Текст книги "Телевидение"

Москва

Утром Володя встал пораньше и, не будя друга-инженера, ушел из дому.

Всю ночь он ворочался, пытаясь уснуть, – никак. Только закроет глаза – видит экран телевизора, на котором его наивную девочку с тонкой художественной натурой, его верную супругу лапал какой-то слюнявый мужик, и ей это явно нравилось.

Теперь он будет весь день ходить по городу. Будет пить и думать.

И ждать.

Все равно некуда идти.

Москва

Яков Иванович чувствовал себя нехорошо. В последнее время это стало уже привычным. Если что-то начинало болеть, то теперь надежды, что само рассосется, не было. Теперь все болячки, придя, оставались навечно.

Разболелась спина. Словно чувствовала подвешенное состояние своего хозяина. С одной стороны, Гуровин находился между небом и землей, потому что не знал, выживет ли телеканал, а с другой – между молотом и наковальней, потому что влез в такую опасную игру, что выйти из нее можно и ногами вперед.

Ну с Крахмальниковым он справится – сегодня же покажет ему рейтинги, где передача “Выводы” имеет четыре процента при доле зрителей тридцать два. Рейтинг этот был высчитан верной службой “Vox populi”, которую Гуровин подкармливал, за что она и выдавала ему нужные цифры.

Но вот с Кремлем… Дюков так и не отзвонился. Неужели уже поставил на Гуровине крест? Нет, в тираж его еще рано списывать.

Яков Иванович сел за стол и попытался сосредоточиться на бумагах. Телефон он отключил, потому что из-за питерских событий тот звонил постоянно. “Дайвер” сегодня был самым популярным каналом. Это Гуровин знал и без опросов. Вчерашнюю безобразную сцену с Крахмальниковым он вспоминал со стыдом. Уже по всем каналам трубили об аварии, и питерского Хозяина таскали по всем кочкам, так что ответственность, если что, можно будет и разделить…

В голову почему-то лезли совершенно посторонние вещи. Вдруг вспомнился древнегреческий миф о том, как однажды богиня Гера довела своего всесильного супруга Зевса до бешенства, и он наказал ревнивицу, велев приковать ей руки к земле, а ноги – к небесам. Так она, бедняжка, несколько веков и провисела. А потом Зевсу стало ее жалко, он приказал Геру освободить. Дня три-четыре она была паинькой, потом взялась за прежнее – ссоры, скандалы, битье амфор. Конечно, от такой жены пойдешь по бабам, вон сколько было их у громовержца.

Яков Иванович с большим удовольствием последовал бы примеру Зевса. Не в смысле посторонних представительниц прекрасного пола – тут он может, пожалуй, дать фору древнегреческому богу, – а в отношении жены. Будь его воля, подвесил бы ее навечно, а чтобы не скучала, приковал бы поблизости лучшую подружку – Галю Загребельную. Гуровину вовсе не нужен соглядатай, который следит за каждым его шагом. Он давным-давно избавился бы от заместительницы, но не мог по двум причинам. Во-первых, она действительно знала о нем слишком много. У Якова Ивановича даже было подозрение, что она держит у себя дома целое досье на него. Во-вторых, за многие годы совместной работы он все-таки к ней привык. И теперь Галина Юрьевна для него как чемодан без ручки, который и нести неудобно и бросить жалко.

– Яша, у меня разговор, – сказал по селектору Крахмальников.

Греческо-игривые мысли мигом улетучились. Ну что ж, на ловца и зверь.

– Да, Леня, зайди, – сладко отозвался Гуровин. Он выложил на стол распечатку “Vox populi” и попросил секретаршу сварить кофе.

– Хорошо, Яков Иванович, – ответила Люба. – К вам Харламов.

Господи, ну как же он забыл!

Аркадий Харламов был известный всей России театральный режиссер, постановщик эпатажных спектаклей, в которых были заняты не только профессиональные актеры, но и школьники. Ходили слухи, что он увлекается мальчиками, но Яков Иванович на эти слухи никак не реагировал, потому что жил по принципу: “Пусть увлекается кем угодно, лишь бы не мной”.

– Приглашай, Люба, приглашай, – засуетился Гуровин. – И кофе обязательно.

Яков Иванович горячо пожал руку театральной знаменитости, отметив про себя, что рука у Харламова вялая, прохладная и гладкая, как сосиска. Посетитель пришел не один: с ним был юноша лет семнадцати.

– Володя. Мой самый способный ученик, – представил его режиссер.

Володя протянул руку, словно для поцелуя. Гуровин сделал вид, что не заметил руку мальчика.

Харламов уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Володя робко опустился на краешек стула.

– А я к вам, собственно, по делу, – пропел Харламов с мягким украинским акцентом. – Надеюсь, вас не шокирует то, что я вам предложу… – И замолчал, склонив голову набок.

Яков Иванович вспомнил, что представители богемы называли его в кулуарах Попугаем – за блестящие выпуклые глаза, похожий на клюв нос и привычку по-птичьи склонять голову к плечу. Действительно, похож!

Выдержав паузу, Харламов спросил:

– Как вы относитесь к сексуальным меньшинствам?

Гуровин был готов ко всему, но не к такому вопросу в лоб.

– Я к ним не отношусь, – выдавил из себя Яков Иванович где-то услышанную шутку.

Режиссер тонко улыбнулся и переглянулся со своим учеником.

– Я несколько в другом ключе… Гуровин пожал плечами:

– Меня в первую очередь интересуют человеческие качества, интеллект и профессионализм.

– Так я и думал! – обрадованно воскликнул мэтр, двумя пальчиками взяв со стола кофейную чашку. – А как вы посмотрите на то, чтобы сделать передачу…

– И какую же? – поинтересовался Гуровин.

– О сексуальных меньшинствах. Я задумал передачу, ориентированную на определенную категорию зрителей. Там будут подниматься узко специальные вопросы, касающиеся интересов именно этой аудитории. То есть представители сексуальных меньшинств будут делиться тем, что их волнует… – Видя, что Яков Иванович несколько озадачен, Харламов с жаром продолжил:

– Аудитория у подобной передачи будет гораздо больше, чем вы можете предположить. Ее обязательно будут смотреть и традиционалы. Сначала – из любопытства, потом – уверяю вас – из сочувствия. Ведь этот проект несет в себе, так сказать, гуманную идею: нужно учить народ терпимо относиться к тем, кто не похож на большинство… Володя, где наш проект?

Володя порылся в сумке и вытащил красивую розовую папку.

– Вот, – сказал режиссер, доставая несколько листков бумаги. – Здесь расписано все, вплоть до тарифных ставок. Я хотел бы вам кое-что прочесть… – Он принялся перекладывать страницы. – Где же это? А, вот…

Харламов нацепил на нос очки и, отодвинув от себя руку с листками подальше, торжественно продекламировал;

– Примерная тематика передач из цикла “Голубая площадь”. – Тут он снял очки и пояснил:

– Это, конечно, рабочее название. Решать вам, но я бы пригласил в качестве ведущего Моисеева. – Снова надел очки и прочел:

– Передача, посвященная проблемам отношения общества к гомосексуалистам. Далее… Передача, посвященная взаимоотношениям между геями: “Если он полюбил другого”. О лесбиянках:

"Традиции острова Лесбос”. Юмористическая – “Моя мама – папа”… Ну как? Гуровин задумчиво спросил:

– А кто платит?

Харламов снова по-птичьи склонил голову и хитро прищурился:

– А вы возьметесь за производство? Яков Иванович пожал плечами:

– Я в первую очередь деньги считаю…

– А если я вам скажу, что есть договоренность с Международной организацией по защите прав сексуальных меньшинств?

– Уважаемый Аркадий.., э-э-э.., простите?

– Аркадьевич, – подсказал мэтр, явно шокированный тем, что руководитель телеканала не знает его по отчеству.

– Уважаемый Аркадий Аркадьевич, – повторил Яков Иванович, остановившись перед креслом, где сидел режиссер. – К сожалению, я.., мы не верим во всякие там договоренности, потому что не однажды попадали в ситуации, когда устные обещания нас здорово подводили. С некоторых пор мы взяли себе за правило не рассматривать проекты, пока у нас не будет твердой гарантии того, что он будет оплачен. То, что вы предлагаете, очень любопытно, но нам нужны гарантии…

– Значит, в принципе вы заинтересовались? – уточнил Харламов.

– В принципе – да, – соврал Гуровин.

– В таком случае, – обрадовался Аркадий Аркадьевич, – у меня для вас сюрприз! Конечно, Международная организация по защите прав сексуальных меньшинств выделит кое-какие деньги. Но знаете ли вы, кто станет нашим генеральным спонсором? Ни за что не догадаетесь! Давайте так: вы задаете мне вопросы, я отвечаю на них только “да” или “нет”.

Яков Иванович был слишком опытным дипломатом, он неискренне улыбнулся и включился в игру:

– Большой бизнес?

Аркадий Аркадьич задумался.

– Бизнес, – шепотом подсказал ему Володя.

– Ну.., и большой бизнес тоже, – уклончиво произнес мэтр.

– Нет, ну это сложно, Аркадий Аркадьевич, – сказал Гуровин. – Из сферы высокой политики?

– И из этой сферы, – кивнул Харламов.

– Мужчина? – деловито спросил Крахмальников.

– Да.

– Член правительства? Харламов покосился на дверь:

– Только это между нами.

– Добрый день, – вошел в кабинет Крахмальников, но, увидев Харламова, замер на пороге. – Извините, не помешаю?

– Что вы, что вы! Мы уже все обговорили и уже уходим – на репетицию опаздываем. Подумайте, Яков Иванович, и сообщите мне о своем решении. Или я вам перезвоню, скажем, через недельку…

Раскланиваясь и расшаркиваясь, Гуровин проводил гостей до лифта и вернулся в кабинет.

– Маникюр при гангрене, – сказал он брезгливо, кивнув на дверь, за которой только что скрылся Харламов. И чуть не споткнулся.

Крахмальников сидел в его кресле.

Москва

– Хочешь пива? – спросила Алла, залезая в сумку и доставая пивную банку.

Долгова отказалась:

– Нет, у меня сегодня встреча, не могу. Алла поставила банку на стол:

– Тогда давай кофе.

Она поставила чайник, вынула растворимый “Нескафе”, сахар, чашки-ложки.

– Да, дела фиговые, – сказала Ирина. – Уйти, что ли, к чертовой матери?

– И не раздумывай. “Дайвер” все равно закроют, вот увидишь. А не закроют, в чем я сильно сомневаюсь, так всех порядочных повыгоняют, говно какое-нибудь наберут.

– А ты остаешься?

– Я? – изумилась Алла. – Ты что? Я б и сегодня не вышла, если б меня эта стерва Загребельная не углядела.

– Так почему вы с ней сцепились-то?

– А потому и сцепились. Я шмотки свои подружке везла. У нее на рынке палатка… Мне деньги нужны, чтоб уехать.

– Да что ты голову морочишь? Куда уехать? Из-за мужа?

Алла глубоко вздохнула:

– Нет, Ир, не из-за мужа…

Долгова поставила на стол пустую чашку:

– А из-за кого?

Алла внимательно посмотрела на подругу. Рассказать ей про Крахмальникова? Про то, как однажды вечером они заперлись в его кабинете и сошли с ума? Как потом она поняла, что проваливается в страшную пропасть постоянной лжи. Ложь всюду и везде. Она разрывает ее изнутри, словно лиса, которую спрятал за пазуху мальчик-спартанец и которая выела ему кишки, а он не мог подать виду, потому что все на него смотрели. И вот сегодня, когда муж пропал, когда Крахмальников решил уйти от жены, когда все складывается к ее, Аллы, пользе, она поняла, что ничего не выйдет. Слишком все завязалось в тугой узел. И не где-то вовне, а в ней самой.

– Это я, – помотала головой Алла. – Я сама во всем виновата.

* * *

До недавнего времени Володька, муж Аллы Макаровой, работал заместителем директора в представительстве крупной немецкой фирмы и очень хорошо зарабатывал. Но после известных событий с обвалом рубля немцы, не желая нести убытки, свернули бизнес и укатили в Германию. Вовка потерял работу. Некоторое время он скрывал это обстоятельство от домашних. Каждое утро одетый с иголочки, благоухающий французским парфюмом, он выходил из дому, садился в машину и уезжал. Катался по городу. Периодически звонил жене по мобильному, докладывал, что все в порядке, и сообщал, что на работе его в ближайшие три-четыре часа не будет: деловая встреча. Алла ничего не подозревала. Так прошел почти весь сентябрь. Деньги у Володьки кончались. Работы он не находил. Семью кормить нужно. И однажды он придумал поправить свое финансовое состояние в казино.

Володька и сам не подозревал, что он такой азартный. Он выигрывал крупные суммы и тут же спускал еще больше. Как-то, продувшись в пух и прах, занял у приятеля на несколько дней восемь с половиной тысяч долларов (занял бы и больше, да у того не было) и решил отыграться, отдать ссуду и завязать: Но не отыгрался…

Через две недели приятель потребовал вернуть долг, оказывается, деньги эти были не его, а какого-то крутого дружка. Володька попросил отсрочки на три дня. Через три дня приятель позвонил снова. Вовка договорился с ним встретиться через неделю. Короче, он скрывался от кредитора чуть ли не до Нового года, потом нос к носу столкнулся у подъезда с ним и тем самым бандитского вида типом, которому принадлежали проигранные восемь с половиной штук. Дружок “включил счетчик”.

В тот день муж вернулся домой запуганный, несчастный, как побитая собака. Алла его прижала к стенке, и он все ей рассказал.

Конечно, она и скандалила, и плакала, мало того что Вовка остался без работы, так еще и проиграл столько! Ее зарплаты хватало только на прокорм, а у них, между прочим, двое детей! Но плачь не плачь, а что-то нужно делать. И Алла придумала.

Ей не раз говорили, что умные люди на телевидении как сыр в масле катаются. Пользуются камерой вне графика, снимают рекламные ролики, получают бабки и делят их между своими, а Гуровину говорят, что клиенты принесли готовый ролик и оплатили только экранное время. А что мешает Алле? Свои клиенты у нее есть. Сценарии она пишет сама. С режиссером договориться можно: у него маленький ребенок, деньги нужны позарез, оператору тоже. Актеры… Какое их дело, что это за заказ – левый или правый. Короче, Алла решилась и с энтузиазмом взялась за дело.

Скоро половина Володькиного долга вместе с процентами была выплачена. В ближайшем времени Алла рассчитывала вообще избавиться от долгов и даже строила планы купить новую машину. И купила бы вожделенную “девятку”, но как-то раз ее вызвал на ковер Гуровин и подробно перечислил, какие суммы, когда и на ком Алла заработала.

– Знаешь, что за это бывает? – спросил Яков Иванович, сверля Макарову своими маленькими черными глазками.

Алла молчала.

– Мы, конечно, не бандиты, но наказать можем очень жестоко. Впрочем, – тут он поднялся, обошел стол и приблизился к Алле, – я думаю, что тебя на это что-то толкнуло. Так?

– Да, – тихо ответила она и опустила голову. Яков Иванович взял стул, сел рядом, тронул Аллу за руку:

– Расскажи мне, что случилось. Может, я смогу тебе чем-нибудь помочь?

И Алла рассказала ему все. Про “счетчик”, про ночные звонки, про то, как боится выпускать на улицу детей.

Гуровин слушал, не перебивая. В глазах его светилось сочувствие. Когда Макарова закончила свое грустное повествование, он немного помолчал, а потом сказал:

– Хорошо. Я тебе помогу. Но, наверное, не стоит объяснять, что и мне придется тебя кое о чем попросить…

– О чем угодно! – воскликнула тогда Алла.

– Ладно, Ал, не кручинься. – Ирина встала. Она не умела утешать. Ей бы со своими проблемами разобраться. Мухин этот несчастный… – Пойду я.

– Возьми пиво – вкусное, мексиканское. И Алла протянула Долговой банку.

Екатеринбург

Алик Тичер улетел еще вчера. Значит, сегодня он уже сделает все дела. Ну в крайнем случае – завтра. Впрочем, там уже до него нужные люди подсуетились, ему надо будет лишь пенки снять.

Все, Тима решился, больше он ни с какими газетами, журналами, а тем более телевидением дела иметь не будет. Куда проще с торгашами, политиками, без всяких там выкрутасов-прибамбасов. Спрос-предложение. А тут сам черт ногу сломит.

Ему вообще надо сейчас затаиться лет на пяток. Вчера в ресторане, обговаривая дела со своими “шестерками”, он понял это окончательно.

Он видел, что “шестерки” его уже нос воротят от мокрухи. Ну как же! Они детей в иностранные колледжи послали, в дома прислугу наняли, женам шиншилловые манто купили. А вдруг как все накроется?

Нет, не сразу, постепенно Тима и от них избавится. А пока на дно, на дно.

Он посмотрел на часы: Гуровин уже давно на студии, наверное. Ну что, пора ему звонить.

Тима сплюнул сквозь зубы, как это делал Гарик.

Опять не получилось.

Москва

– Извини. – Крахмальников поднялся из кресла Гуровина, видя, что тот навис над ним.

– Ничего-ничего, сиди, – улыбнулся Гуровин, опускаясь на стул. – Я тут. Кофе будешь?

– Кофе… – задумчиво произнес Крахмальников, беря со стола распечатку “Vox populi”. – Когда пришла?

– Сегодня.

– Да? – Леонид пробежал глазами рядок цифр, равнодушно отложил листок в сторону. – Яша… Не знаю, с чего начать.

– Начни с начала.

– С начала?.. Нет, это слишком долго получится. Я прямо с конца. Нам с тобой надо что-то делать, Яша… А где Казанцев? – вдруг перебил он сам себя. – Ты его сегодня видел?

– Нет.

– Ну ладно. Яш.., мы с тобой сколько знакомы?

– А, ты все-таки с начала?

– Лет двенадцать, да?

– Где-то так.

– Мы друзья, Яша?

– Надеюсь.

– Так вот, я пришел к тебе как к другу. Лучше я тебе это скажу.

– Успокойся, Леня, я слушаю. Что у тебя за проблемы?

– У меня? – удивился Крахмальников. – Это у тебя проблемы, Яша.

– Ну хорошо, что у нас за проблемы? Вернее, какие еще проблемы?

– Да проблема одна, Яша, – ты.

– В смысле?

– Тебе надо уйти, – еле слышно произнес Крахмальников.

Гуровин некоторое время смотрел на Леонида, словно перед ним вдруг явился из ничего Дэвид Копперфильд.

– Я не расслышал, – сказал он наконец.

– Ты расслышал, – ответил Крахмальников. – Канал подыхает. И подыхает из-за тебя. Тебе надо просто уйти.

Гуровин встал.

– Только не напоминай мне, что ты меня вывел в люди, – вскинул руки Крахмальников, – не взывай к моей благодарности, совести и гуманности.

– Да что ты! – улыбнулся Гуровин. – Откуда гуманность…

– Обидеть хочешь?

– Я? Тебя? Ты приходишь в мой кабинет и предлагаешь мне уйти…

– Яша, у тебя ничего не получается. С тобой канал никому не нужен. Яша, ты извозился в дерьме так, что тебе надо уйти. Пожалей людей, пожалей “Дайвер”, да и себя пожалей.

– А ты, значит, станешь у руля? – перебил Гуровин.

– Не я – Казанцев.

– Это он так сказал?

– Он согласится, – не смог соврать Крахмальников.

Гуровин налил себе кофе, положил сахар, размешал, отхлебнул и выплюнул прямо на ковер.

– Холодный. Гадость. – Поставил чашку на стол. – Значит, всему виной я? А ты читал распечатку рейтингов?

Крахмальников взял со стола листок и повторил так понравившийся ему когда-то жест американской дизайнерши – тщательно помял листок и подтер им зад.

Гуровин криво улыбнулся.

– Скажи, Леня, ты вправду мнишь себя главным героем этого романа?

– Какого романа?

– Вот этого самого. Ты считаешь, что ты, Леонид Крахмальников, – положительный герой, который борется с ретроградом и сволочью Гуровиным? Что за тобой стройные ряды сторонников свободы слова, честности и справедливости? Нет, конечно, ты себя не считаешь ангелом с крылышками. Ты человек разносторонний. С внутренними мучениями, комплексами, слабостями. Сидишь по ночам на кухне и выдавливаешь из себя раба, обретаешь внутреннюю свободу. Уважаешь свою жену. Но она кажется тебе несколько пресноватой, слишком умной, что ли. А потому ты трахаешься на стороне с замужней женщиной, но, конечно, испытываешь при этом угрызения совести. Ты ведешь честную передачу, говоришь то, что думаешь, но в глубине души мучаешься тем, что говоришь это только теперь, когда всем можно, а раньше молчал, двурушничал, подличал. Ты раскручиваешь питерский скандал, но понимаешь, что тебя совсем не волнуют погибшие люди, для тебя главное – укусить позлее власть. Чтобы, когда тебя турнут, ходить в обиженных. Ты даже сейчас пришел к своему учителю и заявляешь: изыди, сатана. Но не веришь в то, что сатана уйдет. Ты жертвенно ждешь, что у сатаны в кармане приготовлены убийственные аргументы, из-за которых уйти придется тебе. И уже примеряешь на себя венок мученика, гонимого за правду. Леня, я так хорошо тебя знаю, что даже скучно.

Крахмальников сидел, вытаращив глаза. Его шокировало даже не то, что Гуровин знает откуда-то о его связи с Аллой, об отношениях с женой. Это не так уж странно. Тут Гуровин мог догадаться или стукнул кто-нибудь. Но откуда он знал о его ночных мучениях? О потаенных мыслях? Невозможно так понимать человека, так разгадать его. Не-воз-мож-но!

Но самое страшное – Леонид действительно не верил, что Гуровин уйдет. И ждал скандала и собственного ухода. Он готов был на какую угодно длительную дискуссию, спор, даже ссору, но не думал, что весь разговор станет таким коротким и убийственным. Крахмальников потерялся так, как никогда в жизни не терялся.

– Я никуда не уйду, – сказал Гуровин. – Но дело даже не в этом. Ты тоже никуда не уйдешь. Я тебя не отпущу. И этот воз говна мы будем с тобой вытаскивать вместе. А вот когда вытащим, тогда и поговорим. Иди.

Крахмальников послушно встал.

– Завтра в семь собрание, не забыл?

– А что за собрание? – вяло спросил Крахмальников.

– Нам надо разгрести сетку. В рейтинге, который ты так эффектно использовал, не все вранье – половину передач придется закрыть. И, я уверен, ты будешь на моей стороне.

– Какие?

– Вот это уже другой разговор. Садись, обсудим. Только не в мое кресло садись, еще рано…