Текст книги "Небо земных надежд"

К командиру полка Тимошину идти страшно. Может выгнать, не вдаваясь в суть дела, и будет прав: незачем бежать впереди паровоза… Нет резона начинать дело с последней, окончательной инстанции. Разумнее обратиться к кому-то из замов. Но к кому?

Сергей остановился у окна и стал смотреть на дорогу, по которой полз бензовоз с долгожданным керосином. Явление само по себе приятное, но непосредственно к лейтенантам отношения пока не имело, а потому мысли Бакланова бежали своим чередом.

Первый зам – подполковник Сорокин хмур, медлителен, неразговорчив. Типичный солдафон, хотя летчик, говорят, отличный, из прежних “стариков”. Он не поймет потому что, начиная летать в благодатное время восьмидесятых, никогда не был в шкуре безлошадного лейтенанта… Замкомандира по летной подготовке – неунывающий подполковник Лапин с вечно сдвинутой на бок фуражкой на голове, давно потерявшей не только чуб, но и все волосы. Он идею подхватит и даже на словах разовьет. Но с полковником Тимошиным у него всем очевидный раздрай, так что пользы от его поддержки будет мало. Майор Веслов – начальник службы воздушно-огневой и тактической подготовки педант и за нарушение уставных отношений, если и не взгреет, то заставит начать с “разрешите обратиться” по цепочке от командира звена… Значит лучше затронуть разговор невзначай, в непринужденной обстановке, где-нибудь на шашлыках, которые бывают редко и только летом. Хотя и там эскадрильи и комсостав кучкуются каждый у своего мангала. Лишь жены и дети…

– Вы кого-то ждете, лейтенант Бакланов? – голос подполковника Ивлева заставил Сергея вздрогнуть, словно его уличили в чем-то дурном.

– Жду Вас, товарищ подполковник, – внезапно понимая, кто ему действительно нужен, искренне обрадовался Сергей. К заму по воспитательной работе можно придти по личным делам и говорить о чем угодно.

“А будет ли от этого прок?” – Сергей подавил в себе сомнение и внешне спокойно вошел вслед за Ивлевым в кабинет.

– Слушаю вас, Сергей, – подполковник сел за письменный стол и указал на стул сбоку. Сказал с добродушной улыбкой: – Только, пожалуйста, не начинайте разговор о полетах. Здесь на днях уже был один, плакался… Намекал, что может заболеть и подать рапорт на увольнение. – У Ивлева было хорошее открытое лицо и сейчас, когда по нему не ползли красные пятна как на дискотеке, где его журил командир, оно казалось даже красивым.

“Значит, Глеб ходил один – не получилось. А потому подбивал нас, решив, что к командиру полка в одиночку не сунешься”, – открытие было неприятным. Хотя и в училище Глеб не раз решал свои проблемы, опережая всех, иногда за счет других. Но там, в духе времени каждый был сам за себя, свои преследовал цели. Там они не были жестко связаны одной судьбой и как сейчас не дружили.

Сергей молча вытащил из кармана вчетверо сложенные листы бумаги.

– Что это? – Ивлев вытянул шею и с любопытством посмотрел через стол.

– Это обоснование и расчет общих затрат и керосина для полетов на Л-39, – заметив недоумение на лице подполковника, Сергей заспешил: – Здесь примерная стоимость обслуживания одного самолета – по училищу знаю. И грубый расчет средств, которые будут затрачены на один летный час в долларовом эквиваленте, – Сергею казалось, что в валютном варианте все выглядит убедительнее. – А в целом, во сколько обойдется наше восстановление летной формы, утерянной за год прозябания здесь…

Сергей тотчас понял, что не должен был произносить последнюю фразу, но, утвердившись в мыслях, она сорвалась с языка. Он тут же добавил:

– … пока нет возможности летать на “МиГах”.

Лицо подполковника стало напряженным и слегка растерянным. Казалось, в душе Ивлева борются противоречивые чувства и, не зная какому чувству отдать предпочтение, он досадовал на лейтенанта, который нарушил его, с таким трудом восстановленный душевный покой.

– Вы не за свое дело взялись, Бакланов, – сказал он жестко. – Если такое возможно, из Главкомата пришел бы соответствующий приказ. Инициатива должна идти сверху – это армия, а не добровольное общество, где каждый в праве… – бывший замполит почувствовал себя уверенно, свернув на давно, еще в доперестроечное время наезженную колею. Только теперь колея была с ухабами, рытвинами, а потому уводила не в сторону летной работы. Ивлев то уклонялся в политику, то в государственные проблемы внутренние и внешние. Мысль петляла, обходя препятствия, которые в глазах ездока, привыкшего двигаться по проторенным земным дорогам, всегда кажутся непреодолимыми.

– Советую вам, лейтенант… – подполковник положил ладонь на руку Сергея, прижавшую на столе бумаги, и по-отечески добро заглянул в глаза, – наберитесь терпения. В тяжелое для страны время каждый должен все понимать и быть предельно дисциплинированным… – окрепшим голосом Ивлев, казалось, пытался убедить сам себя и был доволен, что это у него получается.

Надо было вежливо попрощаться и уйти. Глаза Ивлева просили, требовали это. Но Сергей вытащил из другого кармана свою вторую фантазию, изложенную на одном-единственном листе, выдранном из блокнота.

– Пацаны в городке без дела болтаются, хулиганят, – сказал он сухо, уже ни на что не рассчитывая, но по своему обыкновению стремясь довести возникшую идею до логического, пусть и печального конца. Хотя и начала еще не было, разве что тот краткий разговор возле самолетного кладбища с Димкой Деминым. – Надо в клубе организовать кружок юных авиаторов. Во дворе школы поставить боевой МиГ или спарку и проводить обучение азам летным. Изучить с ребятами кабину, по истории авиации лекции прочитать, пригласить летчиков, чтобы о полетах рассказали… Пусть получше узнают своих отцов.

– Замечательная мысль! – на лице подполковника выступили розовые пятна волнения, как тогда на дискотеке, и Сергей внезапно понял, за что ему дал тогда нагоняй командир полка. – В Гарнизонном офицерском клубе оформим комнату, посвященную истории полка. Материал в штабе лежит, только руки не доходили… Свежие фотографии у наших офицеров соберем. И детские рисунки, сочинения на тему: “Почему я горжусь своим отцом?” – летчиком, техником… Сережа, я надеюсь на вас. Возьмите на себя организационную работу. Привлекайте всех, кого сочтете нужным, бездельников сейчас предостаточно. Проведем вас приказом как… Ну, это мы потом придумаем.

Ивлеву казалось, что он ухватил ту спасительную ниточку, которая, протянувшись в нужном направлении, вытащит его из рутины служебных отписок, виртуальных мероприятий “для галочки”, за что и получал регулярно нагоняй от командира.

“Кажется, бывший замполит нашел себе в будущем замену…” – выходя из кабинета подполковника, с тоской подумал Сергей.

… В то время, когда лейтенант Бакланов наводил мосты надежды и содружества с подполковником Ивлевым, невольно хороня свои летные идеи и укрепляя земные, майор Юрий Дмитриевич Демин сидел за письменным столом в своем кабинете. Перед ним лежали три Летные книжки и Личные дела, которые он просматривал с пристрастной тщательностью, потому что решались судьбы молодых людей, не по своей вине начавших службу в строевой части с ожидания. Надо было выбрать первого счастливчика для ввода в строй. От его успехов в немалой степени зависела и летная судьба остальных.

“Шурка… то бишь, Александр Лузгин”, – поправил себя Демин. Но так не подходило это торжественное имя шустрому лейтенанту, что он усмехнулся.

Судя по аттестату – середнячок, но летная оценка отличная. Отмечается стремление в самостоятельных полетах на Л-39 превысить задание, усложнить пилотаж, что расценивается как хулиганство в воздухе. Однако желание вполне понятное: когда нет, и не предвидится получить в полном объеме то, что тебе по праву обучения положено, естественно хочется отведать запретный плод, свои силы проверить. Типично истребительская черта характера…

“Это нам, курсантам конца восьмидесятых на Л-29 дали возможность “повоевать”. Не то, что сложный пилотаж, все боевое применение освоили. На полигоне по целям лупили – будь здоров… На “МиГи” переучивались в Центре, программу освоили так, что не стыдно было появиться потом в строевом полку… А моим лейтенантам на сверхзвуковом только дали понюхать небо и шабаш…” – думал Демин, пробегая глазами характеристику на Лузгина.

“Нетерпелив, несдержан…” и через несколько дежурных фраз:”… В процессе летного обучения все схватывает быстро, но навыки не прочные”. И уже в конце: “…требуется постоянный контроль”.

Какой идеалист писал?…Не знает положения дел? В строевой части нет возможности доучивать азы, читать нотации… То, что выдали сырой материал, который еще обтесывать и закалять надо, не вина училища – трагедия.

Демин представил состояние инструктора, который осознает, с какой подготовкой выпускает питомцев в мир большой авиации, и по спине пробежал озноб. Оказаться в его шкуре он бы ни за какие блага на свете не согласился.

В нормальных условиях из Шурки Лузгина получился бы инициативный, дерзкий, действительно боевой летчик. Но разве есть сейчас возможность его довоспитывать? Сотни слов увещевания, произнесенные на земле, не заменят того, что доказывается лишь в воздухе, где быстро слезает шелуха бравады, и можно точно оценить свои возможности, состояние духа, степень надежности.

Небо… Оно судит, наказывая или благословляя… С поразительной ясностью, почти физически Демин ощущал тот чудовищный Провал, который существует между его знаниями, летными навыками, мудростью, стойкостью духа и немощью этих парней, уже возомнивших себя летчиками. Как страстно, до боли в сердце хотелось передать собранное воедино таинство своего мастерства, те тонкости пилотирования, которых нет, и не может быть ни в одной Инструкции, ни в одном Наставлении; то понимание неумолимых небесных законов, которым приходится подчиняться, идя, порой, по грани “можно и нельзя”. Надо успеть заполнить пустоту этого Провала, пока не ушли на покой тридцати-сорокалетние “старики”, не потому что вылетали свой жизненный ресурс, а потому, что… Чем дальше в лес, где рубят деревья и щепки летят, тем безысходнее становится жизнь страны Авиации, где с приумноженной силой отражается все, что происходит в государстве…

Демин оборвал поток бесполезных мыслей и придвинул документы Глеба Стогова. Лейтенанта Бакланова оставил напоследок, считая, что его симпатия к молодому человеку не должна влиять на объективность подхода к другим.

Летная книжка Стогова сияла круглыми “отлично” по большинству зачетов и упражнений за все годы учебы. Летная характеристика в Личном деле изобиловала трафаретными фразами “Летать любит”, “Летает смело, уверенно”, “В усложненной обстановке действует грамотно”. А в психологической личностной оценке: “Напорист, самолюбив, амбициозен…”, “Ярко выраженная склонность к лидерству”. Из таких парней получаются неплохие командиры. Но это потом, когда летная жизнь и служба внесет свои неумолимые коррективы, заставив многое пересмотреть, передумать, переоценить в себе и в других.

“Это будет еще нескоро… А мне надо решать сейчас, принимая во внимание прежде всего надежность, целеустремленность, летные способности, чтобы ввести в строй быстро и наверняка”, – с чистой совестью Демин отложил Летную книжку Стогова и придвинул к себе документы Сергея Бакланова.

Таким он его себе и представлял. “Первым в учебной эскадрильи закончил вывозную программу и успешно вылетел”, “Инициативен, охотно выполняет общественные поручения”. И неожиданно вырвавшись из плена канцелярского слога: “Склонен к мечтательности, что летной работе не мешает”.

“По моему – тоже”, – Демин вздохнул с облегчением и посмотрел на часы. До совещания у командира оставалось пять минут, и надо было поспешить.

…Если Демин решал судьбу трех человек, то полковнику Тимошину предстояло определить судьбу полка. И свою собственную. Разговор с командиром дивизии трехдневной давности представлялся теперь не таким лучезарным, как в первые минуты после того, когда закрыл за собой дверь просторного кабинета, и знакомый дежурный офицер спросил, давая понять, что в курсе дел полковника: “Можно вас поздравить, Игорь Трофимович?”

“Не торопитесь, капитан, у меня есть еще целых три дня на размышления”, – шутка получилась пророческой, потому что два дня уже пролетели, а окончательного решения полковник пока так и не принял. Он даже не решился пооткровенничать с женой, потому что тогда пути назад уж наверняка бы не было. Вырваться из этого захолустья, жить в Чите, стать женой сначала замкомдива, а в недалеком будущем и генеральшей…

Командира дивизии пророчили в штаб армии, на свое место он собирался поставить одного из своих замов. И в эту цепочку перемещений был подключен он – полковник Тимошин, хотя еще два полковника засиделись, как невесты на выданье, в соседних частях, и со стороны могли прислать кого-нибудь… Когда тебе за сорок и представляется единственный шанс, чтобы не застрять на служебной лестнице, думать целых три дня, даже объяснив генералу причину своей нерешительности – непростительный грех. Но думать приходится.

“Надо предложить на свое место кого-то из замов. Иначе пришлют скороспелого подполковника с академическим “поплавком” и вторым классом, потому что летать ему было негде и некогда, если ушел приобретать высшие знания в начале муторных девяностых… Чем он займется в первую очередь? Начнет повышать свой класс. И будет прав: быть хуже своих подчиненных – ненормально. Но класс и летное мастерство – не адекватны. Иметь первый класс еще не означает – быть первоклассным летчиком. Это в земных профессиях можно по блату или за взятку повысить разряд, квалификацию, незаслуженно дать звание. В авиации этот фокус не пройдет. Небу безразличны твои классы и чины, оно требует летного умения, сотен полетов и сотен часов, проведенных в воздухе ради совершенствования своего мастерства. Или жертвы, ибо закон естественного отбора в Небе ни кем и никогда отменен не будет.

Новоиспеченный командир станет летать “на себя”, а полк будет сидеть на земле, потому что лимит керосина сокращается. Или начнет летать в сложных условиях с опытными летчиками на спарке, чтобы подстраховаться. А потом наступит, это неизбежно, момент, когда самолет покажет свой норов или Небо предъявит счет, оплатить который можно лишь сверхусилием мастерства, воли. Если этого нет – кровью. Своей и того, кого будешь как командир проверять”.

Полковник прошелся по кабинету от окна к двери и обратно, но в забитую мыслями голову свежие идеи не приходили…

“Бросить бы сейчас все к черту, сесть в самолет и удрать в Небо. Спрятаться там минут на тридцать, отдавая себя многомерному пространству, безразмерному времени и чувству единения с божественной Вселенной…” – Тимошин обреченно вздохнул и снова начал мерить шагами свой скромно обставленный кабинет с окнами, выходящими в сторону летного поля.

“…Пришельцу не удержать, пусть будет он даже “о семи пядей во лбу” и хорошим летчиком, не сохранить того шаткого равновесия, которое с неимоверным трудом еще удается поддерживать в полку. Он не скоро поймет многое. Каким способом, к примеру, удается отгонять цистерны с горючкой с узловой железнодорожной станции на свою ветку раньше других частей, а после общей раздачи забирать излишек, если чудом появится.

Он вряд ли наладит отношения с командиром батальона обеспечения полковником Дегтяренко, человеком вздорным, обидчивым, но со связями. У него не хватит терпения и такта обсуждать с нерешительным, но знающим инженером полка технические проблемы: какие самолеты стоит списывать, какие восстанавливать, оживляя за счет машин сданных в утиль, снимая с них еще не вылетавшие ресурс агрегаты, детали. На свой страх и риск, под свою ответственность разрешать технической службе проводить работы, которые в прошлые времена были по силам лишь авиаремонтному заводу…

Многое еще придется делать, что командиру авиаполка не просто не положено, но вредно, и даже в голову раньше придти не могло”, – неожиданная мысль заставила Тимошина приостановиться. Он сел за стол, придвинул бумаги, которые надо было срочно просмотреть, но в голове крутилось:

“… Новый командир полка не сразу разберется с особенностями характеров и летных данных своих подчиненных. Кому, и какие можно делать поблажки, а кого постоянно держать в узде… Замы его, то есть пока еще мои, тотчас перессорятся и каждый по-своему будет прав. Надо уметь, соединив их мнения, вынести решение уже свое по вопросам организации полетов и боевой готовности. Даже стократ продуманные, выстраданные графики редких полетов вызывают неявные споры и скрытые обиды, потому что всем нужно летать. Чему отдать предпочтение: держать в боевой форме десять первоклассных летчиков первой эскадрильи или раздать полеты понемногу всем, и в итоге серьезно никого не подготовить?…Топливо, бесценное как вода в пустыне!..

Прибыв из столицы или другой нормальной среды обитания мой приемник не скоро освоит здешний контрастный климат и однообразный быт. Семью будут мучить болезни, задержки денежного довольствия, а его самого – летное питание, которое только героическими усилиями снабженцев, поваров и врача удается поддерживать на уровне минимальных норм калорий и витаминов.

Но что уж точно вновь прибывший командир полка поймет очень скоро: жизнь в строевой части, как и в других авиаполках, катится не по рельсам отлаженного, как в былые времена регулируемого пути, а тащится, сбавляя ход, простаивая на запланированных и случайных остановках… И, впрягаясь в лямку командирских обязанностей, он должен будет везти на своем горбу, кроме прямых должностных обязанностей, еще и то, что государственной неустроенностью, неопределенностью грядущих реформ наваливается сверху”.

Тимошин откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, подумал с усмешкой:

“Есть расхожая присказка: “Хорош тот начальник, без которого подчиненные могут обойтись и дело не развалится”. Ко мне это, похоже, не подходит. И все-таки, рассчитывать придется только на своих закаленных и проверенных замов. Если бы было хоть полгода, хотя бы месяца три… Но комдив ждет ответ завтра, с конкретной кандидатурой на должность командира, с учетом той рокировки, которую придется произвести в полку…”

– Разрешите войти, Игорь Трофимович? – начальник штаба подполковник Самарин решительно вошел в кабинет и без стука прикрыл за собой дверь. – Вы не забыли о том, что назначили совещание?

– Спасибо, Илья Давидович, садитесь, – Тимошин кивнул на ближайший стул. И глядя, как аккуратно и независимо подполковник раскладывает перед собой папку с бумагами, подумал:

“Вот, кого бы я, без колебаний, вместо себя оставил. Но начальник штаба – должность не летная. Илья Давыдович, наверное, уже забыл, когда в “крайний” раз, будучи командиром эскадрильи, поднимался в воздух”.

Подполковник Сорокин вошел, слегка запыхавшись, и хотя они уже виделись, хмуро поздоровался. Сев по правую сторону от командирского кресла, начал рассеянно барабанить пальцами по столу. Резкие черты лица, ранние морщины… Первый зам казался на много старше своих лет.

“Лев Фомич спит и видит себя на пенсии, где-нибудь на берегу реки с удочкой. Только нет у подполковника ни дачи возле реки, ни квартиры в городе. Помотался с семьей по гарнизонам, дочек замуж выдал, а сам с женой застрял, – думал Тимошин, разглядывая подполковника отстраненно, словно видел в первый раз. – Летает прекрасно, но особо в небо не стремится, перегорел. И если бы было куда уехать, на первой же ВЛК напомнил о возрасте, о записанных в Медицинской книжке диагнозах и своих тайных болячках”.

Полковник Лапин влетел как всегда шумно, резким движением смахнул с лысой головы фуражку. В глазах задор неунывающего мальчишки…

“Как заместитель по летной подготовке на своем месте. Инструктор и летчик, каких мало, хотя немного лихач. Не глуп, но посади его в командирское кресло, перессорится со снабженцами или запанибрата начнет с ними выпивать. Будет подгонять техническую службу. Стремясь летать во чтобы то ни стало, наперекор всему, Чапаевским наскоком с шашкой наголо… пока кто-нибудь не убьется”, – мысль была неприятной, и Тимошин постарался ее прогнать.

Появление командиров эскадрилий майоров Кудрина и Демина полковник лишь отметил, со штурманом-программистом полка подполковником Авериным перебросился парой фраз, интересуясь здоровьем жены, которая давно болеет.

Пунктуальный как всегда майор Веслов появился за минуту до того, как большая и маленькая стрелки на командирских часах сошлись. Когда-то статный, а сейчас располневший и потерявший выправку бравого офицера, он сохранил невозмутимое выражение на угловатом лице. Сев на условно отведенное ему по рангу место, майор выжидательно посмотрел на командира.

“…Этот зажал бы всех и все в тиски наставлений и приказов, которые сыплются сверху с тем большим усердием, чем хуже становится положение дел… Но если выполнять все предписания и целеуказания, поступающие с иерархической лестницы должностных лиц, выразителем планов, дум и чаяний которых является в итоге командир полка, летательный аппарат вообще не оторвется от земли”, – с горечью подумал Тимошин. Вслух сказал:

– Товарищи командиры, прошу изложить ваши взгляды на состояние дел в части на данный момент. Что тревожит особенно? Какие будут предложения? – заметив удивленный взгляд начальника штаба, подумал, что так неопределенно не ставил вопрос никогда, и добавил: – По любым проблемам. Откровенно.

Теперь недоуменно смотрели все. И полковник растерялся, поняв, что не может показать ни своей привязанности к тем, кто здесь и за стенами кабинета, объяснить свою тревогу за них, и даже то, что хочет услышать от подчиненных, которым послезавтра, не раньше, объявит, что уже не их командир.

Собственно говоря, он собрал своих замов и старший летный состав, чтобы еще раз, уже глазами командира дивизии, взглянуть на перспективы полка, которому отдал пять лет трудной, но сравнительно благополучной жизни. И хотя хватало неприятностей, мелких ЧП, но все живы, здоровы, чего не скажешь о соседях, где один летчик катапультировался, второй погиб. Была и в этом полку катастрофа, но за два месяца до его вступления в должность командира.

Он вдруг почувствовал тоску и тревогу, необъяснимую, а потому особенно тягостную, как будто откуда-то издалека шел предупреждающий сигнал беды. Беды, от которой все эти годы оберегал свой полк, как утка оберегает выводок, прикрывая в момент опасности крыльями…

“Бред какой-то… – Тимошин тряхнул головой, заставляя себя слушать то, что говорил Сорокин о своем понимании грядущих в армии реформ, сомнениях по поводу этого. Но ощущение беды не проходило, оно даже усиливалось. И, не смотря на волевой запрет, пробилась неясная грешная мысль: “Кто?..”

Подполковник Лапин настаивал на ввод в строй хотя бы одного из трех лейтенантов. Горячился, хотя ему никто не возражал:

– Их и вновь прибывшими не назовешь. Маринует ребят командир второй эскадрильи почти год… Помню, помню, Демин, что говорили мне об этом, но значит недостаточно убедительно. Я просил определить кандидатуру…

– Лейтенант Бакланов.

– Это тот, синеглазый?.. – уточнил Лапин. – Мне казалось, ваш выбор остановится на Стогове. Балагур Лузгин мне тоже, как ни странно, нравится. Я летал с ним, соображает, неплохая реакция.

– Обоснуйте свое решение, – не подвергая сомнению точность выбора, Тимошину хотелось утвердиться в своем внезапном, как ему показалось, решении. Не столь важны были сами аргументы. Хотелось понять, на чем акцентирует свое внимание майор.

– Лейтенант Стогов тщеславен. Хорошая черта характера, когда дела идут в гору. А чуть под уклон – хватит ли выдержки?… Лузгин морально пока не совсем надежен. В наших условиях рисковать нельзя. Бакланов целеустремлен, трудолюбив. В полете предельно сосредоточен, но не наряжен. Летные навыки прочные, сказывается начальная, аэроклубовская подготовка.

– Это не существенно, – отмахнулся Лапин.

– Не скажите! – неожиданно оживился Сорокин. – Я тоже из досаафовских. Очень жаль, что бездумно свернули массовый авиационный спорт.

– Лейтенант Бакланов приходил ко мне с предложением, – подал голос сидящий все это время молча, подполковник Ивлев. – Хочет в школе организовать авиационный клуб. А для наглядности и ребячьей практики установить во дворе МиГ-27… Так что Бакланов занятие себе нашел и можно его пока из кандидатов на вывозную программу исключить.

– При нашей насыщенности полетами совместить то и другое не составит труда, – досадуя на излишнюю активного лейтенанта, Демин утвердился в своем решении его защищать. – Не канючит, как некоторые из его друзей, а ищет выход из сложившейся ситуации. Отличное качество для боевого летчика.

– Вывозить Бакланова будет командир звена? – Тимошин внимательно посмотрел на Демина. Опережая майора ответил подполковник Лапин:

– Судя по тому, как “часто” капитан Звездин сейчас летает, ему самому надо давать если не вывозные, то наверняка инструкторские… И мне кажется…

– Лейтенантом Баклановым думаю заняться сам, – поставил точку Демин.

… Когда незапланированное совещание закончилось, и начальник штаба последним уходил из кабинета, Тимошин окликнул его:

– Илья Давыдович, как у Демина в отношении учебы в академии?

– На заочном отделении. Заканчивает… – Самарин выжидательно посмотрел на командира. – Вам принести его Личное дело?

– Да… Но сначала хотел бы услышать ваше мнение о майоре.

– Грядут, похоже, перемены, – Самарин хитро сощурился. Он всегда знал чуть больше остальных, умел анализировать слухи, на все имел собственное мнение, за что и ценил его Тимошин. – На должность зама потянет, вы это хотели знать?

– А на командира полка этак через год с лишним? – осторожно спросил Тимошин, стараясь не подсказать подполковнику ответ.

– В том случае, если не будет серьезных летных происшествий… – уклончиво ответил начальник штаба, и уже озабоченно: – За это время, скорее всего, пришлют кого-нибудь из центра. Свято место пусто не бывает.

– А если проведем моего первого зама исполняющим обязанности на должность командира полка хотя бы на год? Думаю, совместными усилиями его уломаем… Да вы садитесь, Илья Давыдович, разговор предстоит долгий.

– Лейтенант Бакланов, сколько дней вам надо, чтобы сдать все зачеты по МиГ-23, спарке? – капитан Звездны посмотрел на Сергея, но тот сидел, словно в ступоре, и командир звена улыбнулся. – Я к вам обращаюсь, Сергей.

– Сегодня… – Сергей с трудом поднялся. Счастье… иногда оно сбивает с ног не с меньшей силой, чем беда.

– Что значит “сегодня?” – теперь уже недовольно, с легкой досадой спросил капитан. – Десяти дней хватит?

– Пять… – уже уверенно выдохнул Сергей.

– Значит на следующей неделе… С командиром эскадрильи будешь летать.