сегодня, чем позавтракать?..

– Тише! – громким шепотом крикнула в коридоре Алена, когда Димка хлопнул дверью своей комнаты. Потом они о чем-то заговорили на кухне. Алена доказывала что-то, настаивала, Димка огрызался.

Демин вспомнил, что давно не заглядывал в дневник сына. От этой мысли сон ушел окончательно, но он продолжал лежать и в расслабленной дреме даже увидел проявившиеся в полузабытьи знакомые лица, силуэты людей в летных комбинезонах. Люди что-то делали, говорили. Он не понял суть сновидения, уловил только ощущение чего-то приятного, радостного. Из прошлого. И уже проснувшись, понял, что это было мимолетное возвращение в родной, давно расформированный полк.

“Значит, этот полк еще не родной. мысль, которую он старательно от себя прятал, все-таки ударила исподтишка. Хотя, если разобраться, не по родному полку он тосковал, а по той летной жизни, которая была связана с ним: размеренной, загруженной настоящим, важным делом. По тому понятному времени, по себе – уверенному, без комплексов и муторных размышлений.

Лежать и о чем-то бесцельно думать Демин никогда себе не позволял. А потому решительно встал и старательно, без морщинки застелил постель, хотя, когда Ларочка проснется, они с Аленой снова устроят тут бедлам. Но день надо начинать с порядка.

Бриться не хотелось, именно поэтому он тщательно выскреб подбородок затупившейся бритвой. Струйки прохладного душа, жидкими ручейками стекая по еще расслабленному телу, окончательно смыли сонную пелену, отчего реальность приобрела ясность. Теперь тело и голова были готовы к работе.

– Пап, ты скоро? – Димка забарабанил в дверь ванной. Он еще не остыл после споров с мамой, в напористом голосе раздражение. – Я в школу опоздаю!

– Доброе утро, сын, – сдержанно сказал Демин, хотя так и хотелось дать пацану подзатыльник, чего ни разу не делал и, возможно, напрасно.

– Кому доброе, а кому – нет… У нас первым уроком контрольная по математике, а не все задачки решаются, – с зубной щеткой во рту басит Димка. Волосы у него всклокочены, брови насуплены, в серых глазах отчужденный холодок. На подбородке уже явно наметилась наследственная, Деминская ямочка. “Фирменный знак”, – как шутит Алена.

“Парень все больше становится похож на меня, – невольно подумал Демин. – Только не характером… Может быть, просто время, взгляды были раньше другими? И мировоззрение формирует сейчас не столько родительское воспитание, а все, что творится в мире и рядом – вокруг? А вокруг черте что, и взрослым не разобраться”, – промелькнувшая мысль оставила неприятный осадок.

– Вечером о задачках не мог сказать? – Демин вытер лицо и повесил полотенце на кособокую планку с крючками – вчера опять забыл ее перебить.

– Вечером ты занимался Ларкой и мамой. Вам всем не до меня, – отрезал Димка, полностью открывая кран. Кран фыркнул, окатив обоих крупными брызгами, и вода перестала течь. – Так и знал! Каждый день одно и то же…

– Юра, ты не мог бы выяснить, в чем дело? Утром – до восьми, вечером – после шести, только к вашему приходу воду дают, – крикнула из кухни Алена. – А нам как стирать, готовить?

Демин обещал узнать про воду и про электричество, которое тоже временами отключают. И почему хлеб в ларьке недопеченный, а в магазине из овощей только свекла? И цены бешенные, и когда, наконец, дадут деньги? – вопросов и просьб было много, каждый день почти одних и тех же. Ни на один Демин не мог найти в штабе вразумительный ответ, а потому одевался торопливо, и только на улице вздыхал с облегчением и смутным чувством вины.

Деловой день начинался, как все обычные дни без полетов, расслаблено, скучно, и казался Демину пустым. Раньше, когда этих дней было мало – ровно столько, сколько действительно необходимо, – тогда по насыщенности своей “пустышки” не уступали полету средней сложности, растянутому на восемь часов служебного времени. Здесь тоже должно быть все строго расписано и определено по уставной очередности, слова взвешены и действия обязательны. Все по сути своей имело единый смысл и цель – подготовка к предстоящим полетам. И промежуток между летными днями загружался у кого учебой и сдачей зачетов, у кого отчетами о произведенной летной работе и подготовке к будущим полетам – писанины всегда хватало.

“Весь наземный и летный труд в итоге должен быть нацелен в одном, конкретном направлении – на повышение боевого мастерства. Боевая готовность каждого летчика в обойме всего полка. Это святое. Ради этого существует аэродром и гарнизон со всеми подразделениями и батальоном авиационно-технического обслуживания. И этот небольшой авиационный городок, где живут семьи. Трудно, бедно, терпеливо и тоже ради боевой готовности полка, до конца даже не осознавая это… А есть ли она сейчас – боеготовность?.. – думал Демин, торопливо шагая по разбитому асфальту тротуара. – Готовность к бою… Каждое слово должно нести груз своего смыслового значения. Если этого нет, фраза становится пустой, и привычный оборот речи теряет реальную суть. Суть того, ради чего здесь я и все остальные…”

В последние годы промежуток времени между полетами, вместо одного, двух дней, стал длиной в неделю, две, а то и больше. Разбавленное, замусоренное не относящимися к полету делами время надо было как-то убить.

“Убить время…” До чего нелепо и… точно это расхожее выражение… Раньше времени всегда не хватало, и это была настоящая жизнь. Значит, убивая время, убиваешь жизнь…” – размышления Демина становились все более мрачными, но приземистое здание летной столовой уже распахнуло дверь.

В заставленном столиками зале было тепло и уютно. Вкусно пахло гречневой кашей и чем-то мясным. Так и есть – биточки. Отдельно капуста квашеная – витамины.

Поднося ложку ко рту, Демин вспомнил хрупкую Алену, худого Димку, прозрачную Ларочку, и аппетит пропал. В годы войны тыл голодал, потому что все – для фронта. Для борьбы, для победы, для жизни Родины, ценой неимоверного труда и даже собственной смерти. Невзгоды, лишения в тылу были естественны, неизбежны и переносились стойко, рождая гордость, уверенность в себе и в стране любимой… Что сейчас есть тыл, когда бурлит политический фронт? В городах – избыток продовольствия, денежный круговорот, возносящий кого-то на пики пирамид, кого-то низвергающий в обвалы. Одни изощряются в своей пресыщенности, другие погибают в ужасающей нищете. Закон джунглей в действии… Но армия не должна быть включена в политическую, экономическую, финансовую перепалку. Иначе – не дай Бог… В армии служат, находясь на твердом, законном довольствии, а не зарабатывают, объегоривая друг друга, выясняя, кто шустрей… Хотя… Если присмотреться, прислушаться к тому, что говорится не только в семьях и по техническим службам, а здесь и в штабе дивизии, и выше в открытую, не шепотком и помимо прессы… Всего три года осталось до конца века, а…

“Спокойнее! – одернул себя Демин. – Это разлагающее обывательское мышление. Ты что-то сегодня расфилософствовался, майор. Это не к добру…”

Он заставил себя съесть все, с удовольствием выпил в меру сладкий чай с куском хлеба, намазанным маслом. Перебросился случайными фразами с командиром первой эскадрильи майором Кудриным, круглолицым, симпатичным с лысиной на полголовы. Улыбнулся шутке подполковника Лапина – заместителя командира по летной подготовке, к слову вспомнившего что-то забавное про самолеты дальней авиации. В насмешку их называли “сараями”. А бомберы, в отместку, именовали истребителей “свистками”. Или “ручка, да ведро керосина”. Настроение вернулось к среднему уровню, и, забрав для Лары небольшую шоколадку, причитающуюся изредка по летной норме, Демин поспешил на построение.

Аэродром под серым, в дымке облаков, еще не освещенным солнцем небом, без МиГов на стартовой стоянке, без стремянок и разной технической утвари кажется не отдыхающим, а покинутым навсегда. У двухэтажного, давно не крашенного здания штаба на плацу, ежась от ветра, собирается полковой народ. Раньше процедура построения проходила торжественно и казалась необходимой. Создавалось особое настроение, которое сплачивало и бодрило. Сейчас вялое скопление дисциплинированных людей больше напоминало подневольную сходку…

Устыдившись пессимистических мыслей, Демин прибавил шаг. Подходя к своей эскадрилье, постарался придать лицу бодрое выражение. Это почти всегда удавалось и, как ни странно, поднимало собственное настроение, майор испытывал ощутимый прилив сил.

– Доброе утро, – он поздоровался за руку сначала с командирами звеньев, потом с остальными летчиками. Мгновенный контакт пальцев создавал странное ощущение, словно экспресс-методом выдавалась информация о человеке и его состоянии вообще и на сей момент.

У командира первого звена майора Уварова рукопожатие всегда крепкое, стремительное, но сейчас нервное, как будто он куда-то спешит. В карих глазах беспокойство. К летным делам оно отношения не имеет: у майора двое детей и постоянно болеет жена. И хотя все женщины и дети в городке не вылезают из хвори – климат дрянной, витаминов нет, питание скверное, но на Уварова это действует удручающе. Он уже не так, как раньше, рвется к полетам, хотя летчик – от Бога, и в эскадрильи только у него, у Демина и его зама майора Кедрова первый класс, который все труднее становится официально подтверждать.

Командир второго звена капитан Звездин на рукопожатие отвечает вяло, лицо у него сосредоточенно-несчастное. Когда закончится построение, будет проситься домой. Можно отпустить после обеда, когда делать действительно нечего… У него жена на сносях, ждут первенца, и все заботы по дому капитан взвалил на себя. Почти забросил звено, хотя под его опекой находятся молодые. Полеты планирует себе редко. Охотно уступая очередность, обставляет это как жертву во имя подготовки летчиков своего звена. Те ему искренне благодарны. Но Демин понимает, что это страх, Звездиным еще не осознанный. Страх не за себя. За того, кто еще не родился и, не дай Бог, останется сиротой. В режиме постоянных полетов такого беспокойства не было, и сейчас быть не должно. А если появилось, надо списываться к чертовой матери, от греха подальше и как можно быстрей. Если есть пенсия. У Звездина пенсии еще нет…

Увалень и лентяй капитан Шишов – командир третьего звена холост, точнее – разведен. Его жена-красавица уехала, не сумев прожить здесь и полугода. И капитан запил. Не так, чтобы очень… Вот и сейчас руку жмет с медвежьей силой, доказывая, что в отличной форме. Улыбка – до ушей, но глаза с припухшими веками прячет. Вчера, похоже, перепил в гостях у симпатичной официантки Зиночки из летной столовой. По тому, как щебечет девушка, обслуживая капитана во время завтрака, обеда и ужина, нетрудно понять, что чувства у них обоюдные, хотя вряд ли приведут к свадьбе. Надо подумать, не заменить ли Шишова кем-то посерьезнее, бодрее и дальновиднее. Терпеть командира, который приходит с похмелья, пользуясь тем, что нет полетов, означает тихо ждать, когда он сопьется окончательно. Один жесткий разговор с ним уже был, но, видимо, не встревожил. В глазах читалось: “Чего завихряешься, командир? В такой обстановке, когда слетать раз в месяц и то счастье, стоит ли особо на земле напрягаться?”

Капитан Тренев тоже со вторым классом и мог бы Шишова заменить. Надо будет только послать документы на присвоение очередного звания. Но после болезни, отпуска и по другим причинам у него большой перерыв в полетах. Надо сделать пару контрольных с ним… Всех отодвинуть, а его внести в Плановую таблицу ближайшей летной смены. Но инструкторского допуска у него еще нет, значит, придется давать провозные. А это опять ломает уже наметившийся график работы эскадрильи и очередность полетов на единственной спарке. И опять за счет введения в строй молодых.

Вот они стоят – неразлучная троица. Глеб Стогов – высокий, подтянутый, выражение лица немного надменное. В последнее время в нем появилось что-то озабоченно жесткое, словно лейтенант готовится к неизбежной драке. Александр Лузгин, а проще Шурка, балагур и остряк, показным весельем заглушает в себе нетерпение и горькое разочарование. Естественней всех держится Сергей Бакланов. Чувства и мысли легко отражаются на его лице. Временами во взгляде синих глаз появляется задумчивое удивление, как будто, рассматривая окружающий мир, он пытается что-то разгадать, сравнить и сделать собственную оценку. Демин ни разу не слышал, чтобы Бакланов роптал, хотя видно – переживает. Но когда удастся ввести молодежь в строй, не Богу известно, а высокопоставленным снабженцам, закупающим, распределяющим горючее в стране, а потому негласно вершащим судьбу боевой авиации.

Лейтенанты пришли из училища недоученными. На МиГ-23 их только-только выпустили самостоятельно. Боевые – МиГ-27 лишь в полку вблизи рассмотрели. Из боевого применения – на Л-39 с инструктором на полигон… Общий налет мизерный. С учетом того, что они почти год не летали, хлопот предстоит… Керосин – бесценный и трижды проклятый! Гго доставляют в авиационные части не как обязательное исходное условие для производства полетов, а словно снисходительный дар нерадивых и скупых хозяев, на которых сколько не работай, заботы и благодарности не жди.

Но не хозяевам, не политикам и не экономистам, даже не правительству или президенту летчик служит, а государству. Отечеству, которому он присягал: защищать “…не щадя живота своего”. Это не возвышенная фраза. За ней конкретная жизнь и реальная смерть. И клятва эта определяет смысл и суть существования, необходимости армии. Тем более воздушной, если учесть, что все войны второй половины двадцатого века начинались с авиации, достигшей сверхточной ударной мощи. Что, если…

Демин оборвал поток мыслей, стремительно и скопом, совсем некстати промелькнувших в голове. К чему задавать риторические вопросы? Лучше думать о том, что происходит рядом и сейчас, что зависит от собственных решений и действий.

А рядом сейчас – старшие лейтенанты… Командирский взгляд невольно примечает и вид одежды, и выражение лиц. По каким-то не конкретным, едва заметным признакам улавливает состояние души в момент рукопожатия.

У невысокого, щуплого Орлова холодок от руки ощутим. И на душе – штиль. В воздухе он на удивление спокоен. Как-то пошутил: “Я хладнокровен как лягушка. Это от маминой родни, они все поморы…”

У Медунова ладонь как теплая оладушка, и сам он толстощекий, немного медлительный. Пилотирует плавно, чисто, даже слишком старательно, словно не уверен в себе. Перерывы в полетах ему не просто вредны, а даже опасны.

Как всегда торопливо, рискуя опоздать, подходят друзья-соперники старшие лейтенанты Анин и Янкин. В нормальном режиме полетов тайное, но всем давно очевидное стремление к лидерству в их тандеме было бы даже полезно. Сейчас – рискованно и нужен за ними глаз да глаз…

Угловатый, некрасивый Анин кисть руки подает ребром, словно предлагая поспорить. В воздухе он резок, как будто каждый раз задается целью обуздать самолет. И это ему удается неплохо… Тьфу-тьфу, как бы не сглазить…

У дерзкого, напористого Янкина рукопожатие сильное, пальцы жесткие. Пилотирует резко, неряшливо, явно не инструкторская манера, а собственное изобретение. Это характер. Для земли – сойдет, но не в небе…

– Становись!.. Ровняйсь!.. Смирно! – раздается хорошо поставленный, командный голос начальника штаба подполковника Самарина. И озябшая, разношерстная толпа, кто в дубленках, кто в демисезонных летных, кто в черных технических куртках разом стекает за белую, затоптанную на асфальте прямую линию и выстраивается по эскадрильям, по звеньям, с замыкающими строй инженерами и техниками ТЭЧ. В голове шеренги – управление полка, старшие командиры. Все выровнялись, подтянулись. Теперь это действительно воинская часть, основная боевая единица воздушной армии.

Командир полка Тимошин выходит из штаба с лицом озабоченным и усталым. Дубленка скрывает худобу, а ростом полковник не обижен. Первый зам – подполковник Сорокин, неразговорчивый, хмурый, словно потерявший к жизни интерес, идет чуть сутулясь. Рядом с ним заместитель командира по летной подготовке подполковник Лапин кажется щуплым парнем, хотя ему уже под сорок. Форменная ушанка молодцевато сдвинута на правую бровь, молния куртки до конца не застегнута. И только подполковник Ивлев выглядит как образец заместителя командира полка по воспитательной работе – так именуются теперь бывшие замполиты. Он моложав, широк в плечах. На такие плечи можно нагрузить по полной мере. Только где сядешь, там и слезешь…

“Откуда и когда во мне появилось столько желчи?” – удивился Демин. Но копаться в себе было не время. Полковник ставил задачу на текущий и последующие нелетные дни осипшим от простуды голосом. Похвалил техническую службу, отметив инженера подполковника Тарасова. То, что полк не имеет пока серьезных летных происшествий, не в малой степени заслуга его. Это всем понятно, кроме него самого. Недовольство собой, подчиненными, всем своим сложным и ветхим хозяйством проступает в выражении озабоченного лица, в том, как он замирает, провожая тревожным взглядом взлетающий или заходящий на посадку самолет, как стоит, потупив глаза, и выслушивает сообщение летчика о случившемся в полете отказе. Очевидно, поэтому и идут дела в инженерно-авиационной службе полка по нынешним временам и возможностям пока более-менее благополучно.

Потом Самарин, уже не таким как в начале построения бодрым голосом, стал зачитывать приказ о предстоящем очередном сокращении Военно-Воздушных Сил. После того, как была упразднена третья, молодежная эскадрилья и удалось укрепить все звенья второй, это станет то ли новым ударом, то ли выходом из сложившегося положения – сразу и не поймешь. А потому кто-то оживился, кто-то поник. Ветер относил слова в сторону, так что начальника штаба не всем было слышно, и по шеренге шел громкий шепоток.

Под конец, и как бы сверх программы, комендант гарнизона зычным голосом объявил о безобразном происшествии. Молодые “технари” устроили групповую пьянку – явление достаточно частое в последнее время, но на сей раз излишне буйное, с дракой и увечьями. Посетовал, что гауптвахта, так славно отремонтированная, по приказу “свыше” необдуманно упразднена и теперь не понятно, как наказывать провинившихся. Последние слова и растерянный вид коменданта вызвали улыбки и смешки. На что тот явно обиделся и твердо пообещал что-нибудь придумать – в духе времени.

Усилившийся холодный ветер выбивал слезу и густо румянил лица. В теплых дубленках было еще ничего, а лейтенанты окоченели. Стогов сдержанно притопывал ногами, Лузгин откровенно выбивал чечетку, Бакланов охлопывал плечи скрещенными руками.

“Надо уводить ребят. Простудятся. Чего там командиры разговорились?” – Демин поймал взгляд полковника и выразительно мотнул головой в сторону лейтенантов. Тимошин нахмурился, но что-то сказал Ивлеву, начавшему рассуждать о дисциплине. Подполковник торопливо свернул свою речь, и Демин невольно подумал:

“Трагедия страны в том, что мы слишком много говорили раньше, и без пользы делу треплемся сейчас. К чему слова, если они забалтывают истину? Вот если бы за каждое официально сказанное слово руководители несли ответственность по нынешней моде рублем, еще лучше долларом…” – додумать майор не успел. Прозвучала команда “Разойдись!”, и полк снова превратился в разношерстную толпу озябших, сумрачно настроенных людей – будний день не сулил ничего интересного.

В штабе было относительно тепло. А в тесном кабинете командира эскадрильи, где парами, впритык стояли столы Демина, его заместителя майора Кедрова, зама по воспитательной работе и начальника штаба, даже жарко. Нижняя часть окна занавешена когда-то кремовой, а теперь просто пыльной занавеской.

“Надо забрать домой, чтобы Алена постирала”, – каждый раз, войдя в кабинет, думает Демин, но, уходя домой, забывает. Раньше чистота и порядок в штабе наводились как бы сами собой. Теперь все зависит от аккуратности каждого. Две пары одинаковых настольных ламп с дюралевыми головками, спиной к спине. Органайзеры из “летучего” металла. Изделие предприимчивых техников уже нашло сбыт, пока в пределах городка, но скоро и до Читы доберется. У Демина торчит авторучка и три карандаша основных цветов для вычерчивания схем полета. У майора Кедрова карандаши один к одному, как снаряды в пушечном блоке, полная обойма всех цветов, с острыми кончиками.

Точить карандаши, когда настроение скверное, любимое занятие Анатолия. В последнее время, заострив свои, Кедров принимался за командирские. Демин не возражал. Плохое настроение он старался подавлять волей и работой. Хотя неотложных дел, в которые можно влезть с головой, уже нет. Все текущие и те, что предстоят, выполнены. А дела необязательные вершатся сами собой.

Того, что “само собой”, в последнее время становилось все больше, и это было дурным признаком: плыть по течению времени всегда казалось Демину уделом ленивых или тупиц. Теперь само время казалось тупым и ленивым.

Демин распахнул куртку, но снять ее не успел. В комнату вошел майор Кедров, розовощекий, кудрявый, шумно бросил на стол завернутый в газету и перевязанный крест накрест объемистый пакет.

– Привет, – протянул руку, энергично сжал пальцы Демина, – как видишь, почти вовремя прибыл. И с новостями: слух идет, что будут нас сливать с ПВО. Хорошо ли плохо это, в Чите судачат по-разному. О новом сокращении уже знаешь? – от майора пахло хорошим мужским одеколоном и слегка коньяком.

Каждый год жена Кедрова с детьми уезжала на зимнее время к родителям. Он провожал ее до Читы. Весной семья возвращалась, и все были счастливы. Демин предложил такой вариант Алене. Она обиделась, даже всплакнула.

“Через неделю ты взвоешь, как одинокий волк. А я там буду метаться в неизвестности… Или хочешь, как Кедров, найти себе зазнобу? Нет уж.

Насчет “зазнобы” Демин не поверил. Хотя удивлялся стремлению Кедрова под любым предлогом съездить в Читу. И сейчас, проводив семью, на два дня задержался в городе с разрешения командира полка, выполняя какое-то лично его поручение. Демин считал, что не вправе вдаваться в суть командирских дел и внеслужебных утех своего зама. Но выводы сделал. Хотя ему почему-то казалось, что дело здесь не в женщине, а в деньгах. Кедров явно где-то и на чем-то подрабатывал. Деньги у него водились, и семья улетала самолетом, что Демины могли себе позволить лишь раз в два года, в отпуск.

– Пора на “читку”, – взглянув на часы, поторопил Демин своего зама, имея в виду чтение шифр-телеграмм, которое проводилось последнее время реже обычного.

– Будем считать, что я еще не прибыл… Командир ждет, я письмо ему привез, неудобно таскать в кармане. А тебе, – Анатолий кивнул на пакет, перевязанный крест накрест, – то, что просил: журнальчики. В дивизии выклянчил, там их все равно никто не читает.