Текст книги "Пришла подруга"

Недотепа

Лилька исчезла с концами. Дома ее телефон не отвечал ни днем ни ночью. Позвонила ей на работу, в библиотеку, – уволилась! Как уволилась, когда, почему? По собственному желанию, две недели назад. Позвонила ее отцу, хотя очень не хотелось. «Сказала, что уехала в командировку», – был ответ. «Куда уехала?» (Про то, что уволилась, решила не сообщать.) «Не знаю куда, они мне не докладывают», – ехидно бросил отец. Что «не докладывают» – ничего удивительного. Удивительно то, что вообще сообщила отцу. Наверное, знала, что рано или поздно я до него доберусь, и таким образом давала понять, что никто ее не убил и не похитил. Но почему, почему сама ничего не сообщила-то? Ах, Лилька, вечно ее истории…

Мою подругу Лильку моя бабушка с детства называла недотепой. В первый раз она пришла в наш дом на мой день рождения, мы учились в первом классе. Пока все бегали и прыгали в комнате, Лилька почему-то оказалась на кухне, и как раз в тот момент, когда бабушка вынимала из духовки именинный пирог. Она на минуту поставила сковородку на табуретку, и Лилька умудрилась тут же сесть своей толстой попой в горячий пирог. В другой раз, у меня же, она показывала какое-то балетное па (она мечтала быть балериной, и ее маме удалось впихнуть ее в какую-то балетную студию) и опрокинула аквариум с рыбками. Мы всей семьей ловили на полу несчастных рыбок, обрезаясь об осколки аквариума. Позже Лильку турнули из балета как «неперспективную». Лилька плакала, а мы всей семьей утешали, особенно бабушка, хотя после аквариума она называла ее недотепой и всегда напрягалась, когда Лилька переступала порог нашего дома.

Когда Лильке было девять лет, от них ушел отец. Следующие десять лет она видела его десять раз: раз в год он приходил на ее день рождения. Лилька была ему настолько «до лампочки», что он даже вроде не замечал, что она растет. Все десять лет приносил ей в подарок какую-нибудь книжку типа «Сказки народов мира» и коробку пластилина. Иногда шоколадку. Пластилин – в восемнадцать лет, представляете?! Лилька стеснялась отца и никогда о нем не говорила. Когда Лильке было девятнадцать, погибла в автокатастрофе ее мать (автобус, где она ехала с туристами, упал в пропасть). Тут же объявился папенька, и выяснилось, что они с матерью почему-то не были разведены и вообще он прописан в их квартире. Несчастный вдовец пришел с какой-то теткой («Это моя жена перед Богом», – объявил он дочери). В общем, эта «божеская жена» предложила Лильке переехать в ее квартиру. Убитая всеми свалившимися обстоятельствами, Лилька безропотно уехала из своей хорошей квартиры и родного района на окраину города в пятиэтажку, в крошечную, запущенную однокомнатную квартиру на первом этаже. После этого она и исчезла. Вернее, после того как ее в этом новом жилище попытались ограбить и даже убить. Спасла тогда ее «недотепистость».

С ней всегда случались дурацкие истории. Помню, поехали как-то с ней в театр. Войдя в вагон метро, Лилька, продолжая мне что-то рассказывать и по обыкновению размахивать руками, выбила из рук вошедшего следом старичка его палку. Старичок обвалился мне на руки, а Лилька полетела по вагону догонять катившуюся палку, наступая каблуками всем подряд на ноги и вызывая громкие проклятия всех увечных. Палку она подхватила у двери. В это время дверь открылась, и палка выскользнула из Лилькиных рук в щель между платформой и вагоном, на рельсы. Старичок, только что пришедший в себя, опять на меня обвалился, и мы все трое – я, Лилька и висевший между нами старичок вывалились из вагона. Дежурная по станции вызвала какого-то специального человека, и тот, матерясь и намекая на пол-литра, прыгал за палкой на рельсы. На первый акт мы, разумеется, опоздали.

Лилька была по-своему красива. Ее не портили даже длинноватый нос и светлые ресницы. Из пухлой девочки она превратилась в худую высокую девицу с копной рыжих волос. Стремительная, шумная, она походила на столб огня. Около нее вихрились какие-то поклонники, но быстро исчезали: быть в пределах ее досягаемости было опасно. Правда, один смельчак нашелся и даже повез знакомить со своей мамой на дачу. Надо думать, у него были серьезные намерения, иначе при чем здесь мама? Мама встретила будущую невестку приветливо, поводила ее по участку и объявила, что сейчас они будут пить чай. Причем не просто чай, а из любимого старинного самовара, из которого пили чай предыдущие поколения семьи. Мама дала Лильке ведро воды, чтобы налила ее в самовар (как бы приобщила к семейному ритуалу, что, согласитесь, очень обнадеживающий знак), а сыну велела собрать шишки и растопить самовар. Лилька двинулась с ведром к самовару, который ждал ее на столе в саду, но отвлеклась на какие-то цветочки, которые показались ей несколько увядшими, и вылила самоварную воду на эти цветочки. Потом долго сидела на корточках возле клумбы, ожидая, когда эти цветочки придут в себя. Потенциальный жених, уверенный, что в самоваре есть вода, вовсю разжигал и раздувал в самоварном жерле пламя, и вскоре самовар, любимец и гордость семьи, приказал долго жить. У него отвалился крантик, он весь скорежился и т. д. Надежды на замужество погибли вместе с самоваром.

Вскоре после переезда на новое местожительство, на третий день, вернее вечер, подойдя к своей квартире, Лилька обнаружила, что ее поджидают два амбала, замотанные до глаз шарфами, в руке одного из поджидающих был нож. Они зловещим шепотом приказали ей открыть дверь и не орать и показали нож. Лилька дрожащими руками вынула из сумочки ключ и, обмирая от страха, вставила его в дверь, повернула – и ключ сломался, т. е. половина ключа осталась в замке. Опешили все. Пришедшие в себя озлобленные грабители выхватили из Лилькиных рук сумку (в которой ничего, кроме косметички, к счастью, не было), дали ей в ухо и убежали.

Через несколько дней Лилька исчезла.

Появилась она через год. Она сидела у меня на диване, поджав под себя ноги, загорелая дочерна, с выгоревшими желтыми волосами, беспрерывно курила и рассказывала. «Понимаешь, когда эти типы дали мне в ухо, у меня в голове что-то перевернулось и просветлело. И я как будто услышала голос своего ангела-хранителя. „Лилька, – сказал он мне, – вот я спас тебя и еще не раз спасу, но и ты тоже должна мне помочь. Соберись, сосредоточься на чем-то, умерь амплитуду своих жестов“. Ну, что-то в этом роде, понимаешь? Я не стала медлить и быстро оформилась в археологическую экспедицию. Я никому не сказала, чтобы не отговорили. Там надо было быть очень внимательной, соизмерять каждый шаг, чтобы не наступить и не раздавить какой-нибудь бесценный черепок, долго, терпеливо и аккуратно сидеть часами над какой-нибудь чушкой, сметая кисточкой пыль веков. Это тихое копошение со всеми вместе в руинах мне очень нравится… Кстати, я там вышла замуж. Он археолог. Так что теперь вместе ковыряемся в черепках, ищем свою Трою. Смешно, но моего мужа зовут Генрих, как и Шлимана. – Она улыбнулась. – Сейчас собираемся на Цейлон с международной экспедицией. Там есть древний город-крепость Сигирия. Будем искать древние фрески, им 14 веков. Уже обнаружено 20 фресок, а должно быть 50. Так что едем искать оставшиеся».

И Лилька опять исчезла. И опять ни слуху ни духу. Я скучала по ней, часто вспоминала, думала – нашли ли они со своим «Шлиманом» эти фрески и неужели Лилька действительно может быть счастливой со своей кисточкой?

И вот через три года раздался звонок. Лилька! Она сказала, что хочет меня видеть и чтобы я приехала в гостиницу «Интурист», она внизу меня встретит. «А почему не дома? При чем здесь гостиница „Интурист“?» «Ну, мне удобнее быть здесь, со всей труппой», – непонятно объяснила Лилька.

Я стояла в холле гостиницы, озираясь по сторонам, и не видела никакой Лильки. Ко мне, улыбаясь, двигалась изумительной красоты индианка, с ног до головы завернутая в шелковое бирюзовое сари. Гладко зачесанные рыжие волосы, ярко раскрашенные глаза, на лбу, между глазами, красное пятнышко, на руках браслеты. Да, это была она, моя дорогая Лилька. Мы поднялись в ее номер. В общем, Цейлон и все эти фрески, черепки и руины в прошлом. Как и ее муж Генрих. Из Цейлона ее увез влюбившийся в нее знаменитый индийский кинорежиссер. Его зовут Раджив. Как он оказался на Цейлоне – не суть важно, а важно то, что он помог ей осуществить ее мечту – стать балериной, вернее – танцовщицей. Она танцует индийские танцы. Это безумно интересно, это не только искусство, но и целая наука. Она училась этому как проклятая почти три года, и не напрасно: знающие люди говорят, что у нее талант. «Ты просто Мата Хари!» – воскликнула я, любуясь Лилькой. «Да, только разве что не шпионка», – засмеялась Лилька.

Вечером я была на концерте. Ах, это было так непривычно, так красиво, необыкновенно, что у меня горло перехватил спазм. Но когда на сцену вышла Лилька! Гибкая, изящная, как-то очень по-восточному соблазнительная, она легким вихрем носилась по сцене и вдруг замирала, неуловимо грациозным движением резко отводила руку, поднимала ладонь с длинными пальцами и яркими ногтями, не поворачивая головы, скашивала свои ярко подведенные глаза на ладонь и на несколько секунд превращалась в изысканную статуэтку какого-то восточного божества. И вновь ее подхватывал вихрь, и она, звеня бесчисленными браслетами на ногах и руках, молниеносно летела волчком по диагонали сцены. Зал взрывался аплодисментами, а я, уже не скрываясь, плакала – и от этой неведомой мне до сих пор красоты, и от счастья, и от гордости за Лильку, которая осуществила свою мечту…

Она оставила мне свой адрес в Дели, а я написала ей несколько писем, но ответа не получила…

Недавно, придя домой с работы, оставив в прихожей тяжеленные сумки с продуктами, я вошла в комнату и как всегда включила автоответчик. «Подружка моя любимая, не сердись на меня, – услышала я Лилькин голос. – У меня все замечательно. Звоню тебе из Эдинбурга. Дели, танцы, Раджив – все в прошлом. Завтра мы с Джоном вылетаем на вертолете на Лох-Несское озеро, будем искать знаменитого ящера, ну ты, наверное, слыхала про новую экспедицию, Джон ее согласился субсидировать. Это так интересно, мне безумно повезло! Целую тебя!»

Я разгружала свои сумки и думала: «Бедная Лилька, и что она так мечется, когда же она, наконец, найдет себя, успокоится и будет жить нормальной жизнью, чего ей не хватает?»

И уже позже, жаря котлеты, меня охватила такая тоска! Мне так захотелось тоже поехать с каким-нибудь Джоном искать Лох-Несское чудовище, а не жарить эти дурацкие котлеты, которые быстро съедятся моим прожорливым семейством, и кто о них вспомнит? И где мой добрый ангел, который перевернет мою жизнь?

Лечу в Палермо!

Как-то мне приснился Бельмондо. Он был очень грустный. «Жизнь проходит, – сказал он, – а я никогда не был в Палермо. И, наверное, не буду». Я ему говорю: «Ну почему же? Садись в самолет и чеши в свое Палермо, тебе это раз плюнуть». Бельмондо досадливо поморщился: «Ты не понимаешь, Палермо – это в данном случае не город, это – символ. Просто я хочу сказать, что жизнь проходит и уже многое в этой жизни не удастся сделать». Я проснулась в плохом настроении. О своем сне рассказала подруге. «Жан-Поль прав, – сказала, подумав, подруга. – Действительно, надо, пока не поздно, что-то делать. Никаких особенно событий в нашей жизни ждать уже не приходится. Я, например, рано или поздно засяду с внуками, которых еще нет, но, надеюсь, будут, а ты… Ну еще разок сходишь замуж, разведешься и до пенсии будешь сидеть в своем отделе писем… Нет, надо придумать что-нибудь эдакое. Чего раньше и в голову не могло прийти. Как-то повернуть жизнь другим боком». «Ну и что, например, нам в голову не могло прийти?» – ехидно поинтересовалась я. «Ну не знаю… Ну, например… Ну написать детективный роман!»

Так Жан-Поль Бельмондо, сам того не ведая, повернул нашу жизнь другим боком. И с чего это он мне тогда приснился? Наверное, потому, что в подкорке сидел мой первый муж. Он был похож на Бельмондо, друзья его так и звали. Вроде бы не думала о нем, не вспоминала, но он где-то там в подкорке застрял. Интересно, подумала я, Бельмондо (который из сна) никогда не увидит Палермо, а я никогда не увижу своего бывшего мужа. Он то ли в Америке теперь живет, то ли в Европе. Даже если бы он приехал, с чего бы нам встречаться, ведь столько лет прошло, как развелись. Жили мы вместе десять лет, и хорошо жили, дружно и весело, но развод наш был предрешен. Дело в том, что мой муж был ужасный бабник, о чем я даже не подозревала. Нет, я знала, что ему нравятся женщины, он целовал им ручки и говорил комплименты, но что же в этом плохого? Я ему даже это в плюс ставила, потому что была уверена, что на этом все и кончается. Оказалось, что вовсе не кончается, а начинается. Он был смесью Казановы и Дон Жуана. Дон Жуан думал о своих удовольствиях, а Казанова – об удовольствиях своих бесчисленных любовниц. Такая между ними разница, утверждают исследователи. Я думаю, что мой любвеобильный муж думал об удовольствиях всех, и моих в том числе, но когда после десяти лет семейной жизни я выяснила, что… Да что там говорить! Я рассталась с ним сразу, одномоментно.

Два года проплакала, чего от себя не ожидала. «Все твой максимализм, все твоя гордыня!» – говорила подруга. «При чем здесь гордыня? И почему именно гордыня? – вопрошала я. – Просто гордость». «У тебя два цвета – белый и черный, – объясняла подруга, – так нельзя». «Да, да, а если их смешать, получится третий, серый цвет, который я не люблю», – не сдавалась я.

Потом я еще раз выходила замуж, ненадолго правда, года два продержалась. Странное дело: я вроде бы создана для семейной жизни, и хозяйка хорошая, и не зануда, а вот поди ж ты. Наверное, потому, что мужчинам, которые мне нравились, эти мои качества были совершенно не нужны. Мой второй муж терпеть не мог, когда я стояла у плиты. «Женщина в фартуке и с поварешкой в руках для меня не существует», – говорил этот эстет. Поесть, между прочим, любил. Но все должно было появляться на столе как-то само собой. В общем, развелись.

Ну так вот, вернемся к моему сну. Вернее, к его последствиям: мы решили писать детективные романы! Перво-наперво придумали псевдоним. Из имени подруги сделали фамилию, а из моей фамилии – имя. Остались очень довольны. Дело было за малым: написать роман. Как писать? Как придумать сюжет? Подруга сказала, что сюжетов она нароет сколько угодно, а писать буду я. Ее оптимизм объяснялся просто: дочь ее работала в пресс-центре УВД и ежедневно рассказывала обо всяких уголовных происшествиях, а я работала в журнале, вроде бы имела к литературе самое прямое отношение. Но, во-первых, криминальная хроника – это вовсе не сюжеты для романов, а во-вторых, я ничего никогда не писала, если не считать интервью, которые я взяла у трех артистов. Причем все это вышло случайно, поскольку я сидела в отделе писем. До этого я работала в журнале «Лесная промышленность» корректором, а потом удалось устроиться в один женский журнал, в этот самый отдел писем, что оказалось ничуть не интереснее, чем читать про паводки, вырубки, фанеру и опилки. Однажды наш журнал решил напечатать интервью с одним гениальным артистом, который вообще никому интервью не давал. Никому и никогда. Но наша сотрудница, специалистка по интервью, его каким-то образом уговорила. И надо же такому случиться – именно в день интервью ее разбил радикулит! Ни встать ни сесть, ни рукой ни ногой… «В другой раз он не согласится!» – рыдала она в трубку. И как назло, в этот день в редакции никого не было, кроме меня. Редактор сунула мне диктофон, листочек с вопросами, которые надо задать артисту, и послала на встречу. «Ты запиши, а мы потом что-нибудь сварганим», – объяснила она.

Гений был любезен, но ничего толком не рассказал. Бекал, мекал – в общем, я была расстроена, что ничего не смогла из него вытянуть, да и разочарована. Ведь артист-то и впрямь потрясающий, играть может кого угодно, от бомжа до аристократа – и как играть! В общем, прослушала я дома его бекание и решила написать за него монолог. Не ответы на дурацкие вопросы «Ваши творческие планы?» и т. д., а рассуждения об искусстве, жизни, театре, кино, коллегах и прочее.

Редактор с недоумением и тоской прослушала нашу беседу на диктофоне. «М-да», – только и сказала она. Я сунула ей мои листочки. «А он подпишет?» – засомневалась она.

Гений прочитал «свой» монолог и посмотрел на меня. Глаз был умный и насмешливый. Я поежилась. Потом он как-то хмыкнул или хрюкнул. Мне захотелось провалиться под землю. Я тихо поднялась, чтобы уйти. «Годится», – неожиданно буркнул он. Ему было все равно. Неинтересно. Да и зачем ему рассуждать об искусстве? Он был гениальным актером, и этого вполне достаточно. И ему, и зрителям. Остальное не имело значения. Мне вдруг расхотелось печатать этот материал. Я могла сказать редактору, что ему не понравилось. С другой стороны – это была моя первая публикация! В общем, напечатали. Потом мне поручили встретиться еще с двумя актерами. Эти были из шоу-бизнеса и не думали отказываться от интервью. Трещали без умолку. Но сделать из этой трескотни, из этих бесконечных «на самом деле», «как бы» и «типа» приличный текст было не легче. Да и неинтересно. Мне, во всяком случае. Потом выздоровела наша радикулитная специалистка, и меня опять задвинули в отдел писем. Чем я вовсе не была огорчена.

Итак, подруга сказала, что писать детективы должна я. «Моя задача дать тебе скелет, а ты нарастишь на него мясо», – категорично заявила она. Ее уверенность и категоричность на меня подействовали. Отчего не попробовать? У нее действительно оказался талант из мелкого криминального фактика выстраивать сюжетные ходы. Прежде всего, надо было придумать главных героев. Потом они, эти герои, начинали почему-то действовать сами по себе, независимо от нас, авторов, и иногда придумывали такие трюки и штуки, до которых мы сами бы не додумались!

И началась увлекательнейшая игра! Нас охватил азарт и кураж, который знаком, наверное, игрокам в карты или на бегах. И буквально через три месяца подруга оттащила наш первый роман в 250 страниц в какое-то издательство. Тогда женщин-детективщиц было еще немного, кроме Марининой, толком-то никого, и наш роман напечатали, причем очень быстро. Я ушла из журнала и купила компьютер. За следующие пять лет мы выпустили еще семь романов.

Подруга купила дочке квартиру, нянчит внуков, и ей уже не до детективов. Но я со своими героями расставаться не собираюсь. В смысле – пишу помаленьку. Пока. А там видно будет. Могу теперь позволить себе главное удовольствие – путешествую. И даже летала на Сицилию, в Палермо! Вдруг, думаю, встречу Бельмондо, мне есть что сказать ему. Например, что пока человек жив – ничто и никогда не поздно! Но, увы, его там не оказалось…

Зато я встретилась с другим «Бельмондо», моим первым мужем. Как-то, оказавшись на пару дней в Дюссельдорфе, я позвонила своим друзьям из той, еще прошлой жизни. Они несколько лет как эмигрировали и жили на окраине Дюссельдорфа. Друзья радостно пригласили меня к себе и заехали за мной в гостиницу. Уже в конце этого вечера воспоминаний, когда я собиралась уходить, раздался звонок в дверь, и я услышала в прихожей голос своего бывшего мужа. Оказалось, что он недалеко живет и решил заглянуть «на огонек». Наверное, они предупредили его о моем визите, но я не выясняла – какая, в сущности, разница? Он вызвался проводить меня. Мы шли по тихой чистенькой улице и разговаривали. Он нехотя говорил о своей теперешней жизни. Я поняла, что с работой у него здесь не ладится, живет на «социалку». Жена тоже не может устроиться на работу, неофициально подрабатывает няней. «А ты, я слышал, писательницей заделалась? Детективы клепаешь?» – с усмешкой спросил он. «Клепаю», – сухо ответила я. Откровенно говоря, я обиделась на него за эту усмешку и на это «клепаешь». Но тут же мне стало его безумно жалко, даже сердце защемило от жалости. Говорить, в общем-то, было не о чем. На Бельмондо он уже не был похож. Я остановила такси, чмокнула его в щеку и, помахав на прощание рукой, поехала в свою гостиницу.

Кровать Одиссея

Подруга Ольга нашла жениха. Не для себя, у нее какой-никакой муж имелся. Для Тани. У Тани уже второй год мужа не было. Был, да сплыл. Вернее, улетел. В Америку. Но перед этим Таня с ним развелась. «Подумаешь, изменил, – шумела Ольга, – да кто сейчас не изменяет?!» «Я!» – отвечала Таня. «Ты – баба, а он – мужик, за десять лет брака все приедается, захотелось новых ощущений, погулял бы и вернулся», – не унималась Ольга. В общем, развелись. Теперь он в Америке, а она, гордая и одинокая, тут. Ольга сказала, что надо, пока не поздно, устраивать личную жизнь. По Ольгиному разумению, личная жизнь – это муж. Таня слабо сопротивлялась, но Ольга заявила, что в этом деле нельзя пускать все на самотек, надо искать жениха. И вот нашла. Какой-то бывший одноклассник ее мужа. Сама она его не видела, но муж сказал, что подходящий, не пьет, не курит, разведен, детей нет, ну чем не жених, такие теперь на дороге не валяются. В общем, Ольга велела мужу пригласить его встречать Новый год. Там и познакомятся.

Таня покорно – не хотелось огорчать подругу – согласилась. И вот теперь сидит перед зеркалом, замазывает крем-пудрой изъяны. Ладно, что есть, то есть, все свое ношу с собой: и новые морщины, и плохое настроение, и тоску по Гришке, будь он неладен. Может, Ольга и права, надо было перетерпеть. А, да что теперь говорить, что сделано, то сделано! Таня подошла к кровати, где лежало аккуратно расстеленное выходное платье, – и обмерла! Из батареи, к которой была придвинута кровать, капала вода! Из маленькой дырочки маленькие такие капельки. Таня позвонила Ольге, что задерживается, и вызвала аварийку.

Пьяные слесари («А что, имеем право, Новый год, а вы тут со своей батареей») приехали к одиннадцати. Долго не понимали, что она от них хочет, ложились поперек кровати, трогали батарею, требовали бутылку, периодически, притулившись на кровати, впадали в спячку и, наконец, потребовали, чтобы кровать отодвинули, иначе к батарее не подступиться. Кровать не могли сдвинуть даже втроем. Кровать была неподъемная. Чугунное литье. Авторская работа с клеймом мастера на раме. XVIII век. Откуда Гришка ее приволок и как установил – загадка. Таня приехала из санатория – кровать стоит. Сюрприз. Гришка страшно гордился. Теперь этот сюрприз не сдвигался ни на миллиметр. Ольга беспрерывно звонила, злилась, жених сидел под елкой, как дурак с мытой шеей, но ехать уже было поздно, да и не хотелось. Таня налила в бокал шампанского, которое приготовила взять с собой, чокнулась с зеркалом: «С Новым годом, дорогая!» – и легла спать.

Чуть свет примчалась Ольга. «Ну и подумаешь, залило бы соседей, невелика беда, а теперь жди другого праздника, а жениха кто-нибудь уведет», – расстраивалась Ольга. «А что, больно хорош?» «Да обыкновенный», – призналась Ольга. «Лучше придумай, что делать с кроватью, как ее подвинуть», – попросила Таня. «На моего надежды нет, у него радикулит, – вздохнула Ольга. – То радикулит, то геморрой, врет небось, чтобы ничего не делать». Подруги долго молча пялились на кровать. «Ну хорошо, – нарушила молчание Ольга, – ведь как-то Гришка ее втащил? Не ковал же он ее здесь, прямо у батареи?» «Может, и ковал. С него станется».

Наконец, решили, что Ольга приведет к Тане жениха, он вроде антиквариатом интересуется, вот пусть и купит, все-таки XVIII век, не хухры-мухры. Купит – и сразу увезет. «Да я ему так отдам», – оживилась Таня. «Еще чего, – возмутилась подруга, – да тут одного чугуна больше тонны небось, а ты – отдам. А если не возьмет, то отодвинет. Влюбится в тебя – и отодвинет. Твой Гришка из-за любви к тебе приволок эту дуру, а наш жених из-за любви пусть уволакивает ее обратно. Через пару дней придем».

В праздники Таня стерегла батарею с баночками и тряпочками. Наконец, явилась Ольга с женихом. Унылое лицо, залысины, покатые плечики, букетик из трех подзавядших гвоздик. Не Ален Делон, да ладно, лишь бы с кроватью помог. Жених молча съел все котлеты, ее фирменное блюдо. Сделал одно замечание: котлеты надо подавать с пюре, а не с жареной картошкой. Жареную картошку, впрочем, тоже всю съел. Потом съел весь пирог с черникой («А вот мой фирменный пирог с черникой!» – из последних сил изображала гостеприимную хозяйку Таня). Опять сделал замечание, что черника-то не свежая, а свежезамороженная, а это большая разница. Потом Таня, толкаемая под столом Ольгой, спела два романса, аккомпанируя себе на гитаре. Жених похвалил, сказал, что поет с чувством. Чувство заменяет отсутствие голоса. Наконец, обессиленная Таня повела его к кровати. Гость милостиво согласился принять подарок. Хотя на XVIII век не похоже, стиль не выдержан, типичная эклектика. Но возьмет. С условием, что доставят ему домой. Доставку он оплатит. Тут уж не выдержала Ольга. «Ну нет слов! – Она прямо кипела. – Котлеты сожрал, хозяйке нахамил, да еще кровать ему на дом доставляй! Давай вали отсюда!»

Вечером приехала из Тамбова тетя Лиля. Походить по театрам и еще по каким-то делам. «Потом скажу, если получится, – загадочно щурила глаза тетя. – И не зови меня тетя Лиля, тоже еще выдумала. Лиля, можно Лилечка». Лилечка была актрисой, играла в Тамбовском театре. Таня обрадовалась ее приезду, из-за дырки она не могла отлучиться из дому, а надо было ехать в бюро переводов, сдавать работу, и много чего еще. Лилечка согласилась дежурить у батареи, пока племянница ездит по своим делам. История с Таниным разводом (она об этом еще не знала) ей не понравилась, и даже очень. А насчет кровати она сказала, что подобный сюжет использовал Гомер. «Это же кровать Одиссея!» – объяснила Лилечка. Узнав, что Таня не читала Гомера, она осуждающе покачала головой. Дело в том, что Одиссей сделал супружеское ложе из пня оливы. Пень врос корнями в землю, и отодвинуть кровать, естественно, было невозможно. Эту тайну знала только его жена Пенелопа. Когда через двадцать лет Одиссей возвратился к ней из своих странствий, Пенелопа его не узнала. Тогда он рассказал ей об их общей тайне, и она его признала! «Никто, кроме твоего бывшего мужа, тебе помочь не сможет! – вынесла Лиля свой вердикт. И закончила загадочно: – Это – судьба!»

Судьба не судьба, но вдруг позвонил Гриша. Из Детройта. Поздравил с Новым годом. Сказал, что замечательно устроился, работает в серьезной фирме, собирается покупать дом. И чтобы она, Таня, срочно прилетала. «Зачем?» – не поняла Таня. Сердце в груди билось как сумасшедшее. «Как зачем? Тебе в этом доме жить, ты сама должна выбрать!» «Гришка, ты сошел с ума! Скажи лучше, как сдвинуть кровать, этого мастодонта, это прокрустово ложе, которое ты повесил на мою шею! У меня течет батарея, а слесари не могут ее поменять, пока я не отодвину кровать, понял? Бросил меня с этим железом, а сам дом покупаешь в другом полушарии», – Таня заплакала. «Танька, дура, я люблю тебя, не плачь!» – кричал бывший муж из другого полушария.

Лилечка придумала, как избавиться от кровати. Надо ее продать вместе с квартирой, а потом купить другую квартиру, без кровати. Договорились с риелторской конторой, пусть ищут покупателей. «А когда покупатель будет на крючке, разыграем сцену (если он заметит дырку, самим не говорить ни в коем случае!). Мол, какая дырка, где дырка, не знали, не ведали. В крайнем случае, сбавим немного цену. Ты, главное, молчи и хлопай глазами, остальное я беру на себя, я ж актриса!» Ольга тоже придумала: найти мужиков со сварочным аппаратом и они разрежут кровать на части. Всего делов-то. Жалко, конечно, все-таки XVIII век, хоть и эклектика. А где ж взять мужиков, которые могут ее сдвинуть? Таких сейчас нет в природе, и с этим печальным фактом надо смириться.

В общем, Ольга искала мужиков со сварочным аппаратом, Лиля периодически куда-то исчезала с загадочным видом, а в перерывах репетировали сцену «Где дырка? Какая дырка?», Таня договорилась с риэлторской конторой, со дня на день ждали покупателей. Дело двигалось по всем направлениям, вода тоже текла своим чередом, бегали с банками и тряпками, все были при деле.

Все решилось неожиданно и сразу. Сначала Лилечка открыла тайну своих загадочных исчезновений. Оказывается, у нее есть старый приятель, вместе учились в театральном, но он пошел по административной линии. А вот сын его стал режиссером, снимает на телевидении сериалы. И этот сын, с подачи отца, предложил ей роль в новом десятисерийном фильме. Она будет играть жертву маньяка! Она – мать, у которой украли сына в грудном возрасте и продали за границу. И вот сын вырос и приехал разыскивать мать, которая, как считает, его продала. И она тоже ищет его двадцать лет. И вот они встречаются, она бросается к нему – «сын мой!» – а он зверски вонзает ей в сердце нож! А до нее он, оказывается, еще десяток женщин зарезал! Так он мстит за свою несчастную судьбу! Кровь льется рекой все десять серий! Лилечка в восторге. «Конечно, это не „Без вины виноватые“, но режиссер сказал, что Островский – это сейчас пресно, никто такой фильм не купит, надо что-нибудь позабористее. Да я из этой роли конфетку сделаю! У меня будет многомиллионная аудитория!» – ликовала Лилечка.

Вечером ждали Ольгу со сварочным аппаратом. Но пришел Гришка. Прилетел из своего Детройта.

Ну что ж, Детройт так Детройт. Главное – с Гришкой. С ним – куда угодно, хоть в Детройт.

Кровать, заявил Гришка, они берут с собой. Поставят в новый дом. Таких там нет ни у кого. Чугунное литье, XVIII век, клеймо мастера. Как ее перевезти – его дело. Он же, в конце концов, мужчина.

«А ты говорила, что Гомер – ерунда», – шепнула Тане на прощание Лилечка.

Ничего подобного Таня не говорила. Шлиман тоже верил Гомеру, потому и нашел свою Трою.