Текст книги "Сталин. Кто предал вождя накануне войны?"

А на слова особистов: «9-я авиадивизия, дислоцированная в Белостоке, несмотря на то что получила приказ быть в боевой готовности с 20 на

21 число, была также застигнута врасплох и начала прикрывать Белосток несколькими самолётами МиГ из 41 – го полка», – выдал достаточно интересное: «Да, был приказ, отменённый 21-го. Оба приказа исходили из Москвы. Давно известный факт». Правда, в пылу спора забыл его привести.

Впрочем, Егоров, похоже, оговорился или ошибается. Приказ на отмену боевой готовности вечером

21 июня в округе у Павлова исходил именно от Павлова и Копца, и Москва к этому отношения не имеет. Это такой же самовольный приказ, как и приказ Павлова на снятие вооружения с истребителей, который описывают Долгушин и Король в 9-й и 11-й сад.

Такие же факты по многим частям ВВС западных округов описываются как особистами «по горячим следам», так и ветеранами в своих воспоминаниях, когда после нескольких дней сидения в кабинах в повышенной боевой готовности они именно 21 июня получали приказ, отменяющий б/г, с разрешением всему командованию и лётчикам авиачастей отбыть в город на выходные.

А вот что пишет о 9-й сад историк А. Мартиросян: «17 июня 1941 г. начальник 3-го отдела штаба ЗапОВО майор госбезопасности П.Г. Бегма докладывал в своём спецсообщении, что по состоянию на указанный день „на все полки 9-й смешанной авиадивизии имеется 85–90 исправных самолётов… Только в результате летних происшествий разбились 10 исправных машин…” (Национальный архив Республики Беларусь. Ф. 4п, оп. 21, д. 2470, л. 5–7. Приводится по: Надтачаев В.Н. Военная контрразведка Беларуси. Судьбы, трагедии, победы… Минск, 2008, с. 141).

Речь идёт об истребителях МиГ-1 и МиГ-3, которых на вооружение 4 истребительных полков 9-й сад поступило 240 (по другим данным, якобы 303) штук. МиГ-3 – это истребители, задачей которых является завоевание господства в воздухе. К тому же это высотные истребители…» (22 июня: Блицкриг предательства (Детальная анатомия трагедии). В 2-х тт. М., 2012 г.)

В одном иап смешанной авиадивизии перед войной было до 70 самолётов (в 122 иап Долгушина 11-й сад было 72 истребителя на 72 лётчика). А 9-я сад состояла из 4 иап и одного сбап. То есть должно было быть около 270–280 истребителей. При этом в 9-й сад было около 237 МиГ-1, МиГ-3 и около 131 И-15, И-16, И-153. Итого около 368 истребителей на 4 иап в 9-й сад. При этом в 10-й сад было два иап – 105 истребителей И-16, И-153 и 20 Як-1, а в 11-й сад на два иап было 144 И-16, И-153. Т. е. практически все новые МиГи, что поступили в ЗапОВО в мае – июне, отдали в 9-ю сад, имеющую аж 4 истребительных полка по 70 машин в среднем, расположенную в Белостокском выступе, из которого Жуковы планировали наступать…

Плюс в смешанных авиадивизиях также были и штурмовые полки, укомплектованные старыми И-15 или И-153. И Мартиросян задаёт очень даже интересный вопрос: а зачем было нагонять именно в приграничные авиаполки новые самолёты в таком количестве?! Ведь лётчиков надо было ещё и обучить летать на этих МиГах! Долгушин эти массовые замены перед

22 июня, когда на аэродромах скопили чуть не по два комплекта истребителей – старые и новые (иногда ещё в ящиках) назвал более крепкими словами. Ведь они так и остались немцам или были уничтожены в первые же налёты. И они не имели вооружения на 22 июня.

Обучение лётчиков сначала пытались организовать на самих аэродромах своими силами, а затем из-за высокой аварийности переучивание тех же бомбардировщиков на Пе-2 стали проводить в специализированных учебных центрах с откомандированием лётчиков из приграничных авиаполков… Подобное описывает П.И. Цупко, когда лётчиков 13-го сбап 9-й сад отправляли из-под Белостока в Москву для переучивания на Пе-2.

Цупко П.И. Пикировщики. М., 1987 г. (есть в Интернете). Служил в июне 1941 года в 13-м сбап 9-й сад ЗапОВО в Белостокском «выступе». Глава «День первый».

«13-й авиаполк тогда базировался в авиагородке Россь под Белостоком, вблизи государственной границы. Время было неспокойное: в Европе бушевала война, граница и воздушное пространство в нашем районе часто нарушались, и потому принимались меры по улучшению базирования авиации. <…>

С марта 1941 года в России начали строить ВПП – взлетно-посадочную полосу с твёрдым покрытием, и авиаполк был переброшен в лагерь на полевой аэродром близ села Борисовщизна, там приведён в повышенную боевую готовность: с рассвета до темна эскадрильи замаскированных самолётов с подвешенными бомбами и вооружением, с экипажами стояли наготове. Это было очень утомительно. Дежурства отрывали от плановой учебно-боевой подготовки, так необходимой нам, молодым, но иного выхода не было.

В полку было пять эскадрилий по двенадцать экипажей в каждой. Дежурили обычно три из них, остальные учились, летали. Через сутки эскадрильи сменялись».

Обратите внимание, что происходит в авиаполках при приведении в повышенную боеготовность – все «эскадрильи замаскированных самолётов с подвешенными бомбами и вооружением, с экипажами» в полном составе стоят в готовности вылета по первой команде. И так должно было быть и 21 июня! А ещё смотрите, что произошло с полком, когда на его аэродроме стали строить бетонную ВПП, – его просто перегнали на полевой и строительство никому особо не мешало.

«В начале июня нашему авиаполку приказали подготовиться к переходу на Пе-2. Сразу в центр переучивания, находившийся на одном из подмосковных аэродромов, были направлены экипажи инструкторов, в maw числе и наш. В субботу 21 июня мы были на месте. А утром в воскресенье грянула война. Нас задержали в Москве. <…>

В начале июля в Москве неожиданно появились почти все лётчики нашего авиаполка. Они были неузнаваемы: измученные, в грязном рваном обмундировании, смотрели на нас, тыловиков, с откровенной иронией, восторг наш не разделяли, держались угрюмо. <…>

О том, что произошло в первые дни войны там, на границе, подробнее других рассказали стрелки-бомбардиры Михаил Ярнов и Александр Филиных. Миша в ту последнюю мирную ночь был оперативным дежурным полка, а Саша летал с Костей Усенко на разведку…

…На воскресенье 22 июня в 13-м авиаполку объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали! Особенно напряжёнными были последние два дня, когда по приказу из авиадивизии полк занимался двухсотчасовыми регламентными работами, то есть, проще говоря, лётчики и техники разбирали самолёты на составные части, чистили, регулировали их, смазывали и снова собирали. Трудились от зари до зари».

Подобные выходные 21 июня устроило командование многих авиадивизий… не только в ЗапОВО.

«Вечером в субботу, оставив за старшего начальника оператора штаба капитана Власова, командование авиаполка, многие лётчики и техники уехали к семьям в Россь, а оставшиеся в лагере с наступлением темноты отправились на площадку импровизированного клуба смотреть новый звуковой художественный фильм „Музыкальная история”. Весь авиагарнизон остался на попечении внутренней службы, которую возглавил дежурный по лагерному сбору младший лейтенант Усенко.

…Усенко… глубокой ночью обнаружил, что не работает телефонная связь. Связисты нашли перерезанные провода. Диверсия?! Повреждение ликвидировали, но лётчик встревожился и заспешил из караула к оперативному дежурному, чтобы по прямому проводу доложить о случившемся в Белосток, в штаб 9-й авиадивизии.

Быстро светало. <…> Вдруг он услышал еле уловимый гул авиационных моторов. <…> Звук стремительно нарастал. Доносился он с запада. <…>

Самолёты подлетели к границе аэродрома, зашли с правой стороны, и вдруг с ведущего часто-часто засверкали ярко-красные вспышки огня, в незнакомый надрывный гул моторов вплёлся треск пулемётов; почти одновременно неподалеку от Константина на незамаскированной стоянке связных У-2, взбивая пыль, дробно застучали пули.

„Что такое? – опешил Усенко. – Стреляют?! Стреляют по своим самолетам?! Сдурели, что ли?” – Он механически взглянул на часы: они показывали три часа сорок семь минут.

Один из У-2 вспыхнул ярким пламенем. <…> Сомнений не было: аэродром бомбили фашистские самолёты. К этому мы должны были быть готовы. И всё же нападение оказалось внезапным: о приближении немецких самолётов служба ВНОС не оповестила.

Нужно было немедленно действовать! Но как? Дежурный вскочил на ноги, бросился к своей палатке. <…>

Младший лейтенант, уже полностью овладев собой, отдавал новые приказания:

– Горнист! Сирену!.. Рассыльный! Бегом на спиртозавод, дать гудок!.. Помощник! Обзвонить все эскадрильи, батальон аэродромного обслуживания, караулы. Поднять по боевой тревоге!.. Шофёр! Автобус за командованием полка в Россь!..

Дежурные красноармейцы бросились выполнять приказания. Пронзительно взвыла сирена. Схватив винтовку, выбежал рассыльный. Заурчал мотором отъезжающий автобус.

Усенко снял трубку телефона:

– Квартиру комполка! Срочно!

– С Россью нет связи, товарищ младший лейтенант.

– Оперативного!

– Связи нет… Наверное, повреждена взрывами.

Константин положил трубку, задумался. В поле

зрения попал железный ящик. Усенко обрадованно бросился к нему, открыл ключом, выхватил „красный пакет”, вскрыл. Из большого конверта выпала толстая пачка стандартных листов машинописного текста. То была «Инструкция дежурному по лагерному сбору о действиях по сигналу „Боевая тревога”».

Лётчик лихорадочно перебирал руками листки инструкции и с ужасом понял, что только на то, чтобы их прочитать, потребуется не менее четверти часа! Где взять это время? Он с сердцем бросил бумаги назад в ящик. <…>

Замкнув ящик, он выбежал.

Лагерь уже проснулся. Из палаток, схватив оружие и противогазы, выбегали люди и привычно бежали к самолётам, на свои посты. А над их головами, поливая опушку леса пулемётным дождём, неистово носились фашистские самолёты. Но земля врагу ничем не противодействовала – полевой аэродром не имел зенитных средств прикрытия: накануне зенитная батарея была снята с позиции и уехала на учения. <…>

Запыхавшийся Усенко вбежал к оперативному дежурному Ярнову. Тот нервничал: связи с дивизией не было. Не отвечала она и на радиовызовы. Стали вместе думать, что делать. Но на КП появился помощник начальника штаба капитан Власов. Он выслушал доклад Усенко и обрушился на него:

– Так это ты объявил тревогу, не из дивизии? Ты соображаешь, что натворил? А если это мелкая провокация?

– Это война, капитан! Немцы делают третий заход. Убит часовой. Два самолёта горят. Я вывожу людей из-под удара. Надо срочно рассредоточить самолёты и готовить их к бою.

Власов опомнился, согласился:

– Да, конечно! Давай команду: готовить полк к вылету! <…>

Авиаполк быстро собрался и подготовился к вылету. Но вылететь не мог: не было связи ни с вышестоящим командованием, ни с соседями. Посланные самолёты связи не вернулись. А время шло. Нужно было что-то предпринимать. И командир полка послушался совета своего помощника капитана Богомолова, решив выяснить обстановку своими силами. На разведку вылетели экипажи Осипова, Устименко и Усенко. <…>

Константин оторвал взгляд от горизонта и с тревогой посмотрел под самолёт на знакомую излучину реки, где, помнил по прошлым полётам, находился крупный военный лагерь. Лагеря не было. На его месте виднелись лишь ровные ряды квадратиков от снятых палаток да желтеющие под лучами солнца дорожки и линейки. Но вся территория лагеря была густо усыпана круглыми воронками от бомб. Сколько ни вглядывался лётчик, следов людей, боевой техники и имущества не было. Удар немецких бомбардировщиков, как видно, пришёлся по пустому месту».

Как видите, никакой тревоги в этом 13-м сбап 9-й сад 10-й армии, как и в 124-м иап, заранее никто не объявил. А ведь в самой армии уже в 2.00 тревогу объявили, части из-под удара выводили, и «порезанные провода» не помешали этому…

«Гродно горел. <…>

Горел аэродром. Языки пламени пожирали ангары, авиаремонтные мастерские, складские помещения, жилые корпуса. На месте самолётных стоянок полыхали костры. Костров было много – это догорали на земле разбитые самолёты базировавшейся здесь 11-й смешанной авиадивизии 3-й армии. <…>

…Внезапным ударом на рассвете врагу удалось нанести гродненскому соседу – 11-й смешанной авиадивизии – весьма серьёзный ущерб и тем обеспечить себе преимущество, господство в воздухе – главное в современной войне. Дравшиеся „чайки", по-видимому, были небольшой уцелевшей частью.

Но 11-я дивизия – не единственная на Белостокском выступе! Есть и другие, они обязательно придут на помощь „чайкам”, и прежде всех их 9-я дивизия! Надо только срочно, немедленно сообщить, поднять!»

Именно в этой 11-й сад в 122-м иап и служил Долгушин в те дни. Возможно, это он и его товарищи из 127-го иап и дрались в небе в эти минуты. Но их хотя бы подняли по тревоге уже в 2.30 ночи, хотя и запретили взлетать навстречу врагу. А в 9-й сад лётчиков будили авиаудары немцев, около 4.00 утра. А вот других авиачастей в Белостокском выступе и не было…

«Белосток тоже горел. А как аэродром? На этом аэродроме самолёту Усенко, согласно приказу командира полка, предстояло совершить посадку. <…> Белостокский аэродром был разгромлен фашистской авиацией: разрушен авиагородок, на стоянках взорваны самолёты, которые не успели взлететь».

Ар-2 лётчика Осипова, согласно приказу комполка, совершил посадку и напоролся на немецкий десант.

«Осипов наконец поравнялся с ангаром, остановился. В ту же минуту от ангара отделились и побежали развернутой цепью к самолёту… солдаты в серо-зелёной форме. По другую сторону ангара Константин вдруг разглядел шесть трёхмоторных транспортных самолётов Ю-52, ещё дальше – до десятка Ме-110. На их крыльях и фюзеляжах темнели чёрные кресты, на килях – свастика. У самолётов сновали серо-зелёные фигурки. <…>

– Огонь по фашистам! – приказал Усенко, направляя нос Ар-2 на цепь гитлеровцев, лихорадочно ловя их в сетку прицела. Корпус машины задрожал от стрельбы носовых пулемётов».

Усенко ушёл от аэродрома дивизии…

«В Борисовщызне.

Подлетая к своему аэродрому, они не узнали его. Всё поле было перепахано воронками от бомб <…> на земле догорало не менее трёх десятков бомбардировщиков из их полка.

Как же случилась такая беда? Ведь авиаполк должен был взлететь вслед за разведчиками. Видимо, не успел, так как налёт немецкой авиации был внезапным…»

Хотя немецкий десант на аэродроме Белостока вскоре был уничтожен или выбит (летчики 124-го иап приехали туда к 19–00 22 июня, и там немцев не было уже), по результатам расследования командир 9-й сад, базирующейся под Белостоком, Герой Советского Союза генерал-майор А.С. Черных 6 июля 1941 г. пошёл под суд военного трибунала и вскоре был расстрелян… Полковник П.И. Ганичев, командир 11-й сад, под Гродно геройски погиб 22 июня. И в обеих дивизиях под разными предлогами снимали вооружение с истребителей 21 июня…

Пришлось достаточно подробно привести описание начала войны в этих воспоминаниях, но они чётко показывают картину трагедии. Одни авиаполки на границе именно 21 июня получают команду «отдыхать», после чего они просто не в состоянии, даже получив «Директиву № 1», выполнить её – перегнать самолёты на запасные аэродромы в ночь на 22 июня или хотя бы «растащить за хвосты по кустам». Другим дают команду снять вооружение. А в итоге базовые аэродромы 9-й сад Белостока оказываются захваченными немецким десантом, который нагло высаживается на «спящие» аэродромы на транспортных Ю-52 под прикрытием истребителей-бомбардировщиков Ме-110. И этот захват произошёл примерно около 6 часов утра. А ещё служба ВНОС и ВВС и ПВО банально «проспала» приближение немецких самолётов.

А теперь смотрим, что писал о приведении в боевую готовность авиаполков с 20 июня и об отмене этого указания 21 июня генерал Н.Г. Белов, командир 10-й сад ЗапОВО, базировавшейся под Брестом.

«Николай Георгиевич Белов.

В июне 1941 года – полковник С первого дня войны участвует в боях на различных фронтах. Награждён пятью орденами и семью медалями. Член КПСС с 1925 года.

В сентябре 1940 года в Кобрине я принял 10-ю смешанную авиадивизию.

<…>

Переучивание лётного состава на новые самолёты планировалось проводить централизованным порядком. В частях делать это категорически воспрещалось.

В июне мы направили технический состав на заводы для изучения материальной части. Командированных из 74-го штурмового полка война застала на вокзале в Бресте.

Лётный состав должен был ехать на переучивание в июле – августе. А пока учёбно-боевая подготовка продолжалась на старых самолётах.

Полки дивизии к этому времени были выведены в лагеря при своих аэродромах. 74-й штурмовой полк – на полевой аэродром, в 4–5 километрах от границы.

20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С.А. Худякова с приказом командующего ВВС округа:..Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках отозвать”. (Худяков после этого оказался на операции в госпитале, утром 22 июня был в госпитале Минска, но уже к обеду прибыл больной в штаб. Впоследствии дослужился до маршала авиации, но в декабре 1945 года был арестован и в апреле 1950 расстрелян. Что-то мне подсказывает, что он был явно кем-то оклеветан. – Авт.)

Сразу же приказ командующего был передан в части. Командиры полков получили и мой приказ: „Самолёты рассредоточить за границей аэродрома, там же вырыть щели для укрытия личного состава. Личный состав из расположения лагеря не отпускать”.

О приказе командующего ВВС округа я доложил командующему 4-й армии генералу Коробкову, который мне ответил:

– Я такого приказа не имею.

В этот же день я зашёл к члену Военного совета дивизионному комиссару Шлыкову (Ф.И. Шлыков в мае 1942 года был тяжело ранен в бою на Керченском полуострове и умер от ран. – Изд.).

– Товарищ комиссар, получен приказ от командующего ВВС округа – привести части в боевую готовность. Я прошу вас настоять перед округом отправить семьи комсостава.

– Мы писали в округ, чтобы разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам ответили: „Разрешаем перевести лишь часть госпиталя”. Так что ставить этот вопрос бесполезно.

Начальник штаба армии полковник Сандалов встретил меня вопросом:

– Ну как, сегодня много нарушений воздушного пространства?

– Больше, чем вчера.

– Сбивать надо.

– Леонид Михайлович, вы не хуже меня знаете, что открывать огонь по немецким самолётам запрещено. Нам приказано: нарушителей воздушного пространства заставлять садиться на нашей территории. Немецкие лётчики знают об этом и на сигналы наших лётчиков „идите на посадку ” не обращают никакого внимания. Больше того, сегодня (20 июня. – Авт.) на высоте 5000 метров Ме-110 на сигнал капитана Савченко ответил пулемётной очередью, правда, промахнулся. Савченко дал ответную очередь. Немецкий самолёт задымил и со снижением ушёл на свою территорию.

Я рассказал полковнику Сандалову о беседе с членом Военного совета.

– Думаешь, один ты печёшься о семьях командного состава? Некоторые даже в округ писали, но кроме неприятностей ничего не имеют.

21 июня часов в 10 я вылетел в 74-й штурмовой полк майора Васильева, который вместе с 33-м истребительным полком базировался на аэродроме в Пружанах, проверить, как устроился полк в лагерях. В 16 часов перелетел на аэродром в 123 – й истребительный полк майора Бориса Николаевича Сурина. Там планировал провести совещание с командирами полков.

На аэродроме меня уже ждал начальник штаба дивизии полковник Федульев.

– Получена новая шифровка. Приказ о приведении частей в боевую готовность и запрещении отпусков – отменяется. Частям заниматься по плану боевой подготовки

– Как так? – удивился. – Ничего не пойму.

– Ну что ж, нет худа без добра. В воскресенье проведём спортивные соревнования. А то мы было отменили их. В 33-м истребительном полку всё подготовлено.

– Нет, Семён Иванович! Давайте эту шифровку пока не будем доводить. Пусть всё остается по-старому…»

От кого последовал приказ на отмену боевой готовности, Белов не указывает. Но отменить приказ Копца (а он отдал его явно по приказу из Москвы) мог либо сам Копец, либо Павлов. Но в любом случае приказ о приведении частей ВВС ЗапОВО в боевую готовность должен был пройти 19–20 июня во всех трёх смешанных авиадивизиях Белоруссии, прикрывавших границу и войска 3, 4 и 10-й армий ЗапОВО. А 21 июня этот приказ был отменён! И пока никто не смог доказать, что эта отмена шла из Москвы, а не от Павлова!

Далее генерал описывает, как началась война для него. 21 июня.

«Я только что сел за стол, как вдруг раздался телефонный звонок.

– Николай Георгиевич, —услышал я голос полковника Сандалова. – Командующий просит зайти сейчас к нему.

По выработавшейся привычке взглянул на часы – 24.00. „Странно, до сего дня командующий меня к себе ночью не вызывал. Видимо, произошло что-то особенное". <…>

Генерал Коробков был один.

– Получен приказ привести штабы в боевую готовность, – сказал он.

– В таком случае я подниму дивизию по тревоге.

– Не паникуйте, – остановил меня командующий. – Яуже хотел поднять одну дивизию, но командующий округом запретил это делать.

– Я командую авиадивизией, да ещё пограничной, и не собираюсь спрашивать ни у кого разрешения. Имею право в любое время части дивизии поднять по тревоге.

Надо было более подробно узнать обстановку, и я заглянул к начальнику штаба.

– Только что от командующего, – сказал я и передал Сандалову свой разговор. – Леонид Михайлович, введи в обстановку.

– Мы вызвали всех командиров штаба. Сейчас направляю своих представителей в соединения. Что касается твоей дивизии, то ты имеешь право решать вопрос самостоятельно. Командующий не несёт ответственности за её боевую готовность».

(Примечание. Дело в том, что в общевойсковых частях округа «поднять целиком дивизию по боевой тревоге для проверки её боевой готовности имел право только командующий войсками военного округа» —

Сандалов Л.М., Боевые действия 4-й армии в начальный период Великой Отечественной войны. М., 1961 г., ВИЖ № 11, 1988 г., с. 4.)

«Около 2 часов ночи 22/VI 1941 года. Даю сигнал „боевая тревога”. Он передаётся по телефону, дублируется по радио. Через несколько минут получено подтверждение от трёх полков о получении сигнала и его исполнении.

Из 74-го штурмового полка подтверждения нет. Во время передачи сигнала связь с полком прервана. А к 2.30 телефонная связь прервана со всеми частями дивизии. Не будучи уверен, что 74-й штурмовой полк принял сигнал боевой тревоги, посылаю туда полковника Бондаренко. Он уполномочен принимать решения на месте в соответствии с обстановкой, вплоть до вывода полка на аэродром постоянного базирования – Пружаны. Полковник Бондаренко вылетел в 74-й штурмовой полк на самолёте ПО-2 в 3 часа и по прибытии объявил боевую тревогу.

В четвёртом часу начали поступать донесения с постов ВНОС (http://militera.lib.ru/memo/russ-ian/sb_bug_v_ogne/app.html) о перелёте границы одиночными немецкими самолётами. Вскоре над аэродромом Пружаны появился самолёт-разведчик. В воздух поднялся командир звена 33 – го истребительного полка лейтенант Мочалов и его ведомые лейтенанты Баринов и Тарантов. Звено сопровождало разведчика до Бреста.

Город в огне! Война!!

И тогда лётчики атаковали немецкий самолёт, тот, оставляя длинный шлейф чёрного дыма, упал на землю (около 3.40… – Авт.).

Взлётом звена лейтенанта Мочалова фактически начались боевые действия дивизии.

4 часа 15 минут. Аэродром 74-го штурмового полка подвергся артиллерийскому обстрелу и налёту авиации. Средств ПВО на аэродроме совершенно не было. 10 „мессершмиттов” в течение нескольких минут расстреливали самолёты. В результате все пятнадцать И-15 и два ИЛ-2 были уничтожены. Лётчики, находившиеся в самолётах, взлететь не успели.

Оставшийся без самолётов личный состав полка забрал документы, знамя и под командованием начальника штаба майора Мищенко убыл на восток…» (Буг в огне, Минск: Беларусь, 1965 г. Далее воспоминания командиров Бреста из этой книги рассмотрим подробнее…)

Кстати, некоторые аэродромы действительно так близко додумались разместить у границы, что немцы могли их расстреливать из пушек. Но самое важное в этих воспоминаниях командира 10-й сад генерала Белова – это то, что из штаба ВВС ЗапОВО он получил приказ 20 июня о приведении дивизии в боевую готовность, а Павлов её отменил 21 июня! И также Белов показывает, что командующий 4-й армией генерал Коробков до нападения врага никаких мер не принимал и команд о приведении в боевую готовность частей не отдавал. Он всего лишь продублировал «приказ привести штабы в боевую готовность»… Было это около полуночи и, по воспоминаниям Сандалова, известно, что к 24.00 и прошла команда от Павлова собрать штабы и ждать дальнейших указаний. Из протоколов допроса Павлова также известно, что после 1 часа ночи Павлов обзванивал армии и дал уже общую команду «приводить войска в боевое состояние». Но судя по всему, Белов от Коробкова или Копца подобной команды не получил и действовал самостоятельно. И он пишет, что поднимать свою дивизию по тревоге начал уже до 2 часов ночи, не дождавшись от того же Копца приказа. Связь пропала к 2.30.

Почему Белов не был расстрелян, как Черных, ведь один из полков 10-й авиадивизии также был уничтожен на границе? И согласно донесению уполномоченного 3-го отдела 10-й сад Леонова от 27 июня, «особенно точно германская авиация знала расположение наших аэродромов, которые были подвергнуты обстрелу из пулемётов зажигательными пулями, в результате чего в Брест-Кобрин-ском направлении, которое прикрывалось 4 полками 10-й авиадивизии, находившимися: 123-й ПАП – в дер. Именины (г. Кобрин), 74-й ШЛИ – Малые Взводы (что в 18 км от границы), 33-й ИЛИ – г. Пружаны и 39-й СБАП – г. Пинск, германской авиацией подверглись почти что полному уничтожению на земле. Боеспособной матчасти осталось единицы. Характерно, что матчасть в этих полках, за исключением 39-го авиаполка, была не рассредоточена». (Мельтюхов М. Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня – 9 июля 1941 г.)).

Белов поднял по тревоге в 2.00 все полки дивизии и не давал им запрета взлетать навстречу врагу и, самое важное, он не отменял боевую готовность в своей дивизии 21 июня! А также, видимо, в этой 10-й сад вооружение никто не снимал с самолётов. Видимо, Павлов и Копец не рискнули давать Белову такие приказы – он мог и послать. Вот поэтому комдив Н.Г. Белов и не был привлечён к ответственности.

Кстати, ещё в моей книге «Кто проспал начало войны?» упоминались факты снятия вооружений с истребителей в ЗапОВО. На что тут же появилась вот такая критика: «Многочисленные рассказы о снятии вооружения с истребителей, как справедливо отметил Исаев, порождены реальной историей снятия с части истребителей МиГ-3 крыльевых крупнокалиберных пулемётов для довооружения свежевыпущенных истребителей той же модели, ибо пулемёты Березина тогда лишь осваивались в производстве, и их катастрофически не хватало».

Как видите, рассказов о снятии вооружения, и именно 21 июня, и именно всего вооружения с истребителей, не так много, но они не о снятии с МиГов крупнокалиберных пулемётов Березина. В этих рассказах очевидцев-лётчиков видно, что снимали не только с МиГов пулемёты Березина, но и оружие с И-16, у которых не крупнокалиберные и «дефицитные» пулемёты БТ были, а обычные ШКАСы и пушки ШВАК. И снимали вооружение с истребителей этих иап полностью, а не частично. Так что Исаев в данном случае не прав.

Теперь перейдём к ПрибОВО, посмотрим, что там творили генералы с авиацией:

«Согласно докладной записке № 03 от 28 июня начальника 3-го отдела Северо-Западного фронта дивизионного комиссара Бабич (начальник контрразведки округа-фронта. – Лет.) в ПрибОВО… командир 7-й авиадивизии полковник Петров с самого начала боевых действий все боевые вылеты организовывал по своему усмотрению, надлежаще боевыми операциями не руководил с самого начала.

19 июня Петров был предупреждён заместителем командующего ВВС по политработе о возможных военных действиях; ему был указан срок готовности к 3 часам 22 июня с. г…»

В этом округе вообще как-то «подозрительно» много было сделано перед 22 июня в плане повышения боевой готовности (в Прибалтике, согласно генеральским байкам, вообще все всё делали по «личной инициативе отдельных командиров»). Даже заместитель командующего ВВС округа по политической работе знает о предстоящей войне и ещё 19 июня предупреждает командиров и устанавливает сроки готовности к войне – «к 3 часам утра 22 июня» быть готовыми к нападению Германии. Впрочем, командующий авиацией округа Ионов всё равно попал под суд. За что? Посмотрим.

«Петров к этому указанию отнёсся крайне халатно. Не истребовал от командиров полков выполнения этого указания, и полки фактически были противником застигнуты врасплох, в результате чего и были большие потери самолётов на аэродромах…»

А теперь смотрим «ГОДОВОЙ ОТЧЁТ О БОЕВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО ФРОНТА ЗА ПЕРИОД с 22.6.41 г. по 1.7-42 г.»:

«К началу войны военно-воздушные силы Прибалтийского особого военного округа насчитывали в своём составе исправных: истребителей – 529, бомбардировщиков – 288, штурмовиков – 60. Всего – 877…

Предположительно в начальный период войны перед Северо-Западным фронтом действовало около 600 самолётов сухопутной авиации и 50–70 самолётов морской авиации. <…>

Не считаясь с тем, что 19.6.41 г. в связи с создавшейся неблагоприятной обстановкой частям был отдан приказ о переходе в боевую готовность и рассредоточении материальной части с базовых аэродромов на оперативные, о выходе штаба Прибалтийского особого военного округа на командный пункт (в документе – «выхода штабов ПрибВО на КП») в район Паневежис, командованию и авиационным частям конкретных указаний не давалось, а наоборот, в ночь с

20 на 21 и с 21 на 22.6.41 г. авиационным частям было приказано производить ночные тренировочные полёты. Вследствие этого (в документе – «чего») большинство бомбардировочных полков подверглись бомбардировочным налётам противника в момент послеполётного осмотра материальной части и дозаправки её горючим. Лётный состав был только что распущен на отдых после ночной работы…» (Ф. 221, on. 142687/СС, д. 1, л. 3-17. СБД № 34, 1958 г.)

В итоге «22.6.41 г. фронт потерял до 100 самолётов» (см. «ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО СЕВЕРО-ЗАПАДНЫМ ФРОНТОМ ОТ 22 ИЮНЯ 1941 г. НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ОБОРОНЫ СССР ОБ ОБСТАНОВКЕ НА 22 ЧАСА 22 ИЮНЯ 1941 г.» Ф. 221, оп. 2467/сс, д. 39, л. 171–175. СБД № 34 1958 г.). А за три дня боёв – 921 самолёт, т. е. практически всю авиацию ПрибОВО (ЦАМО, ф. 35, оп. 107559, Д. 6, л. 8).