Текст книги "BMW Маяковский"

– Член – прикуриватель, сигарета – женщина.

– Верно. Никто не видит. Залезайте под стол, я в юбке, отодвиньте трусики и оближите мне киску.

– Да ну.

– Мой парень в меня сегодня не кончил. В презервативе сношались.

– Да не тянет, простите.

– Тогда я пойду.

Девушка ушла, Иоганн допил пиво и отправился вслед за ним – в организм земли и мозг неба, отчего небо слегка опьянело и поцеловало землю в каждую могилу, ответившую тем же ему». Тэффи, поставив точку, наполнила ванну водой и погрузилась в нее. Рука сама поползла к Марианской впадине. Погрузилась в нее в поисках диковинных рыб. А мозг обдумывал продолжение рассказа, где женщина по имени Тройник питала и насыщала три вилки, уходящие в телевизор, компьютер и смартфон. Одновременно, но не всегда сразу всех. Обычное дело. Пока Марианская впадина целовала руку и шептала ей:

– О мой благодетель, позволь снять кольцо с твоего пальца и украсить, как пирсингом, им свой нос.

Тэффи разрешила, сменила руку, испытала между ног «Жигули», ставшие «Мерседесом», после Боингом и космическим кораблем, извлекла из своего челнока Гагарина, убаюкала, отнесла, уложила спать, села, подсохнув, снова лепить снежную бабу – рассказ:

«Вечером Иоганн смотрел телевизор и ел чипсы со вкусом канала, который показывал экран. Канал был «Эстрелла», это нравилось Иоганну, потому он позвонил знакомой девчонке и сказал:

– У тебя между ног Пиросмани рисует черного льва.

– Все верно, и он продаст картину за тысячу царских рублей, которые полетят по небу и превратятся в лари.

Он повесил трубку, прилег на диван и стал слушать музыку, глядя на картинку на телевизоре. Получалось так, что крокодил пел Синатру. «Это сама жизнь, на земле», – подумал Иоганн и уснул, увидев во сне Синатру, охотящегося на гну». Тэффи сама захотела спать, отметила, что Гагарин убежал, чтобы жить на орбите Земли в виде спутника, и, чтоб победить накатывающие сновидения, села за велотренажер и уехала на нем в Египет, оставшись при этом на месте, которое пело и иногда читало стихи. Вслух порассуждала, присев в кресло и взявшись за вязание:

– Цой разбился на 41-ом «Москвиче». Это был 41-ый год для Лермонтова. Именно потому БГ, сравнил их двоих. В смерти они сошлись и стали единым. И он потенциально есть Бог.

Помолчала, сделала несколько стежков, почесала переносицу и подумала: «Если в матче ты болеешь за обе команды, то тем самым ты за их общего противника». Продолжила вязать целый мир из городов Ванадзор и Гюмри.

32

Блок и Маяковский шли от Тэффи и молчали, думая, что же делать. А что? Деньги, хоть какая-то слава и свобода были. И надо было, не став богами пока что, чтобы летать на Венеру и Марс, убивать как-то время, если не сидеть за столом и писать. А писать они не хотели. Потому зашли в библиотеку, взяли двухтомник Ницше, сели напротив друг друга и стали читать. Маяковский взял втором том, так как был позже Блока и больше походил на эсхатологию. Блок читал:

«Мир кругл. Стать Богом можно, идя назад, через грехи и грязь, и шагая вперед, посредством света и неба. Я только что покурил, меня зовут Фридрих, это имя удивляет меня, я хочу в туалет по-маленькому, но пью пиво и ем орешки, похожие на глаза белки, которые она выковыривает из орбит других белок и ест».

Владимир не отставал от него, постигая:

«С утра была эрекция, болели голова и глаза, я сделал куннилингус хозяйке вместо платы за комнату, насладился вкусом и секрецией вагины сорокалетней женщины, напитал ею свой мозг и прогулялся за городом. Там я понял, что сверхчеловек списан с гор и жителей их. С меня самого и с Кавказа. Вся моя трагедия в том, что я кавказец, оторванный от родины, притом что Кавказ – филиал ее. И вообще Земля – лоскутное одеяло, где ее куски – из разных магазинов, не только из ее города, но и других, даже заграничных. И под одеялом этим спит Бог».

Владимир оторвался от книги и сказал:

– Человек, подходя вечером к оконному стеклу, рискует получить пулю в лоб. И если напротив нет ни дома, ни человека, то тем более. Пуля – это то, что не нуждается в человеке. Именно так человек становится Богом.

– Ты же тяжело относился к Богу, бодался с ним, – поднял на него глаза Александр.

– Таково было время. И им был Бог. Сейчас вместо времени вечность. И это тоже Господь. А значит, уже есть смысл бороться.

Владимир продолжил чтение:

«Берия был маньяком. Сталин был Богом. Он питался кровью жителей страны как телом и семенем их как душой. Он должен был так, от этих двух компонентов родить Господа Бога. И смерть Сталина – это смерть человека при родах. Жив его плод или нет – вот в чем вопрос. В любом случае, он должен был стать великим поэтом, прозаиком, драматургом, даже философом и от секса этих четверых между собой стать внутри себя и снаружи новым Гмерто для всех».

Пошли в туалет с Александром, закурили около окна.

– Если нет запрета курить в туалете, то это запрещено, а запретный плод сладок, – выпустил дымок Блок.

– Курить – из телескопа, сигареты, наблюдать и тем самым творить космос на земле.

Выдохнули одновременно дымочки, и два дыма слились и стали в воздухе одной сигаретой, которую выкурила душа Есенина, вышедшая из Маяковского и Блока, и забычковала в пепельнице по имени Унитаз. Блок закурил вторую, Маяковский предложил вдыхать ее вдвоем, на что Александр кивнул и посмотрел на Владимира глазами его. Вернулись, погрустили немного в окно, Александр перевернул страницу – прочел.

«Фильм «Терминатор» – экранизация моей книги «Так говорил Заратустра». Еще бы чего сказал, но есть хочу и секса, потому пойду в публичный дом, поужинаю, выпью вина и отобью у Ван Гога Рашель».

Заболели внезапно глаза, захотели на Марс, он протер их, закрыл, помассировал пальцами, открыл, увидел читающего Маяковского, пару посетителей, занимающихся сексом с телефонами, игнорируя книги, хотя секс с книгой, то есть чтение ее, – секс с женщиной, а телефон – секс с резиновой куклой. Он подумал, что секс вчетвером – это 31, где не хватает двух единиц до распятия Христа, двух парней по бокам, которым мастурбирует девушка, занимаясь любовью с троими, а значит пятеро парней не нужны. Посмотрел время, увидел «солнечный день в ослепительных снах», снова ушел в книгу, где было написано:

«Я – Ницше, а значит, сама победа над временем. Кого? Пространства? Я их двоих столкнул, время проиграло, и пространство перенесло мой разум на Марс. Кстати, я сейчас занимаюсь сексом с Рашель, отбив ее у Ван Гога. Мой пенис в ее вагине, я лежу на ее спине и пишу на ней, положив на нее блокнот, эти строки».

Маяковский отвлек его от начала нового абзаца тем, что чихнул, извинился и сказал, что насморк – это сифилис носа, тоже члена, который занимается сексом с пространством, раз аналогии не случайны, и раньше сифилис звали французским насморком. Блок кивнул ему, побарабанил пальцами по столу и написал Тэффи.

Блок. Что делаешь, дорогая?

Тэффи. Только сейчас вышла в сеть. Читала про жизнь Анны Болейн.

Блок. И как она, интересна?

Тэффи. Много параллелей со мной. А ты?

Блок. Я с Володей, читаем тут Ницше.

Тэффи. Тут – это где? На Венере?

Блок. Пока на Земле. В библиотеке.

Тэффи. Давайте вечером встретимся.

Блок. Можно. Скажу Володе.

Тэффи. А я Сергею.

Блок. Хорошо. Где?

Тэффи. Можно в дурке. Есть специальная. В виде музея. Можно за небольшую плату провести какое-то время там.

Блок. Хорошо. Какой адрес?

Тэффи. Давайте в семь. Бродского, 9.

Блок. Отлично. До встречи.

Тэффи. Окей.

Александр вышел из сети, сообщил Владимиру информацию, тот помялся немного, но согласился и кинул в рот жвачку «По». Вышли из библиотеки заранее, словно предчувствуя что-то, и встретили Марию из поэмы «Облако в штанах». Она была с мужем, который подошел к ним и молча повел их к себе домой, где трое мужчин с общим именем Нептун трезубцем пронзили облако в штанах, потому что для женщины они норма, и заставили его идти дождем – слезами абсолютного счастья от трех одновременных оргазмов.

33

Сергей шел от Тэффи и плакал всем, кроме лица. Рыдали ноги, штаны, живот, шея, затылок. А глаза и рот были равнодушны. Ничего не хотели, кроме ходьбы и водки. Прохожие ему говорили:

– Великий поэт Есенин!

– В тюрьме Прокудин Егор поет тебя!

– Ты из психушки? Вылечился от пива?

– Ты совершенно бухой?

– У тебя ширинка расстегнута, и из нее выглядывает бюст Ленина! Не стыдно тебе?!

– Есенин, пойдем бухнем!

– Сергей, это ты или твой герой, сбежавший из фильма?

– Есенин, ты же не собака! Зачем ты посадил на поводок себя в «Англетере» и выгуливаешь себя по вселенной?

– Сергей, сигареты не будет? А пачки пустой? Давай ее выкурим как гроб всех людей.

– Есенин, ты похож на разбитую бутылку водки, где осколки – звезды, а замороженная водка, обнаженная от стекла, – это солнце над нами и в то же время валяющееся на мостовой.

– Сергей, привет, давай отойдем за угол, где я сделаю тебе минет. Ты не узнал меня? Это же я, Вика, Надя, Юля, Анжела.

– Брат, дай сто рублей, я выпью 0,1 водки за твое здоровье, бегающее голым по улице.

– Сергей, это я, твоя Айседора. Как тебе моя тундра, которую я побрила от мха? Да, оленям стало нечего есть, и их трупы лежат по всей территории тундры. Сергей, не хочешь сделать мне куннилингус – съесть мясо мертвого оленя? Ну, я прошу тебя. Нет? Тогда я сама съем всех этих оленей и запью каплей воды, упавшей «из последнего глаза идущего к слепым человека».

– Слушай, потенциальный любовник, есть фильм «Операция Ы», он состоит из трех миниатюр, в первой одни мужчины, в третьей, по сути, тоже, а во второй парень и девушка, так что получается опять трое и одна, одна женщина на три части – части тела мужчин.

– В общем-то в фильме «Еще раз про любовь» показана каждая любовь: женщина гибнет с одним мужчиной, ей не удается полет. Она заживо сгорает в самолете, который – мужчина, бредущий вдаль, катящий вдаль по аллее, пустой и обгорелый, как Марс.

К Сергею бросился Клюев, обнял его, размахивая червонцами и копной волос на голове с родинкой – солнцем, повел по улицам дальше, заглушая шумы машин своим шепотом, горячим, как фаларийский бык:

– Сережа, есть одно место, оно развеет твою печаль, вот увидишь. Я сразу почувствовал это: вот идет Сергуня в печали. Сегодня я твой спаситель. Завтра – не знаю. Но сумма сегодня и завтра – это вчера. Идем, идем, мой родной.

Николай повел его по закоулкам, сквозь скомканные газеты и мусор, шприцы, привел в затерянный в космосе домик, дверь открыла девчонка, на которой, кроме девчонки и стакана водки, ничего не было, провела их внутрь и окунула в угар. Да, мужчины и женщины, телевизор, гитара, множество водки, селедки и зеленого лука, иногда – запивон. Приветствовали Есенина, накатывали, играли его стихи, музыку сочиняя на ходу, унимали его тоску – печаль, которою был он сам. Сергей говорил:

– Все, я не прав, это во мне говорил эгоизм, старый уклад, барин, которым я не родился и захотел стать в искусстве. Женщина, лети. Потому что Тэффи – Земля, я и Блок – Фобос и Деймос, а Володя – Марс.

– Пей, пей, Сергей, снимай с себя горе, – пело пространство вокруг.

И Сергей пил и пил, насыщая внутренний космос ракетами – бутылками с водкой – Гагариным. Кружился, лежа на полу, вставал, курил на балкончике, открывая душу. Кому? Любому. Хоть Набокову, хоть Газданову. Рассказывал:

– Иногда так не хочется жить, потому что весь космос наваливается на плечи, но есть понимание, что поэт, а это – сражаться и драться, быть плечом к плечу с Блоком и Маяковским, не обижать Тэффи своим уходом, не расстраивать ее. И я сжимаю руку в кулак и пишу шпагой – пером. В общем-то, не сдаюсь. Хотя могила тянет безмерно. Просто она ближе, чем небо. И я сейчас понимаю, что человек – это могила и небо, и поле битвы – он сам. Кто из них победит? Кто-то один. Должно, обязано небо. Эх, накатим опять?

И выпили в комнате так, что комната стала кремлевским залом или Дворцовой площадью, что без разницы, впустила в себя сотни лиц, и всех кавказской национальности, потому что от выпитого все поднялись наверх, в горы, и стали Азербайджаном, Грузией и Чечней. И в таком виде продолжили возлияния и творчество, целующиеся друг с другим и переходящие в секс. Пьяная Армения сказала:

– В «Зигзаге удачи» один мужчина приводит своего друга к своей знакомой, друг оказывается выгнанным мужем ее. Разыгрывается сцена ревности. А почему? Потому что одной женщине много двоих? Наоборот – их мало. Ведь перед этим приходом двое выпивают в кафе. А как известно, нужен третий к двоим. Нет его – нет ничего. Вот женщина и отвергает обоих.

Есенин в виде Чечни кивнул, съел кусочек селедки, напоминающей вкусом эту планету, выпил еще, упал, встал, закурил и продолжил отдых, похожий на погрузку водки в себя. Через пару часов долго блевал, не мог никак успокоиться, плакал, вытирал пьяные слезы и лежал на диване, промятом тремя русскими богатырями, бывавшими здесь. А еще через час ему позвонила Тэффи и позвала к семи вечера на Бродского, 9. Сергей снова блеванул, посмотрел на часы и понял: пора идти.

34

Встретились вчетвером, до дурки дошли почти сразу, купили билеты, надели форму больных, тапочки и встали сразу в очередь за таблетками. Давали экстази. Играла музыка. Некоторые психи, выпившие уже, танцевали поблизости. Девушки демонстрировали бедра, похожие на вареных раков и пиво, мужчины поглаживали их между ног, откуда вырывались крики:

– Витя, иди домой! Пора ужинать! Таня, не играй с этим армянином или грузином! Играй с этим азербайджанцем, похожим на сумму всех армян и грузин! Покормите меня! Хочу лапшу!

Сергей сказал, повернувшись к Тэффи:

– Читал у одного итальянца, Ломброзо, что есть два типа женщины – мать и проститутка. Подумал, что это Земля и Венера. Но эти две планеты – одна, одно сознание, болеющее шизофренией. Расколотое всего лишь. Мать и проститутка – единая женщина, разрывающаяся на части.

– Ты сегодня гений, Сергей, но от тебя разит перегаром.

– Это моя душа, бывшая снаружи. Я ее просто вернул.

Проглотив и запив, тоже затанцевали, благо места было полно, и играли хиты девяностых, накатывая дискотекой из фильма «Брат», шикарное началось (может, оно никогда и не кончалось), светомузыка давала свое, психи кружились или сеяли руки и ноги и снимали урожай голов, завидующих рукам и ногам и копирующим их пары. После пошли обедать, сели за стол стали хлебать гороховый суп, вкусный, как «Евгений Онегин», вытерли губы салфетками, облизали кусочками хлеба тарелки, перешли ко второму. Ели куриные крылышки, поджаренные на солнце, поливали абхазской аджикой, пили лимонный сок. Поблагодарили повара безмерно, легли в палату под номером 69, на четырех койках, стали ждать то ли выписки, то ли пива, то ли обоих. Пиво не принесли, хоть Есенин хотел, потому сели играть в шахматы попарно: с одной стороны, Владимир и Тэффи, с другой – Есенин и Блок. Хотя разделение было условно и каждый подыгрывал другому и потягивал лимонад, найденный в полках. Сражались шутливо (победили Есенин и Блок), ощущая, что времени нет, оно просто отсутствует в дурке, а потому одни лежат год, другие неделю, хотя прошел всего один день, пошли в туалет, закурили и выпустили из ноздрей, затянувшись «LD», дымок от «LM».

– Странно? – сказала на это Тэффи, – но такова жизнь, жизнь вообще.

Рассмеялись, когда условные психи женского пола показали курящим свои груди и назвали их грушами, ждущими детей – соковыжималок, пошли снова в палату, взяли книгу с тумбочки Галича и прочли (читал вслух Владимир):

– Мир сотворил Бог-прозаик, его изменил Сын-поэт, очередь за Внуком-драматургом.

– Интересно, – отреагировала Тэффи, – а нельзя править всем троим?

Вопрос остался без ответа, поскольку им был, ушел босиком из палаты, а все четверо уснули и увидели один общий сон. В нем они ели жареный чеснок и запивали его громом и молнией – водкой, сидели за столом, пошли в спальню и сняли там фильм «Три плюс два», драму, где одна девушка с раздвоением личности борется с собой, потому что одна ее половина хочет одного мужчину, другая – троих. В итоге победили обе, по очереди, вернулись в виде Тэффи и трех поэтов за стол, разлили остатки водки по стаканам, но выпили только пустую бутылку, потому что не выпить ничего – выпить всё. На этом сновидение прекратилось, и всех позвали смотреть телевизор – новый канал «Шизофрения», запущенный только что. Гость в студии говорил:

– А теперь о фильмах. Женщина не может без троих мужчин. В «Трактористах» героиня не обходится без директора МТС, бригадира его и нового бригадира. Это любовники меняются местами в постели. На этом и построен весь фильм. Об этом весь он.

Ведущий спросил:

– А что скажете об «Утиной охоте»?

– Утка, это же птица, это же галочка. Галкой зовут жену главного героя. На нее и идет охота. Чем кончается фильм? Ожиданием Годо. На улице трое мужчин. Дома один. Галки нет. Они ждут ее. И вся драматургия в том, кого она выберет: троих или одного. Это уже за кадром. Это в жизни самой.

– Ну это как в фильме «Самая обаятельная и привлекательная». Почти.

– Да, там героиня между двумя мужчинами, красавчиком и напарником игры в пинг-понг. Один бежит от нее, другой жаждет ее. И она выбирает того, кто жаждет. Потому что это совпадает с еще двумя жаждущими ее мужчинами – коллегами. Она делает ставку на то, что входит в нее, а не вырывается из нее, как рождаемый ею плод. Она выбирает мужа, помноженного натрое, а не ребенка его.

– Так и в кино «Печки-лавочки» жена героя мечтает о тройничке. Она с фольклористом при муже обсуждает еще одного вероятного мужа, значит, помимо их двоих в купе, хочет еще одного. И это не учитывая того, что к ним заглядывает перед этим пара мужчин, желая составить компанию мужу. И в «Афоне « тоже дан подобный конфликт. Афанасий влюбляется в женщину, приносит ей раковину, а женщина стоит с мужем и еще мужчиной и зазывает его устами этого мужчины. А он не идет. Он выбирает одну. И на этом фильм заканчивается. На чем? Что он станет примерным отцом и будет растить детей. А что дальше? Старость и смерть. Их он и выбрал, променяв на Марс и на космос. Ну мы все о фильмах. А если о литературе?

Гость кивнул и достал телефон:

– Вот что пишет Цветаева: «Есть три возможности познания. Первое – под веками, не глядя, всё внутри, – единственное полное и верное. Второе – когда город рассыпается, не познание, а незнание, налет на чужую душу, туризм. Третье – сживанье с вещью, терпение от нее, претерпевание, незанимание ею, но проникновение ею…» Здесь Марина гениально описывает секс с троими мужчинами, тройственное познание, становление Богом женского пола от этого, поскольку трое мужчин с ней есть уже Бог, который просто должен передать ей этот благодатный огонь и распространить по всей вселенной его.

– Я восхищен Мариной Ивановной, это очень точно и верно. Описание процесса такое, что оно как сковорода, на которой жарятся три яйца. Кстати, в новелле из фильма «Не может быть!» три любовника и три любовницы, и они в конце не могут решить, кто с кем будет жить. Так все и кончается – ничем, потому что каждый должен домыслить так: каждая женщина вступит в отношения с троими. Иначе решение было бы найдено. А – так они перебрали все варианты и не остановились ни на каком.

– В первой части кино героиня тоже выходит замуж при живом муже. А где два мужа, там и три.

– Ну тогда и в концовке у невесты два ребенка уже и, судя по всему, от разных мужей, а то, что она с ними в разводе, – об этом ни слова, просто жених не хочет жениться, после соглашается, а назавтра разводится.

– Почему?

– Общество не готово было к такому.

– А сейчас?

– И сейчас. Но надо бороться. Вот потому я об этом и говорю теперь на всю страну и, возможно, на целый мир.

Канал переключили на футбольный матч «Палермо» – «Ювентус», и стало невыразимо скучно. Вернулись вчетвером в палату, легли и заговорили.

– Свобода – это не заниматься сексом ни с кем, несвобода – с одним, двумя и тремя, – отметила Тэффи.

– Потому никто не любит свободу. Несвобода лучше гораздо, – посмотрел на часы Блок, – можно побыть немного и пойти. Сегодня вечер Булгакова. Будет читать свою прозу. В кафе «Роковые яйца».

– Да, давайте пойдем, – повернулся к Блоку Есенин, – интересно весьма.

Маяковский тоже выразил согласие и отжался на кровати раз сто. Или десять – пятнадцать раз.

35

До кафе добрались на метро, шутя в нем так, как лопаются на елке спелые шары, новогодние, сели в коридоре на лавочку – мест не было, пожалели, что галухи не выпили, стали слушать Михаила Афанасьевича, парящего в своем тексте. Булгаков читал, настраивая микрофон на весь космос:

– Мастер любил Маргариту, как снег любит весну. Как снега нет без весны. Как весна – вторая часть «Мертвых душ», если зима – это первая. Маргарита отвечала ему взаимностью и навещала его на Марсе, где он сидел. Ходила с ним по пескам и считала песчинки, поскольку они показывали возраст Всевышнего. Долго любила мастера, целуя его в рукописи из них он и состоял. Поскольку изданная книга есть Бог. А он был пока человеком. Из неба, солнца и звезд.

Вышли вчетвером покурить и поняли, что желают друг с другом секса, потому докурили и вернулись, чтобы отвлечься. Стали слушать опять.

– Маргарита – это сменивший пол мастер, – не унимался Булгаков, – это один и тот же человек, но в разное время. Потому они не встретились никогда и не были даже знакомы. Были как жизнь и смерть, в общем, в знаменитом изречении Эпикура.

– Хочется жареного цыпленка, – прошептала Тэффи.

– Можем купить куру гриль, – отреагировал Блок.

– Нет, дома пожарить его, с чесноком, майонезом.

– Что предлагаешь? – поинтересовался Есенин.

– Давайте купим его и дома у меня пожарим.

– Когда? – повернулся к Тэффи Владимир.

– Да хоть прямо сейчас.

Похлопали Булгакову и в перерыве ушли, купив в ближайшем «Магните» цыпленка и завернув в тучу его, чтобы капал сок в виде дождя. Добрались до Тэффи в автобусе с маршрутом «В дороге» – «Бродяги Дхармы», у Тэффи разулись, вымыли руки, Блок, Маяковский и Есенин по очереди поцеловали хозяйку взасос, подняли ей настроение до небес, не уронив его вниз, взялись за цыпленка, замариновали его, чтобы он не улетел, к чему позывы все-таки были, поскольку он взмахивал время от времени крыльями и целился из окна, включили на ноуте «Форрест Гамп», сели перед экраном и стали говорить о сексе – о Вейнингере. А в фильме Дженни гуляла, спала с мужчинами, а в итоге стала благоверной женой. А Тэффи рассуждала при этом:

– Вейнингер потому выбрал для самоубийства дом Бетховена, в котором он умер, что этот дом превратился в телепорт. Вейнингер умирал мучительно – никак не мог телепортироваться на Марс. И все-таки смог, поэтому «умер».

Блок ей кивнул:

– Вейнингер гений потому, что развенчал женщину и тем самым приблизил к Богу ее. Это полезно. А теперь оффтоп, но только на первый взгляд. В фильме «Из жизни отдыхающих» три пары в Крыму. И этот фильм – просто подыхающий Брежнев как динозавр. Скука, тоска, пустые столы, туман и огни парома в итоге. Почему? Потому что три на три – это три к одному, то есть к одной. Надя безмерно скучает с Алексеем и иногда заигрывает с поваром и бригадиром, обращается к ним, потому что иначе – старение и распад СССР. Что и произошло, поскольку не состоялась 31 весна Есенина, только тридцать, трое мужчин – я, Маяковский, Есенин без Тэффи. Именно по этой причине я и говорю всегда так – «Из жизни подыхающих», как и, по сути, правильно. Наслаждение смертью при жизни и погружение в нее.

Есенин оживился:

– Ну, Вейнингер молодец, в 22 умереть – это «красивый, двадцатидвухлетний» Маяковского, живого и нужного всем после смерти. А по поводу такой темы, скажу: в «До свидания, мальчики!» три парня и одна девушка, и за этой любовью одной к одному ничего не следует, кроме войны и смерти. Потому что надо побеждать эгоизм и понимать: одна девушка на троих, это природный и Божий закон. Не следуешь ему – умираешь. И именно так и происходит в кино. Сам фильм умирает и мертвым дальше живет.

Устали от «Форреста», перешли к цыпленку, затопили духовку, обмазали тушку сметаной, посыпали перцем, поцеловали в попку ее, ровно четыре раза, по одному на каждого, и погрузили это чудо духовой шкаф, чтобы наслаждаться небом, источаемым из него. И Есенину позвонил Мандельштам, заговорил:

– Привет, Сереж, ты где?

– В гостях у подруги.

– Да? Может, я приду.

– Как знаешь, но нам и так хорошо. Полный комплект.

– А, ну а мне так одиноко, ни секса, ни денег, ни увеселений.

– У тебя же жена есть

– Ах да, я забыл. Блин. А то пришел бы, пивка бы дернули разом.

– Слушай, ты только нажираться и дрюкаться хочешь. Нас это не интересует.

– Тебя и подругу?

– И еще Блока и Маяковского. У нас любовь, а не секс.

– Ого. Но где четверо, там и пятеро.

– Бог любит троицу, бро.

– Но не четверку же.

– Да, потому что четвертый он сам.

Есенин отключил телефон и рассерженным закурил, чтобы прийти в себя.

– Мандельштам пристраивается? – ухмыльнулся Блок.

– Не то слово.

– Он ищет еще мужчин своей жене, она за его звонками стоит, – громко сказала Тэффи, открыла духовку и перевернула цыпленка, чтобы ему было удобнее спать и видеть сны о том, как он ест в компании других курочек людей.

– Может быть, – согласился Маяковский и добавил: – В «Трех мушкетерах» Констанция спит сперва с одним мужем, после с двоими – еще и Д'Артаньяном, соответственно, следующий этап – спать с троими, бросив этих двоих, для чего есть монастырь и проводник к нему Арамис, а это уже стать богиней и сместить королеву, которая не Анна Австрийская, а Миледи, которая именно потому и убивает ее. Констанция перед смертью так страдает и обнимает Д'Артаньяна потому, что на самом деле просит у него прощения и возможности уйти к трем. Но это все обрывает смерть.

– Володя, ты гений, – сказал Сергей и опустил ладонь между ног Тэффи, отодвинул трусики, погрузил в лоно два пальца и облизал их, достав.

– Ну как, цыпленок готов? – спросила, смеясь, Тэффи.

– Пока еще нет, – Есенин припал к ее промежности губами и выпил немного арахисового вина.

Капля его упала на пол и оставила на нем ожог, сладкий, как чай, половина которого – сахар.

36

Цыпленок уже кудахтал в духовке и звал его есть, компания отвечала ему ко-ко-ко и смеялась, не спеша есть курицу, чтобы потом удовольствие длилось вечно. Тэффи записала в блокноте, не отходя от жаркого, и зачитала:

– В «Самоволке» герой Ван Дамма заменяет жене брата мужа, поскольку брата убили. В конце с ними остается и менеджер его, двое мужчин окружают женщину. А где двое, там и трое. Иначе один рот останется голодным, раз женщина – три голодных рта. По крайней мере, третьим может стать сам погибший муж, воскреснув из мертвых. В любом случае, герой по имени Лев делит львицу с другим, черным львом. А если в прайде главная львица, то еще один лев найдется.

А цыпленок жарился и распускал вокруг себя аромат – мысли Шопенгауэра и Ницше. И еще такое ниспосылал: «Есть троица – речь, стих и песня, то есть посадка, разгон и полет. Если песню не ставят нигде, то это полет с Марса на Землю, отчего произошел человек. Неформат. Формат – возвращение на Марс, фильм «Вспомнить все», который, по сути, длинная очень песня, которую поет Иисус Христос». Они вдыхали аромат и сходили с ума, предвкушая не поедание плоти с Венеры, а то, как это тело будет целовать их в губы и течь соком слюны.

– Цыпленок летит! Кудах-тах-тах! – Тэффи достала курицу, дала парням поскрести противень, съесть самое вкусное, нарезала мелко цыпленка, вынула из холодильника бутылку «Шато», сухого, улыбнулась, как лужа, в которую упал метеорит, и пригласила всех к столу.

Уютно устроились, по-цветаевски, хоть та была разобранной всю жизнь – по крайней мере, так, как хотела она. Съели по кусочку и выпили из губ друг друга вино.

– Очень вкусная курочка, – признался Есенин.

– Она летает у меня в животе, – улыбнулась Тэффи.

– Откладывает яички? – повернулся к ней Блок.

– Ага, и из них вылупляются солнца. Вспомнила фильм «Красная жара». Вроде боевик, и при чем тут любовь? Но там есть жена Виктора Роста. Что она делает в больнице? Когда Шварц и Белуши, два копа, приходят туда? Интуиция. Женская. Она знает или чувствует, что будет переодетый в женщину мужчина со стороны ее мужа и эти двое полицейских. Что возникнет конфликт. И она бросается между троими, меж их пистолетов. Что это, если не косвенный показ секса между ними? Трое мужчин и одна женщина. И мужчины хотят убить друг друга, стреляют и тем самым рожают женщину. Именно поэтому после этого Шварц отпускает ее. Секс с троими – это свобода для женщина. Это полет Марс. Это «Красная жара».

– Ну так и в «Высоком блондине» неоднозначная ситуация, – продолжил тему Есенин, – когда Ришар едет в машине, по бокам сидят начальник разведки и его помощник, а перед ними троими видео с возлюбленной Ришара, которая у тех двоих в плену. И довольна при этом. Что это, как не приглашение?

– На казнь? – удивилась Тэффи.

– На секс вчетвером, – сказал серьезно Есенин.

– Слава богу, – заговорил Блок, – в «Стариках-разбойниках» нет ничего такого.

– Ага, – посмотрела на него Тэффи, – помимо Ани, которая говорит двум мужчинам «грабьте меня», хотя грабить должен только один.

– Ну не троим же говорит, – не растерялся Блок.

– Конечно, – рассмеялась Тэффи, – третий уже есть, водитель, который будет возить ее. Это оральный секс. Безусловно. И весь спор между Никулиным и Евстигнеевым – о том, кому что достанется ниже.

– Там, где нет микрофона, прослушивающего человека, – молвил Маяковский, – эту функцию на себя берут книги, вешалки, носки, куртка, штаны.

Еще выпили немного, покурили на балконе, выбросили общий бычок и тот распался на земле в четыре большие искры, которые поползли друг к другу и поцеловались губами из табака. Вернулись и стали кормить друг друга кусочками мяса, которое нельзя вообще произносить и писать, но уж так повелось, что делают и то, и другое. Доели все, съели жир с кусочками хлеба, оставили немного вина на утро и пошли в спальню, где стали четырьмя ножками для кровати – забеременевшего живота от кого-то из них или всех троих сразу Тэффи. Она ждала ребенка уже и спала на груди Владимира, держа обеими руками две мачты, чтобы на них распустились паруса и унесли их на необитаемый остров, откуда они начнут новую историю человечества и переселятся на трех мужчин и одну женщину в сексе – ее округлившийся Марс.

Книга вторая

Маяковский – студент

Первый курс

1

Владимир проснулся, отметив свое восемнадцатилетие два месяца назад, потянулся, сполоснулся под душем, позавтракал парой яиц и поехал на лекции, на трамвае, мчащемся сразу по небу. Смотрел из окна и всюду видел себя, молодого и красивого, накачанного, кавказского, в окружении лучших девчонок. Он или пил пиво с ними, или целовал их по кругу. У пятого он встретил Отца и Сына, однокурсников, пожал им руки и закурил «Бонд», стрельнув его у отца.