Текст книги "Небо земных надежд"

Насколько приятнее было бы идти сейчас на послеполетный разбор, детальный анализ проведенных накануне полетов.

Там вновь, словно воздухом неба дышишь. Душа успокаивается, и до конца дня хорошее настроение. Его приносишь домой, тихим отголоском подлинной радости заражаешь жену, детей, соседей.

А шифр-телеграммы о тяжелых летных происшествиях и опасных инцидентах, имевших место за определенный период времени в воздушных силах Российской Федерации, вызывали у Демина тягостное чувство горечи и досады. Отказы техники в последнее время составили достаточно длинный и поучительный список. В том случае, когда пилот справляется с экстремальной ситуацией, это всего лишь наглядное доказательство того, что, кроме боевого задания, в обязанность и возможность летчика входит спасти себя и самолет. Этому учат, это – побочная, но самая яркая и конкретная сторона летной профессии. Мастерство и то необъяснимое, что называется летным везением. И что-то еще глубоко личностное, вкрапленное в энергетическую систему Вселенной и ощущаемое в полете, как тайный оберег. Не для всех…

Но вот летчик не справился с взбунтовавшейся или захандрившей техникой, не смог понять причину отказа прибора, агрегата или ошибся, пытаясь обуздать стремительно развивающийся опасный процесс… Даже мастерство, подчас, не страхует от ошибок. Когда одно накладывается на другое, беда переходит в трагедию. Все в своей исключительной неповторимости, все – только твое.

“…Сразу заметить отказ, тотчас понять его причину, успеть отреагировать действием, исправить положение. И не прозевать тот миг, когда остается единственное – покинуть самолет… Как все четко, ясно и… непредсказуемо”, – думал Демин, слушая монотонный голос первого заместителя командира полка подполковника Сорокина. В его обязанности входит в первую очередь следить за безопасностью полетов.

…В Н-ском полку летчик третьего класса майор Сидоров, выполняя на самолете Су-17М4 горизонтальный полет, не понял причину нарастания скорости и, пытаясь поддерживать истинную заданную, изменял режим работы двигателя до малого газа, что привело к сваливанию самолета. Летчик катапультировался. Причина – засорилась статическая магистраль проводки воздушного давления…

“Не обратил внимание на показания скорости и угла атаки, – подумал Демин. – На занятиях надо нацелить внимание летчиков на этот случай. В полете, когда все скоротечно, приборная информации при отказах противоречива и рекомендации по летной эксплуатации самолета волнением вышибает из головы… Казалось бы, элементарный сбой, а “купилось” на нем немало даже опытных летчиков. Так что не скажешь: сам лопух или недоучили… Скорее всего, долго не летал. А взгреют крепко…

…Отказ анероидно-мембранных приборов на разведчике МиГ-25РБ. Снижаясь с высоты шестнадцать километров, летчик первого класса майор Дементьев не понимает, почему падает скорость, хотя периодически включает форсаж и полностью отдает ручку от себя… Но скорость все равно уменьшается. Топливо расходуется стремительно, и летчик по команде руководителя полетами катапультируется…

“…Однако реальная скорость превышает допустимую для покидания самолета. Смятый перегрузкой и потоком воздуха летчик, естественно, гибнет… – Демин хмурится, невольно представляя себе страшную картину нелепой смерти. – Три слагаемых трагедии: отказ приборов, личная ошибка летчика в оценке ситуации и команды руководителя полетов – летчик расплачивается за все. Комиссия по расследованию тяжелых летных происшествий, очевидно, долго искала изначальную причину… Досадная гибель, жаль парня…”

…Задание – воздушная разведка из стратосферы… С высоты двадцать километров МиГ-25РБ, пилотируемый летчиком первого класса полковником Лариным, снижается на “форсаже” с нарастающей скоростью. Летчик на связь не выходит, на запросы руководителя полетов не отвечает. Через минуту скорость достигает предельно допустимую по прочности. Самолет разваливается в воздухе. Летчик гибнет… Ведется расследование.

“Почему летчик не вышел на связь, хотя радио было исправно? Потерял сознание? Но по какой причине здоровый, опытный человек может лишиться чувств? – Демин, мысленно прокручивая возможные варианты, остановился на вероятной неисправности кислородной системы высотно-компенсирующего костюма. – Вполне возможно. И если не определят быстро и правильно, если не устранят причину, в дальнейшем будут новые жертвы… Кто виноват? Конструкторская недоработка, промышленный дефект, техник по кислородному оборудованию невнимателен был или сам летчик допустил оплошность?”

Расследование причины катастрофы и поиск виновных – далеко не одно и то же, Демин это прекрасно понимал. Из чужого печального опыта знал, что нередко, особенно в прошлые, благополучные годы, когда авиатехника была поновее, а требования строже, козлом отпущения в авариях и тяжелых летных происшествиях становится чаще всего летчик. Жесткая схема – должен увидеть отказ, должен понять причину, должен справиться, должен… – вопреки научному подходу к понятию “человеческий фактор” самым жестоким образом работает против летчика… Но с погибшего не спросишь, если вердикт комиссии: виновен. Тогда наказывают семью, лишая вдовьей пенсии. А живым остался – плати за брошенный самолет. Были такие случаи, были… По крайней мере раньше, в советское время, возможно, и теперь. Хотя, учитывая изношенность самолетов, нерегулярность полетов и общее положение дел, отношение к летчику стало, судя по всему, немного мягче, снисходительнее.

Для себя Демин когда-то давно решил то же, что и многие другие летчики:

“В сомнительных, непонятных случаях буду тянуть до последнего. Сяду на полосу – там разберутся. Не получится – значит, так распорядилась судьба”.

Но, став командиром звена, тем более теперь, когда на плечах эскадрилья, постоянно вдалбливал и опытным, и молодым: “Знай свою грань, небо пижонов не терпит… Только испытатель должен беречь уникальный самолет больше, чем себя. И ты о себе забудешь, если война, или приказано атаковать реальную цель, чего бы это не стоило… А в обычном, тренировочном полете, да с нашей техникой, которая на ладан дышит, не корячься. Если что серьезное, а высоты надежной нет – сигай…” – говорил, а в душе зацементировалось то, юношеское отношение к самолету, как к живому существу, которое трудно бросить в беде. Как к свидетелю своей невиновности.

… Демин, сидя в среднем ряду, ближе к стене, видел лица летчиков своей эскадрильи сбоку. Как по-разному слушают они наполненную трагизмом, сухим, казенным языком изложенную информацию. Факты и никаких эмоций.

Старший лейтенант Миша Медунов чуть подался вперед, словно боится не расслышать или хочет понять больше, чем сказано в шифровке. Обязательно надо дать ему контрольные полеты по дублирующим приборам.

Стас Янкин скучающим взглядом уставился в окно, делая вид, что ему и так все ясно. Виктор Анин тоже воспринимает все с напускным безразличием, хотя перед полетом, надевая противоперегрузочный костюм, а потом, шагая к самолету, как будто вбирается сам в себя. Поднимаясь по стремянке в кабину, шепчет себе под нос, словно молится. Перерывы в полетах для него болезненны.

Валера Орлов, пригнувшись к столу, пишет, и хотя сведения не секретные, может заработать замечание. Но, скорее всего, это – стихи. В них хладнокровный помор – пылкий лирик. Невзрачный, низкорослый Валера, декламируя, вырастает, мужает на глазах. Его сильный, приятный голос завораживает. Стихи о полетах, о любви. О том, “…как смыкается в Небе пространство и время, как в душе оживает любви благодать. И на плечи ложится Вечности бремя, но судьбы нам своей все равно не понять…” Однажды признался:

“Лучшие строки приходят в голову в самый неподходящий момент. Чаще всего в полете”. Что же сейчас тебя вдохновило, “Орлико– Неразлучная троица лейтенантов сидит на “Камчатке”. На лице Глеба Стогова странное выражение: как будто хотел улыбнуться и внезапно забыл… Шурка Лузгин приоткрыл рот, на лице недоумение, любопытство и скрытое беспокойство. Сергей Бакланов напряженно свел брови, синие глаза потемнели.

Еще командиром звена Демин заметил в себе желание, превратившееся в потребность, оценивая своих летчиков, стараться не столько понять их мысли или желания, а предугадать поступки.

“Ищи первопричину поступка, своего и чужого… Суть человека не в том, что он говорит, и даже не как поступает в обычной обстановке. Главное, как он держит внезапный удар под-дых… В особых случаях полета это проявляется особенно ярко. Хотя, стойкость человека в небе и выдержка его в обычной жизни на земле не всегда адекватны”, – говорит отец. Ему можно верить. И хотя раньше Демин был с ним не во всем согласен, но жизнь приводила примеры, иногда больно бьющие по самому незащищенному месту – по душе. Хотя Бог знает, где она находится, и что собой представляет…

“…Заходя на посадку экипаж Су-24…– продолжает читать подполковник Сорокин. А в памяти Демина всплывает аэродром, не тот, что лежит сейчас за окном, а из далекого прошлого.

Заставленный экранами локаторов зал командно-диспетчерского пункта. Он, еще старший лейтенант, выполняя какое-то поручение командира эскадрильи, случайно оказался на КДП. Солнце, нестерпимо жаркое, льется с трех сторон в остекленные стены. Взлетно-посадочная полоса в муаровом блеске отраженных бликов, и заходящий на посадку МиГ-23УБ кажется окутанным солнечным сиянием. Вот он проходит “дальний” привод, “ближний”, увеличиваясь в размерах, словно вызревая из блеклой синевы неба. Идет на полутора метрах высоты, выравнивая у самой земли пологую глиссаду.

Крен вправо неожиданный, словно кто-то подтолкнул под крыло, и стойка шасси грубо сталкивается с бетоном. Самолет взмывает и тут же падает безвольно под углом, ударившись колесом шасси и правой законцовкой крыла.

Почти физическая боль, как будто сам ударился… Все цепенеет внутри от дурного предчувствия. Демин даже сейчас ощутил отголосок этой боли.

“Обороты максимальные, 114-й… На второй круг!.. – руководитель полетов подполковник Семин, отпустив кнопку микрофона, бросает в сердцах: – Раззява, и ветра-то нет…” – окончить фразу не успевает. МиГ, не убирая крен, на максимальном режиме начинает набор высоты.

“Что случилось, 114-й?” – уже понимая, но не веря в худшее, еще надеясь, что все обойдется, бросает в микрофон подполковник Семин.

“Отказ управления….” – голос командира звена Гринева натянуто спокоен.

МиГ на взлетном режиме словно отталкивается от полосы, непривычно кособоко, все больше опуская правое крыло и неестественно задирая нос.

“Угол атаки уменьши! Угол…” – руководитель полетов сдерживает крик.

Высота метров двадцать, самолет валится на крыло и медленно, чудовищно медленно, так, что на всю жизнь врезалось в память, неотвратимо скользит вниз. И так же кособоко врезается в землю за торцом взлетно-посадочной полосы. Без султана дыма, без вспышки пламени, почти беззвучно. Как-то обыденно, словно понарошку – “киношный” трюк…

Мгновение тишины. Приподнявшись со стула, застыл в неестественной позе подполковник Семин. Вытянутые шеи, лица, фигуры всех остальных, и продолжением, обретая вес – их взгляды, будто пытаются остановить, удержать мгновение, которое невозможно вернуть. В которое еще не веришь, потому что действительность ужасна.

“Это же “спарка”, разом – двое… Капитан Гринев и Славка…” – Демин зажмурил глаза… Он и сейчас помнит, как бухнуло, замирая, сердце.

Потом все пришло в движение. Промчались по полосе пожарные машины, потом “санитарка”, хотя непонятно было, зачем она?..

Подполковник Семин с окаменевшим лицом поднес микрофон к губам, но прежде, чем нажать кнопку внешней связи, замороженным голосом спросил руководителя ближней зоны: “Кто там у нас на подходе?”

“Я заведу их на полосу, Евгений Иванович”, – мягко сказал руководитель зоны посадки. В воздухе еще девять самолетов и надо ими управлять, аккуратно прерывая задания. Заводить на аэродром с учетом остатка горючего, высоты, дальности, летного мастерства и личной надежности. С учетом того, что происходит там, за дальним торцом полосы, на которую им предстояло садиться. Хотя летчики, кроме тех, кто был в дальней зоне или на полигоне, слышали краткий диалог и по тому, как внезапно он оборвался, уже все поняли.

Это было первое столкновение Демина с оборотной стороной летной жизни, хотя от отца не раз слышал, как тот попадал в разные переделки в воздухе, как гибли его друзья. И живя в авиагородке, видел, как хоронили в закрытых гробах. Все они – дети летчиков-испытателей – понимали много больше, чем их “штатские” сверстники. Но, поступая в летное училище, зная все, наивно и искренне верил: с ним такого не произойдет. С кем угодно может случиться, но только не с ним. Они все тогда так рассуждали. И Славка – тоже… В этом вызове судьбе был задор молодости и гордое чувство своей исключительности.

И лишь когда на глазах, за ничтожно малое время, Судьба провела тире между жизнью и смертью близких ему людей, только тогда Демин понял, что не застрахован, что смертен как все и Ангелы-хранители бывают бессильны…

“Несимметричный выход закрылков из-за усталостного разрушения вилки гидроцилиндра уборки и выпуска средней секции правого закрылка”, – гласило официальное заключение комиссии по расследованию летного происшествия. Случай не единичный, но впервые закончился трагично. Парировать крен было возможно, если бы… Что же вы, парни, перетянули ручку управления, завысили угол атаки? На чуть-чуть… невольно торопясь отойти от земли…

… Обед не такой сытный, как в дни полетов, и все равно словно незаслуженный. Демин прекрасно понимает несуразность своего смущения, но избавиться от него не может. Сознание того, что их, здоровых, сегодня не летающих, а, значит, не работающих мужиков кормят по первой категории, когда женщины и дети существуют впроголодь, доводила то до отчаяния, то до тихого бешенства, и все труднее становилось сдержать себя. И так же, как утром, как вчера и завтра будет мучить одна и та же мысль:

“Ведь не война, не стихийное бедствие… В областном центре продовольствия на любой вкус навалом и сюда дорогие продукты завозят. Но третий месяц не выплачивают денежное довольствие, а в кредит хозяин магазина, ставшего теперь частным, не дает…”

Майор Уваров, завернув в бумажную салфетку пирожок с мясом, прячет его в карман кителя. Тут же на его тарелке оказываются пирожки Тренева, Орлова и кого-то с соседнего стола. Официантка Зиночка, проходя мимо, кладет полиэтиленовый пакет. Это повторяется после каждого обеда и за ужином. Двое детей, жена не работает… Полковой врач майор Федюшин, ревностный страж питания летчиков, делает вид, что ничего не замечает, но по утрам с горькой иронией всем “провинившимся” выдает по три горошины поливитаминов вместо одной.

… В штабе эскадрильи никого нет. Столы, не заваленные бумагами, кажутся неприлично голыми. Майор Кедров еще в столовой предупредил, что по поручению командира и на его “уазике” отбывает в соседний полк по каким-то деликатным делам и вернется только завтра. Эти странные действия подчиненного, происходящие в обход него, командира эскадрильи, неэтичное поведение самого командира полка, которого всегда и за дело уважал, начинали раздражать. Демин понимал, что серьезный разговор неизбежен, не решил только, с кого начать, и ждал подходящего случая, который сам собой верно сориентирует. Посоветоваться не с кем. Прежний начальник штаба эскадрильи уволился, нового еще не назначили. Да неизвестно, кто еще придет?..

Заместитель по воспитательной работе капитан Сидорин все еще в отпуске. Судя по недавнему телефонному звонку на домашний телефон Демина и по прозрачным намекам, он прилагает все усилия, чтобы попасть в академию. Но, скорее всего, это лишь предлог зацепиться в столице кем-нибудь, где-нибудь… В Москве у родителей жены просторная квартира, и тесть достаточно высокий чин в отделе кадров Генерального штаба. Странно вообще, почему Сидорин, хотя и ненадолго, оказался здесь, как шутят, в £Скраю военных и зэков”? Возможно, нужен был трамплин для рывка по служебной лестнице… А жаль, парень неплохой, они даже сработались и строили планы, как поднять настроение в эскадрилье… О летном духе говорить не приходится, вытащить его из забвения могут только полеты… Вот и займемся сейчас этим.

Демин вынул из ящика стола чистый лист Плановой таблицы и взял самый отточенный карандаш. В соседней, проходной комнате, где стоят столы командиров звеньев, как всегда после обеда собираются любители шахмат, шашек, нард и их болельщики. В первой эскадрильи Кудрина, где народ постарше и посолиднее, то же самое, только меньше шума, потому что играют не на “щелбаны”. Учебный класс отведен строго для занятий. Куда же еще деться свободным летчикам, когда на улице мороз?

Священнодействие по составлению “плановичек” относится уже непосредственно к делам небесным и целиком зависит от погоды: полеты в простых метеоусловиях – одна таблица, для сложных – другая, по “минимуму” – третья. То в дневную смену, то для ночных полетов или с переходом в ночь.

Когда Демин пришел после училища в полк, эта работа командиров казалась ему чем-то вроде составления головоломного кроссворда. Все должно совпадать, отвечать требованиям документов и учитывать возможности летного состава, слагаемого из профессиональной индивидуальности каждого летчика: его класса, личных допусков, сложности упражнения или боевой задачи. Самостоятельный полет или контрольный с проверяющим. И многое другое…

Сейчас кроссворд существенно упрощается тем, что летать удается только днем, в основном при ясном небе, господствующем в этих местах. Зимой ненадолго наползают слоистые облака, из них сыпется снег, сухой и колючий. Снежинки как из стекла. Они превращают студеный ветер в режущий клинок, температура воздуха снижается до минус тридцати. И хотя полеты в сложных метеоусловиях позарез нужны, но кто же работает при нулевой видимости?

Командир сказал, что керосина, больше того, что осталось на полковой базе ГСМ, до нового года не будет. Если поделить скудные тонны горючего на пять летных дней – по одному в две недели, раздробить, увы, далеко не поровну на обе эскадрильи, учесть, что должны поддерживать боевую форму еще и командиры старшие, то получится в смену на его эскадрилью по три полета. До того, как поступит керосин – пятнадцать полетов. Расчет простой. Распределение сложное.

До конца года надо дать слетать Медунову, совсем засиделся старший лейтенант. Сопит, глаза несчастные, но молчит. А тут хотя бы духом воспрянет.

У Орлова класса пока нет. У остальных старших лейтенантов устойчивый и, похоже, уже до пенсии третий. Они это понимают. Утешаются тем, что летают раза два в месяц. О росте мастерства и разговора нет. А вот о безопасности этих единичных, сплошь на нервах и предельном напряжении полетов командир эскадрильи обязан помнить постоянно. И первым, случись что, отвечать…

У Янкина перерыв затянулся до предельного срока, не слетает на боевом сейчас, придется давать контрольные на спарке, а она на весь полк единственная. У второй окончательно вышел ресурс по двигателю и надежда только на то, что техники подберут пригодный от сданных на хранение МиГов.

Звездину и Анину, кровь из носа, а надо слетать на полигон. Треневу – два контрольных в зону, один на полигон – вводить в строй и заменять Шишова. Вот на кого керосин жаль, не в коня корм… Но пока капитан Шишов числится летчиком, в ответе за него командир, хотя выпускать его в небо ох! как не хочется, даже страшно. Разве что в зону на простой пилотаж и по маршруту, пока окончательно летную форму не потерял. А может, и терять уже нечего?

Старший лейтенант Ольхов в Чите, в окружном госпитале проходит врачебно-летную комиссию. Подошел срок. Но, судя по тому, с каким безмятежным настроением он уезжал, нетрудно догадаться, что решил старлей закончить свою так и не состоявшуюся летную карьеру. Раньше на ВЛК ехали с трепетом и тайной мольбой: только бы не списали из-за какой-нибудь внезапно объявившейся болячки, вроде гастрита, или, не дай Бог, язвы на нервной почве. Полет – это затянувшийся стресс для организма. Когда эмоции положительные – прилив сил и здоровье. Когда полет не складывается, когда глаза и руки не успевают, и мысль отстает от того, что выполняет машина, тогда сгорает все внутри, и душа поистине уходит в пятки… Но Боже упаси в этот момент позволить страху, загнанному в самые дальние и крохотные уголки души, хотя бы ненадолго вылезти наружу. Тогда тебе “крышка”… Не иносказательная, а реальная крышка гроба. С венком.

Да, еще Кедров… Он, правда, особого желания летать не проявляет, но подтвердить первый класс должен. Уваров не так давно уже отстрелялся на полигоне отлично. Остался еще полет. Кому важнее? Орлову, потому что ему надо выполнить пять полетов на упражнения по нормативам и можно посылать документы на третий класс. Зачеты он сдал давно, и на тренажере отлетал сверх положенного. Или добавить Медунову. В первом полете без дрожи в коленках не обойтись, но уже во втором душа распахнется… Лишь бы из дивизии не нагрянул инспектор, тогда все расчеты полетят к черту…

Думать о полетах “на себя” – строжайший запрет. Напортачил на полигоне, теперь терпи, хотя подчиненным в глаза смотреть до сих пор стыдно…

Лейтенантская троица опять остается не у дел. В этом году им вообще не светило. Дай Бог, провезти в начале будущего, когда керосин по новому отсчету пойдет. И опять морока – кого-то одного тянуть до вылета на боевом и дальше, или всем распределить понемногу, в утешение, но без толку?

Демин встал, потянулся, напрягая расслабленные мускулы. За окном было уже пасмурно, твердые снежинки бились в стекло, как белая мошкара.

Он задернул занавеску и зажег настольную лампу. Железный абажур очертил светящееся пятно, в котором белел черновик Плановой таблицы, где значились фамилии счастливчиков.

“Ну и времена пошли, – невольно с тоской подумал Демин, – обязательное дело почитаем за счастье – дожили… Хотя полеты всегда счастье, их никогда не бывает много, даже если у тебя по четыре заправки в смену, как бывало раньше. Даже когда не просыхает от пота комбинезон, и два килограмма собственного веса за день как не бывало. Вечером валишься на кровать без сил и мыслей. Но проходят сутки, и снова тело требует перегрузок, нервы – напряжения, мозг – работы, а душа – свободы, необъятного простора и радости преодоления…

Из Главкомата пришел приказ на будущий год активнее летать ночью. Это больше первой эскадрильи касается. А для моих надо бы заострить внимание на слетанности парами. Командир полка, похоже, того же мнения, значит, свое решение мне отстоять будет проще. О слетанности звеном и мечтать не смей… Эскадрильей – даже думать смешно… до слез. Самолетов не хватит. Летно-тактические учения… Когда их проводили, хотя бы по упрощенной схеме? Другое дело – раньше…

Стоп! Это закрытая тема. Она ничего не дает, кроме хандры и ноющей боли в сердце. Как после похорон близкого человека: суть трагедии уже осмыслена, мозг смирился перед невозвратностью утраты, а душа тоскует, и не знаешь, как дальше жить”.

Демин нарочито старательно расписал полеты на пять Плановых таблиц – на каждую летную смену в отдельности. Три заполненные клеточки сиротливо выделялись на белом листе. Ту “плановичку”, что на послезавтра, надо отнести подполковнику Лапину. Заместитель командира по летной подготовке объединит ее с более щедрой “плановичкой” первой эскадрильи, где сосредоточен костяк полка – летчики первого и второго класса.

У майора Кудрина дела идут немногим лучше. Не всем летчикам удается подтвердить класс, хотя относительная боеготовность полка держится на первой эскадрильи. Но через два-три года уйдут “старики”, а они уже постепенно списываются, кого медицина “подловила”, кто сам решил подать в отставку – выслуга лет есть, летная пенсия обеспечена. И только небо еще пока держит… А кто будет учить “желторотиков”? Кто передаст младшим таинство летного мастерства, которое ни в одной инструкции по производству полетов никогда не опишешь?…И образуется провал, в котором не один десяток парней погибнет… Какой труд надо приложить, сколько пройдет времени, пока не почувствуют себя молодые в небе уверенно, пока не отточится, не отшлифуется техника пилотирования летчика и не закалится характер воздушного бойца…

Можно ли было предположить такое в конце восьмидесятых, когда он, Демин, окончил училище, когда истребительно-бомбардировочная и вся военная авиация была в расцвете своего могущества и славы?

По ту, дальнюю сторону временного рубежа все, что касалось авиации, было Демину предельно ясно, логично, как-то убедительно-выпукло. Потом все оказалось в тумане – зыбко и сомнительно. Туман, сгущаясь, становился непробиваемой тучей. Она здесь, сейчас, а то, что впереди, дальше и потом скрывается в кромешной тьме.

На мгновение Демину показалось, что он ощущает все это каким-то странным внутренним видением. Он даже тряхнул головой, заподозрив себя в минутной послеобеденной дреме. Да нет, мысли были четкими и назойливыми, от них не избавишься просто волевым запретом. Ну что же, Демин, валяй, позволь себе чуток пораскинуть бесконтрольно мозгами…

Как же все это так получилось?…В начале девяностых, когда выводили войска из Прибалтики и Германии, когда скопление людей и техники напоминало возвращение в отчий дом родственников-погорельцев, тогда еще можно было укрепить армию, тем более строевую авиацию. Укомплектовать полки самыми опытными и преданными летному делу людьми. Отобрать все ценное, нужное для полетов и ведения аэродромного хозяйства. Списанные самолеты продать как сырье, полученные средства направить целиком на нужды авиации. Возможно, так и планировалось… Но, как всегда, на пожар сбегаются мародеры. Все, что вынесено из дома и, казалось бы, спасено, исчезает в их бездонных мешках и карманах…

Тогда была еще мощная авиационная промышленность, испытательные институты с летными центрами, сотни боевых полков и десятки летных училищ… Незачем задавать бессмысленный, мучительный вопрос: “Где это сейчас?” Тогда все, что творили со страной политики, казалось чудовищной, но временной ошибкой. Заблуждением не долгим, исправимым, стоит только кому-то взяться за ум… Спаситель не появился, за ум никто не взялся. Страна сначала умирала под звуки “Лебединого озера”, потом отцы Отечества и самозванцы пытались, кто реанимировать ее, кто развалить окончательно, согласно наставлениям заморских “мудрецов”, не забывая мимоходом решать собственные шкурные интересы.

“Мой внутренний “светофор”, регулирующий крамольные мысли, слишком легко перемигнулся с запрещающего красного на предупреждающий желтый, и теперь окончательно загорелся зеленым, давая размышлениям свободный ход, – с тревогой подумал Демин. – Бесполезные думы опять начнут сминать и мучить душу, мозг будет задавать риторические вопросы непонятно кому и зачем.

Можно сколько угодно вспоминать, сопоставлять и гадать, что было бы, если бы… Теперь это дело историков – разбираться кто, когда, какие совершил ошибки? Оценивать последствия их. Определять, где недальновидность была, где ротозейство, а где бездарность выскочек? Где себялюбивый расчет, где преступная халатность, а где и преднамеренное предательство…

К чему сейчас бессильно сжимать кулаки? Время для драки ушло. Время суда еще не наступило. Страну превратили в истоптанное, загаженное поле, где когда-то выращивали хлеба, хотя и вперемежку с сорняками и ядовитыми травами… Стоял пусть неказистый, но крепкий дом дедов и прадедов. И грех сейчас разбирать его до основания по кирпичикам с целью построить дворец чуждой архитектуры, где придется иноземные песни петь, в странные игры играть, в чужие одежды рядиться.

Теперь хоть плечами подпирай родные стены, чтобы не рухнул окончательно отчий дом. Хоть голыми руками очищай, вспахивай и засеивай священными семенами оставшуюся часть былого бескрайнего поля, превращенного в проезжий тракт. И как защитить, сохранить тот клочок земли, где смогут вырасти, заколоситься всходы будущего Авиации?..

“Твой участок поля – эскадрилья. Вот и паши на нее, вытягивай ростки новых всходов – своих недоученных лейтенантов, умудрись в это тяжкое время поставить их на крыло”, – Демину казалось, что он улавливает даже легкую, добрую иронию в голосе отца. Видит его глаза с прищуром, твердые губы и ямочку на подбородке.

… Сквозь тонкую переборку слышны голоса летчиков, скрип стульев, хлопанье двери, иногда смех. Это капитан Шишов забавляет всех анекдотами, которые только для мужских ушей. Ему по остроумию наступает на пятки Шурка Лузгин, с более тонкой, колоритной и общедоступной программой.

Когда все запланированные занятия проведены и у старших командиров не хватает фантазии загрузить летчиков до окончания рабочего дня, приходится самим изобретать себе забавы. Шахматно-шашечные баталии, хитроумные нарды сейчас единственная утеха и повод для выхода эмоций.

Шум не отвлекал, он даже помогал сосредоточиться, создавая живой фон и незаметно выравнивая настроение. Возникало своеобразное ощущение душевного уюта и что-то вроде чувства крыла, как в хорошо слетанной паре, когда знаешь, что ведомый слепо верит тебе – ведущему, твоим разумным действиям с учетом его безопасности.

Внезапная тишина словно ударила по ушам, как если бы разом прервался шум водопада. Демин насторожился, показалось даже, что в соседней комнате никого нет – испарились. Не задремал же он в конце-то концов… О чем шел разговор, который, не отслеживаясь специально, все же откладывался в памяти?

Сердито о чем-то рассуждал Станислав Янкин, ему противоречил Егор Тренев. Потом прозвучало: “Хочется взять автомат и…” – это сказал Олег Анин. Тогда и наступила мертвая тишина. Впрочем, тишины уже не было.

– За чем дело встало? У тебя же ракеты есть… – в голосе Янкина явная издевка. – Только при твоем нынешнем мастерстве – мазанешь…

– За такие мысли раньше – к стенке, – задохнулся в тихом вскрике Миша Медунов. Ему с мрачным ехидством возразил Виктор Шишов:

– Извиняюсь, но у нас демократия, свобода слова и мыслей… И действий для тех, кто нахрапистее и шустрее. Тебя, Михаил Топтыгин, это не касается.

– В армии нет свободы слова и выбора. Есть приказ. Генералам виднее… – не совсем уверенно начал было Тренев, но его перебил Анин не своим, высоким и сдавленным голосом, как будто удерживаясь, чтобы не сорваться на крик:

– Генералы просрали армию… Авиацию – это уж точно…

– А зачем нам армия? – вкрадчиво и зло заметил Шишов. – Вокруг нас одни друзья, партнеры по бизнесу и советчики двуличные… Сплошь миролюбивые, добренькие страны. Особенно Штаты… Были им бельмом в глазу, теперь бельмо сняли вместе с глазом. С их старанием и по собственной дури… А дураков не сеют у нас и не пашут – так родятся и за умников слывут…