Текст книги "Имперская мозаика"

– Что? – она изумленно распахнула глаза.

– Да. Я хочу. Я действительно хочу этого.

* * *

В небольшом кубрике, где разместились без малого пятьдесят бойцов одного из отделений мобильной пехоты Третьего Имперского флота, горела лишь тусклая бурая лампа ночного освещения. Отбой был сыгран двадцать минут назад, но мало кто из пехотинцев уже спал. Здесь, в тягучем, словно просроченный кефир, распорядке базы командиры закрывали глаза на некоторые нарушения режима. Где-то в углу тоскливо ныла электронная гармошка, которой вторил едва слышный голос ее хозяина:

 
Эй, солдат, придержи свои нервы,
Стисни зубы и глубже дыши,
Ты не первый и не последний,
Другие служили, и ты послужи.
 

От неприцельного броска тяжелым ботинком поющего спасало только то, что он пел действительно едва слышно, да общая апатия, которую принесло погружение в болото бесцельной казарменной жизни.

 
Тебе тяжело, понимаю, братишка.
Был когда-то таким же и я.
Руки опустишь, тогда тебе крышка.
Умей всегда постоять за себя.
 

Вряд ли кто-то смог бы сказать, кто и когда сочинил это не блистающее смыслом и слогом творение, как, впрочем, и множество иных. Но раз они жили, грубые, примитивные, то кичливые, то пошлые, значит, они что-то давали тем, кто их пел и слушал. Не смысл, коего в них почти не было, но смутные ассоциации и воспоминания.

 
Пусть же рядом беды кружатся,
Пусть удача уйдет без следа.
Верь в нее, и она возвратится.
Придут, поверь, твои времена.
 

Чагги никак не мог заснуть. Но тому виной была совсем не песня. Что-то внутри, то ли страх, то ли присущее каждому тьяйерцу чувство самосохранения мешали сну вступить в свои права. Солдат завозился, пытаясь улечься поудобнее.

– Чаг, ты чего? – лежащий на соседней койке Лакаскад выпустил сквозь подушку струю дыма от короткого окурка дешевой сигареты, который он только что раскурил. Пройдя через подушку, дым потерял свои визуальные свойства, став практически невидимым. Вошедший внезапно сержант не увидит предательского облака дыма, а лишь почувствует запах смеси дрянного местного табака с какой-то местной же дрянью, обладающей успокоительным эффектом. Понять, кто именно только что курил практически невозможно, а всех за эту мелочь не накажешь – не курсанты в учебке.

– Не знаю, Том. Сам не пойму. Хреново мне.

– Заболел в смысле? – Томас привстав на локте всмотрелся в друга.

– Нет, не заболел. Говорю тебе, сам не пойму.

– Бывает. Засиделся ты тут, вот и маешься. Хочешь? – он протянул тлеющий окурок.

– Нет, спасибо, – тьяйерец вздохнул, – Да я усну сейчас. Усну.

– Как хочешь. Я вот все думаю. Наш флот так нехило с гранисянами схлестнулся. Мы на их планете были. По руинам города ходили. Да отступали вот даже. А я ведь их так ни разу и не видел. Может скоро уже все кончится, а я так их и не увижу.

Чагги не ответил. Он просто не хотел сейчас вступать в беседу, поэтому, прислушиваясь к плачу гармошки, сделал вид, что заснул.

 
Подумай, солдат. Придержи свои нервы.
Дни бегут, словно в речке вода.
Ты не первый, и не последний.
О днях этих ты не жалей никогда.
 

И под этот ноющий голос он действительно заснул, провалившись в красивый сон о юной тьяйерке, солнечном мире и радуге над быстрой и чистой рекой. Он спал счастливым сном, не видя, как подползает со всех сторон к миру их домов безжалостная тьма войны.

Империя засыпала, просыпалась, плакала и смеялась. Она готовилась к большой боли войны и наслаждалась искрами счастья своих подданных. Она многое оставила позади, но еще большее ожидало впереди, складываясь в цветную мозаику бытия – Имперскую мозаику….