Текст книги "Небо земных надежд"

– Хватит, парни, далеко зашли… Это слишком болезненная тема, – попытался прервать тяжелый разговор Валера Орлов. В голосе его сквозило беспокойство. – Возможно, мы слишком мало знаем, а потому не стоит…

– Нет, погоди, я хочу понять, куда бы ты, Олег, своей ракетой долбанул? – ровным, натянутым, как струна голосом спросил Янкин. – В Кремль или Верховный Совет? Может, в дачу немощного, пьющего президента? А дальше что? Спикировал бы в землю сам, потому что до границы горючки не хватит…

– Если выступит армия, тогда – гражданская война… Вы сдурели, что ли, ребята? Эта не для трепа тема… – в тихом вскрике задохнулся Орлов.

– Никуда я не полечу, ясно, – подавленно огрызнулся Анин. – И за границу деру не дам. Здесь на свет родился, созрел, испекся, и помирать на Родине буду. Потому что нет места краше, чем плесы Волжские. Вот скоро уволюсь к черту из армии и двину туда лещей ловить… Только зачем тогда в небо рвался, лучше бы уж на сухогрузе каком-нибудь, по волнам… Обидно сознавать, что по большому счету мы никому не нужны. Что нас так подло кинули… Предали…, – Анин замолчал, и снова повисла тишина.

– Гражданская война – это трагедия, – с тоской проговорил Тренев. – Бедные на богатых или наоборот под лозунгами демократии или другими… Всякой сволочи на забаву и обогащение… Все это мы уже проходили, и снова – мордой о стол… Нет, это не путь… Понять бы до конца, кому это нужно?

– Как говорят детективы: “Хочешь раскрыть преступление, пойми, кому это выгодно”, – снова подал голос Шишов. – А выгодно всем, кроме россиян, которые еще совестью живут, на чужой беде не жируют и доллару не молятся.

– Зачем государству армию ослаблять? Авиацию хоронить?…Училища закрывают. Знаменитую Качу, я ее окончил – в расход!.. – с тоской сказал Медунов. И в тон ему – Орлов по-детски растерянно и пылко:

– Так дальше жить нельзя… Надо что-то делать… Делать! Но что?..

Ему никто не ответил. Крутить по новому кругу тему, измотавшую всех, сил не было и не хотелось. Сколько не сотрясай риторическими вопросами воздух, ни одна песчинка с горы навалившихся бед не сдвинется.

Демин сидел не шевелясь. Надо было выйти и что-то сказать парням, которых, казалось, знал, как облупленных, и только сейчас понял, если не до конца, то на шажок глубже. Хотя понять летчика можно, наверное, только слетав с ним парой на реальный воздушный бой или хотя бы в сложном, аварийном полете на спарке.

Что он, командир, может сказать им, когда сам ни в чем до сих пор не разобрался? Они честнее, смелее, они выплеснули спонтанно то, о чем он сам не позволял себе так обнажено думать… Но стоит начать сейчас вкапываться в суть, и появятся сотни “почему?”, на которые нет ответа. Или они слишком мрачны и тоже ведут в тупик? А потому поиск бессмыслен…

Надо иметь конкретную цель, знать очередность четких действий, как на полигоне, где все реально, ясно и зависит от мастерства и выдержки… Но если поле боя растянуто на всю страну, а цель не определенна и размыта, если понятия “свой – чужой” переместились, замаскировались, трансформировались непонятными действиями, извращенным сознанием богачей и правителей?..

“Летчикам необходим был этот разговор, – думал Демин, – иначе негативная энергия могла пойти в иное русло. Или замкнулись бы парни в своем внутреннем протесте совсем. А это все равно, что у парового котла перекрыть регулирующий давление клапан… Если держать все мысли и чувства постоянно в себе, психом станешь, либо пришибешь кого-нибудь ненароком… Или… Спокойнее, когда подопечные на виду и с душами, вывернутыми как карманы”.

Демин застегнул китель, прихватил журналы, черновик Плановой таблицы и вышел в соседнюю комнату.

– Товарищи офицеры… – капитан Шишов встал первым, все остальные поднялись вяло, задвигали стульями, тесно стоящими возле стола с забытой шахматной доской и строем фигурок неоконченной партии.

– Почитайте на досуге, – Демин выложил стопку журналов на стол. Движение получилось резким, и журналы заскользили, рассыпались веером. Взгляды всех устремились к пестрому глянцу обложек, крылатых и праздничных, чем-то напоминающих иллюстрации к новогодней сказке.

Орлов протянул, было руку к журналам, но Демин остановил его:

– Потом… Сейчас хочу познакомить вас с полетами на ближайшее время, – и положил поверх журналов “плановичку”.

Взгляды летчиков прильнули к ней, лица посветлели. Из дальнего угла комнаты выбрались лейтенанты. Чувствуя себя младшими и как бы не равноправными еще, они не принимали участие в споре, но взволнованные лица их выдавали недавнее смятение и внезапно появившуюся робкую надежду.

Вопрошающие взгляды серых, карих и синих глаз. Нет, ребята, пока ничего не ждите. Все – на будущий год…

Демин опустил ресницы, избегая синих глаз Сергея Бакланова. Он всегда был против любимчиков, а к тем, кому симпатизировал, относился строже, чем к остальным. Но сейчас испытывал чувство вины и почти отцовскую нежность.

Дождавшись, когда все расселись по местам, Демин дал краткий расчет выделенного им горючего и свои соображения по поводу его распределения. Он никогда не посвящал подчиненных в свои планы, не обосновывал решения, хотя прислушивался к просьбам летчиков и советам старших командиров. Но всегда делал по-своему. Однако сегодня был случай особый. И, заканчивая импровизированный разбор еще не осуществившихся полетов, заметил:

– Это в небе, где дефицит времени, решения надо принимать и действовать незамедлительно. А на земле, когда не знаешь, как поступить и понимаешь, что от тебя ничего не зависит, надо без истерик и глупостей, достойно смутное время переждать… Особо унывать причин нет. Будем жить надеждой на разумное будущее, придерживаясь мудрости: “Господь терпел и нам велел”.

Раньше Демина раздражало своим призывом к покорности это расхожее библейское наставление. Сейчас как никогда он понимал: за внешним смирением должна стоять Надежда. Терпеть, не сдаваясь внутренне, терпеть, чтобы окрепнуть, набраться сил. Терпеть, чтобы потом возликовала победа…

Он думал, что летчики поймут его. Но, уходя и закрывая в свою комнату дверь, услышал, как Анин сказал кому-то:

– Похоже, совсем плохи наши дела, если командир Господа Бога вспомнил.

– А я надеюсь… – резко возразил Орлов. – Без надежды лучше не жить…

… На ужин дали омлет с колбасой и сдобную булочку. Омлет Демин съел с удовольствием, а булочку завернул в бумажную салфетку и положил в карман. Она не жирная и китель не испортит. Последнее время Лара часто жаловалась на живот, и хотя жена считала, что это что-то инфекционное, был уверен – от плохого питания.

Он думал об этом всю дорогу домой, пока не поймал себя на мысли, что его уже меньше волнуют дела службы. Далеко не так, как раньше, когда даже дома, ложась спать, размышлял о полетах, об эскадрильи. Вспоминал разговоры, переживал, когда что-то не получалось, строил планы на будущее… Но когда будущее в тумане, любые планы – абсурд.

Почти у подъезда его нагнал майор Кудрин. Он начал издалека и говорил о том, что не стыкуется у него в “плановичке”. Пошутил:

– Это как у экономистов: дебет не сходится с наличными, придется брать в кредит.

– Если ты насчет полетов клинья подбиваешь, то имей совесть. Я лейтенантам ни одного инструкторского сейчас дать не могу. А остальным – чтобы только летать не разучились.

– Я же не спарку у тебя прошу… Дай полетик на боевом, для меня лично. На тот год два отдам, в том числе спарку для утешения твоих лейтенантов.

Демин подумал о Медунове, у которого придется забрать один полет. Но зато потом будет спарка… И печально вздохнул:

– Ладно, один бери, только в первую же смену после Нового года – два…

– В ближайшие, но по одному… Спарку первой, – Кудрин хлопнул Демина по плечу. – Выручил, дружище, век не забуду.

– Да уж не забудь… – насторожился Демин, но майор уже свернул по дорожке к соседнему подъезду. Ох, не прост человек… Демин не раз наблюдал, как эффектно Кудрин ставил на совещании у командира толковые задачи и под благовидным предлогом заставлял решать других. И сейчас хитрит что-то…

На душе стало окончательно скверно. Идти с таким настроением домой означало опять поссориться с женой. Как всегда из-за ничего и не серьезно, но выматывая друг друга, она – мелочными упреками, он – молчанием.

Все кончалось ее слезами, его поцелуем и обоюдными обещаниями не ссориться из-за пустяков. Когда песчинка становится камнем преткновения, кто-то должен быть мудрым и снисходительным. Раньше это у них получалось поочередно, не сговариваясь. Просто чувствовали, кому хуже в данный момент, и отдавали тепло, те светлые энергии жалости, заботы и нежности, что в целом составляют любовь. Сейчас все чувства подменились сосредоточенной заботой о том, как выжить в небе и на земле. Как выстоять достойно.

Демин открыл дверь ключом, но свет зажечь не успел. С воплем “Папа плишел!” Лара выскочила из кухни. Он подхватил ее на руки. От ее головы, закутанной в шарф, пахло камфорным маслом и чем-то таким трогательно детским, что внезапно увлажнились глаза.

– А ко мне доктол Айболит плиходил! – радостно сообщила Лара. – И ушко больше болеть не будет.

– Ты насчет электричества что-нибудь узнал? Опять днем отключали, – спросила Алена, как только он вошел в кухню. – Конечно, забыл. Вы все, доблестные командиры о нас забываете, потому что ничего, кроме… – она хотела сказать “полетов”, но вовремя поняла, что это будет удар ниже пояса.

Демин вытащил из кармана булочку и шоколадку. Алена с укором взглянула на него, но он твердо проговорил:

– Это Ларисе, – и, заметив Димку, остановившегося в дверях, сказал: – Там в кармане куртки трубочкой журнал свернут. Почитай, есть кое-что интересное.

– Спасибо, – Димка отвел взгляд от стола. – Только нам по внеклассной читалке столько всего задали… Но я посмотрю, будь спок.

– Где там твои непробиваемы задачки? Сейчас переоденусь, умоюсь, и будем их атаковать, – Демин пошел в ванную.

– А у нас до сих пор воды нет! – крикнула вдогонку Алена. – Ту, что запасали, израсходовали, только в чайнике осталась. Если надо, возьми…

– Мишка говорит, что мотор на водокачке от перепадов напряжения сгорел, – деловито пояснил Димка.

Демин только выругался про себя.

Глава 3. Заботы земные

– Ди-им-ка-а!.. Де-ми-ин!.. – пронзительный голос Мишки Васечкина пробился сквозь заклеенные двери балкона и привычную скороговорку телеведущей, которая печально сообщала об очередной болезни президента.

Зная настырную натуру друга, Димка отбросил книжку о мореплавателях и, стараясь не грохнуть горшок с цветком, залез на подоконник, ежась в предчувствии холода, открыл форточку:

– Сей-час… Жди-и!

– Куда собрался? – простуженным голосом крикнула из спальни мама. – Холодина, а у тебя горло болело. С Ларой надо посидеть, я в магазин наведаюсь.

– Я скоро… У Мишки буду. В магазин гляну, чес-слово… А с Ларкой сама сиди, – Димка нахлобучил шапку, накинул на плечи старую, еще дедову куртку на собачьем, как уверяет Мишка, меху, схватил рукавицы и последние слова прокричал уже на лестничной площадке в надежде, что мама их не услышит.

На улице было ослепительно солнечно, морозно и безлюдно как всегда.

– Сначала в маг заскочим, я обещал. Потом – к тебе… – Димка глянул на раскрасневшееся от холодного ветра лицо Мишки и стал торопливо застегивать пуговицы, пришитые вдоль сломавшейся “молнии”.

Длинный мех на воротнике куртки щекотал шею, но не кололся. И вовсе он не собачий, а волчий. Собак Димка любил и одна только мысль о том, что их убивают ради того, чтобы шить унты и куртки, приводила в негодование. Но куртка была хотя и большой, однако уютной, невероятно теплой и расставаться с ней даже из солидарности с четвероногими друзьями не хотелось. Тем более что подарили куртку деду полярники, когда он летал на Севере. А дед, узнав, что сына переводят в Забайкалье, отдал ему. Но у отца была своя форменная дубленка, и, провисев в кладовке почти без дела года три, дождавшись, когда Димка подрастет и раздастся в плечах, куртка перешла по наследству к внуку. За одно и унты, которые слетают с ног, даже если одеть с шерстяными носками.

– Чего в магазин-то ходить? Только дразниться… – вздохнул Мишка, но когда Димка, шаркая унтами по тонкому слою снега, сбившемуся у обочины, зашагал в сторону продмага, поплелся за ним.

Улица с символическим названием “Проспект Авиаторов” была самой длинной в авиагородке, где насчитывалось десятка два жилых и общественных зданий когда-то сливочно-розового цвета, а теперь в серых, словно камуфляжных разводах. Одним концом улица упиралась в котельную с черно-белой трубой. Невдалеке высилась водонапорная башня, окрашенная тоже в клеточку, что требовалось для безопасности полетов. На переднем плане красовался Гарнизонный офицерский клуб. Широкая лестница в пять ступенек. Козырек над массивными дубовыми дверями подпирают стройные, порядком облупившиеся колонны.

По другую сторону образовавшейся площади – двухэтажная школа с просторными классами, широкими коридорами и высоченным спортивным залом. Все казалось таким большим, быть может, потому, что училось в школе последнее время с первого по одиннадцатый класс всего сорок пять мальчишек и девчонок, считая дошколят. Их стали принимать в “подготовишку” после того, как закрылся детский садик из-за каких-то фиктивных смет, как уверяла мама, и уплывших непонятно куда денег. Она только-только, с большим трудом устроилась туда нянечкой, потому что больше работать было негде, а тут и Лара была бы наверняка сыта, под материнским присмотром, и зарплата, хоть мизерная, но далеко не лишняя. Однако радоваться пришлось недолго…

В центре небольшой площади возносился на полусогнутой стеле истребитель-бомбардировщик Су-7, от копоти и ржавчины превратившийся из серебристого в желтовато-серый. Каждый год ко Дню авиации его собираются покрыть серебрянкой, но то ли краски нет, то ли руки не доходят. А может, просто перестали замечать.

Второго конца у застроенной пятиэтажными ДОСами улицы не было, потому что она превращалась в неширокое шоссе. Шоссе стекало в сторону летного поля и вливалось в него как река в море без берегов. Время от времени по его глади, то взлетая с отдаленным ревом, то почти бесшумно садясь, скользили пестрые самолеты, чем-то напоминающие Димке странных морских птиц. Хотя ни таких птиц, ни самого моря он не видел ни разу. Там, где он жил раньше, в Германии, была сказочно красивая река, белые чайки и белые пароходики, тенистые деревья в садах и скверах возле высоких зданий, и двухэтажные коттеджи на окраине города, увитые цветами и кружевом зелени.

А здесь за спинами голых, однообразных, как коробки из-под обуви, домов офицерского состава ютились избы местных жителей, тоже заселенные военными. Теми, кому в больших домах места не хватило, потому что куда же деться пенсионерам, отслужившим свой летный стаж, если по всей России их никто нигде не ждет и приютить не собирается…

В той, сказочной жизни Димкиного детства всегда, даже зимой казалось тепло, и кушать можно было сколько угодно, чего захочешь. И отец был веселым, разговорчивым, а мама красивой, всегда нарядной, а не замуфтаной, как сейчас, в теплый халат и кофту-самовязку… Каким недобрым ветром занесло семью в эту “несусветную глушь”, как любила выражаться соседка по лестничной площадке Наталия Львовна, Димка понять не мог, и тайно ненавидел короткое, как удар молотком по пальцу, слово “приказ”, которому беспрекословно должны подчиняться все военные. Димка еще не решил, кем будет, когда вырастет, но то, что не военным – это “железно”.

Мишка, напротив, твердо знает, что станет военным и только летчиком, а не как отец – вечный технарь, но непременно в транспортной авиации, потому что… Мишка может долго перечислять преимущества жизни и работы транспортников перед истребителями и бомберами, особенно сейчас и в недалеком будущем. Он всего на год старше Димки, но знает про всех и про все, что происходит в гарнизоне, и любит рассуждать о том, как здорово было здесь раньше, лет восемь тому назад, как гудело небо от непрекращающихся полетов, как людно и весело жил городок, и почему сейчас так круто все изменилось.

Поглощенный какими-то своими секретными делами, Мишка учился плохо. Благодаря этому, отстав на год, он оказался в седьмом классе с Димкой. С того момента, как они уселись на одну парту на “Камчатке” в почти пустом классе, жизнь Димки обрела новый смысл.

Мишка – выдумщик и проныра, как говорят о нем взрослые. Но взрослые постоянно говорят чушь или нравоучения, на то и другое внимания обращать не надо, хотя и в споры вступать смысла нет – себе же обойдется дороже. Так думает Мишка, и Димка с ним совершенно согласен, а потому подчиняется охотно. Но только ему и никому больше, потому что Мишка знает то, о чем даже не догадываются другие мальчишки, и по “чуть-чуть” подогревая любопытство, откровенничает с другом, ревниво оберегая Димку от его бывших товарищей. Тайна хороша, когда она только на двоих. На одного – это скучно, а на троих – это уже не тайна.

Магазин, объединивший под одной крышей бывшие промторг, продмаг, военторг и называемый теперь супермаркет “Авион”, сиял новым крыльцом из плит отполированной мраморной крошки. Двери сделаны, наверное, из брони, окна затейливо завили железные решетки. Большой зал, получившийся после сноса внутренних перегородок, облицован кафельной плиткой, как в санузлах жилых домов, давно не видавших ремонта. Под потолком сияют светильники, явно авиационного происхождения, пол из листов нержавейки, а прилавки…

На прилавки лучше не смотреть, потому что за выпуклым стеклом томятся копченые колбасы, от запаха которых набегает слюна, сыр с янтарной и красной кожицей, благородная соленая рыба. Но цены!..На конфеты и сухие ореховые торты тоже желательно не заглядываться. А вот на платья, коротенькие и до пола, на куртки разных фасонов и сногсшибательную обувку, расположившуюся во второй половине торгового зала, смотри, сколько хочешь, только руками не трогай.

“Когда папа получит зарплату, куплю тебе с Ларой по большой шоколадке”, – эту фразу мама произносит уже три месяца подряд – на такой срок задержали выплату денежного довольствия военнослужащим. А так как в городке проживают в основном они, да пенсионеры, то не понятно, кому предназначены аппетитные яства, шикарные наряды? И как еще не разорился явно терпящий убытки хозяин “Авиона”…

Муки и круп, какие мама брала в последнее время, пока не завезли. В овощном отделе, стыдливо прячась за полки с банками огурцов, дорогим зеленым горошком и томатами загнивала в открытых ящиках свекла, завезенная вместо обещанной картошки и капусты. Но от свекольных котлет, борща без мяса и винегрета у Димки уже судорогой сводило живот, от одного вида грязно-бордовых корнеплодов и неприятного запаха тянуло на рвоту.

Он поспешил сбежать из безлюдного супермаркета на такую же безлюдную улицу с чахлыми прутиками деревьев, которые никак не могли прижиться, хотя их привозили из сопок и сажали каждую весну – единственное время года, когда появлялась сочная зелень, и степь местами покрывалась ковром алых тюльпанов. Еще раньше, когда солнце только начинало топить неглубокий снег, зацветал багульник. Розово-лиловые облака окутывали склоны сопок, и это было так красиво, что Димка, увидев впервые, подумал: “Наверное, ради этого не сказочного волшебства и селятся здесь люди”. После багульника и тюльпанов наступала пора одуванчиков. Солнечное сияние их разливалось по городку, по летному полю и всей степи, потом его сменяла летучая седина.

Позже начиналась сухая жара, степь меркла, трава становилась упруго-жесткой. Но стоило пролиться нечастым, однако обильным дождям, как появлялись шампиньоны, луговые маслята и мелкие “зеленушки”. Грибы росли за территорией гарнизона, на пустырях и даже в городке на газонах. Их заготовляли на зиму – сушили, солили, мариновали все, кому не лень. А ближе к сопкам, там, где растет кустарник, трава приобретала голубоватый оттенок от ягод голубики – земля-труженица спешила одарить каждого тем, что была в силах родить в скупо отведенное ей время. И потому здесь обитали зайцы, на которых охотились лисы, а волки преследовали кабанов – степь жила.

Мишкина семья выходила и выезжала на сборы грибов, ягод, иногда к ближней речке на рыбалку всем составом в шесть душ, включая по выходным дням главу семейства. В будни Васечкин-старший допоздна пропадал на аэродроме, а вернувшись домой, в меру выпивал, расслабляясь. И тетя Клава не сердилась, только заставляла его сытно есть.

Димка, прихватив корзинку или полиэтиленовое ведерко, присоединялся к походам шумного семейства, втайне завидуя Мишке. Отец, хотя летал последнее время редко, свободен был лишь в выходные дни. Но дома всегда хватало дел: то что-нибудь прибить, то заделать щели в рассохшихся рамах окон, то починить электроплиту, которая часто перегорала. Не приглашать же мастера, которому надо платить… На поделки, которыми отец увлекался раньше – самолетики, зверушки, человечки из коры и дерева, времени уже не хватало. Да и материала в степи подходящего не было, а может быть – желания?

Мама нянчилась с постоянно болеющей Ларой, сама прихварывала, жаловалась на климат, на инфекции, распространяющиеся с чудовищной быстротой. Но Димке казалось, что обе заражаются друг от друга обыкновенной хандрой. Он старался вытащить женщин на природу, но мама соглашалась сдвинуться с места лишь тогда, когда на приятное мероприятие выделяли автобус. Однако в последнее время бензина не хватало даже на служебные поездки, а потому особо активные отправлялись в ближайший лес километров за сто на пригородном дизель-электропоезде.

“Вся надежда на сына-кормильца”, – любила подчеркнуть мама, угощая нечастых гостей местными дарами, которые умела приготовить не хуже других.

Но когда еще будет весна, тем более – лето!

… Мишка появился на ступеньках супермаркета значительно позже друга. В руке – пакетик с чипсами. Он бережно вытаскивал прозрачные лепестки картофеля, аккуратно клал в рот и с хрустом, от которого у Димки сводило скулы, жевал.

– Чего умотал, погрелись бы… На жратву, да шмотки смотреть кайфово. – Заметив, как старательно отворачивается от его жующего рта Димка, великодушно протянул другу полупустой пакетик. – Там осталось немного…

– Спасибо. Я сыт… А деньги откуда? Сам говорил, что уже ни копейки нет. – Димка все же вытряхнул из пакетика маслянистые крошки себе в рот.

– Оттуда, откуда надо… Я тебе в прошлый раз предлагал. А ты: “Папу спрошу, маму…” Кто ж разрешит? А так и себе в кайф, и своим подмога. Сегодня-то хоть пойдешь?

– Может, и пойду… – Димка понимал, что когда-нибудь придется сдаться, и невольно оттягивал этот день. – Только сначала – к тебе домой… Матери позвонить надо.

Мишка жил в небольшом, обстроенном клетушками, сараюшками и загончиками, собственном доме. Дом был почти не виден за живописным забором из разнообразных деталей самолетного планера и фюзеляжа. Самые длинные были врыты в землю, те, что пошире, скреплены друг с другом и с теми, что служили как столбы. Верхняя кромка изгороди торчала угрожающе острыми краями, надежно защищая от жуликов. В калитку был врезан внутренний замок. Мишка отомкнул его ключом и провел друга мимо хрюкающего загона и клетью с курами, укутанной сверху самолетным чехлом.

В доме было солнечно и тепло от большой печи, и хотя топили ее углем, все вокруг сияло чистотой. Широкие подоконники в комнате именуемой гостиной были заставлены не горшками с цветами, а ящиками с зеленым стрельчатым луком, кудрявой петрушкой и душистым укропом. За большим столом сидели братья-близняшки. Они что-то вырезали из цветной бумаги, видимо учительница по труду задала первоклашкам складные фигурки – оригами. Маленькая Ксюша, завидев брата, замахала руками и едва не вывалилась за решетчатый борт кровати. Мишка подхватил ее, подкинул вверх, а когда она засмеялась, чмокнул в щеку и посадил обратно. Подсунул близняшкам по Чупа-Чупсу, подождал, когда они развернут бумажки и, хоронясь от матери, засунул улики себе в карман.

Процедура эта повторялась не единожды, и тетя Клава, что-то заподозрив, каждый раз входила в комнату, сверлила взглядом Мишку, но при Димке сына не ругала. Она была широколицей и объемистой, не то, что стройная Димкина мама, – ту ветром снесет, если он посильнее подует, как любит шутить соседка Наталия Львовна.

– Чего шибошитесь? – у тети Клавы и голос подстать фигуре. – А, это ты, Дима… Отец сегодня летает? Рад, поди… Это моему Петруше, как полеты, мороки больше. Да все на ветру, да в стужу… Радикулит уже нажил…

– Димке позвонить надо, – Мишка привык к материнским причитаниям, не слишком с ней церемонится, считая себя в отсутствие отца главным в доме.

– Звони, раз надо, – улыбнувшись, тетя Клава выплыла в кухню, где у нее стояла электроплита, и постоянно что-то варилось. Мишка вышел в сени.

Димка не спеша набрал номер. Когда мама ответила, доложил о состоянии дел в супермаркете, вернее, отсутствие таковых, и пообещал, что на этот раз вернется домой засветло.

В доме у Васечкиных было расслабляюще уютно, а потому, скинув куртку, Димка присел рядом с Петей и Павликом и начал помогать близняшкам складывать бумажный кораблик. Но вскоре появился Мишка. Он переоделся в старую отцовскую куртку, засаленную, с облезлым воротником, но еще достаточно теплую. На плече его висела противогазная сумка, где хранился слесарный инструмент, позаимствованный у отца скорее всего без его ведома.

На улице было по-прежнему солнечно, ветрено и морозно, но Димке показалось, что потеплело. Или стало жарко от одной только мысли о том, куда они идут? Он давно знал, чем занимается Мишка, догадывался, откуда у него деньги, но ни о чем детально не расспрашивал, понимая, что, узнав все подробно, станет как бы соучастником. А за это…

– Ничего за это не будет, – Мишке не сложно понять направление мыслей друга. – Знаешь, сколько взрослых там ошивается? И какие барыши гребут… Мне бы напрямую на заказчиков из Читы выйти, а то Фомич – жмот, за лишний рубль удавится.

Димка не спросил, кто такой Фомич. Надо будет, Мишка сам скажет. И знакомиться, а тем более иметь какие-то дела непонятно с кем, он не собирался. Немного поколебавшись, решил, что и на сей раз проводит друга как всегда до запретной черты, которую мысленно определил себе в тот первый раз, когда Мишка доверил ему свою тайну. А Димка влезать в нее до конца не захотел.

Хотя деньги… деньги были очень нужны. Он видел, как радовалась мама, когда дед присылал отцу денежный перевод. Она сразу же отдавала долг соседке, на остальные деньги накупала круп, мясных и рыбных консервов, и они полмесяца ели вкусно. И отцу не надо было тайком приносить из летной столовой сдобную выпечку для Лары, потому что от свеклы у нее начался понос, и ничего, кроме мучного, она не ела…

При Димке ни личные, ни бытовые проблемы родители не обсуждали. И о службе своей в последнее время отец почти не рассказывал, а когда мама робко спрашивала о полетах, только усмехался и неопределенно пожимал плечами.

Этой ночью, непонятно от чего проснувшись, Димка услышал негромкий разговор в спальной. Родители спорили о чем-то, но слова было трудно разобрать. И только расслабившись, вновь засыпая, уловил:

… – Слава богу, хоть ты сыт. А мы как-нибудь перебьемся…

– Кусок в горло не лезет…

– Помни, если с тобой что-то случится… – мама всхлипнула. Отец заговорил тихо, потом засмеялся. Мама тоже засмеялась, но неуверенно. С этим смехом сквозь слезы Димка уснул и утром проснулся. До сих пор он звучал в памяти, хотелось предпринять что-то серьезное, мужское. Надо посоветоваться с кем-нибудь, но кроме Мишки с его прозрачными тайнами рядом никого нет.

И о чем советоваться? Все в авиагородке живут также бедно, скучно и терпеливо, надеясь на какие-то перемены к лучшему. Но бензовозы с керосином приходят на аэродром все реже, разбитый “уазик” командира авиаполка все чаще мотается в Читу, в штаб армии. Все меньше и меньше летают истребители-бомбардировщики, хотя “…учебно-боевая работа авиаполка должна идти независимо от государственно-политических катаклизмов”. Так сказала однажды соседка Наталия Львовна – женщина рассудительная и расторопная, повторяя, очевидно, слова мужа – заместителя командира полка подполковника Лапина.

… Дойдя до недостроенного здания, замыкающего шеренгу старых ДОСов, Димка не остановился, как всегда, а молча прошел мимо опешившего Мишки.

Тот ничего не спросил, догнал, и они зашагали, огибая свалку бытового мусора, где в поисках пищевых отходов паслись три коровы и несколько собак. Собаки были обыкновенными дворняжками, а таких коров как здесь, в Забайкалье Димка никогда не видел. Они были низкорослыми, короткорогими и мохнатыми. Длинная редкая шерсть клочьями свисала со спины, боков, она была даже на животе, казалось, что и вымени нет. Коровы ели бумагу, жевали картон, лизали опилки и что-то еще, на вид совершенно не съедобное.

Пройдя свалку, Мишка свернул в сторону аэродрома, и они приблизились к проволочному заграждению. Покосившиеся столбы с провисшей “колючкой” в несколько рядов отрезали территорию авиагородка от летного поля. Вокруг нет ни души. Друзей могли заметить лишь из окон крайнего жилого дома, но кто обратит внимание на двух мальчишек, идущих неторопливо по каким-то своим пацаньим делам.

Неширокая траншея перегородила путь. Димка поискал взглядом, где бы ее перейти, но Мишка спрыгнул на дно и пошел, задевая плечами глинистые стенки. Димка без колебания спрыгнул за ним – пути назад уже не было.

Они шли довольно долго. Траншея была вырыта, видимо, давно, местами стенки ее обвалились, и приходилось перебираться через завалы, почти целиком вылезая на поверхность земли. Тогда Димка видел в стороне здание ТЭЧ с покатой крышей, пустынную дорогу и заднюю часть полуоткрытых капониров, в которых стояли самолеты. Остальное Димка рассмотреть не успевал, потому что Мишка снова нырял в траншею и сердито оглядывался на друга.

Наконец траншея уперлась в стену фундамента недостроенного здания. Мишка сноровисто выбрался и побежал, хоронясь за кирпичной кладкой. Димка зацепился неуклюжими унтами за ком мерзлой земли, едва не свалился в траншею, а когда, наконец, вылез, Мишки уже нигде не было.

Димка торопливо обогнул угол дома, в надежде догнать друга, и едва не стукнулся головой обо что-то остро-округлое, с торчащей вперед тонкой трубкой, прилепившейся сбоку. От неожиданности он присел, увидел массивное колесо, глубокое отверстие – сбоку и выше, тоннелем уходящее вглубь металлического тела, и нижнюю часть крыла, нависшую скошенной крышей.