Текст книги "Небо земных надежд"

Для начала по заданию – сброс практической бомбы. Цель номер сто пять – тот самый круг-пуговка, обведенный белым. На грязно-коричневом фоне с белесыми штрихами снега, в легкой приземной дымке он заметен не четко.

– 231-й. Маневр, – чувствуя внезапное волнение, доложил Демин.

– 231-му – маневр, – как эхо откликнулся майор Веслов.

Боевой разворот – любимая закорюка в небе. Ручка управления, слегка сопротивляясь движению Демина, идет по диагонали, тело наливается пятикратной тяжестью, и кажется, что не самолет выписывает невидимую линию в небе, а он сам вдавливает ее, впечатываясь в синеву. Стрелка высотомера несется по кругу, отсчитывая метры, таща за собой медлительную маленькую. Краем глаза Демин фиксирует: перевалило за тысячу триста. Вот он, этот восхитительный миг атаки! Миг собранности и воли, помноженный на экстаз охотника. Он неосознан, необъясним… потому что на это нет времени – отсчет идет на доли секунды.

Крен под сто пятьдесят – квадрат полигона с мишенью-пуговкой переворачивается, скользя уже в верхней части фонаря кабины самолета. Голову задрать, насколько позволяет заголовник катапультного кресла, шея повернута до хруста, взгляд исподлобья… Мозг вычисляет, интуиция подсказывает, опыт вносит свои поправки. Все должно совпасть: скорость, высота, крен, когда строишь мысленную линию полета, по которой истребитель поля боя должен выйти в нужную точку со временем, которого хватит на прицеливание, и углом, соответствующим единственно необходимому…

Резко опустив нос МиГа и разгоняясь в пикировании, Демин прибирает обороты двигателя… Зелень лобового стекла теперь снова окрашивает несущуюся навстречу землю со всем, что распласталось на ней. И поверх всего – светящееся пятно прицельной марки с уменьшающимися черточками дальности, расположенными по кругу…

Палец не сразу откидывает колпачок над боевой кнопкой на тыльной стороне ручки управления – дрянные перчатки!..Причем здесь перчатки? Он не точно выдержал траекторию. Исправляя, завяз в ошибке… Чувство неуютности, неудобства, как будто не на ту ногу натянул сапог… Еще можно исправить, еще целых три секунды… Марка прицела светящейся точкой ползет по земле, подбираясь к “пуговке”, разросшейся до размера чайного блюдца. Пунктир вокруг марочки уменьшается, словно тает…

– Огонь! – безмятежный женский голос речевого информатора заставляет Демина вздрогнуть, хотя, казалось, давно привык к дотошной “Рите”.

“Без тебя знаю…” – нажимая кнопку сброса, мысленно огрызается он.

Бомба ушла бесшумно. Самолет чуть дрогнул. Белый круг, юркнул под него, не давая увидеть место разрыва.

– 231-й. Сброс… – Демин почувствовал, как охрип его голос.

– Сброс подтверждаю, 231-й.

Выполнив маневр, набирая высоту для нового захода и пуска ракет, Демин напряженно ждал, когда выйдет на связь руководитель полетов. Гадал:

”Попал в крест в центре круга – не попал… Сейчас планшетист накладывает пеленги на карту-схему полигона… Чего медлят наблюдатели на корректировочных вышках, с данными тянут? Приморозились, что ли… Зато у меня – пекло, лоб в испарине… Пять секунд, десять… Чего они там – уснули?”

– 231-й, отклонение 120 – в простуженном голосе руководителя полетами явная усмешка. Или только кажется…

“Тройбан… – мысленно ахнул Демин. – Это я – летчик Первого класса, командир эскадрильи отбомбился на тройку!? Они там что – сдурели? Или я сам сдурел? Такого даже в училище не было… Стоп. Без нервов… Ведь чувствовал…”

Разворот… Взгляд прилип к ядовито-рыжему дымному пятну, растрепанному ветром. Пятно далековато от кромки круга. Что бы так промазать!..Такого не было и быть не могло… Но есть. Замороженная секунда тянется непростительно долго, застывая в душе продолжительной болью.

Что-то разладилось в автоматизме оттренированных, осмысленных движений. Машина словно отделилась от сознания, от физической сути Демина. Казалось, она неслась сама по себе, а он парил даже не в ней, а рядом, хотя перегрузка, еще державшая его тело, напоминала о слитности их судеб… Ощущение несовместимости было ново, неожиданно-пугающе, но, к счастью, недолго. Демин хотел смахнуть пот, стекавший со лба на ресницы. Не перегрузка, а то незнакомое, болезненное чувство мешало оторвать руку от рычага управления, и влага туманила взгляд.

Он мысленно обложил себя крепким матом, хотя в разговорах редко его употреблял, и вновь увидел все четко – цифры, стрелки приборов перед глазами, круто развернувшуюся землю и ощутил себя, опять слившегося с МиГом.

– 231-й. Маневр – “горка”.

– Маневр – “горка”, 231-й. Ваша цель – триста двадцать три. Ра-бо-тай-те, – резкий голос руководителя полетами, подчеркнуто раздельно произнесенное слово – Веслов угадал его состояние – встряхнули, как хороший тумак.

– Вас понял, “Полянка”. Выполняю, – Демин прищурился, солнце светило в лицо, мешая рассмотреть мишенную обстановку.

Перехватив ручку управления левой рукой, Демин потянулся к “бороде” – щитку под приборной доской и резко перещелкнул переключатель “Выбор оружия” с “бомбы” на ракеты – “НАР”, как бы отсекая сердитым движением первую часть посредственно выполненного задания и стирая все отрицательные эмоции, связанные с ним.

“Триста – значит группа БТР и танков, двадцать – второй ряд, третье слева – кем-то уже расплющенное что-то… Или эта груда металла ни в счет? С чего бы майору вредничать… Больше мазать нельзя”, – это даже не мысли, мозг занят основной работой… Задание лежит на поверхности сознания. Выполнение его – действие. Сейчас главное – выдержать режим полета по курсу, по времени, по ощущениям, усиленным интуицией. Размытая синева, да искаженная креном, завалившаяся на бок земля… Оранжевый дымок бомбового разрыва растянулся по ветру реденькой бородкой.

Подскок – “горка”… Резкий набор высоты. Уголок увеличить, еще покруче…

Крыло заслонило цель. “Мертвая зона” длится несколько тревожно долгих секунд. На мгновение, креня и тут же возвращая самолет в прежнее положение, Демин подсматривал цель, ту, единственную во втором ряду, третью слева в третьем квадрате. Дрянная цель, как бы не напортачить… Надо уловить эту невидимую, но ощутимую, когда-то вычисленную, осознанную и в памяти десятками полетов запечатленную относительно цели, точку начала ввода самолета в пикирование.

Не потерять ориентир – наблюдательную вышку… Впереди – кабина, фонарь, кусок неба неестественного морского оттенка… Высота полторы тысячи. Пора… Самолет, вздыбившись, почти ложится на спину.

Ломая траекторию полета, Демин переводит истребитель-бомбардировщик в пикирование на отдалившийся полигон. Солнечные блики от фонаря бьют в глаза, перегрузка сминает тело, тут же отпускает, земля летит навстречу. Покосившаяся вышка корректировщика… там же, где ее запомнил. Краем глаза он видит на траверзе командный пункт с горящими на солнце смотровыми окнами. Взгляд нацелен в верхний правый квадрат полигона, где среди продырявленных БТР и танков кем-то пришмякнутое прямым попаданием непонятно что третье слева во втором ряду…

Марка цели с точкой по центру накладывается неточно. Ногой чуток поддавить педаль… Скольжение – “Кайра” его не любит… Плевать, высчитает, для того и служит… Раньше без всяких “Кайр” в ручном режиме – надежнее было… А сейчас – до чего дожил!

Чуть круче опустить нос – высота тает стремительно, семьсот метров, шестьсот…

“Огонь!” – сейчас бесстрастно выдаст “Рита”. Разрешенная дальность пуска от максимальной до минимальной съеживается за доли секунды… Палец застыл на полуходе пусковой скобы. Еще чуточку… и, опережая “Риту” – пуск!

Ракеты ширкнули из-под фюзеляжа с шершаво-шипящим звуком, словно куском пенопласта мазнули по стеклу. Белые стрелы с лепестками раскрывшегося оперения оставили молочно-белые шлейфы. Демин не успел заметить вспышку…

– Опасная высота… – безмятежным голосом проворковала “Рита”. Предостерегающе замигал на прицеле светящийся крест. Но Демин уже выводил самолет на грани трехсот метров, гадая, черпанул за ограничение или на тестерограмме все в норме? Только еще предпосылки к летному происшествию не хватало…

– Четверочка, 231, – с явным ехидством заметил майор Веслов и уже строго: – Высота в нижней точке?

– Триста, – отрезал Демин.

– Повнимательнее… 231-й. – И с небольшим интервалом, словно выбирая что-нибудь посложнее: – Цель четыреста двадцать пять. Работайте…

– 231-й вас понял: четыреста двадцать пять, – Демин увеличил крен, стараясь разглядеть две шеренги самолетов, доставленных сюда, судя по их внешнему виду, сравнительно недавно. А может, руководитель полетами, невольно щадя, реже других мишеней приговаривает их к расстрелу. Но, скорее всего, работают истребители-бомбардировщики слишком мало для того, чтобы расколошматить все на полигоне, как бывало в прежние времена.

Посторонняя мысль отвлекла и, как ни странно, успокоила. Демин уже без напряжения, сковавшего его после неудачного сброса бомбы, красиво ввел освободившийся от груза МиГ в боевой разворот. Они снова понимали друг друга, и чувство облегчения, казалось, было обоюдным. Машина шла за рукой человека, и никакая автоматика и гидравлика не могли нарушить их чувственного слияния. Мощь двигателя в левой руке, оживальные крылья с пилотажной стреловидностью, рули на хвостовом оперении, весь самолет в невесомой своей громаде – в правой, и сам он – Юрий Демин в центре тела этого невероятного существа, в голове-кабине, насыщенной электроникой, но мыслящей его и только его мозгом!

Ощущение вдохновения, появлявшееся и раньше, но осознанное почему-то только сейчас, помогло сделать третий заход идеальным. Демин чувствовал это, и, сдерживал возбуждение, так хорошо знакомое ему с того, давнего времени, когда летали чуть ли не через день по три-четыре полета в смену, когда нацеленная на бои работа считалась нормой для военного летчика, и сам он был действительно мастером, асом – какие трудные, жесткие и прекрасные были годы! И отголосок их, пробившись сквозь время, прозвучит сейчас очередью из встроенной шестиствольной пушки, вооружившей истребитель ближнего боя.

Указательный палец на второй, невзрачной серой кнопке. Нос МиГа нацелен на самолетик внизу – Су-7 беспомощно распластался на земле. На мгновение становится жаль своего собрата, но кнопка вовремя продавливается под пальцем, и раскатистая очередь сотрясает истребитель-бомбардировщик, неся мощь огня бронебойных снарядов.

Когда видишь летящие впереди себя стрелы-молнии, замечаешь, как они впиваются в цель, когда сам истребитель в потоке пламени, в биении и дрожи такой силы, что может вырубить радиосвязь и оборудование, пустить трещины в планере и силовых элементах конструкции. Может…, а потому предусмотрительные оружейники вложили в патронный отсек всего десяток снарядов. Но хватило и этого.

Уже выходя на предельно допустимой высоте из пикирования, Демин успел заметить, как в темном дыму начал разваливаться поперек разрезанный самолет. Перегрузка – не больше положенной, скорость набора высоты – как учили, разворот, отработанный давно, казалось, навечно… Хотя, есть ли что-нибудь вечное?

– 231-й работу закончил. На точку, высота тысяча пятьсот, – Демин сам почувствовал, как окреп его голос.

– Отлично, 231-й, – не по уставу откликнулся руководитель полетами. – Выход разрешил. Работайте со “Стремянкой”.

“Не такой уж и вредный Веслов человек, – подумал Демин. – Просто его, как и всех, тоска заела. А сидя без дела и привычных удобств на полигоне вторые сутки в ожидании полетов и взбелениться можно”.

– 231-й, вам высота тысяча пятьсот, следуйте на точку, – почти сразу, на рубеже передачи управления, вышел на связь руководитель дальней зоны. Голос по-прежнему строго-веселый, значит, с нетерпением ждал, когда в его владения переберется светящаяся на экране локатора метка самолета Демина.

Впрочем, судя по времени, она уже не единственная: три минуты назад должен был взлететь командир звена второй эскадрильи майор Уваров.

“Как-то отстреляется мой подчиненный?.. – чувствуя, что искра нестойкой радости затухает, подумал Демин. – У него тоже Первый класс, но перерывы в полетах меньше и ровнее. Не нагрузил себя Уваров заочной академией, а значит, нет как у меня наложения: месяц на сессии, потом ВЛК в госпитале и как бывает нередко по закону подлости – срыв поставки топлива. По возвращению в полк еще месяц не летал… Вот и оказался перерыв в полетах на грани допустимого… Но если раньше я восстанавливался самостоятельно легко, без осложнений, вроде сегодняшнего казуса, то теперь как в фокусе собралось все: и то, что недолетал за последние три-четыре года, что приплюсовалось из-за вынужденного упрощения и сокращения заданий по времени, и вся эта мучительная наземная нервотрепка ожидания… Но так сейчас абсолютно у всех в части, пора бы к этому привыкнуть и не искать себе каких-то оправданий…”

Демин представил, как вернется из полета, зарулит на стоянку и, окопавшись в своем кабинете, будет маяться, дожидаясь, пока отлетаются немногочисленные другие. На послеполетном разборе станет прятать глаза от своих летчиков, сознавая, что он – командир эскадрильи, отлетал на полигон, словно зеленый лейтенант-первогодок… Возможно, и командир полка снимет стружку, но наедине, вызвав к себе в кабинет.

В кабине МиГа становилось невыносимо жарко, хотя Демин отрегулировал кондиционер и переключил на “холод”. Но солнечные лучи настойчиво и зло лупили в фонарь, отклониться от них не было возможности, даже светофильтр защитного шлема не спасал. Подшлемник, нательное белье, носки – все противно липло к коже. Перчатки приклеились к пальцам рук. Резиновая маска, вдавившись верхним краем в переносицу, подавала словно не кислородную смесь, а чистый азот. Если бы не микрофон, вмонтированный в нее, содрал бы к чертовой матери…

Но тяжко после сложного задания бывало и раньше, однако это не удручало, воспринималось как мелкие, не стоящие внимания издержки настоящего мужского дела, достойного и не таких жертв. Дела, которому мог и хотел служить, в котором преуспевал, как до сих пор был уверен, и как командование родного, пять лет тому назад расформированного полка, считало. Да и здесь никаких нареканий до сих пор не было. И вот – на тебе!..

Демин перевел систему автоматического управления в режим “Автомат”, чего обычно предпочитал не делать, испытывая ненасытное, с годами не увядающее желание быть водителем, а не пассажиром, доверившим свою судьбу датчикам, измерителям, проводам. Но тоскливое однообразие земли и неба, словно сговорившихся сегодня его окончательно допечь, провоцировало на тревожные, безнадежные размышления.

“Что происходит? Как долго может продолжаться?…Прозябая на земле, мы теряем летные навыки… Когда осторожно или в открытую жалуются другие летчики того же уровня подготовки, я всегда отмалчиваюсь, самонадеянно считая, что меня-то уж в летном мастерстве ни что, никогда не подкосит. И вот сейчас – глаза становятся не те, руки не тем концом вставлены и всего самого словно подменили? Или мозг усыхает, пропадает гибкость мышления? Тело устает жить без скоростей и перегрузок?…Исчезают, испаряются крупинки того, что годами нарабатывалось, горьким потом орошалось и нервами расплачивалось… В череде перерывов перестроечных лет этот – “крайний”, всего каких-то три месяца. А может целых три месяца, заполненных неизбежными, обязательными и случайными земными событиями и делами…” – мысли были тяжелыми. Они пробивались откуда-то исподволь, словно не свои, а общие, слившиеся, как капля ртути из мелких брызг, сформировавшиеся как негативное биополе из отрицательных эмоций.

… Небо пустынно и кажется угрюмым, враждебно холодным и совершенно чужим. Лишь тонкая связующая с внешним миром ниточка – краткий диалог руководителя дальней зоны, стандартно напутствующего майора Уварова, прежде чем передать его под наблюдение локатора на полигоне, который вряд ли работает, и под ответственность майора Веслова. Теперь ему уже некогда будет отогреваться возле печи.

Демин представил себе угловатое, с припухшими веками лицо начальника службы воздушно-огневой и тактической подготовки, как тот оттопыривает нижнюю губу и щурится, когда недоволен. На днях они слегка повздорили, обсуждая, кого из троих, почти год назад прибывших из училища лейтенантов стоит первым вводить в строй – на всех ни горючки, ни самолетов нет… Вспомнился полный надежды взгляд синих глаз лейтенанта Бакланова. Чем-то он напоминал Демину его самого в этом возрасте. Хотел лично вывезти парня…

“Но… Пока себя не реабилитирую, придется отмалчиваться. Только когда это еще будет? Нельзя же в ущерб своим подчиненным забить себе внеочередной полет в “плановичку”, – мысли опять завихрились вокруг “тройбана”. Сейчас Демин отчетливо видел цепочку, казалось, незначительных ошибок, помешавших уложить бомбу точно в цель.

“Надо будет изобразить все это на ватмане, пришпилить к доске в учебном классе и разобрать наглядно в назидание молодым летчикам, чтобы не повторяли чужих ошибок. Выпороть себя публично – это, пожалуй, единственно разумный ход…” – теперь Демина мало волновало, кто и как отнесется к его поучительному самобичеванию. Самому нужно во всем разобраться, а заодно и в себе самом…, но это уже останется “за кадром”.

…Было время, когда его – курсанта, потом лейтенанта и старшего лейтенанта гвардейского истребительно-бомбардировочного полка захватывала учебно-тренировочная игра в условного противника. Он самозабвенно включался в нее, почти реально представлял зенитно-ракетные комплексы, замаскированные вокруг объектов, обозначенных как цели. Его занимала и успокаивала та простота и скорость, с какой он просчитывал варианты облета или нейтрализации их. Хотелось придумать что-то свое – тактическое, маневренное, приносящее победу, простое и беспроигрышное, с соблюдением безопасности полетов и дерзкое в тоже время. Фантазии свои он ограничивал, к счастью, лишь разговорами с однокурсниками, позже – с однополчанами, которым доверял. С отцом – военным летчиком-испытателем – такими проектами делился с опаской и редко: уж очень четко и жестко, а главное, убедительно он их разбивал… Изредка откровенничал на предварительной подготовке к полетам. Терпел насмешки товарищей и поучения старших. Потом смирился и начал просто четко выполнять то, что предписывали наставления, инструкции, приказы. И все встало на свои места: восторги, опасения, поиски, азарт – все утихомирили знания, опыт и время…

Летное мастерство приобретается, формируется, совершенствуется только в небе, когда динамический скелет полета обрастает чувственной тканью. Его надо постоянно укреплять, подпитывать, иначе… Иначе случается то, что произошло сейчас на полигоне. И это не худшее… При выводе после пуска ракет запросто мог черпануть землю под бесстрастные увещевания “Риты”…

– Ваша высота, 231-й? – офицер боевого управления, явно скучая, придумывал себе работу. Ничего, скоро обвыкнется и начнет дремать на командном пункте как Ивашов. Тогда жди беды…

Демин ответил на запрос. Потом вышел на связь руководитель полетов, интересуясь, каков остаток горючего в баках. Предупредил, что приземный боковой ветер усилился и дует порывами – это то, чего двадцать седьмые МиГи с их солидной парусностью особенно не любят.

Вскоре запросил запуск 221-й. Демин узнал голос командира первой эскадрильи майора Кудрина. В этот день летает только командный состав, значит, хуже него – майора Демина на полигоне никто не отработает. Это факт… Развить мысль и снова сделать нелестные для себя выводы времени уже не осталось. Надо было привести стреловидность крыла, а заодно и себя, в соответствие с критериями, которые приемлемы для земных скоростей и требований.

– 231-й. Заход с рубежа, – испытывая чувство полного безразличия ко всему, Демин казался себе автоматом, который редко ошибается, но не застрахован от сбоев.

– 231-му заход с рубежа разрешил, – судя по голосу, подполковник Ивашов наконец-то проснулся.

– 231-й. На посадочном. Высота шестьсот, крыло, шасси, механизацию выпустил.

– 231-й, ваше удаление двенадцать. На курсе, глиссаде, – берет под жесткий контроль руководитель зоны посадки.

Летное поле уже обозначилось – бурое на таком же буром фоне земли, только взлетно-посадочная полоса отсвечивает празднично светло-серым бетоном. Командно-диспетчерский пункт сверкает на солнце стеклянными стенами, как осколок льда. На рулежной дорожке, возле полосы, дожидаясь посадки Демина, замерла спарка МиГ-23УБ – командир полка полковник Тимошин проверяет кого-то из своих замов. На опустевшей стоянке сиротливо сложил крылья резервный МиГ. Самолеты в открытых капонирах, да пара возле ТЭЧ в ожидании ремонта.

А в стороне, за границей аэродрома – скопище, сотни две сданных в утилизацию или на хранение “мигарей” и “сушек”, именуемых при жизни Су-17. Сколько их там, еще не отлетавших свой ресурс?… Самолеты поливают дожди, засыпает снег, летом прожаривает солнце – кладбище, на которое нет сил смотреть. Впрочем, смотреть уже некогда:

– 231-й. “Дальний”, к посадке готов.

– 231-му посадку разрешаю.

Теперь всего лишь точно выдерживать глиссаду, ту невидимую горку-линию, что незыблема и вечна. “Ближний” привод…

Все в Демине привычно сосредотачивается. Скользящий взгляд схватывает торец взлетно-посадочной полосы, “зебру”, несущиеся навстречу нескончаемые плиты бетона… Порыв бокового ветра отпарировать креном, посадка по “вороньи”… на оборотах, на оборотиках!.. заставляя работать двигатель, уже приготовившийся усмирить свою мощь…

Высота два метра, метр, РУД – на малый газ… Мгновение взвешенного состояния и – касание… Мягко опустить носовое колесо и по легкому биению его на стыках бетонных плит почувствовать, как устойчив пробег. А скорость еще далеко за двести… Парашют!

Удар потока воздуха в купол. Слегка повело в сторону, нога поддавила педаль ровно настолько, чтобы удержать нос самолета по продольной оси взлетно-посадочной полосы, выведенной жирно-белым, сливающимся от скорости пунктиром. Рука плавно поджала гашетку тормозов, приотпустила чуток и снова зажала уже настойчиво…

С момента отрыва МиГ-27К от взлетно-посадочной полосы и до касания колесами шасси бетона прошло не тридцать четыре земные минуты, а две тысячи сорок секунд летного времени…

МиГ, укрощая бег, приостановился там, где ответвляется рулежная дорожка, и с ходу свернул на нее.

– 231-й полосу освободил, – завершающий доклад, словно поставленная в конце длинной фразы точка.

Сброшенный парашют заполоскал ветер. Техник парашютно-десантной службы поспешил укротить и собрать его. Из теплушки уже бежал Васечкин, семафоря руками, помогая завести самолет на стоянку.

“Полет заканчивается не тогда, когда шасси касаются бетона, а когда выключается двигатель”, – расхожее наставление, запомнившееся с курсантских времен, пришло в голову как нельзя кстати. Демин заставил себя по-ученически старательно зарулить МиГ на отведенное ему место и дождаться, когда Васечкин, одобрительно кивнув, скрестит поднятые руки – шабаш!

Демин дожал рычаг управления двигателем до упора “стоп” – свистящим шелестом вздохнула труженица-турбина. Он не шепнул ей, как обычно: “Спасибо, голубушка”. Лишь безразлично отметил, что на сей раз “мигарь” не выдал ни одного, даже пустяшного отказа…

Руки механически отщелкивали вниз тумблеры, отчего подсветка приборов, огни табло гасли, и кабина мрачнела, погружаясь в сон. Движения были вялыми, время – растянутым. Вместо приятной усталости, какую ощущал Демин обычно после полетов, сейчас он испытывал лишь опустошение. Казалось, из каждой клеточки тела выжат жизненный сок, и душа поглупела, ослепла, выветрилась из дряблой оболочки его сущности.

“Вот и кончилась настоящая жизнь…” – мысль была пронзительной, как внезапная боль. Он понимал ее абсурдность, необоснованность, беспричинность, но она возникла, как предвестник неотвратимой беды, впилась словно клещ, и яд от укуса проник в сознание.

“Отставить, майор!” – приказал себе Демин, но властный внутренний окрик, спасавший от паники в самых отчаянных ситуациях, на этот раз не сработал, быть может, потому, что ЧП возникло не в воздухе, не на земле, а в нем самом, и разрасталось от дробинки до вселенских размеров.

Он чувствовал, как недоуменно застыл Васечкин на шаткой стремянке и, пригнувшись, старается рассмотреть, что делает летчик. Тень от его громоздкой фигуры неприятно придавила фонарь. Демин мотнул головой: не волнуйся, все – в норме, и, передвинув рукоятку, разгерметизировал кабину.

Промозглый ветер, охрипшие голоса, скрежет металла, шум и сигналы машин… Земная жизнь назойливо и грубо врывалась в неохотно открывающуюся кабину, и Демин со страхом подумал, что возвращается в нее с неотдохнувшей в полете душой.