Текст книги "Небо земных надежд"

Первой пошла под нож бульдозера командирская “двадцатка”. Она находилась в шеренге самолетов на технической стоянке с краю, и бульдозер с ходу наехал на “МиГ”. Неопытный в таких делах водитель решил, видимо, одним ударом подмять самолет под нож и гусеницы. Но тупоносый крепыш МиГ-15 при столкновении откатился назад, в сторону летного поля. Казалось, он замыслил удрать и только ждет, чтобы кто-нибудь из летчиков его понял…

Нож бульдозера саданул по передней стойке, она подломилась. Самолет словно упал на колени. Бульдозер, с треском подмяв под себя воздухозаборник, въехал на кабину и с остервенением начал давить ее. Затрещало основное шасси, фюзеляж уродливо просел и серебристые крылья сложились, как складывает их бабочка, пытаясь сделаться незаметной или умирая… Оглушительный скрежет металла был похож на стон, на крик. Самоходный подъемный кран уже готовился подцепить с земли и погрузить на машину расплющенное, бесформенное нечто – то, чем стал краснозвездный истребитель, еще совсем недавно победно проносившийся в синеве.

И началось… Бригада разделки торопилась: грузовой корабль, который должен был увезти металлом для переплавки на металлургический завод, уже стоял у причала Мурманского порта.

“Шасси надо бы загодя убрать…”, “Автогена у них, сволочей, что ли, нету?”, “Плоскости, паразитам, лень отстыковать…” – горячились техники, но помогать рабочим наотрез отказались. И что толку смягчать казнь, когда смертный приговор уже вынесен?..

Летчики молчали. Нехорошо молчали, затвердев скулами и пряча повлажневшие глаза. И у старшего лейтенанта Дмитрия Демина ком застрял в горле.

Они стояли возле КДП – вся вторая эскадрилья, слетанная и дружная.

“Когда кончится эта пытка?” – едва сдерживая себя, спросил Коля Усов.

“Она еще только началась”, – проговорил сквозь зубы командир эскадрильи и стащил с головы фуражку.

“А МиГ-17?…Неужто их тоже под нож?..” – с возмущением сказал командир звена капитан Лапшин, и все зашумели:

“Не дадим!..Надо что-то делать… Это же явное вредительство!..”

“Надо идти к командиру, – твердо сказал капитан Усов. – Кто со мной?”

И его ведомый – старший лейтенант Демин сделал шаг вперед. Но командир эскадрильи решительно оттеснил его:

“Те, кому еще служить, – на рожон не лезьте. Кого подчистую списали – тому терять нечего”, – и ушел, прихватив с собой двух майоров из бывших фронтовиков. Торопились они напрасно: командир полка уже принял решение, и спустя час возле обвалованных укрытий, где стояло звено МиГ-17, начали прохаживаться, сменив солдат караула, летчики с автоматами.

Как удалось командиру полка договориться с начальником охраны? Какие доводы он привел, нейтрализуя капитана из особого отдела? Каким образом оперативно получил сведения о ближайшей, не расформированной истребительной части, где базировались МиГ-15, а о МиГ-17 только мечтали, как договорились два командира полка – обо всем этом можно было только догадываться.

Но на другой день, ближе к вечеру две пары МиГ-17 в плотном строю спешно и скрытно оторвались от взлетно-посадочной полосы, в последний раз выпустившей самолеты в небо. На КДП полковник сидел один, при всех орденах, с Золотой Звездой Героя на парадном кителе. Похудевший, осунувшийся, он сжимал в руке ненужный микрофон. Звено уходило в радиомолчании, на предельно малой высоте по маршруту, проложенному на карте, напомнившей фронтовикам годы войны. Пролегал он в пойме реки, в стороне от ракетных частей ПВО, в мертвых для локаторов зонах…

Уже на рассвете звено вернулось. Теперь это были МиГ-15, из тех, чей ресурс практически вылетай, и не жалко пустить под нож. Бригадир, командовавший утилизацией, то ли не заметил подмены, то ли ничего не понял. Да и было ему все равно… Из дивизии никаких запросов не поступало. Как объяснил командир побратавшегося с ними полка вышестоящему начальству появление четырех МиГ-17 и пропажу МиГ-15, ни Демин, ни другие летчики так и не узнали.

Со своим командиром полка Дмитрий Николаевич встретился лет пятнадцать спустя, когда стал уже испытателем, а бывший полковник командовал бригадой клепальщиков на авиационном заводе. Посидели, выпили, вспомнили об этом случае, который мог закончиться судом, если бы вздумал кто-нибудь раскрутить по всей строгости военных законов… О летчиках-однополчанах поговорили. У большинства – тех, кто был уволен тогда в запас, судьбы так и не сложились.

“Самолетам, что на переплавку пошли, мы замену сделали, даже лучше их сотворили. Вон МиГ-21 сейчас с конвейера сходит – сверхзвуковой. Потом и помощнее техника будет. А что касается людей… – бывший полковник уронил голову на грудь и с такой тоской сказал, что у Демина душа заныла. – Каких летчиков потеряли, учителей! Опыт пилотажный, он же… Гончары, к примеру, или скрипичных дел мастера секреты своей работы ученикам передают из поколения в поколение. Это все понимают и с уважением признают. А в деле летном приемы, способы маневрирования и тонкости боевые – так их же только в полете показать и усвоить можно! То, что не просто памятью, а и кровью закреплено… Как преступно, как по-глупому было многое потеряно! То, что вам – молодым в десятках полетов самим осваивать приходилось, я б тебе за пару зон показал и научил… По ночам до сих пор на боевом, а чаще на спарке летаю, кого-то чему-то учу. И такая тоска берет, когда проснешься, такое бессилие, что угасают в нас, еще живых, знания и умения каким цены нет. А в ком-то уже вместе с ними и померли.

… Дмитрию Николаевичу до сих пор кажется, что полковник говорил о его отце. Хотя откуда он мог знать что-нибудь о командире одного из Дальневосточных полков штурмовой авиации, расформированного подчистую?

Николай Демин-старший в жизни земной, гражданской своего места себя так и не нашел. Когда сына перевели служить на Украину, мать уговорила отца поехать с ним. И они жили все вместе почти два года, снимая рядом с гарнизоном частный дом. Счастливая бабушка нянчила внучку, Настенька поступила учиться в медицинский институт. Врач – везде востребованная профессия. Сам он в должности командира звена и с первым классом успешно летал, мечтая поступить в Школу летчиков-испытателей. И не замечал, как тоскует и незаметно спивается отец.

Отец менял профессии и места работы. Старался меньше бывать в авиагородке, где по его словам не было ему “битвы по душе”. Вот и уезжал “на шабашку” в район, что-то строил, клал печки, столярничал – руки у него были золотые. А в голове бродили мрачные мысли…

“Прости отец, что я не понял тогда, какой мукой было для тебя жить рядом с летным полем, каждый день слышать рев двигателей, видеть истребители. Как они взлетают, садятся, иногда ведут бои в зоне над аэродромом… Пойми, ощути я тогда хоть сотую часть той тоски, что испытываю сейчас сам, может, и нашел бы какие-то нужные тебе слова, придумал решение…” – запоздалые мысли. Как бесполезны и горьки они.

Когда, посадив на аварийную грунтовую полосу МиГ-19 с заклинившей передней стойкой шасси, он – капитан Демин получил благодарность и долгожданное предложение прибыть в военную Школу летчиков-испытателей, встал вопрос, как быть с семьей? Мать предлагала уехать к ее родственникам, под Тамбов. Отца тянуло на Дальний Восток, в те места, где он служил свои последние, счастливые годы, и где еще остался на гражданке кто-то из его друзей-однополчан. В итоге он уехал один, сказав жене, что на разведку… От отца пришло только одно письмо, необычно длинное, странное, и как стало понятно потом, прощальное, хотя написаны были там светлые, теплые строки, адресованные всем. И внуку, который должен был вскоре у Настеньки родиться.

“…Не сомневаюсь, что родится мальчонка, – буквы были выведены коряво, очевидно писал отец, крепко выпив. – Пусть идет в авиацию, если душа потребует. Только не называйте его как меня Николаем. Лучше Юрием, как Гагарина. Может с этим именем ему в Небе больше повезет…”

А через месяц пришла от друга отца телеграмма, где сообщалось, что Демин-старший погиб. Как выяснилось потом, он начал работать сцепщиком на узловой железнодорожной станции. Другу говорил, что работа как раз для него – рисковая. Потребность чувствовать себя на грани опасности почти у каждого летчика в крови. И отвоевав всю Великую Отечественную на штурмовиках, не потеряв ни одной машины в двух сотнях боевых вылетах, получив несколько орденов и медалей, он вписался после Победы в мирную жизнь легко только потому, что продолжал жить в небе. Командиром полка как говорили на поминках друзья был решительным и мудрым, а летчиком – таких теперь не найти… А тут сорвался с обледеневшей подножки под колеса грузового вагона… Или захотел сорваться?

Они оставили его там, на поселковом кладбище, недалеко от того места, где был еще сравнительно недавно расположен полк штурмовиков. Мать пережила отца на пять лет, и Дмитрий Николаевич до сих пор простить себе не может, что не сумел похоронить ее с ним рядом.

… В этот год зима, всласть поморозив, повьюжив, поплакав оттепелями, ушла раньше времени на север, и последние дни ее выдались на диво улыбчивыми и тихими. Солнце светило во всю мощь своих протуберанцев, и корочка снега, образовавшаяся за ночь, сияла так ослепительно, что невозможно было смотреть на нее даже сквозь темные стекла очков. Но Дмитрий Николаевич, щурясь, упрямо разглядывал белое раздолье, ограниченное на горизонте корпусами завода и взлетно-посадочной полосой. Кирпичные здания были заметны отчетливо, а взлетно-посадочная полоса сливалась с заснеженной землей, и увидеть на ней можно было бы только движущийся предмет. Не какой-нибудь там топливозаправщик или даже приземистый истребитель, а величественный Ту-160.

Когда это знаменательное событие произойдет никто, даже хорошо осведомленные люди, причастные к созданию многофункционального сверхзвукового стратегического бомбардировщика с изменяемой стреловидностью крыла точно сказать не могли. И не потому, что сам факт возобновления производства или данные о Ту-160 были секретны. Какие тут могут быть секреты, если после развала Союза оставшиеся на Украине две эскадрильи бомбардировщиков обнюхали, облизали и разобрали по косточкам любознательные западные и американские специалисты. И дилемма заключалась лишь в том: продать ли выгодно для Украины самолеты России, или превратить чудо советского самолетостроения в металлолом.

А может, нам самим поднатужиться и вновь запустить производство?..

Снег по краю обрыва всю зиму упорно сдувал ветер, и образовавшаяся под лучами солнца тонкая ледяная корка с хрустом проламывалась под унтами, когда-то гревшими их хозяина в вертолете. Теперь унты пригодились для зимних прогулок на “взлетный пятачок” как называл Дмитрий Николаевич свое любимое место над обрывом. Он наведывался сюда и зимой, чтобы покормить пса, под грустное настроение или просто так, когда хотелось обсудить что-то с самим собой, когда душа просила простор, а легкие – свежий ветер.

Сегодня был особый случай: в почтовом ящике лежало письмо от сына.

Обычно письма приходили от снохи Алены, и отвечала ей Настенька. Бабка еще что-то помнила из своей небогатой, но пестрой медицинской практики, и переписка женщин состояла из вопросов, вздохов, сдержанных жалоб с одной стороны и советов, наставлений, чудодейственных рецептов с другой. В свою переписку, озабоченную детскими болезнями, питанием, воспитанием сначала своенравного Димы, теперь хлипкой Ларочки, жены своих мужей не посвящали. Лишь в конце письма передавали приветы, наилучшие пожелания и поздравления с праздниками.

Сын писал редко, коротко уведомляя о служебных переменах, очередном звании или присвоении более высокого летного класса. Когда служил в Германии иногда, сдерживая радость, писал о полетах. Бывало, спрашивал о чем-то сугубо профессиональном, никогда не жаловался, изредка просил совет. Земля и Небо (тьфу-тьфу, как бы не сглазить) были милостивы к нему.

После перевода в Забайкальский военный округ, в истребительно-бомбардировочный полк сын замолчал. Чему удивляться? Полетов, как и у всех, прискорбно мало, земная жизнь однообразна и трудна. За посылки и переводы благодарит Алена, о здоровье стариков беспокоится тоже она. О чем еще писать, зачем травить душу?

Поэтому толстое письмо от сына не на шутку встревожило. Решив, что дома на глазах Настеньки читать его, на всякий случай, не стоит, а погода прекрасная, Дмитрий Николаевич, купив в магазине дешевой ливерной колбасы, поехал на “взлетный пяточек”. Пес ждал его возле остановки и быстро управившись с гостинцем побежал следом, обогнал и затрусил впереди по краю откоса, время от времени оглядываясь, словно поторапливая.

Дойдя до куста боярышника, пригнувшего ветки под тяжестью снега, Дмитрий Николаевич вытащил из-под него свой деревянный ящик, смахнул наледь и уселся плотно, чуть горбясь. Аккуратно разорвал конверт, развернул тетрадные страницы в линейку. Размашистый почерк сына читался легко, и первые же фразы огорошили.

“Привет, отец! Мне нужен совет, но когда ты будешь читать это письмо, я уже приму решение. Пишу, чтобы вроде как поговорить с тобой и одновременно все продумать.

Если коротко: командира полка забирают в дивизию, первый зам становится исполняющим обязанности командира. Мне предложено его место с перспективой через год, получив подполковника, начать командовать полком. Это в том случае, если не поставят кого-нибудь “сверху”.

Внешне все выглядит заманчиво. Уверен, что найдутся завистники, но завидовать нечему. Мы летаем раз в неделю, а то и реже, чаще всего тремя-четырьмя самолетами. Общий налет полка за месяц в среднем такой же, как раньше был одним звеном… В соседних частях не лучше. Исчез смысл жизни и службы в военной авиации – планомерные полеты ради боевой готовности. А значит, изменилось отношение ко всему… Из училища приходят пацаны с мизерным налетом, а у нас нет керосина, чтобы их доучить. Летчики с опытом теряют навыки, нет возможности повысить класс. Понимая это, начинают списываться под любым предлогом, и не хватает аргументов, чтобы удержать. Уже некого ставить командирами звеньев. Теряется связь поколений, не говоря уже о традициях. Исчезает, развеивается то, что ты, отец, называешь летным Духом…

Дисциплина – скорее безразличие. Все идет еще пока, но лишь по инерции, как когда-то хорошо отлаженный, но уже обесточенный механизм. Быт – по нынешним ценам нищенское существование. Есть летчики, которым приходится прирабатывать ночными охранниками, частными водителями, даже грузчиками, но это там, где ближе к большому городу, хотя, есть и у нас… В одном из полков жены вышли на полосу, требуя улучшить бытовые условия и обеспечить мужьям безопасность полетов. Ты сам знаешь как тесно, многозначно связано все… Женщины оказались решительнее нас, мужиков. Хотя им больше дозволено, с них меньше спрос: они не давали Присягу…”

Дмитрий Николаевич почувствовал, что стало нечем дышать. Порывом ветра смахнуло с ветки пушистый ком снега, а легким не хватало воздуха. Торопливо зашарив в кармане куртки, он нащупал пробирку с нитроглицерином. Открывая, просыпал, и маленькие капсулы капельками заалели на снегу.

Когда ноющая боль в сердце притупилась, Дмитрий Николаевич разгладил на колене случайно смятые листочки и продолжал читать письмо.

“… Будучи командиром эскадрильи и занимаясь только летной работой своей и подчиненных, как-то еще заглушаешь в себе боль и обиду. А, вырвавшись в Небо, набираешься сил, потому что только в полете все настоящее, все – истина, все – правда. В воздухе все проверяется ценой жизни: и готовность машины, и обученность, и состояние тела и души. Когда-то давно ты говорил мне это, отец, и я сам убеждался на удачах и ошибках других и собственных. Но Небо сейчас не место работы, а лишь награда за труд земной и стойкость душевную.

Что смогу сделать я как командир полка или как заместитель, если нет средств даже для того, чтобы поддерживать внешний вид городка, закончить ангар, достроить жилой корпус и расселить семьи, ютящиеся в общежитии и частных домах? При всем моем даже самом пламенном желании – ни-че-го… Значит просто занимать место зама, потом командира, потом, при хорошем раскладе, и в дивизионные начальники выбиться… Не нужно мне всего этого! Я хочу просто летать и учить молодых. Но для этого надо…

Какой-то зловещий замкнутый круг… Как разорвать его? Как поддержать дух людей, тебе подчиненных, если собственный дух ослаб? Но, может, ответственность за других и даст дополнительный стимул… Будь ты рядом сейчас, отец, ты бы это сказал мне?

Мы летаем на грани возможного и дозволенного, определенного нам не спецификой экстремальной профессии, а искусственно созданными земными невозможностями, специальными или нечаянными, ставшими реальностью. Летаем с препятствиями, которые повышают риск и создают пиковые условия там, где их и быть-то не может, если рассматривать летную работу в классическом ее понимании. Это невыносимо обидно, досадно и наводит на самые скверные, черные мысли… Но пока еще есть самолеты и не вылетай их ресурс, пока выделяется хоть какое-то топливо, пока существуют еще сами понятия боеготовности и безопасности Отечества, надо летать. И учить молодых летать, по максимуму того, что пока дается, и сам можешь…

И если для этого надо заняться земными бедами и тянуть незавидную, тяжкую лямку бытовой и летной неустроенности… Чтобы сохранить летный Дух свой и подчиненных, не потерять себя и дожить до лучших времен…

Знаешь, отец, завтра я дам свое согласие. Еще и потому, что страшновато и очень, очень не хочется… Но кто-то должен. Выходит – я. А там пусть будет, как распорядится судьба.

Всего вам всем самого доброго, отец. До лучших времен. Юрий”.

Судя по дате, письмо было отправлено две недели тому назад. Значит, новая жизнь сына уже идет полным ходом…

Дмитрий Николаевич встал и прошелся по краю обрыва. Собака подняла голову, но, поняв, что уходить человек не собирается, снова опустила ее на лапы и прикрыла глаза.

Главное, принять решение, а правильное ли оно, покажет жизнь… Только с чего начать, взяв “ручку управления”? Прежде всего, не разболтать самолет, и хотя он идет со стабильным снижением не дергаться, пытаясь рвануть в высоту. Иначе, потеряв скорость, неизбежно сорвешься в штопор… Выдержка, выдержка…

“До лучших времен…” – Дмитрию Николаевичу казалось, что он слышит сына, как тот произносит эти слова чуть глуховатым, не героическим голосом.

– Когда же наступят лучшие времена? – вслух произнес он, глядя в даль.

Небо сияло пронзительно, призывно распахивая необъятные просторы.

Заснеженная Земля хранила молчание.

Глава 6. Дорогу осилит идущий

“Отец отца моего отца… – Димка уставился на только что написанные им строчки, зачеркнул их и вывел старательно: – Отец моего деда…”

– Прадедушка… – хихикнула Татка. Она любила совать свой остренький нос, куда не следует, а чужие тетради были для нее зоной особого внимания, не потому, что там можно было что-нибудь списать – училась она хорошо. Просто тетрадь, как считала рассудительная дочь подполковника Ивлева, – это зеркало души, а не только способностей. Беспокоиться насчет чужих душ – это у нее в крови, передалось, очевидно, по наследству. И в старые времена, а для подростков “старым” было все, что до девяностого года, Татка стала бы председателем пионерской дружины и комсомольским вожаком. Сейчас же она была лишь старостой восьмого класса из девяти человек. Но каким старостой!..

Татка умела придумать что-нибудь такое, что воспламеняло не только класс, а всю школу, заставляло учителей спорить между собой, а директора – Нину Петровну, хвататься за голову и доказывать, что школьный зоопарк, даже из зверей здешней фауны, так же нереален, как зимний сад в самом большом, спортивном зале. Горшки с комнатными цветами в коридорах и классах, живой уголок под лестницей с хомячками, белыми крысами, ежами и канарейками – это, пожалуйста. Только ухаживать не ленитесь…

Не ленились, но вскоре становилось скучно, и после занятий все разбегались по домам к телевизорам. Собрать любителей хорового пения или танцевальный ансамбль оказалось невозможно, как и кружок кройки-шитья или столярный. Вот если бы появился компьютер в классе… Но ультрасовременное диво электронной техники в единственном экземпляре стояло только у начальника штаба в кабинете, и подполковник Самарин никого к нему не подпускал. Однако, по непроверенным и обидным слухам, Илья Давыдович обучал компьютерным премудростям своего старшего сына из выпускного класса, что Ленька категорически отрицал.

Новая жизнь началась, когда ее никто не ждал и даже не предвидел. И первым вестником стала, разумеется, Татка. В одно вьюжное утро, когда на улице было минус двадцать четыре, а в школе из дверей, из щелей окон дуло, и потому разрешалось сидеть в пальто, что создавало определенную прелесть и вольность, Татка пустила по рядам записку с одним единственным вопросом:

“Кто за то, чтобы в школе стоял живой “Мигарь”?” И хотя до перемены оставалось не больше десяти минут, ответы посыпались незамедлительно:

“На фига он нужен, их на кладбище до черта”, – Мишка Васечкин первым пустил на парту Таты сложенную самолетиком записку.

“Он даже в спортзал не влезет, а на улице холодно”, – это от пухленькой мерзлячки Лены, за глаза “Батончик” – младшей дочери командира отдельного батальона авиационно-технического обеспечения полковника Дегтяренко.

“Вот если бы на “Мигаре” прокатили…” – у сына инженера полка Родьки Тарасова всегда какие-то несбыточные желания.

“Пусть стоит, не жалко. Если керосином вонять не будет”, – и без подписи ясно: морщит носик первая красавица школы Луиза Игнатьева.

Димка вспомнил свое приключение двухмесячной давности, поколебался немного и неохотно написал: “Я – за”. Славка Кудрин и Вадик Аверин тоже ответили утвердительно, а Толик Уваров даже восторженно: “Ура, ура, ура!”

К концу дня выяснилось, что и в других классах, с процедурой поднятия рук или голосования криками, был проведен непонятный, а потому интригующий опрос, который, впрочем, так ничем и не завершился. Ни в этот, ни на другой день МиГ возле школы не приземлился, о чем размечталась детвора из младших классов. Старшие-то, конечно, понимали, что самолет можно только отбуксировать, но как это будет сделано, тоже любопытно…

А через неделю, под ворчание любителей бандитских сериалов, которые не удастся, на сей раз посмотреть, всех учеников и учителей школы собрали в актовом зале, слишком холодном и просторном для такого несолидного количества людей. На невысокую сцену, где стояли стол и три стула, взошли директор Нина Петровна, папа Татки подполковник Ивлев, а с ними незнакомый молоденький лейтенант.

Сказав о Таткином отце, что все знают заместителя командира полка по воспитательной работе, директриса представила и лейтенанта Сергея Бакланова.

– Какой симпатичный. Глаза – как васильки, – зашептала Лена Татке на ухо. Она постоянно была в кого-нибудь влюблена, тайно, разумеется, потому что считала себя дурнушкой. – Я знаю, он в общежитии живет и не женат…

– Мне больше другой лейтенант нравится. Такой высокий… – неожиданно обнаружила подозрительную осведомленность Луиза. – Глебом зовут.

Нина Петровна посмотрела на шептуний укоризненно и постучала карандашом о графин, в гордом одиночестве украсившим стол.

Первым начал говорить подполковник Ивлев. Очень живо и красочно он доказывал, как хорошо стать военным летчиком и защищать Родину. Это был явно не верный ход, потому что о “хорошо и плохо” в летной профессии ребята знали не понаслышке, а кое о чем и судить уже могли. Подполковник это, видимо, понял и, не развив мысль о том, что большинство космонавтов – бывшие военные летчики, предоставил слово лейтенанту.

Тот вышел из-за стола и приблизился к краю сцены. Выше среднего роста, крепкого телосложения. Слегка волнистые темно-русые волосы строго зачесаны назад. Лицо обычное, спокойное, с легким румянцем на скулах. Но вот глаза…

– Что вы знаете о небе? – негромко спросил Сергей и, присмотревшись к рассеянным лицам ребят, подытожил: – Почти ничего, хотя видите его постоянно… А кто первым поднялся в высь, как и когда это было?…Можно ли самим построить летательный аппарат?…На чем, кроме самолетов, летают люди?…Что испытывает летчик в полете, как он видит землю и ощущает воздушное пространство вокруг себя? Какие трудности и радости, какие сюрпризы можно ожидать в небе?.. – лейтенант замолчал, ожидая ответов. Но мальчишки сидели, набычившись, словно им предлагали сверхурочную принудительную работу по математике или английскому языку. Девчата, напротив, весело перешептывались, и понятно было, что их больше интересует молодой человек, а не его самолеты и небо.

– …Если все, о чем я сказал, и многое другое вы хотите узнать, если вам интересно будет изучить кабину истребителя-бомбардировщика, на котором летают или который готовят к полету ваши отцы… Если хотите “полетать” на настоящем тренажере и увидеть вблизи взлеты и посадки МиГов, то… – Сергей чуть помедлил, надеясь увидеть хоть какие-то признаки оживления на лицах мальчишек, – …давайте создадим отряд юных авиаторов. С названием пофантазируйте сами, план работы продумаем вместе. В помещении клуба нам выделяется комната, где можно будет создать музей – без вашей помощи эту работу не осилить.

Димка сидел в первом ряду, настороженно вглядываясь в лейтенанта Бакланова и мучительно думая, где и когда мог слышать этот негромкий, но решительный голос. Самого летчика он видел в городке не раз случайно, издалека, и точно знал, что никогда не разговаривал с ним. Но голос…

– Отряд – дело добровольное, – взгляды Сергея и Димки, наконец, встретились. Один доброжелательный, приветливый, второй встревоженный. Димке показалось, что лейтенант хочет о чем-то его спросить, и растерянно улыбнулся. Но Бакланов рассказывал уже о том, как в четырнадцать лет впервые поднялся в небо на учебном планере.

Сергей не заметил, когда Вита вошла в зал. А может, она с самого начала сидела в заднем ряду за спинами учителей и следила за тем, как внешне спокойно и, ежась внутренне, проживает отрезок земного времени Сергей. Странно, почему сердце или душа – то, что ведает нежными чувствами, не подсказали ему, что Вита здесь? Тогда бы он…

А что “тогда бы”? Так же продолжал свой нескладный, односторонний разговор с ребятами, не позволяя себе лишний раз взглянуть в ее сторону. Торопя время, мечтая, чтобы скорее закончилось это торжественно-нудное, бестолковое мероприятие, затеянное им же самим.

Он был прав, когда настаивал на том, чтобы сначала на школьный двор поставить МиГ-27, желательно ночью, чтобы поутру, придя в школу, ребятня увидела его во всей грозной камуфлированной красе. Тогда бы и определилось, чье сердце дрогнет, чье останется холодным, а чье воспламенится, и будет долго, возможно всю жизнь, гореть стойким, негасимым пламенем. Вот с теми, кто полезет в кабину, погладит стойку шасси, попытается заглянуть в сопло или воздухозаборник самолета, с теми, кто не промчится мимо, и стоит говорить.

Позже надо будет подвести к “Мигарю” питание от школьного электрощита через преобразователь, чтобы стало возможно включить обогрев кабины, оживить приборную доску огнями и дрогнувшими стрелками, разноголосым пением моторчиков – всем, что предваряет запуск двигателя и подразумевает взлет… А в этом холодном, необозримом зале со светлыми пятнами на стенах, где когда-то висели портреты Генсека и членов Политбюро, говорить о Небе так же нелепо как, например, объясняться девушке в любви на виду у всех, возле взлетно-посадочной полосы, под рев двигателей…

– Итак, кто хочет записаться в отряд юных авиаторов? – решив, что Сергей закончил выступление, и, сокращая затянувшуюся паузу, Нина Петровна встала.

– Возможно, у кого-то уже есть название… – спохватился Сергей и, пытаясь опереться на чей-нибудь внимательный взгляд, посмотрел на Димку.

– Взлет… – неожиданно для себя сказал Димка, ему казалось, негромко, но Сергей услышал.

– “Взлет!” Очень даже здорово. Энергично и нацелено… Только записываться в отряд сейчас, мне кажется, не надо: пусть каждый решит для себя все сам и, возможно, не сразу. А вот инициативная группа нужна. Чтобы выбрать себе в зоне хранения исправный самолет, определить в школьном дворе место его стоянки и подготовить к работе для проведения тренажа.

Сергей слышал как за спиной его испуганно, а потому громко зашептались директриса и подполковник. Он прекрасно понимал, что превышает свои полномочия и позже придется расхлебывать, заваренную им в изначально безобидном мероприятии, кашу. Но требуется сломать извечную корочку принуждения, которая нарастает всегда, когда в дела ребячьи суются взрослые, со своими неизменными мерками “можно” и “нельзя”. И надо заранее настраивать будущих “взлетовцев” не на игровое мероприятие, а на солидное дело, предложив шагнуть в серьезный взрослый мир.

– В инициативную группу надо включить… – Тата Ивлева вскочила с места и, заявляя, таким образом, свое право на слово, торопливо поднялась на сцену. Само собой разумелось, что она предлагала, прежде всего, себя и… – Вадима Аверина, Толика, Славку…

– Демина… – подсказал ей Сергей.

– И я, и я! – загалдели ребята и, повскакав с мест, сбились возле сцены в шумную кучу. В душе они уже отстранились от притянутых к неустроенной земле скучных взрослых и пытались создать, пока не осознавая этого, свой собственный, еще не изведанный, но что-то обещающий небесный мир.

Сергей стоял немного обескураженный, не зная, подойти ли ему к ребятам или вслед за Ниной Петровной и Ивлевым покинуть зал, чтобы даже случайно не помешать, не погасить слабенький огонек интереса, который может разрастись до настоящего целительного пламени.

Учителя подтягивались к первому ряду, с любопытством следя за необычным поведением своих учеников.

– Как замечательно вы все придумали, Сережа, – Вита стояла за его спиной. И снова Сергея удивило как тихо она подходит, а он почему-то не чувствует ее присутствия рядом.

– Рад, что вы так считаете, Виталия… – слова были совсем не те, что хотелось сказать: “Рад, счастлив вас видеть…”

– А мне можно примкнуть к вашему… – Вита запнулась, подыскивая слово: поросшее мхом “мероприятие” явно не подходило, – …к вашему небесному братству? Я могла бы подобрать книги на авиационную тему. Для малышни и для более взрослых. Хотя, хороших книг о летчиках до обидного мало…

Ее нежные губы, не тронутые помадой, произносили деловые слова, а из-под ресниц мерцали русалочьи глаза, маня в глубину зеленоватого омута. Возможно, она сама не знала чарующей силы своих глаз…