Текст книги "BMW Маяковский"

5

Сынок устроился разнорабочим на стройку, в этом находил успокоение своей мятущейся душе, таскал кирпичи, а после научился их класть. И с тех пор работал только по этой линии. Он кайфовал от того, что вот сейчас не было ничего, а чрез пару часов – почти уже стена, причем как у Сартра. покрикивал сам на разнорабочих, если не подтаскивали вовремя кирпич, посмеивался над их страхом, похожим на панические атаки, покручивал отпущенные усы, потирал образовавшуюся лысину и клал и клал и клал кирпичи. Обедал в подсобке, ел Доширак, вареные яйца, бутерброды с сыром, пил чай из термоса, грел ноги у тэна зимой. Наслаждение, большее, чем от секса. Снимал проституток иногда, пока не влюбился в одну из них, лет сорока, поселившись у нее, отсутствуя днем, на работе, а потом она работала по ночам. Поэтому они почти что не виделись, а значит, не надоедали друг другу и любили друг друга только сильней. А по выходным сидели в обнимку за столом, ели гренки, пили пиво и читали вслух стихи Маяковского, которые он Сынку присылал. Отмечали удачные образы, ритмику, силу, напор, но находили и что-то от Рыжего. Уличную блатную романтику, к тому же близость времен, и то, что оба из провинции, хоть один против Кавказа, а другой наоборот – за него, но, как известно, крайности сходятся, как Онегин и Ленский. А с Ленским Сынок находил много общего с собой Сынок, считая, что Пушкин убил его виртуально, или же вместо Пушкина-Онегина сам Маяковский. в силу этого не любил Пушкина еще сильней, раз тот таким образом схлестнул его, Ленского-Лермонтова с Маяковским, считая низким и недостойным великого поэта это.

– Ведь Пушкин был человеком, пределом человека, но человеком, – пояснил проститутке он, – а потому, после него был возможен уже только сверхчеловек. Это Лермонтов сам. А его Пушкин со злостью убил в «Евгении Онегине». Лермонтов был уже мертв, когда начал по-настоящему писать. Отсюда «Любовь мертвеца», его прижизненная исповедь. И это все понял только Мережковский. По-настоящему. Без дураков.

И дальше читал своей девочке Маяковского, любя его даже больше себя, а потому немного завидуя ему и стыдясь своей зависти этой. Гнобя ее в себе, живьем зарывая каждый вечер, на что она выползала каждый вечер из гроба и снова являлась ему. Прямо как в «Покаянии». На это его проститутка говорила ему:

– Убей сперва зависть в себе. А потому, возможно, не придется ее уже хоронить. Ее склюют стервятники или сожрут вчистую гиены.

– Думаешь?

– Я уверена.

он обнял ее и поцеловал страстно в губы, взял на руки и понес на кровать, где обнажил свою девочку и сделал метрополитен между ног, впустив в ее тоннель состав с Васями, Димами и Маринами, читающими книги, журналы и слушающими группу «Сплин». После вдвоем курили, напоминая уже паровоз, что-то более старинное, не электровоз, ели снеки из рук друг друга и пили воду из-под крана, передавая ее губами друг другу. Вместе пошли в Горпарк и долго катались на лодке.

– Я люблю тебя, Как Маяковский Лилю свою, – сказал проститутке Сынок.

– Я тоже тебя так люблю.

– Ты похожа на небо, о которое разбился самолет, упавший в него с земли.

– Ха-ха. Ты мое солнце, сорванное мною в полях.

– Не в одном?

– Ты же звезды.

– Спасибо тебе, любимая. Я хочу всю тебя целовать, как читать второй том «Мертвых душ».

– Прочтешь еще, не торопись. Не подстегивай ни себя, ни меня.

– Почему ты не хочешь сейчас?

– Рукописи не горят, как произнес Булгаков. Поэтому второй том «Мертвых душ» жив, он где-то есть, сто пудов, существует, но его же надо сначала найти!

– А вдруг он на далекой звезде?

– Тогда долети до меня.

И он долетел, остановив лодку под мостом и поцеловав свою девочку в старика, в ребенка, в старуху, в женщину, в мужчину, в девушку, в парня и в труп, который при прикосновении его губ прошептал:

– Я – фильм «Леон», смотри меня, но никогда не делай, как я .

Такая вот была, выдалась им прогулка, которая кончилась снова в постели, где Сынок снимал фильм – проститутку свою, командовал съемочной группой, давал указания актерам и снимал вторые и треть дубли, недовольный тем, что удалось и снялось. А после спал в обнимку со всей съемочной командой, обнимая при этом свою единственную, похожу на персик, который надкусил на кресте Иисус Христос. А ночью она ушла от него, потому что позвонил сутенер, и впервые обслужила клиента без предохранения, захотев стать настоящей женщиной, потому что в сексе без презерватива ты женщина, а с ним – самая обычная кукла, в которую играет ребенок. И он обязательно свернет ей голову или оторвет ей руку, отправив на свалку ее. Сынок, почувствовав пустоту рядом с собой, застонал в о сне, его сердце кольнула ревность, и он не нашел ничего лучше, чем вытащить эту иголку по имени Ревность, разломать ее и тем самым убить Кощея, распространив его бессмертием этим актом на всех абсолютно людей.

6

Владимир, как и Мари, весь ударился в творчество. Писал не только прозу, как она, но и стихи, в основном их. Но не боялся электронных писем, активно посылал их по интернету, только раз в полгода отправляя обычное письмо куда-то в «Октябрь», работал на стройке, чтобы жить, рыл траншеи, таскал камни, кирпичи и активно обдумывал сюжеты рассказов и строки стихов, записывал идеи на телефон, дальше трудился, полный энергии и сил, потому что была цель, самая настоящая – добиться мирового литературного признания и прославить свой город, по сути, не примечательный ничем, поскольку Чернышевский и Федин – мелочи. Один прославился в Питере, другой в Москве, но ни один в Саратове. И они не были поэтами при этом, а прозаиками первой величины так и не стали. Это он понимал, потому запускал своего иноходца письма и формировал из следов его копыт не похожие ни что прозу и стихи. Много читал, собирал библиотеку, Эсхила, Софокла, Платона, Аврелия, сборники разные, Ницше, конечно, Бердяева, много, много чего, что-то просто читал, что-то конспектировал ,чтобы сделать частицей себя великое, бывшее некогда на земле, а теперь пребывающее по обе стороны от этого пункта. В итоге получил однажды по электронной почте письмо, где обещали опубликовать его рассказы в «Неве». Да, он не поверил сперва, открыл почту еще раз, но письмо было, никуда не исчезло, не растворилось. Это окрылило его, но на время. Потому что вслед за публикацией и скромным гонораром, получением двух экземпляров журнала ничего не последовало. Вообще. Другие журналы не приоткрылись, премии не пришли, слава не явилась. Да и странно было бы это все, если сидишь в Саратове. На поклон к тебе не придут, надо самому прийти, прибежать, прилететь за ней. Это закон, а иначе надо обладать поистине сумасшедшим терпением и такой же точно работоспособностью и талантом, чтобы «привлечь любовь пространства к себе». Трудно все это, даже очень, нужна целая жизнь и, возможно, не одна для обретения успеха и славы в Саратове, где крутой тот, у кого материальный статус и деньги. Так он впадал в отчаяние, комкал рукописи, выбрасывал их из окна, а потом ходил там и собирал крупицы эти из солнца, упавшие вниз. Не сдавался, конечно. писал, писал и писал. Отсылал и отсылал свои тексты – чуть ли не всем. Ответ, впрочем, пришел из Саратова. Его бывший препод организовал литературный клуб и пригласил его в ресторан читать. Он пришел, встал у столба, около зеркала, посмотрел на себя в него, увидел ледяное спокойствие и небольшое безумие в глазах, вышел на сцену, так и не присев, так как свободных мест не было, отчитал свои стихи, поблагодарил всех за внимание, дождался аплодисментов и медленно поехал домой, сев на одиннадцатый трамвай. Смотрел в окно и в отражении его видел больше Блока, чем Маяковского. Это удивляло его, но не сильно. Он чувствовал свою большую связь с Александром Александровичем Сергеем Александровичем, понимал ,что эти двое есть два дерева, выросшие из одного корня. «Кто же я?» – видно, сумма их двух. Закурил, выйдя на своей остановке и погас раньше, чем сигарета. Дошел потухшим до дома и долго стоял под душем, моя себе трактор, грузовик, легковушку, кран, поезд и самолет, чуть не упавший, но долетевший все-таки до Еревана.

– Ничего, – сказал он себе, вытираясь, – выступил, свое дело сделал, сейчас это главное. Может быть, самое главное. Может эхо этого вечера разнестись по России и дойти до Москвы и до Питера. А там видно будет уже.

Лег на диван, включил музыкальный канал и слушать или смотреть – что-то одно из них ,думать о том ,что успех придет, просто обязан прийти, сколько бы времени сил ни ушло на это и все остальное, раз нельзя питаться лишь воздухом, а надо где-то работать, где-то числиться, что ли, в стране, не имеющей названия, на Земле, не ведающей полета, но валяющейся где-то в Саратове и не нужно, если вдуматься, никому. На этом он уснул, вскочил ночью оттого, что телевизор и его голова слились, он видел во сне то, что шло по экрану, переключил канал, заварил себе кофе и долго потягивал его горячую плоть струящуюся в него. Понимал, что главное – «это выучиться ждать», но при этом трудиться, трудиться и трудиться, иначе победа не будет победой: то, что дается просто так, не более того, что ничто, потому что если женщина подходит к тебе и знакомится, то это ее член входит в тебя. Условно, конечно, это, но на данный момент он думал именно так. И жил, жил дальше себя, стремя к победам и поражениям, понимая, что одно немыслимо без другого, и чем больше поражений будет при жизни, тем больше накопится сумма их – одна сплошная победа над смертью, причем не только его одного, а всех. Но это было только на бумаге – его уме. На деле, в реальности, адской и кровавой местами, победы последовали одна за одной, привели к взлету его, а после к глубокому падению на самое дно. Его разум охватил целый мир, а тот вырвался из силков и нанес по его уму удар – тот самый знаменитый удар когтем рыцаря Като. Мио проиграл ему, устроил книгу, переписал ее иначе, где добро не победило зло, но тем самым он продлил захватывающий сюжет, изменил ход истории и не сдался вопреки всему. Продолжил сражение мертвым, чтобы стать однажды живым. И на этом пути его ждали новые победы и новые поражения, но все же больше победы, потому что одна победа весит столько же, сколько тысяча неудач. Да, он попал в сумасшедший дом перед этим, самую обычную психушку, где ему делали уколы галоперидола, давали аминазин, что он воспринял естественным, потому что «не проиграв, не победить», кормили практически несъедобной пищей и не говорили, когда наступит свобода. А она пришла, только в усеченном виде, так как был усечен сам мозг. Мировой и его, которые сливались и не отличались друг от друга. Да, его выпустили, но как Сидихина их фильма «За последней чертой», взяли на поруки родные, но и это устраивало его. Главным на данный момент было для него иметь смартфон или ноутбук и иметь возможность писать. Именно это он получил со временем, научился заново писать читать, даже говорить, прочел множество книг, наполнил свою голову ими и продолжил жить на земле, но уже как инопланетянин. Да, выйдя из дурки, то есть «мастерской человечьих воскрешений», Владимир слился с автором этой книги, стал в мучительном процессе настоящим собой, приходил в себя, писал, писал и писал, после переехал в Москву, прожил какое-то время там героем первой книги этого романа, пережил ее и в один из вечеров в кафе «Пастернак», пожав руки Блоку и Есенину, сидящим там, поцеловав тыльную сторону ладони Тэффи, тоже находящейся там, вышел на сцену и прочел:

Умирать

отныне

под запретом.

Только жить

на Марсе и Земле.

И уже

достаточно

об этом.

После смерти

жив

опять Пеле.

Мяч

гоняет

в поле Марадона.

И смеется

очень громко

Блок,

Ежели

Есенин

с небосклона

Разливает

по бокалам

рог.

Опьяняет

мальчиков,

девчонок.

Я стою,

как памятник,

один,

Отражаясь

в миллионах

пленок,

В творчестве

над всеми

господин.

Каждому

приятственен и нужен,

И

мое

признание —

не лесть.

Женщине

положены

три мужа,

Чтобы

завтрак,

и обед,

и ужин

В сексе

ей

одновременно есть.

Финал №1

Когда он закончил читать, Тэффи пришло уведомление на телефон, она радостно вспыхнула, открыв это послание, встретила уходящего со сцены Маяковского, пожала ему руку и с ним, Блоком и Есениным поехала в такси, не сказав всем троим куда. Просто сидела впереди и цвела. У загса они встали, Тэффи расплатилась, вышла с троицей и сказала:

– У вас паспорта с собой?

– Да, – ответствовали Блок и Есенин.

– У меня нет, – похлопал по карманам Маяковский.

– А в электронке?

– Есть. Стоп. И бумажный вариант здесь, со мной.

– Хорошо. Я знала, что они с вами. Чувствовала. А электронка вряд ли подойдет. Идем?

– Все вместе? – удивился Блок. – Если хочешь выйти замуж, то за одного из нас или еще за кого-то.

– Новости надо читать! – засияла Тэффи, открыла дверь и вошла, сопровождаемая своими мужчинами.

А через некоторое время в ее паспорте значилось, что она замужем за Блоком, Маяковским и Есениным, у них же стояло то, что их жена Тэффи. И фамилии их превратились в ее. Они остались в книгах и на улицах Блоком, Маяковским и Есениным. А в паспортах стали с Тэффи одним. А когда после секса с тремя мужьями, она ночью очнулась, то увидела, что она одна. Дотянувшись рукой до стола, она зажгла три свечи, взяла в руки треножник и увидела, что это три эрегированных члена поэтов, а их свет – их тела, выходящие в окно и сливающиеся с сиянием луны.

Финал №2

Тэффи снова уснула, а когда ее разбудил рассвет, то она обнаружила себя в постели с Маяковским, с трудом вспомнила вчерашнюю пьянку, как до и во время читки Маяковского пила водку и то, что поехала с одним Маяковским в загс.

– Ну и дела, – улыбнулась Тэффи.– Видимо, три мужа – это был все же сон.

Она встала, открыла паспорт и узрела в нем штамп. Отныне она была женой Маяковского. «Маяковская Надя», – сказала она про себя, выглянула в окно и увидела за ним Марс, который отличался от Земли только тем, что на ней ее и мужа не было, а здесь они уже были, повенчанные всеми мертвыми и рожденные всеми, кто жив.

Финал №3

Оба финала – правда. Они свершились во вселенной и антивселенной и поцеловались при помощи двух черных дыр, не отличающихся от губ.

Конец

2023