Текст книги "Гусариум (сборник)"

Тут вода вокруг перевернутого котла заколыхалась и вспыхнула мириадами серебряных блестков. Белесый ореол окружил страшную голову, толстые уста ее улыбались, что было отрадно, однако при этом обнажались острые зубы, в мой перст длиной, коими пасть, сдается, была утыкана в несколько рядов. В целом явившаяся мне рожа сильно бы смахивала на блестящую от мокрой слизи рыбью голову с сомиными усами, кабы не нашлепка сверху, то ли волосяная, то ли из водорослей. Из нашлепки торчали вперед рога наподобие козьих.

– Не боязно ли? – осведомилась страшная рожа.

– Я гусар! – гордо ответствовал я. – Выходи уж весь! Потолкуем! Скучно тебе, поди, на дне, всё одно и то же. А я тебе новости расскажу – про войну, про Бонапарта, про европейскую политику! Ты же мне расскажешь, отчего лодкам не след заходить в твою протоку. Люди-то не знают, а я им от тебя передам – и все будут довольны. А то, вишь, полезли мы сдуру – и вляпались…

– До сей поры, кому бы я ни показался, все орут, вопят, удирают стремглав. Ты первый, кто со мной разумно разговаривает. Выйду, так и быть. Да и сокращусь-ка я ради тебя…

Голова прямо на глазах стала уменьшаться в размерах, одновременно явились на свет плечи, узковатые для столь грозной башки, вышла из воды и покрытая чешуею грудь. Когда подводный житель уж стоял на мелководье, я заметил, что чресла его увиты тряпицей, и порадовался – ишь ведь, и под водой приличия соблюдают!

– Садись-ка, в ногах правды нет, – предложил я и сам уселся на берегу, моля Бога, чтобы не отсыреть. Колено мое страсть как этого не любило.

Чудище, бывшее теперь ростом с правофлангового гренадера, уселось напротив, причем ноги его, или же лапы, как кому угодно, остались мокнуть на мелководье.

– Дивно, – сказал подводный житель. – Ну-ка, рассказывай новости. А я хоть пойму, из-за чего в Двине столько шума.

Я рассказал о войне нашей с Францией, о беспредельной наглости Бонапартовой, об осаде Риги, о флотилии фон Моллера, а о продвижении французского войска к Москве умолчал, чтобы не внести в рыбью голову лишней неразберихи.

Подводный житель делал остроумные примечания, очень меня повеселившие.

– Ну вот, я тебе обо всем поведал, а теперь ты мне расскажи, отчего не пускаешь в свою протоку лодочников, – попросил я. – Так ли уж они тебе мешают?

– Протока – моя, мы ее нарочно себе устроили, – сказал мой чешуйчатый собеседник. – Уж полвека тому собрались да и пошли новое русло Курляндской Ае прорывать, чтобы старица нашей осталась на вечные времена. Сам посуди – чем глубже на дно, тем гуще ил! С каждым годом всё больше кораблей и лодок на реках, и поверху плавают – воду мутят, и всякую дрянь к нам роняют. Жить и в Курляндской Ае стало тягостно, о Двине уж молчу. Собрались мы и решили устроить себе тихое местечко да никого сюда не пускать. Есть на берегу несколько рыбаков, ну да тех мы знаем. А коли кто из Двины заплывет – того гоним.

– Стало быть, вся старица твоя? – уточнил я. – А вот коли бы кто хотел купить у тебя сажень или полторы этой старицы, что бы ты ответил?

Подводный житель задумался.

– Ну, сажень-то я, пожалуй, продал бы. Только сажень воды, а что в ней – то нет…

– То бишь рыбу бы к себе отогнал?

– Да рыбу-то оставил бы – на что покупать сажень воды, как не для рыбалки? А вот прочих бы, больших и малых, оттудова спровадил.

Тут лишь до меня дошло, что в старице собралась нечисть разнообразная, а этот господин с рыбьей рожей – начальник над всеми.

Мои сведения о подводной местной нечисти были скудны. Попросту говоря, я не придавал особого значения болтовне моих домочадцев. А ведь кухарка наша что-то рассказывала про морское диво, которое выловили в Двине, посадили в бочку и показывали на рынке! Но я недостаточно знал немецкий, чтобы понять более, а она совершенно не знала русского.

Еще один анекдот поведала мне Минна, когда мы, идя в гости к фон Белову, проходили мимо строящегося здания. Оказалось, что всякую рождественскую ночь выплывает из Двины еще одно морское диво и спрашивает зычным голосом: «Построена ли Рига?» Следует тут же отвечать: мол, еще не построена, и неведомо, когда сие станется! Тогда диво со вздохом погружается обратно на дно. А ежели найдется дурак и ответит, что вся Рига построена, добавить более нечего, то в сей же миг город провалится сквозь землю. Вот такие анекдоты в ходу у местных жителей. Я сделал из этого лишь такой вывод, что нечисть подводная владеет и немецким языком, и латышским. Судя же по ответам моего чешуйчатого собеседника, она и к русскому наречию для чего-то приноровилась.

– Должно быть, много там у тебя подчиненных, – подпустив в голос свой несколько зависти, сказал я. – По земным меркам ты, поди, не меньше генерала.

– Да, я тут главный, – с большим удовольствием отвечал подводный житель. – Все меня слушают, мое слово – закон.

– И как же ты зовешься среди своих?

– Среди своих я зовусь на здешний лад – Вэлн, и здешние рыбаки это имя знают. Но ты не здешний, для тебя я, пожалуй, по-вашему просто черт. Водяной черт.

Чего-то этакого я и ожидал. Но всё равно сделалось крепко не по себе. Возник даже соблазн махнуть рукой, чтобы Бахтин понял это как сигнал и велел стрелять по черту из фальконета. Кто его разберет – коли он сделан из некой плоти, может, свинцовое ядро его и сгубит?

Две мудрые мысли были в голове моей ответом на сию неразумную. Первая – как можно отправить черта на тот свет, коли он уже на том свете, а сюда вылезает для чертячьих своих проказ? Вторая – никак нельзя показаться перед моряками трусом и неженкой!

– Счастлив знакомством нашим, господин черт, – отвечал я. – Разрешите представиться – отставной Александрийского гусарского полка корнет Бушуев, к вашим услугам!

Подводный житель молодецки расправил соминые свои усы жестом, который был бы впору самому отчаянному из гусар.

– Так ты и впрямь собрался у меня сажень воды покупать? – спросил черт, которого местные жители звали Вэлном.

– Отчего бы нет? Соседство с тобой, любезный черт, было бы порукой, что дурные люди в протоку не сунутся. А нет ничего приятнее для отставного военного, чем сидеть тихонько на бережку и ловить на уду рыбку.

– И сколько же ты мне дашь за сажень прибрежной воды, любезный корнет?

Мой черт прямо на глазах набирался галантного обхождения!

– Сажень воды много стоить не может, любезный черт. Смешно было бы, коли бы мы с тобой, двое приятелей, завели спор из-за такой мелочи!

– Неужто ты хочешь, чтобы я подарил тебе эту сажень воды? – Чешуйчатый собеседник мой как-то нехорошо прищурился.

Я знал о породе этой не так уж много. Нянюшка в детстве грозилась, что за разбитое окно меня черти в аду посадят на сковородку. Я пробрался на кухню, получил несколько брызг кипящего масла с раскаленной сковородки, и это вселило в меня несокрушимую веру в пекло. Но, с другой стороны, я верил, что Господь в силах управиться с любым чертом, хоть наземным, хоть подводным, и Он меня в обиду не даст. Ведь я затеял опасную торговлю не из баловства – шла война, я добровольно вернулся в строй, и все мои действия были теперь направлены к скорейшей победе над врагом.

В сущности, все мои знания заключались в поговорках. «Вольно черту в своем болоте орать», – не раз говаривал я сам, имея в виду какого-нибудь норовистого пехотного полковника. «Пошел черт по бочкам» – сами знаете сие состояние души, которой сколько ни нальешь – всё мало. Перебрал я в памяти еще несколько присловьев, а остановился на таком – «Смелым Бог владеет, пьяным черт качает». Коли буду смел – уцелею, а нет – такова, стало быть, гусарская судьба…

– Гусары на подарки не напрашиваются, – гордо отвечал я. – Но мы могли бы сыграть на сажень воды в карты. Это было бы, во-первых, благородным времяпрепровождением, а во-вторых, избавило бы нас от мелочных расчетов.

– Давненько я не брал в руки карт, господин корнет, – сказал на это черт.

– Да и я, господин черт. Время теперь военное, я день и ночь занят по службе, да и нет достойного игрока, с кем бы сразиться ну хоть в штос.

– Что за игра штос? – спросил черт.

– Ничего нет проще и ничего нет азартнее! – воскликнул я. – Изволь, я обучу тебя.

Сидевший напротив меня черт испускал легкое свечение, которого было недостаточно для игры. Однако я не беспокоился – в нем проснулось любопытство, а коли он не сумеет добыть из воздуха хотя бы самый дрянной подсвечник с сальными свечками, то какой же он после этого черт? Потому я отстегнул ментик и расстелил его между нами, стараясь, чтобы он лег поровнее. После этого я достал из ташки две почти новенькие карточные колоды и правильно подточенный мелок.

– Вот всё, что необходимо, – сказал я. – Стало быть, ты ставишь на кон для начала сажень протоки. Я же могу поставить ну хоть трубку.

Трубка и табак хранились у меня в кивере. Тяжелые предметы таскать в нем затруднительно, хотя есть удальцы, умеющие носить на голове и винные бутылки. А вот маленькая трубочка и кожаный кисет помещались исправно.

Я снял кивер и добыл оттуда трубку, кисет благоразумно не показывая. После чего я опять надел кивер на голову. Он изготовлен, как известно, из фетра, а фетр имеет свойство от сырости терять форму и бравый вид. В походе мы надевали на кивера черные просмоленные чехлы, и на каждом серой краской был написан номер эскадрона. Но как раз чехла Васька на чердаке не сыскал, а класть кивер на влажный прибрежный песок или на траву я не рискнул.

– Впервые вижу я земного человека, что отваживается сыграть в карты с чертом, – заметил собеседник мой.

– Очевидно, до сей поры, любезный черт, тебе не попадались гусары Александрийского полка! – отвечал я ему. – Итак, мы играем вдвоем. В таком случае наша игра называется штос. Кабы нас было трое или более, это был бы фараон, а мы, игроки, составили совет царя Фараона. Тот, кто мечет, – банкомет, второй – понтер.

– Банкомет и понтер, – повторил черт. – Давно ж я не был в свете…

– В каждой колоде по пятьдесят две карты. Коли бы играть по всем правилам, то сперва понтер достает из своей колоды любую карту и, не показывая ее банкомету, кладет ее на стол и делает на нее ставку. Такая ставка называется – начальный куш. Однако мы о начальном куше уже уговорились. С твоей стороны, любезный черт, это сажень воды, с моей – трубочка. Но первый раз мы играем без всякого куша, только чтобы ты усвоил науку. Вот твоя колода. Для начала понтером будешь ты. Только устрой хоть какое-то освещение.

Черт подобрал деревяшку, вылизанную волнами до гладкости, воткнул ее в песок и прикосновением пальца зажег. Пламя было голубоватым, довольно высоким, и хорошо осветило пространство между нами. Затем он ловко сделал из колоды веер, добыл оттуда приглянувшуюся ему карту и шлепнул на черное сукно рубашкой вверх.

– Ты станешь заправским игроком, любезный черт. А теперь подрежь-ка мою колоду.

Он не понял, и я объяснил ему, что он должен своей картой разделить мою колоду надвое.

– А теперь я начинаю метать, – предупредил я. – Гляди внимательно. Вот я переворачиваю свою колоду мастью вверх и сдвигаю верхнюю карту на вершок вправо. Ты видишь две мои карты. Первая из них называется лоб, вторая – соник. Что у меня лоб?

– Дама треф.

– А соник?

– Девятка пик, – отвечал чешуйчатый игрок.

– Та карта твоя, которую ты закрыл от моего взора, случайно не дама или девятка? Тут имеет значение только достоинство карты, а не масть.

– Не дама и не девятка.

– Стало быть, в первом абцуге у нас ничего нет, и я скидываю его.

Я нарочито медленно отложил в сторону даму треф и девятку пик, после чего показал ему третью карту, сдвинув ее, как полагается, и четвертую.

– Лоб – король червей, соник – десятка червей, – сказал черт. – Не годится.

Я не стал ему объяснять, что лбом и соником называются по науке только две самые первые карты, остальные банкомет просто открывает, проговаривая: во-вторых, в-третьих, и так далее. Мало было надежды, что сей кавалер окажется за карточным столом господина фон Белова или в компании черных гусар.

– Скидываем и второй абцуг. А теперь?

– Лоб – туз пик, соник – восьмерка бубен… Восьмерка! У меня отложена восьмерка! – радостно сообщил он и показал карту.

– Поздравляю тебя, любезный черт, с первой твоей удачей. Если бы восьмерка пришлась на лоб, выиграл бы банкомет, то бишь я. Но восьмерка пришлась на соник – и, следовательно, выигрывает понтер, то бишь ты. Запоминай: лоб – мой, соник – твой.

– Как не запомнить! А скажи, любезный гусар, как быть, коли лоб и соник – карты одного достоинства? – спросил сообразительный черт.

– Это называется плие, выигрывает банкомет. Видишь, сколь проста и увлекательна сия игра? Особенно горяча она делается, когда игроки начинают удваивать ставку. Чтобы показать это, надобно загнуть угол карты.

Как видите, я растолковал черту самые простые условия. И был уверен, что он меня понял. А вот кабы я начал ему внушать правила игры с наживкой, третями, с цветными, полуцветными и простыми картами, то понапрасну бы его запутал. Может статься, и до игры бы дело не дошло. Кто их, подводных жителей, ведает, известны ли им простейшие правила арифметики?

Вот вы удивляетесь, милостивые государи, а былые сослуживцы мои, александрийцы, которым рассказывал я эту историю, приняли как должное, что черный гусар преспокойно обучает водяного черта штосу. Коли для дела надобно – не токмо что одного черта штосу, всё пекло менуэту и контрдансу пойдешь обучать. Даже коли бы мне вдруг сделалось не по себе, я бы взглянул на караван канонерских лодок, плохо видный во мраке, стоящий недвижно, потому что дурной и упрямой подводной нечисти не хотелось пускать его через протоку. Я бы вспомнил, как горели предместья, вспомнил раненых из Левизова отряда, и как уезжали из города наши женщины и дети – тоже вспомнил бы. Война, братцы, научит и с чертями в штос резаться, и не только этому…

Сколь бы черт ни был ловок и хитер, а многих игроцких тонкостей и хитростей он не знал потому, что знать не мог. И посвящать его в оные я не собирался. Вот, скажем, есть способ игры, при коем понтер может ставить не одну, а две, три и даже более карт. По этому способу я выучу моего черта играть, но позабуду сказать, что каждая лишняя его карта, если общее их количество нечетное, увеличивает шансы банкомета, то бишь мои. А если количество карт четное – то преимущество уже у понтера. Стало быть, подводный мой житель будет обучен выставлять только три или пять карт – и никак иначе!

На том я умолкаю – все мы игрывали и в штос, и в фараон, у всякого в голове есть своя математическая система для дальнейшего выигрыша. Скажу лишь, что действовал то по наитию, то по воспоминаниям юношеских моих лет, когда был вовлечен в преступную шайку.

При первой игре победил мой противник.

– Ну что ж, я не получил сажени воды, а ты, любезный черт, выиграл трубку, – с притворной горечью сказал я. – Однако что ж ты станешь делать с трубкой без табака?

– Играем снова! – потребовал он. – Мне сажени воды не жалко. А по табачку я стосковался. Как рыбаки сюда соваться перестали, так я и табака лишился.

Я мог бы ему напомнить, что сам же он повыгонял отсюда всех ради собственного спокойствия, но не стал.

– Изволь! Ради такого приятного противника готов рискнуть и кисетом с табаком, – отвечал я. – Да только сделай милость, удвой ставку! Кисет пойдет против двух сажен речной воды!

– Ну, и две сажени – для меня мелочь. Давай, мечи!

Игра у нас вскоре пошла отчаянная. Я проигрывал и отыгрывал трубку с кисетом, прибавляя к ним гребешок, щеточку для усов, самый кивер, ташку с вензелем государя императора, плетенный из цветных шнуров кушак с серебряными перехватами, карабин, лядунку с патронами, дошло и до того, что я поставил на кон гусарскую свою саблю образца 1798 года. Черт, разгорячившись, всё удваивал и удваивал свою ставку. Ему казалось, что этим можно заниматься до бесконечности. Тут-то я и понял, что его не учили арифметике.

Всякий страстный игрок приучается вести расчеты с такой же скоростью и дотошностью, с какой это делает немец-купец в конторской книге своей. У иных к этому талант, иные приобретают это длительным и малоприятным опытом. Много значат и курьезные случаи, которые застревают в памяти, как ржавый клинок в ножнах. Я следил как-то за игрой, которая начиналась невинно – начальный куш составил всего-навсего рубль. По необъяснимому капризу фортуны понтер угадывал соника либо иную четную карту одиннадцать раз подряд! Куш, разумеется, удваивался, и один-единственный рубль стремительно обратился в две с лишним тысячи рублей! Тут бы понтеру нашему и остановиться, но нет! Сдается, он утомил фортуну, и капризная девка повернулась к нему задом. Молодец продулся в прах, но досаднее всего ему было, когда он, не веря глазам своим, с карандашом в руке считал, как рублишко обратился в две тысячи. Вперед наука – умей остановиться вовремя!

Играя, увлекся я настолько, что уже и страшная рожа противника моего сделалась привычной. Я вновь ощутил себя на гусарском биваке, и за спиной были добрые товарищи мои, александрийцы, и только обычного шума военного лагеря недоставало. Однако, играя с товарищами моими, я бы не стал ловчить с подточенным мелком, которым записывал ставки каждой метки прямо на своем ментике. По правилам записи должен вести понтер, но об этом я господину черту докладывать не стал. Сам же я пользовался мелком не хуже опытного шулера. Не подумайте плохого – я выточил на торце его канавку, чтобы линия получалась двойной, не с дурными намерениями, а желая проучить некого бездельника из нашей роты, охранявшей порт. Мелом мы помечали мешки и ящики… впрочем, о затеянной мною проказе я расскажу в другой раз. При выигрыше своем я ставил мелом палочку, и противник мой видел в неверном голубом свете, что я совершил один лишь взмах рукой, а что порой образовались две палочки – того он не примечал. Думаю, почтенная компания простит мне это маленькое озорство.

Самое скверное было, что я не знал длины старицы. Поэтому я не мог кончить игру вовремя, а длил ее и длил, рискуя проиграться в прах, чтобы уж получить речной воды с немалым запасом. Но настал миг – и я, мысленно перекрестясь, сказал:

– Ну что же, любезный черт, каждый из нас играл на то, чем владеет и может предъявить немедленно. Ты проиграл всё свое имущество. Коли есть иное – ставь на кон, но учти – мне потребна только вода! Ни на что иное я играть не стану!

– Да куда тебе столько воды-то? – спросил потрясенный черт.

– Нужна!

– Да в воде-то мои родичи живут! Коли она тебе в таком количестве надобна – сам их оттуда выгоняй, а я погляжу!

И злейшему врагу не пожелаю видеть перед глазами покрытую слизью морду с выпученными глазищами, торчащими вперед козьими рогами и прочими бесовскими прелестями. А черт ведь еще и сунулся ко мне поближе, имея намерение рыком своим и ледяным дыханием перепугать до полусмерти.

– Ну что же, – молвил я, положив руку на сабельную рукоять, – коли гусар обыграл черта, то сладит и с чертовой бабушкой. Веди сюда свою родню! А я уж с ней по-свойски переведаюсь!

Тут я молодецки глянул на протоку и в свете нескольких далеких фонарей увидел торчащие из воды выпуклые глазищи на манер лягушечьих. Чертова родня подобралась во время игры совсем близко и молча наблюдала за нами. Меня прошиб холодный пот, и я скорее повернулся к приятелю своему, лишь бы не видать более этих ледяных мерцающих глаз.

Черт же призадумался.

– Так сколько я тебе проиграл? – спросил он уже менее злобно.

– Я вел точный счет. Восемь тысяч сто девяносто две сажени, любезный черт!

Я выговорил это невероятное число – и сам испугался. Но виду не подал.

– Так это же вся старица… – ахнул он. – Да еще хороший кусок Курляндской Аи!

– Курляндская Ая тоже тебе принадлежит?

Он смутился. А я тихо порадовался тому, что нечисть не в ладах с арифметикой. Иначе мой задорный игрок сразу бы сообразил, что уже играет на воду, ему не принадлежащую, и пошел на попятный лад.

Молчание черта я истолковал верно – по каким-то подводным бесовским законам вода в Курляндской Ае ему не принадлежала.

Теперь следовало скорее с ним мириться, пока он и впрямь не позвал сюда всю свою братию.

– Послушай меня, приятель, – сказал я ему. – Я в игре горяч не менее тебя и сам теперь толком не знаю, на что мне эта старица. Нужна она, правду сказать, всего лишь на время. Я ею попользуюсь, а потом забирай ее обратно, сделай милость! И с родней своей вместе!

Черт глядел на меня очень подозрительно.

– Я перекрестился бы в подтверждение своих слов, любезный черт, кабы не боялся тебя тем обидеть, – продолжал я. – Ну, подумай хорошенько, на что гусару пустынная река? Ведь мы играли только на воду, без берегов и, сдается, даже без островов. Что же я, лебедь, что ли? Или селезень? Гусары, слава богу, не водоплавающие! Им того по уставу не положено!

Последнее я добавил, признаюсь, с перепугу – при слове «водоплавающие» глаза моего неудачливого игрока полезли из орбит своих и усы нехорошо зашевелились.

– Так чего же ты хочешь, треклятая твоя душа?

– Провести по старице лодки! И более ты нас не увидишь и не услышишь, любезный черт!

– Верно ли?

Ранее в таких случаях я бы скорбно воскликнул: о род человеческий! Но нечистая сила тоже, оказывается, страсть как не любит платить карточные долги свои. И если есть хоть малейшая возможность ускользнуть от долга из-за благородства иных игроков, то уж поверьте – она будет использована и на земле, и под водой!

– Верно, любезный черт, клянусь своей гусарской саблей! – подтвердил я. А поскольку сабля шла у нас против доброй тысячи сажен речной воды, то он мне и поверил.

– Будь по-твоему, – сказал черт. – Сейчас я доставлю тебя на головную лодку – и веди ее куда знаешь!

– Нет, друг мой, не одну лишь головную лодку, а и все, что за ней, – возразил я, поднял свой ментик и хорошенько встряхнул, выбивая меловую пыль. – Они должны пройти старицей и выйти в Курляндскую Аю, иначе я остаюсь здесь и принимаюсь хозяйничать в новом своем владении так, как сочту нужным.

Черт недовольно засопел. Похоже, он затеял строить козни против меня, да не справился.

Далее события развивались так – стоя на его ладони, я прибыл на «Бешеное корыто». Первым делом угодил я в объятия Калинина, который ждал меня у края борта и помог забраться на лодку.

– Слыханное ли дело, с нечистью в карты играть! – восклицал купец. – Внукам и правнукам своим закажу не соваться в эту протоку!

И одновременно хлопал меня по спине, сбивая с черного сукна последние белые палочки, означавшие мой выигрыш.

– Как тут без меня, Калинин? – тихонько спросил я.

– А как? К капитану и подойти боязно – сидит злой… Матросы – и те примолкли…

Я отлично представлял себе их состояние. Все мы – люди богобоязненные, находиться в обществе нечистой силы не желаем. Дивно еще, что никто не орал благим матом и не пытался удрать на противоположный берег пешком по воде. Бахтин одним своим пронзительным голосом да нарочитым бесстрашием сумел удержать и матросов, и нескольких бывших с нами пехотинцев в неподвижном состоянии. Но что при сем делалось в душе у него – понять было затруднительно. Никольский всё еще бубнил псалмы, Ванечка же Савельев жался к капитану, полагая, что так он будет в безопасности. Как оказалось позднее, всей опасности он не осознавал.

Делать было нечего – я отправился к Бахтину.

– Я договорился, мы можем двигаться далее, – сказал я ему. – Командуйте, Бахтин.

Он посмотрел на меня немногим нежнее, чем сердитый черт, и скомандовал:

– Весла на воду! И – раз! И – два… Навались!

На «и» вышколенные гребцы занесли весла, на «раз» – дружно опустили их, и «Бешеное корыто» двинулось с места.

– Стой, стой! – раздалось вдруг. Это был голос чешуйчатого моего приятеля. Я нашел его взором – он торчал из воды, вновь обретя свои немалые размеры.

– Чем ты недоволен, любезный черт?

– Тем недоволен, что ты слова не держишь!

– Как это я не держу гусарского слова?

– Ты сказал, что сам поведешь лодки. А тут другой приказы отдает! Коли так – никуда я вас не пущу!

Я не мог уж вдругорядь играть с ним в карты. Протока принадлежала мне – но что с того радости, коли я был арестован в этой протоке вместе с канонерскими лодками? Следовало выдумать иную хитрость.

– Приказы отдавал мой первый помощник, – отвечал я. – У коего глотка более привычна орать на морских просторах. Но коли тебе угодно, я буду кричать сам.

И тут же я шепнул почти беззвучно:

– Подсказывайте же, Бахтин… Иначе мы до второго пришествия с места не сдвинемся…

– Окажемся в безопасности – пришлю к вам секундантов, – отвечал он. – Велите делать замеры глубины.

– Зачем? – удивился я и крикнул: – Любезный черт, сколько тут саженей до дна?

– Две сажени! – отвечал он.

– Годится? – тихонько спросил я Бахтина. Он кивнул, и мы двинулись дальше, причем командовал я звонко и отчетливо, не хуже нашего эскадронного командира.

Черт плыл слева и с любопытством слушал мои повеления.

Я же, чтобы ему было понятнее мое начальственное положение, устроился на носу «Бешеного корыта» чуть ли не в обнимку со стволом орудия. Подводная нечисть могла быть мною довольна – орал я на славу!

– Доволен ли ты, любезный черт? – спросил я его, когда мы дошли до узкого места, сажен в полсотни шириной, за которым, как шепнул Калинин, уже начиналась Курляндская Ая. – Сейчас лодки уберутся отсюда, и протока вновь станет твоей.

– Ты обманул меня, теперь я это вижу ясно. Тебе нужно было всего лишь провести лодки, – отвечал он. – Однако с чертом шутить опасно…

– Еще бы я этого не знал! Но, видишь ли, любезный черт, сейчас война. Тебя наши войны не касаются, однако для нас защита Отечества – важнее всего, и потому я рискнул сыграть с тобой в штос. Как видишь, я своего добился, и наши лодки сейчас поднимутся, в соответствии с приказом, по Курляндской Ае до Митавы, чтобы обстрелять город и дать возможность идущим с суши частям взять его.

– Погляжу я, как вам это удастся… – проворчал он и скрылся под водой.

Светало. Путь перед нами был в тумане. Но не настолько густ был туман, чтобы скрыть берега протоки, а они пропали, и кувшинок, плавающих по воде, тоже не стало.

– Вот тут уж, сдается, мы и вышли в Курляндскую Аю, – сказал купец. – Сейчас дойдем до середины и повернем вправо. По стрежню идти – самое безопасное.

Я вздохнул с облегчением и перекрестился.

– А теперь я попросил бы прекратить сей балаган, – сказал Бахтин. – По вашей милости, Бушуев, я стал посмешищем всего флота!

– Был ли иной способ пройти старицу? – спросил я кротко.

– Не знаю!

– Ну, коли так – уступаю вам, Бахтин, право орать во всю глотку и иду к пехотинцам.

Недовольство капитан-лейтенанта было мне понятно – он и взял-то меня с собой, чтобы доказать отсутствие нечистой силы в протоке, но мало того что к нам вылез натуральный черт, так я же еще с ним совладал. Осознавать это было Бахтину крайне неприятно.

Пехотинцы наши приняли меня как родного, уступили место на скамье, нашлась у них и фляга со столь необходимым сейчас горячительным напитком. Лодки шли бодро, одна за другой, весело шлепали весла, а с прохладой, обычной на воде в ранний час, я справился прекрасно – солдаты укрыли меня полами своих широких шинелей, так что наружу торчали один только нос и усы.

Развиднелось. Время завтрака мы успешно упустили, но останавливаться до Шлока, не зная, как обстоят дела у Розена и фон Эссена, мы не могли. Из рук в руки солдаты и матросы передавали припасенные пироги и фляги, так мы на ходу и питались.

Ко мне пробрался Ванечка Савельев.

– Что это такое было, Бушуев? – шепотом спросил он.

– Местный житель, – отвечал я.

– А отчего лодки встали?

– Пускать нас не желал.

– Лодки этак становятся, когда налетают на подводные рогатки, что укреплены на цепях, – произнес он голосом взрослого и искушенного моряка.

– Считайте, что это были подводные рогатки, Савельев, – не желая пускаться в разъяснения, буркнул я.

– Матросы говорят – черт, черт, но какой же черт, когда мы все перед походом в церковь ходили, причащались, у каждого крестик, у многих и ладанки, – задумчиво произнес он. – Это не мог быть черт, Алексей Гаврилович в таких случаях велит адресоваться к разуму. Если по разуму – то никакой не черт, а мель, коряги, рогатки. Но кто же их так споро убрал? И что это за челнок, на котором вас, Бушуев, возили?

– Война, штурман, ведется вопреки разуму, – сказал, подойдя, Иванов. – Как бы ваш местный житель, Бушуев, за нами не увязался. С него станется…

– Не увяжется! – лихо отвечал я. – Он уж понял, каково играть в опасные игры с черными гусарами!

– Да только гусары еще не поняли, каково играть в опасные игры с ним…

Я хотел было высмеять Иванова, но порыв сильного юго-западного ветра сдернул с меня полу шинели.

Пошел дождь.

– Это что еще такое? Закат ветра не предвещал, – возмутился Ванечка. – Это… это зюйд-вест!

– Значит, проморгали восход. Это, господа, минимум на полдня, – сказал Иванов. – Придется пережидать – против ветра и течения нам не выгрести. Придется тут, поди, до утра торчать, пока ветер на вест не зайдет, а он-то нам и надобен – тогда очень шустро этот кусок реки проскочим.

– Не было печали, да черти накачали, – вставил кто-то из гребцов.

– А всё ваши проказы, Бушуев! – закричал Бахтин. – Вольно вам было банк невесть с кем метать!

– Кабы не мой банк – мы бы до утра в старице сидели! – отвечал я.

Спорить было невозможно.

– Эй, Калинин, где это мы? – крикнул Бахтин. – Савельев, достаньте карту!

– Коли поворота влево еще не было, так мы неподалеку от Шлокского озера. А за поворотом верстах в двадцати будет Кальнцем, – отвечал купец.

– На воде верст нет, – сказал ему Ванечка и развернул карту, которую на груди прятал от влаги. – Ну, где мы тут?

Купеческий палец уперся в бумагу.

– Да здесь, поди… еще чесать и чесать…

– Знать бы, как там наши у Шлока… – произнес Никольский. – Бушуев, спросите приятеля вашего – он не пошлет ли туда подводного гонца, какую-нибудь щучку или красноперочку?

Мы навострили уши – не донесется ли издалека пушечный гром. Но пока было тихо.

Иванов был прав – ждать пришлось до утра. Когда начался подъем воды, моряки оживились.

– Нагон воды – к перемене ветра, – объяснил мне Иванов. – Теперь-то пойдем ходко!

– Скажите спасибо знакомцу вашему, Бушуев, коли это он столь удачно послал нам ветер, – хмуро сказал Бахтин. – Быстро добежим.

– Вот и прелестно, – кажется, чересчур бодро ответил я ему. – Сбережем силы. Опять же, вы обещали прислать секундантов. Но, с другой стороны, лучше бы убраться подальше от того знакомца – как бы он еще чего не вытворил.

– Попробуй… – пробулькало из воды.

Все, кто в тот миг был на «Бешеном корыте», замолчали на полуслове.