Текст книги "Есть только миг"

Сергей Филиппов

Это было в Касимове на Оке, в обыкновенном русском городе с небольшим татарским привкусом.

Сколько же звезд спустилось с неба на этот маленький кусочек российской земли во время съемок фильма «Инкогнито из Петербурга»!

Я вспомнил название фильма и только теперь понял, кто же этот самый «инкогнито из Петербурга».

Нет, это конечно же не Сергей Мигицко, открытый, веселый парень.

Это другой Сергей, хотя никто из группы не осмелился бы назвать его так.

Не уважаемый, а обожаемый всеми Сергей Николаевич!

Немногословный, с огромным чувством собственного достоинства, несколько настороженный – к амикошонству не хотел привыкать ни при каких обстоятельствах.

Смешной, но не пошлый. Остроумный, но не скабрезный.

А самое главное, при всей своей популярности мало кому известный.

Почему-то он мне очень напоминал другого «инкогнито из Москвы», Эраста Павловича Гарина.

Эксцентричностью? Да.

Великолепной школой? Да.

А главное, внутренней интеллигентностью – таким редким среди актеров качеством.

Снимаясь в Касимове, мы обедали где придется, курили что попадется. И пили то, что с большим трудом найдется.

А по Оке ходили пароходы. Да не просто пароходы, а интуристовские. А на пароходах были буфеты. Тоже интуристовские.

Остальное понятно.

Надо было как-то проникнуть в эти буфеты и отовариться.

Не знаю кому, но кому-то пришла в голову гениальная мысль: уговорить Сергея Николаевича ради общей пользы нанести визит вежливости капитану одного из этих самых интуристовских пароходов. Под давлением общественности он вынужден был согласиться.

Выбрав подходящий момент, когда к причалу города Касимова пришвартовался пароход с буфетом, Сергей Николаевич прошествовал в каюту капитана и через пару минут так же чинно сошел с парохода.

Пароход дал гудок и отчалил.

Ни тебе икры, ни сигарет, ни всего остального, только легкий, приятный запах французского коньяка от нашего парламентера.

Но никто ни на секунду не усомнился в нашем посланнике.

Через минуту мы узнали следующее.

По причине огромной любви капитана к Сергею Николаевичу вся киногруппа приглашена на банкет по поводу дня рождения актера. Банкет имеет место быть на обратном пути этого самого парохода.

И вот через несколько дней с причала города Касимова раздался призывный долгожданный гудок. И вот уже мы всей группой берем на абордаж и пароход, и капитана, и буфеты, и торжественный стол, уставленный яствами в честь юбиляра.

Тосты, песни, объяснения в любви, поздравления!

И громогласное объявление капитана:

– Всем, всем, всем! Вместо трехминутной остановки стоять будем до упора!

На другое утро я подошел к Сергею Николаевичу с небольшим сувениром по случаю дня его рождения.

Сергей Николаевич посмотрел на меня грустными глазами и как-то застенчиво сказал: «Пришлось соврать».

Растропович

В тысяча девятьсот шестьдесят не помню каком году на хорошо известном внутренним органам Рублево-Успенском шоссе я участвовал в подпольной сходке.

Сходка проходила уже не первый раз в подвале продмага местечка Жуковка.

На этот раз в ней принимали участие всего три человека. Директор магазина – рыжеволосый, здоровый мужик с золотыми зубами и огромными ручищами. Тощий, нахальноватый, вкусивший популярности актер театра и кино – это я. И известнейший в мире своей филигранной игрой на виолончели и полной политической несознательностью Мстислав Растропович.

Как и полагается, снаружи возле магазина топтался осведомитель, но никого из нас это не беспокоило.

Только по разным причинам.

Директора магазина – потому, что этот самый топтун был прикормлен Толиком (так звали директора). Меня – потому, что я и не подозревал, что за одним из нас ведется слежка.

А Слава (это великий Растропович) прекрасно знал своего топтуна в лицо. И более того, в это самое лицо плевать хотел.

А теперь о самой сходке.

Она была конфиденциальной, поскольку касалась мяса. Нет, не просто мяса, а хорошего мяса, которого в продаже конечно же не было.

Поэтому все нужно было делать втихаря, чтобы не увидели люди из очереди и зав. мясным отделом (жена директора). Ей могло не понравиться, что Толик отдавал хорошее мясо не в те руки.

Нервничали все.

Я – по причине недостаточной популярности, Слава – в силу своего темперамента, Анатолий – от страха перед женой. А топтун – от сознания того, что ему-то уж точно не достанется лакомый кусок.

Толик разделывал на огромном дубовом чурбане тушу, откладывал лучшие куски себе, чуть похуже – Славику, еще чуть хуже – мне. А самые костлявые, но с виду приличные – тому, кто вроде бы без дела торчал наверху, у служебного входа.

Пока совершался этот жертвенный обряд, говорили тихо и одновременно.

Толик бурчал, что и этого мяса с мозговыми костями для опера слишком. Я ныл, как мало платят за съемочный день. И только Слава, как-то пританцовывая и шепелявя, прославлял величие и бескорыстие нашего покровителя:

– Ну кто мы с тобой? Да никто! А Толик, дай ему бог здоровья, гигант! Без него пропало бы и кино, и музыка, и великая русская литература!

(Все знали, что на даче у Славы жил страшный уголовник и антисоветчик Солженицын.)

Наконец цель нашей тайной сходки достигнута, и мы все трое со свертками под мышкой, втянув головы в плечи, тихо, незаметно расходимся. Толик – к топтуну, чтобы тот не гневался. Я – к жене и дочке, в предвкушении восторга на их лицах. А Славик – к своему уголовнику и красавице жене, не ожидая ни восторга, ни гнева за свой очередной антисоветский поступок.

Смешной, шепелявый, с подпольным мясом под мышкой, великий Мстислав! Спасибо судьбе, что я был с тобой знаком.

Ревность (Владимир Трошин)

Тогда еще по Пушкинской (ныне опять Большой Дмитровке) ходили троллейбусы. А в троллейбусах ездили люди, и среди этих людей часто попадались знакомые или друзья.

Так было и в этот раз. После занятий в Школе-студии МХАТ, которая располагалась в проезде Художественного театра (ныне снова Камергерский), я впрыгнул в троллейбус и зайцем хотел доехать до Козицкого переулка – это ведь совсем рядом.

Но не повезло. Кто-то положил сзади руки мне на плечи и красивым, бархатным голосом спросил:

– Куда это вы, молодой человек?

Я ответил:

– Всего две остановки, до Козицкого. Простите бедного студента.

– А к кому, если не секрет? – поинтересовался бархатный голос.

– К любимой девушке, – промямлил я.

– А как зовут вашу девушку?

– Вам-то какое дело? Ну, Наташа.

– А-а… так я ее знаю. Она живет в актерском доме.

– Вот и нет.

– Как же «нет»? Такая красивая, небольшого роста…

Я попытался вырваться из крепких рук «контролера» – не получилось.

А отвечать я больше не хотел. Да и отвечал-то я потому, что голос был очень знакомый. Я пригнулся и вывернулся из крепких объятий «контролера». За моей спиной стоял наш старшекурсник, Володька Трошин.

– Привет, а откуда ты знаешь мою Наталью? – ревниво поинтересовался я.

– Так она же живет в этом доме… Забыл номер.

– Да нет, она живет не в актерском доме, а в двадцать третьем.

– Ну да, на пятом этаже.

– Не на пятом, а на третьем.

– Да, да. Я захаживал к ним в гости, когда у меня был роман с ней, – звучал красивый бархатный баритон.

Ревность затуманила рассудок.

– Хватит врать! – зашипел я. – Она мне никогда не говорила про тебя.

– Еще бы! У нас с ней далеко зашло. Хотела замуж, ну я и слинял.

– Трепло! – заорал я и выскочил из троллейбуса.

До подъезда минута ходьбы, но эта минута стоила здоровья!

Поднимаюсь, звоню.

Вышла Наташка.

– Володьку знаешь?

– Какого Володьку?

– Нашего, с четвертого курса. Трошина!

– Нет. Табакова знаю, Казакова знаю. А Трошина нет. А что? Выгнали, что ли?

Вот гад! Так разыграл. А все слепая ревность!

Глупость, конечно.

Но с тех пор я Наташку ревновал и к Трошину, и к Табакову, и к Козакову.

Жена

– Знаешь, дед, что получилось… сейчас расскажу. Я там, в огороде, решеточку сколачивала. Гвоздик попался такой кривенький, ржавенький… Думаю, дай-ка приколочу. Стала забивать – согнулся. Выпрямила, стала снова забивать – согнулся снова. Нет, думаю, ты у меня все равно забьешься! Расправила как следует, стала забивать – согнулся! Размахнулась, в сердцах вышвырнула. Достала новые гвоздики, как по маслу пошло. Почти все сделала, осталось пару гвоздиков прибить. И тут как-то не по себе стало… Какой-то гвоздик на своем настоял! Стала искать, куда же это я его запузырила? Нашла, выправила идеально и забила! Да по самую шляпку, чтоб уж не вытащить. А ты куда это собрался? Гулять? А почему без шапки? Надень! Знаю, что не холодно. А ты надень… и шарф тоже. Вот это другое дело…

СТИХОТВОРЕНИЯ

Радуга

 
Вы не были на Ладоге,
На дне рожденья Радуги?
Ну неужели не были?
Не видели? Не ведали…
 
 
Из всех рожденных самое
Святое и обманное,
Прозрачное и зыбкое,
Изящное и гибкое.
 
 
Вода и свет ненадолго
Рождают Дочку-Радугу,
Всем-всем на удивление,
Но только в отдалении.
 
 
За синими осинками
Рассыплется росинками,
В холодных водах Ладога
Надежно спрячет Радугу.
 
 
Земное украшение,
Ненастья – укрощение;
В своей бесплотной слабости
Сама – рожденье радости!
 

1973 г.

Джинн

 
Стоит в чуланчике кувшин.
А в нем, во тьме кромешной,
Живет довольно старый
Джинн Давным-давно, конечно.
 
 
К кувшину ночью приложусь
Губами, после ухом.
И спать, конечно, не ложусь,
Веду беседы с Духом.
 
 
Задам вопрос… И жду ответ…
А Джинн мне отвечает,
И каждый раз со мной рассвет
Мой старый Джинн встречает.
 
 
Мне дружба так его нужна,
Мне с ним совсем не спится.
Ворчит сварливая жена,
Что с ним могу я спиться.
 
 
Хотел его я подарить —
Рука не подымается!
Надолго горлышко открыть —
Он быстро испаряется!
 
 
Стал Джинн ночной совсем ручной.
Он не расстанется со мной.
 

1975 г.

Детский плач

 
Купили Кате платье —
Она сидит и плачет.
Ей нужен был для счастья
Простой, обычный мячик.
 
 
Купили Лешке кошку,
А он, чудак, заплакал —
Не хочет кошку Лешка,
Ему нужна собака.
 
 
В слезах лицо у Толика —
Просил совсем немного.
Купили вместо роликов
Железную дорогу.
 
 
А рядом с рыжим Толиком
Тихонько хнычет Нинка —
Ей папа вместо кролика
Купил морскую свинку.
 
 
Сперва детей обидели,
Потом их унимают!
Ну почему родители
Детей не понимают!
 

1973 г.

Уходя, уходи

 
Я в час —
Ушла от вас!
Но в пять
Пришла опять…
Затем
Чтоб ровно в семь
От вас
Уйти совсем!
 
 
А в девять,
Без пяти,
Нашла предлог
Прийти…
И уж
На этот раз
Я не уйду
От вас!
 

1973 г.

Звуки

 
Шумит ли надо мной березовая крона,
Звенят ли, как стекло, озябнувшие ветки, —
Душе моей, как и во время оно,
Родные звуки посылают предки.
 
 
Молчит ли надо мной немой кусок базальта,
И шепчут ли во тьме березовые корни, —
В моей душе мотив, что станет завтра
Изящной музыкальной формой.
 
 
Кричат ли надо мной праправнуковы внуки,
Грохочет ли гроза и дождь идет все пуще, —
В душе моей не умирают звуки
И все мощнее рвутся к вам, живущим.
 
 
И если ты проснешься с новой песней,
И песней всех разбудишь утром рано, —
В твоей душе моя душа воскреснет.
И отзовется – песней без баяна.
 

1978 г.

Объяснение

 
Откуда ты пришла?
– Из детства моего.
Что ты во мне нашла?
– Почти что ничего.
 
 
Зачем же ты со мной?
– Мне трудно быть одной.
Друзей полно вокруг!
– Один мне нужен друг.
 
 
В друзья я не гожусь!
– Я все сама пойму.
Я – лгун! Я – глуп! Я – трус!
– Святой мне ни к чему.
 
 
Я пью! Курю! Храплю!
– Оставим этот спор.
Я… так тебя люблю…
– Вот это – разговор!
 

1979 г.

Безразличие

 
Раздувай паруса,
Ветерок попутный.
Не гляди мне в глаза,
Паренек беспутный.
 
 
Наши шлюпки с тобой
Стукнулись бортами.
Только я под водой
Рыб кормить не стану.
 
 
Зарываясь в волну,
Ты исчезнешь в бездне.
Может, камнем ко дну?
Может, станешь песней.
 
 
Если песнь обо мне
Где-то я услышу,
Значит, ты на челне
Снова в море вышел.
 

1979 г.

Жене

 
Знобит от напряжения,
Душа обнажена…
Скажи мне слово нежное,
Капризная жена.
 
 
Повремени с укорами,
И с просьбой – погоди.
Не подходи со спорами,
С улыбкой подойди.
 
 
С улыбкой затаенною,
Желанная моя,
Чтоб прежнею, влюбленною
Тебя увидел я.
 

1979 г.

Не жене

 
Ты – ранняя весна
С холодною капелью,
Голубизна окна
С пушистою метелью.
 
 
Я – осени покой
Со зрелыми плодами,
С короткою грозой.
А лето – между нами.
 
 
В клубок добра и зла
Мгновений шелк свернулся.
Ты – в лето не вошла.
Я – в лето не вернулся.
 

1979 г.

Мелочь

 
Сбереги. На что-нибудь сгодится.
И назло, наперекор себе,
Станешь ты когда-нибудь гордиться,
Что стихи подарены тебе.
 
 
Что тебе не кем-нибудь, а мною.
Что не с книжки списаны они.
Что за ними, как за пеленою,
Мы с тобой – трагичны и смешны.
 
 
Сбереги. А хочешь, сразу выбрось.
Не дели с другими по ночам.
Прошлого не вытравить, не выкрасть.
Растерять легко по мелочам.
 

1975 г.

Ожерелье счастья

 
Глаз прищур холодный —
Выраженье власти.
Губ разрез природный,
Созданный для страсти.
Трепет пальцев тонких,
Неопределенность…
Притянув, отторгнуть —
Вот твоя влюбленность.
Все в тебе боренье:
Веры и сомненья,
Ясности рассудка
С головокруженьем.
 
 
Пусть душа восстанет,
Прекратит метаться.
Пусть с тобою станет
То, что может статься.
 
 
Неужель не знаешь:
Обуздавши страсти,
Ты с себя снимаешь
Ожерелье счастья.
 

1983 г.

Восток – дело тонкое

 
Весна Востока легким дуновеньем
Души коснулась, словно невзначай,
И с детским лепетом на девичьих
плечах
Растаяла, оставив вдохновенье!
 

Янтарь

 
Его найти повсюду можно
По берегам в песке бесплодном.
Его в руках согреть не сложно —
Янтарь не может быть холодным.
 
 
Он может хрупким быть и твердым,
Прозрачным или замутненным.
Венец всех черт его природных —
Янтарь не может быть холодным.
 
 
В оправе с золотой резьбою,
В который раз он признан модным,
Но остается сам собою —
Янтарь не может быть холодным.
 
 
И на простой струне воловьей,
Мерцая светом благородным,
Он сердце мне согрел любовью —
Янтарь не может быть холодным!
 

1983 г.

Театр

 
Рожденный в муках Мельпоменой
Последним в сонмище идей,
Люблю театр я неизменно,
Как любят немощных детей.
 
 
Он от поэзии и танцев
Всегда в признаньи отставал,
Он у царей и иностранцев
Последним в почестях бывал.
 
 
Как древний Янус – многоликий,
Самовластительности – враг,
Он, словно раб, перед владыкой,
И необуздан, словно раб.
 
 
Наполнен призрачным богатством,
Ковчегом Ноевым плывет;
Живет, убитый ретроградством,
И омодерненный – живет.
 
 
Он – адвокат и обвинитель.
Он вечно юн и вечно стар.
И я люблю его как зритель,
Сидящий в ложе-бенуар.
 

1983 г.

Скандал в Ламанче

 
Стоял Дон Кихот,
Совершенно заплаканный.
В сердцах на него
Дульцинея орала.
И что же орала?
– Захлопни забрало!
Обманщик Ламанчивый,
Рыцарь залатанный!
 

1975 г.

Маскарад

 
На шумном маскараде,
Где маски, маски, маски…
Где все, как на параде,
И все, как в западне,
 
 
Будь самым-самым первым,
Будь самым-самым лучшим,
Будь самым-самым модным,
И чуточку модней.
 
 
Жизнь – это наказание,
Когда ты не у власти.
Жизнь – это состязание
Борцов и ловкачей.
 
 
Будь самым-самым сильным,
Будь самым-самым страшным,
Будь самым-самым ловким,
И чуточку ловчей!
 
 
Но вот погасли свечи,
Но вот умолкли крики —
Ты с жизненной арены
Вдруг сходишь в круг теней.
 
 
Будь самым-самым тихим,
Будь самым-самым гибким,
Будь самым-самым темным,
И чуточку темней.
 

Все отдам

 
Обручившись с тобой в малолетстве,
Поклялась я на верность тебе:
Все отдам – мою душу и сердце,
Только гордость оставлю себе.
 
 
И в погожие дни, и в ненастье,
Покоряясь нелегкой судьбе,
Все отдам тебе – радость и счастье,
Только горе оставлю себе.
 
 
Разделяю с тобой все невзгоды,
Душу выплачу в горькой мольбе:
Все отдам – красоту, даже годы,
Лишь надежду оставлю себе.
 
 
Пусть в беседе с врагами моими
На меня наклевещут тебе,
Все отдам. Даже доброе имя!
Только веру оставлю себе.
 

1988 г.

Призвание

 
Человек на свет родится,
Ничего не понимая.
Но уже, как говорится,
Место в жизни занимает.
 
 
Высоко иль низко место —
Это, в общем, безразлично,
Месту в жизни соответствуй
И живи себе отлично.
 
 
Для девчонки – быть любимой.
Для солдата – бой кровавый.
Жив поэт строкой единой.
Полководец бредит славой.
 
 
Королям злотые троны.
Нищете и голод – бедным.
Дон Жуану – быть влюбленным
Постоянно, ежедневно.
 
 
Умение, везение,
Судьба иль Провидение —
Как хочешь называй.
Тут дело не в названии, —
Нашел свое призвание,
Вот с ним и умирай.
 
 
Был солдат убит в сраженьи,
Стала девочка матроной,
Полководец в униженьи,
И король лишился трона.
 
 
Сжег стихи костер зловещий,
Нищий умер под забором,
Дон Жуан, устав от женщин,
Тихо скрылся от позора.
 
 
Можно в жизни ошибиться,
Но, найдя его, поверьте:
За призванье надо биться,
И порой до самой смерти.
 
 
Умение, везение,
Судьба иль Провидение —
Как хочешь называй.
Тут дело не в названии, —
Нашел свое призвание,
Вот с ним и умирай.
 

1988 г.

Рифма

 
Выбор рифмы
Для несозданных стихов —
Это выбор
Для невесты женихов,
Это выбор
Между бранью и мольбой,
Это выбор
Между пулей и петлей.
 

Казнь

 
Меня пугает ваше возмущенье;
Вы требуете казни, как врагу!
Казнюсь, что не прошу у вас
прощенья,
Казнюсь, что сам простить вас
не могу.
 

Метро в Ташкенте

 
Точно в старой немой киноленте
(Неужели такое возможно?),
Я в метро в незнакомом Ташкенте.
И знакомо вокруг, и тревожно.
 
 
Не боясь непогоды осенней,
Вопреки всем обычаям старым,
Здесь обычны, как землетрясенья,
В полуночье влюбленные пары.
 
 
Наплевав на устои, обычьи
Бухары, Самарканда, Ташкента,
Позабыв племенные различья,
Обнимаясь, кайфуют студенты.
 
 
И едва я ступил на ступени,
Чем-то очень далеким пахнуло, —
Эхо первых метрополитенов,
Эхо первой любви громыхнуло.
 

1983 г.

Сизиф

 
Огорченный, сегодня ночью
Я проснулся. Чему не рад.
Догадался, хоть поздно очень, —
Я зарыл свой большой талант!
 
 
Зарывать его было трудно
По причине величины.
Еще долго, хоть и подспудно,
Были грани его видны.
 
 
Я трудился с тупым упрямством,
Удивляя друзей своих.
Отличаясь непостоянством,
В этом деле я был – Сизиф!
 
 
И теперь, когда все зарыто
И пора б плоды собирать,
Я смотрю на свое корыто:
В нем не вымыться, не постирать.
 

В чем суть?

 
Что тебе Петербург и Москва?
В чем их суть?
Уловив, назови…
На Москве это – Храм Покрова!
На Неве это – Спас на Крови.
 

1989 г.

Артист

 
Я разлюбил профессию актера:
Произносить чужие мысли вслух
И улыбаться радостно партнеру,
Который враг тебе скорей, чем друг.
 
 
Я разлюбил профессию актера,
Устал скрывать преклонные года,
Стал считаться личностью, которой
На самом деле не был никогда.
 
 
Я разлюбил профессию актера —
И понял для себя на склоне лет:
Есть мастерство, есть воля, есть
подпора —
Профессии ж такой, простите, – нет.
 
 
Есть «ВИРТУОЗЫ» – это виртуозно!
«ВЕНОК СОНЕТОВ» трудно не любить!
Но с той же сцены фат претенциозно
Вам шепелявит: «Быть или не быть?»
 
 
Кинозвезда, известная в Европе,
Забыв про стыд, забыв звездой блистать,
Вам повествует об огромной жопе,
Ей помешавшей героиней стать.
 
 
Я разлюбил поклонников актера,
Которые, все ведая о нем,
Устроят за него такую ссору,
Как будто в нем Мессия оскорблен.
 
 
Я разлюбил профессию, которой
Сродни пустой и скучный белый лист.
И есть одно название – актеры.
И есть одно призвание – Артист!
 

1989 г.

Капля

 
В безбрежный океан
Судьба ли нас бросала,
В пустыню ль нас вела
Житейская дорога:
Мы были каплей в море —
Это мало;
Мы были каплей влаги —
Это много.
 

Напасть

 
Что за напасть, скажи на милость?
Какой-то сон, какая-то болезнь:
Мне кажется, что все остановилось
И все звучит одна и та же песнь.
 
 
Звучит уныло снова, снова, снова!
С экрана – как из мутного зрачка:
Провинциальный говор Горбачева
Или натужный тенор Собчака.
 
 
Кровавый бой, где брат идет на брата:
Вчера Баку, сегодня Фергана.
И скоро доберется до Арбата
Наганная и наглая шпана.
 
 
И площадь возле старого Манежа
Заполнена толпою до краев.
Все те же голоса и лица те же,
Все те же лозунги и тот же рев.
 
 
Мгновение, увы, остановилось.
И как болезнь,
как сон,
как атавизм,
Как призрак,
как напасть,
(скажи на милость),
Меж нами снова
бродит
коммунизм.
 

Март 1991 г.

«В России было так всегда…»

 
В России было так всегда.
Конфликт в семье – всегда глобальный.
Большой поэт – всегда опальный.
Живой диктатор – гениальный,
А мертвый – олух. Вот беда!
 

1989 г.

«Лучше быть последним диссидентом…»

 
Лучше быть последним диссидентом,
Как всегда, конечно, без вины,
Чем считаться первым президентом
Им самим растерзанной страны.
 

1989 г.

Львица

 
За что глаза усталой львицы
Тебе дарованы судьбой?
За что мне каждой ночью снится
Твой облик бело-золотой?
 
 
И обоюдоострый скальпель
В мои глаза вонзен стрелой,
Когда в твоих тончайших пальцах
Дымит наркотик голубой.
 
 
Два мира! Или две монетки…
У каждой стоимость своя:
И я – стрелок давно не меткий,
И ты – цель жизни не моя.
 

1993 г.

Старый пень

 
Замшелый старый пень
(Верней, его подобие),
Я кланяюсь Вам,
Ваше Преподобие.
 
 
Зеленый бархат мха,
Сафьян корней вишнев.
Вы все еще
Вселяете любовь.
 
 
На Вашей лысине игриво
Танцует юная крапива.
И даже древняя кора
Так удивительно похожа
На крокодиловую кожу.
Но лишь весной.
И лишь с утра!
 

1993 г.

Мой дом – моя крепость

 
Мой дом – моя крепость!
Понятно для всех.
Вот только в строительстве
Нужен успех.
 
 
Мой дом – моя крепость!
Запру на запор.
К запору, естественно,
Нужен забор.
 
 
К забору, конечно,
Собака нужна.
К собаке в придачу,
Конечно, жена.
 
 
Вот нас уже трое,
Мы – целый народ.
И надо народу
Иметь огород.
 
 
И если к нам в гости
Родные придут,
Получат от нас
Натуральный продукт.
 
 
А вслед за родными
Приедут друзья.
Друзей без вниманья
Оставить нельзя.
 
 
А вслед за друзьями
Соседи зайдут.
Соседи скучать
Никому не дадут.
 
 
Мой дом – моя крепость!
Но день ото дня
Все больше друзей,
Все обширней родня.
 
 
Все больше животных,
Все больше замков,
Все больше зятьев,
Деверей, свояков.
 
 
Мой дом – моя крепость!
И, словно броня,
Крепчает мой дом.
Но уже… без меня!