Текст книги "Корабельщик"

– Что это? – воскликнул Евграф. Мальчишка так и не отстал от переводчика, вынашивая свой заведомо дурацкий вопрос. – Как такое?…

– Возможно, возможно, сударь! – важно выступил Саввин. Бокал в его руке опустел, и он принялся махать рукой, призывая слугу с бутылкой.

Разглядеть среди снующей публики Прохорова никак не удавалось, и Максим уже собрался оставить компанию, по возможности избавившись наконец от долговязой Керкиры. Но леди Антония ухватила его за рукав камзола и потащила на свободное место между столами. Там уже сформировалось несколько танцующих пар, и переводчику невольно пришлось к ним присоединиться. Горячая, быстро вспотевшая супруга атташе Кенсорина властно закружила его в танце, то и дело обвисая на нем, словно шуба на вешалке. Очевидно, раз в году она позволяла себе такие вольности. Ромбовидные сережки Антонии царапали переводчику шею.

– Ах, только вы тут можете понять меня, сударь, – проговорила она по-дольменски, закатив подведенные синим глаза. – Эта дурочка Саввина не поняла ни слова. И остальные тоже. Кажется, они даже смеялись надо мной, нахалы!

Валторны и альты вступили в дело, и не хватало только грома большого барабана. Но танцевать под бывший государственный гимн Селавика! Поистине сегодня день чудес – мало того, что вывесили портрет предпоследнего Короля, так еще и гимн сыграли в новой редакции, превратив его в подобие вальса.

– Вы не устали, мадам?

– Ничуть, Макси. Хочешь, поднимемся куда-нибудь повыше? А кстати, я ни разу не была на втором этаже дворца.

– Я тоже… Не стоит, сударыня, господин Кенсорин и другие приглашенные могут увидеть нас. Лучше как-нибудь потом.

– Потом? – прищурилась она. – Мне бы следовало прогнать вас, сударь, за дерзость, но я прощу вас как дикаря и невежу. – На минуту Антония отвердела и отстранилась от чиновника, гордо задрав подбородок. Максим после мимолетного недоумения сообразил, в чем причина ее перемены, и примирительно улыбнулся.

– Простите, сударыня, я еще так мало знаком с практикой ваших национальных обычаев, – сказал он и вновь привлек женщину к себе. У него уже начала кружиться голова от мелькания светящихся рожков и свечей на высоких люстрах, шума и омывающих его волн запахов – пота, пищи, парфюма, воловьей кожи и прочих, трудноразличимых.

К счастью, в этот момент музыка наконец смолкла, Максим отодвинулся от жены атташе и поклонился.

– Да, волочь вас куда-то было бы не совсем тактично, – пьяно усмехнулась Антония. Прежде чем покинуть партнера, она окинула его протяжным взглядом, но Максим продолжал улыбаться с прохладной вежливостью.

Не хватало еще нажить себе врага в лице какого-нибудь дольменца или даже самого посла Лонгина. Взаимоотношения внутри их миссии по-прежнему оставались для Максима загадкой, хоть он и провел в посольстве больше времени, чем любой из селавикцев, не считая разве что Акилы Боянова.

Пришла пора промочить горло, однако вишняка на столах уже не обнаружилось, и пришлось хлебнуть дольменского вина. Возле портьеры, отгородившей эту часть Тронного зала от музейной части с пыльными скульптурами, он заметил живописную группу высших чиновников республики и поторопился к ним.

– Ну наконец-то, сударь! – приветствовал его Кенсорин. – Ваш коллега отдувается за двоих, переводя сразу множество фраз. Где же вы пропадали? Вашего мнения как советника господина Магнова нам и не хватало. Верно, Элизбар?

– Вы и сами отлично говорите по-селавикски, – польстил атташе Максим.

– Точно, – кивнул Магнов, слегка поседевший военный министр с хронически усталыми глазами. – Кенсорин, правда, уже успел пожурить меня за то, что я внедрил своего шпиона к нему в миссию, ну да ведь когда знаешь противника в лицо, он совсем не страшен, верно? К тому же в такой день, по-моему, все дольменцы словно стараются придумать что-нибудь особо нелепое и вызывающее.

– Верно, верно, я тоже заметил, – подхватил Прохоров, тучный генерал-интендант с полным набором боевых наград на кителе. Они позвякивали при каждом колыхании его живота, а случалось это довольно часто. – Ваши поставщики снуют в моем отделе, как тараканы на кухонном столе. Заметьте, я не запрещаю своим гвардейцам пропускать их.

Все негромко рассмеялись.

– В такой нелепый праздник, как День Равенства, можно наслушаться самой разной дичи, – заметил председатель фракции фругиферов в Собрании Власий Луппов. Еще одним человеком, находившимся в этой группе гостей, был Акила Боянов, личный переводчик посла Лонгина со стороны Селавика. – Я буду рад, если на земле Селавика он не приживется. И все же времена шпионов и вражды, надеюсь, благополучно миновали. Пора делами доказать единство наших народов.

– Солнце ясное, да вы же не в своем Собрании болтунов, Власий! – воскликнул генерал. – Избавьте нас от вашей звонкой риторики.

Тут к ним присоединился с полным бокалом дольменец в скромном черном камзоле и узких брюках. В его правом глазу поблескивало стеклышком пенсне. Это был крупный фабрикант, известный в деловых кругах под именем Кастор. Он часто бывал в Селавике, особенно во время распределения крупных военных заказов и при распродаже собственности разорившихся капиталистов. По слухам, этот малозаметный человек владел через свои компании едва ли не половиной селавикской тяжелой промышленности – выплавкой стали, трубным прокатом, вытяжкой проволоки, фабрикой мобилей в Навии, паровозным депо, угольными шахтами и многими другими предприятиями.

– Вот все и в сборе, – с теплой улыбкой сказал он. – Сударь мой, господин Боянов, я только что видел несчастного Лонгина, которого осаждают распаленные дамы. В том числе и ваша супруга, Прохоров. – Он шутовски склонил голову в сторону генерал-интенданта.

– Смерть с ней, Кастор! – утробно хохотнул Прохоров.

Боянов кривовато улыбнулся и отошел в сторону – он был на редкость сообразителен и точно знал, что и когда нужно сделать. Махнуть рукой и сказать что-то вроде “Сам поди разберется, у него и дольменский переводчик под рукой есть” было бы не в его стиле. Вокруг пятерки важных персон, причастность к которой Максим ощутил с некоторым удивлением, образовалось пустое пространство, танцующие и просто слоняющиеся гости старательно избегали приближаться к этой компании ближе чем на три-четыре сажени. Даже звонкие звуки музыки, похоже, с трудом пробивались к важным сановникам, политику и фабриканту. Максим заметил, как к ним попытался подойти Евграф, но словно наткнулся на прозрачную стену из холодного стекла и скрылся в толпе. Будь у него хвост, тот бы наверняка поджался.

– Как вы можете пить этакую дрянь, Кастор? – проговорил Луппов, брезгливо косясь на бокал в руке дольменца.

– Дряни со спиртом не бывает, – возразил тот. Говорил он на родном языке Максима, причем весьма чисто, разве что немного обрезая окончания слов, будто мысли в его голове обгоняли медлительный язык. Однако понять его можно было без труда. – Кстати, любезный генерал Прохоров тут упомянул о риторике. А я хочу указать вам на фактическое наполнение слов уважаемого Власия. Может быть, кто-то не заметил присутствия Короля в этом зале?

Все невольно оглянулись, будто и в самом деле среди празднично разряженных гостей мог прохаживаться с видом хозяина бывший монарх Селавика.

– Да ведь Афиноген XXVIII помер за пять лет до глупой гибели Викентия XIX Кукшина, – с недоуменной обидой сказал генерал-интендант. – Что за балаган вы тут устроили с Лонгином?

– Будет тебе, Прохоров, – сверкнул стеклом пенсне Кастор. – Афиноген-то был приличным Королем, не то что ваш малолетний Викентий. Тот вообще ничем, кроме мальчиков, не интересовался. Афиноген же титаном был, сам границу объезжал.

– И толку-то? – проворчал генерал. – Все одно побили, как щенят на псарне.

– Не скажите, – возразил дольменец. – Да вот господин Магнов хоть сейчас готов припомнить…

– Не будем ворошить прошлое, господа, – сухо заметил Элизбар. – Стоит ли отвлекаться на него и терять время? Мы уже поняли, что уважаемый Лонгин хотел донести до нас своей речью и с помощью усердного смотрителя дворца, как его… Кажется, он объявил себя духовным наследником Кукшина.

– Не столько духовным, сколько физическим, – рассмеялся Кенсорин.

Максим вполуха прислушивался к малозначительной беседе чиновников, не слишком понимая, к чему они ждали его, а после прогнали Боянова. Но спрашивать их об этом прямо, несмотря даже на пресловутый праздник откровенности, не стоило. Народу весело, он старается дать волю языку хотя бы в мелочах, тискает чужих жен и отъедается знаменитыми ушками…

– Вот какая задачка заботит нас, господин Рустиков, – сказал вдруг фабрикант, лениво рассматривая сквозь стекло какую-то пышную хохотушку. Она пристала к трубачу и почти расстроила весь оркестр, повалив свою жертву в скопление музыкантов. Мелодия на мгновение захлебнулась. – Мир так стар, что сырье в его недрах постепенно истощилось, и штольни скоро опустеют. Железняковые шахты, к примеру, в Дольмене уже несколько лет эксплуатируются только частными старателями, разработка залежей меди, алюминиевой руды и прочих полезных металлов переместилась далеко на север, чуть ли не в Авак. Собственно, сам захват Каменных Земель был пролоббирован тяжелой промышленностью, которой понадобились новые неосвоенные территории…

– Далеко в историю забрались, сударь, – вставил генерал-интендант. Судя по его покрасневшему лицу, старому вояке было неприятно упоминание о войне.

– Это мой конек – история. Но если вам неприятно прошлое, Прохоров, я сокращу предисловие… Нам нужно судно, способное доставить несколько сотен хорошо вооруженных людей к берегам Виварии. – “Что?” – едва не вскричал Максим, вздрагивая. Он тотчас вспомнил “Изменчивый мир” древнего автора Капитонова, где были нарисованы контуры этого острова. Однако переводчик промолчал, стиснув зубы. – Вы уже слышали об этой загадочной земле в восточных водах?

– Нет, ни разу, – проговорил Максим.

Но ему показалось, что во втором, неотблескивающем глазе дольменского промышленника мелькнуло недоверие.

– Тем лучше. Кому может быть известно то, что никому не известно?

– Да вы философ, Кастор, – сказал Магнов. – Позвольте я закончу за вас, а то нам не избежать экскурса в экономику. Максим, как по-твоему, есть у республики достаточно крупный и хорошо вооруженный корабль, который был бы в состоянии провести разведку большого острова? Ты самый известный в Селавике эксперт по морскому флоту, и наши уважаемые коллеги хотели бы услышать твое мнение по этому вопросу.

Рустиков помолчал с глубокомысленным видом. Если эти важные люди обратились именно к нему, в форме частного вопроса, а не с официальной бумагой в Военное ведомство, написанной на имя министра – значит, они до поры не хотят предавать свои планы огласке. Он перечислил про себя несколько самых подходящих судов – броненосец “Викентий Великий”, после краха династии ставший банальным “Селавиком”, крейсер “Петрополис”… И все! Семь-восемь относительно мощных судов, построенных еще при Афиногене, слишком ненадежны, потому что исчерпали ресурс. Они пока стоят на “боевом дежурстве”, как выражаются флотские командиры, однако рассчитывать пройти на них тысячи миль без поломок – безрассудство.

– Как хорошо должно быть вооружено судно? – спросил он.

– По меньшей мере шестьдесят стволов по обоим бортам, – заявил капиталист. – Плавание опасное, а что ждет его в конце – не знает никто. Команда – не меньше четырехсот душ, каждый с личным оружием. Трюмы вместительные, чтобы можно было захватить порядочно груза. И привезти образцы тамошних ископаемых.

– Мне нужно свериться с документацией, – сказал Максим, ожидая разочарованных возгласов. – Но мое предварительное мнение таково: в Селавике сейчас нет судов, полностью удовлетворяющих всем вашим условиям, сударь. Другое дело, если удастся перестроить какой-нибудь из имеющихся – вот поэтому мне и нужны документы.

– Что ж, – после некоторого молчания заметил Луппов. – Только имейте ввиду, добиться согласия Собрания на выделение средств будет не так просто. И Храм может быть против затрат на постройку нового корабля…

– Этот ваш Храм, – поморщился фабрикант. – Пригрели на свою голову!

Неловкая фраза дольменца моментально рассеяла ту деловую атмосферу, что плотным туманом сгустилась вокруг чиновников. Они дружно рассмеялись, и спустя секунду сам Кастор визгливо хихикал, посверкивая пенсне.

– Хорошо, я поговорю с Лонгином, – отсмеявшись, сказал Кенсорин. – Думаю, мне будет нетрудно убедить его, что вам необходим недельный отпуск. Надеюсь также, что нет нужды лишний раз напоминать вам о том, сударь, что этот замысел раньше времени не должен стать достоянием прессы.

Максим сдержанно кивнул и поймал одобрительную улыбку Элизбара. Затем пятерка собеседников как-то незаметно рассыпалась – дольменец отправился в сторону смешливой толстушки, развалившей оркестр, Магнова увела Шушаника, Прохоров ринулся к столу с остатками ушек, а фругифер махнул какому-то храмовнику в скромном темно-сером плаще и удалился с ним за трон.

В этот вечер случилась еще пара событий, гораздо, впрочем, менее значительных, чем беседа с важными деятелями Селавика и Дольмена. Сначала Максим встретил Наркисса Филимонова, который к этому времени успел дослужиться до начальника Архивного отдела Метрического ведомства и отрастил заметное брюшко. Несмотря на свои девятнадцать лет, выглядел он солидно. Разговаривать с ним Максиму было скучно, общих воспоминаний у них почти не оказалось, и он быстро отошел к другой, женской компании. На полпути к ней его и перехватил наконец Евграф.

Мальчишка слишком нагрузился вином, и речь его звучала невнятно.

– Сударь, выслушайте же меня наконец! – воззвал он к переводчику, почему-то переходя на вежливую форму обращения. – Позвольте мне предложить руку вашей дочери. Я хочу иметь от нее детей.

Выпалив это смелое признание, Евграф пьяно покачнулся и выпучил глаза, запоздало испугавшись.

– А не рано ли нацелились, сударь? – нахмурился Максим. – Касиния еще в четвертом классе учится. Три года ждать придется.

– Я подожду! – обрадованный тем, что его не размазали по каменной вазе, воскликнул младший эксперт. – Я готов подождать, сударь. Так вы не против?

– Поглядим через пару лет, – усмехнулся чиновник.

Он упустил момент, когда Касиния попалась на глаза этому наивному эксперту – судя по всему, тот несколько раз видел их вместе, когда Максим гулял с женой и дочерью по набережной. Смерть знает, как он сумел разглядеть под шубкой и шапкой стройную фигуру Каси и ее длинные, тщательно уложенные в прическу волосы. Лицом она совсем не напоминала покойную Домну, скорее уж Кася походила на некоторых из Королей, не страдая их выморочной бледностью. В свои одиннадцать лет она заставляла оглядываться встречных парней, и Максим, заметив это, попросил ее не гулять слишком поздно.

Он иногда замечал, что Касиния ведет себя так, будто рассчитывает со временем занять место его жены – встречает после работы поцелуем, ходит за покупками в лавки и на рынок. Она и Конкордию не считала кем-то вечным. Ни разу Максим не слышал от нее ни слова против кого-либо из его жен, и она как будто ни на минуту не теряла уверенности в том, что со временем станет полноправной хозяйкой в его доме.

Максим старался не думать об этом, потому что, как ни смотри на вопрос, она была его дочерью, хоть и не родной. Он ни за что не взглянет на нее как на женщину, пока ей не исполнится четырнадцать лет, а к тому времени ему уже будет двадцать один.

А это уже слишком солидный возраст, чтобы заводить новую жену. В это время пора уже и о матушке Смерти задуматься.

-6

В то злосчастное похмельное утро, уйдя от Исидоры, он вернулся домой часам к одиннадцати, едва добравшись до дверей квартиры. Чертежница попросту измотала его – если не врала, – или же это похмелье так трудно переживалось молодым кораблестроителем.

Как назло, осеннее солнце припекало, и нездоровый пот так и катился с Максима, изнывавшего от жажды и головной боли. Он реки терпко воняло керосином и перегнившим мусором.

В дверях квартиры он нос к носу столкнулся к хмурой Конкордией. Она мельком окинула мужа взглядом и выкатила коляску с Анфисой за порог. Максим заметил, что на ручке коляски висит объемистая сумка, набитая чем-то явно тяжелым, однако сил помочь жене или хотя бы спросить, что и зачем она выносит, у него не нашлось.

Очухался он только ближе к вечеру. Касиния тонко уловила момент возвращения Максима к жизни, и словно между делом сообщила:

– Она не вернется.

– Кто не вернется? – не понял корабельщик.

Но дочь промолчала, сосредоточенно решая в тетрадке школьную задачку. Продолжила она только через полчаса, когда Максим вернулся из кухни, накачавшись крепким чаем – но повторила буквально то же самое.

– А как же ее вещи? – озаботился Максим. После долгой паузы он понял, что другие слова даже не пришли ему в голову. Видимо, и в самом деле настал момент, когда их брак с Конкордией подошел к концу. Она все-таки появилась часов в семь, в сопровождении неуверенного типа примерно ее лет, мявшегося возле дверей.

– Я бы хотел попрощаться с Анфиской, – сказал кораблестроитель.

– Больше ты ничего не хочешь мне сообщить? – спросила она. Максим отрицательно качнул головой – слов и в самом деле не прибавилось. Что тут можно добавить? – Зато я хочу объяснить, почему приняла это решение…

– Не нужно. Я и так знаю, что слишком мало времени уделял семье.

– Да, мало! – разозлилась Конкордия. Потом махнула рукой, нагрузила нового мужа тюками и удалилась, на этот раз уже окончательно. А Максим зажег свечу, стараясь не смотреть на дочь, и достал письмо из Навии. Он чувствовал, что Касинии не по себе, и понимал, почему – она слишком привязалась к Анфисе. Что ж, опыт потерь позволит ей пережить и эту, очередную.

“Здравствуй, Максим! – писал Элизбар в своем частном послании. – Жизнь в столице наконец-то наладилась, травить аристократию и родственников Короля выходит из моды. По правде говоря, осталось их совсем мало, многие сбежали в Дольмен или даже в Магну. На их место пришла новая аристократия “из народа” – высшее чиновничество, по большей части вскормленное старой администрацией. Бывших писарей и машинисток, хвала Смерти, среди них не так и много. В прошлом месяце вышло распоряжение министра-председателя Пименова, согласно которому архивные дела Метрического ведомства, касающиеся правонарушений, подлежат уничтожению – а это значит, что тебе вышла амнистия. Теперь стандартная проверка, проводимая при найме в государственный аппарат, не выявит твой старинный грешок.

Для меня и, думаю, для тебя это радостная весть. Правда, доклады из Питебора свидетельствуют о том, что ты успешно прижился там и даже двигаешься по служебной лестнице. Проект каботажного транспорта, конечно, вряд ли может являться ее вершиной, и все же для начала совсем неплохо. Но все это не то, не то… У меня есть для тебя гораздо более интересное предложение.

На прошлой неделе освободилось место переводчика при военном атташе дольмеского посольства. Парень по глупости искупался в Кыске, простудился и чихнул в кабаке. Тут-то беднягу и арестовали, второй раз чихнуть не успел, как в кутузке оказался. А Храм таким разносчикам заразы спуску не дает, тут же его и кончили, через пять минут, пока болезнь не распространилась. Одно время в Собрании рассматривали законопроект, по которому таких больных предлагалось изолировать в особых учреждениях типа тюрем, но Храм заблокировал его прохождение. Фракция фругиферов, тесно связанная с храмовниками, слишком сильна. Впрочем, такие политические тонкости тебе вряд ли любопытны. Разберешься в них на месте, когда настанет срок.

Феврония выжила – мне удалось убедить нашего судью не давить на нее и не выбивать признание собственной вины. Слава Смерти, эта женщина оказалась крепкой и не изменила показаний. Сейчас она живет в твоей старой квартире на Пекарской, у нее есть муж и годовалый ребенок. Ведомство, конечно, выделит тебе приличную квартиру на Пароходной, там у нас лет десять назад были построены двухэтажные дома, и они пока вполне крепкие, с канализацией и даже водяным отоплением.

Одним словом, я жду тебя в столице. Я уже договорился с Кенсорином – это атташе, – что он оформит письмо в мое ведомство, а я запрошу Адмиралтейство в Питеборе. Думаю, бумага за моей подписью ни у кого не вызовет возражений. Курьер должен доставить ее в двадцатых числах сентября, так что можешь паковать чемоданы, за тобой пришлют служебный мобиль.

Желаю тебе здоровья и горячо надеюсь на понимание.

2 октября 532 года.

Элизбар”.

– Ты поедешь со мной обратно, в столицу? – спросил Максим. – Извини, что тебе приходится срываться в самом начале учебного года… Меня зовут в Навию.

– А как же корабль? – изумилась Касиния. – Разве ты не будешь достраивать его?

– У меня отличный заместитель. Он просто мечтает о собственном проекте, “Большая Прискелла” станет для него удачным стартом.

Максим только сейчас понял, насколько он утомлен всей этой кораблестроительной суетой и насколько формулы и расчеты раздражают его. Все эти месяцы он упорно старался не замечать того, что умелое проектирование судов – это еще не признак того, что корабельное дело по-настоящему нравится ему. Он всего лишь пытался делать то, чему его учили в Университете, и делать хорошо. А его самое первое, еще со школьных времен призвание – иностранный язык, и противиться этому призванию глупо. Корабельщиков же и без Максима хватит, вон сколько жаждущих отличиться работает в Проектном департаменте.

Водометный движитель? Ладно, если его установит на свое судно кто-нибудь другой, воспользовавшись разработками Рустикова, пусть и пожинает лавры успеха или поругания провала.

Многие в Адмиралтействе будут только рады, если конкурент-выскочка уедет туда, откуда прибыл…

-5

Изучение вопроса о пригодных для экспедиции судах отняло у Максима практически целую неделю. Правда, особенно он не напрягался, зная, что все равно успеет к назначенному сроку собрать все необходимые данные. Домой, в свою старую квартиру на Пекарской улице, он возвращался часам к четырем пополудни. Там они с Февронией плотно обедали и отправлялись на прогулку, как правило, в сторону реки и дальше, к бывшему парку Афиногена XX-го. Сейчас он назывался просто Королевским.

В это время года гуляющих в нем было не так много – в основном дети, остервенело преследующие белок с корками хлеба в ручонках, и мамаши с колясками. Ну и беременные, разумеется, вроде Февронии. Голые ветви прогибались под тяжестью вороньих стай, так что ходить стоило только по широким дорожкам парка.

Поработать Февронии учительницей так, в общем, и не довелось. Сначала ее продержали в застенках около месяца, словно забыв о необходимости вынесения приговора, а затем неожиданно отпустили на свободу. Подруги и приятели не поверили своим глазам, когда увидели ее живой и невредимой. Но в метрике у нее, к сожалению, оттиснули особую печать, благодаря которой ни одна школа Навии не желала иметь Февронию среди своих преподавателей. Негласное вмешательство Магнова позволило женщине поселиться в оставленной Максимом квартире и все-таки найти себе работу лаборантки в незначительном Туковом ведомстве, которое занималось вопросами химизации народного хозяйства. На большее не хватило власти даже Элизбара, да он и не стремился к особой опеке над Февронией. Довольно было и того, что товарищ министра вызволил женщину из кутузки.

Сам Фаддей, конечно, был расстрелян во дворе Храма и сожжен на другой же день после ареста.

Самое смешное было в том, что монархизм отнюдь не умер после гибели династии Кукшиных и стараниями фругиферов постепенно, в мягкой форме возвращался на политическую арену страны. Пусть не сразу, но спустя три года после войны стало модным говорить о династии корректно, без уничижительных эпитетов. Улицы как-то сами собой вернули прежние названия… Впрочем, поменять на них таблички так и не успели, так что достаточно было стереть с жестянок черную краску.

К полудню субботы докладная записка объемом в десять машинописных страниц была готова. Для этого Максим специально пришел часов в десять в Посольство на Викентьевской, приткнувшееся к ограде дендрологического парка, и поймал в коридорах Керкиру. Она встретила его сухим кивком, словно давая понять, как ей не понравилось внезапное бегство переводчика с банкета. Или же хотела показать, что ее вольное поведение было вызвано исключительно “праздничными” обстоятельствами. Все ее соображения были Максиму малоинтересны, он просто вручил ей пачку рукописных листов.

– Перепечатай, будь так добра.

– Это еще что за трактат о кораблях? У меня срочное задание от Канцелярии.

– Распоряжение Кенсорина.

– Похоже на шпионское донесение, – хмыкнула она.

В три часа пополудни он забрал у Керкиры чистовой вариант доклада и вскоре был в ведомстве Магнова. Местные солдаты уже давно не спрашивали у видного чиновника никаких документов.

Элизбар внимательно проглядел труд переводчика, особенно тщательно изучив заключение.

– Ты уверен? – в мрачном сомнении проговорил он. – Впрочем, если бы не был уверен, не написал бы…

Он встал и надолго задумался, прохаживаясь по огромному кабинету. Размышляя, Элизбар курил папиросу и время от времени стряхивал пепел в цветочные горшки. Максим же сидел в кресле и пользовался пепельницей, и без того забитой окурками.

– Ладно, Собрание нас поддержит… – сказал наконец товарищ министра, хлопнув по столу ладонью. – Власий Луппов костьми ляжет, а выбьет финансирование из наших народных избранников.

– Неплохо бы поручить смету толковому спецу, – заметил Максим. – Глядишь, и вышло бы подешевле.

– У Кастора полно таких, – отмахнулся Магнов. – Ладно, твоя записка станет официальным экспертным заключением. Создадим, конечно, комиссию для вида, пусть почитают и подпишут все бумаги, чтобы Власий мог развернуться в полную силу.

0

Весной 533 года Народное Собрание большинством голосов утвердило проект постройки нового броненосца. Собственно, это был не проект в понимании кораблестроителя, потому что никаких параметров и тем более схем будущего судна в документах не упоминалось. На его постройку изыскали сто миллионов талеров – еще лет десять назад этой суммы хватило бы на скупку всей недвижимости в государстве, а теперь ее выделение прошло практически незаметно. Вторую половину всех потребных денег – в том числе на саму экспедицию – предоставили через Банк Дольмена металлургические предприятия Кастора.

Вообще, Дольмен окончательно превратился в законодателя мод, и поддержать такой колоссальный и смелый проект было делом чести для любого селавикца.

Вестник Академии наук принялся было печатать статьи о Виварии, но быстро иссяк, поскольку сведений об этом острове оказалось удивительно мало. Даже географические карты показывали его по-разному, а на некоторых его и вовсе не было.

Бывший репетитор-помощник преподавателей теории корабля и физики Памфил Амосов получил по рекомендации Онисимова и самого Магнова долгожданное назначение в Питебор, где и приступил к проектированию судна. Уже к ноябрю, после непрерывного, изнуряющего труда его самого и трех чертежников он представил большинство схем на экспертизу в Адмиралтейство.

В проекте он применил несколько собственных разработок, которые вынашивал годами, тщетно ожидая возрождения навийской верфи и заказа на постройку судна. В частности, на палубе была предусмотрена стоянка для биплана-амфибии – на этом летательном аппарате предполагалось обследовать Виварию с воздуха. По обоим бортам должны были разместиться 72 пушки калибра 13 дюймов, в машинном отделении стоять 500-сильная паровая машина, приводящая в движение гребной винт. Еще одна, такая же, планировалась как резервная, на случай поломки основной – ведь у судна совершенно не было парусов. Будущий броненосец получил созвучное эпохе название “Афиноген XXVIII”. Уже в рисунках и набросках этот двухсотсаженный красавец вызывал почти священный трепет, как если бы сама матушка Смерть осенила его своим знамением.

К апрелю 534 года проектирование было закончено, Адмиралтейство и Военное ведомство в лице его высшего руководства окончательно утвердили проект и смету расходов. Гигантская финансово-бюрократическая машина была успешно, хоть и с порядочным скрипом запущена, и оставалось только подбрасывать в ее всепожирающую топку деньги. Заказы на производство отдельных компонентов и вооружения броненосца поделили между собой дольменские и селавикские фабрики, принадлежащие Кастору – по сути, этот промышленник мало что терял, финансируя часть проекта, а приобрести намеревался сказочные богатства.

-4

Уже пришел ноябрь, а листья по-прежнему стойко держались на ветвях Королевского сада, лишь некоторые сорвал ветер – часть вынес за ограду, остальные рассыпал по траве и кустам. Те же, что опадали на дорожки, старательно подбирались двумя садовниками, днями напролет следящими за порядком среди редких и красивых деревьев, что буйно разрослись за последние годы. Теперь уже здесь не бродили толпы родовитых аристократов, не срывали ветви и цветы и не били стекла в теплицах. Только сотрудники сельскохозяйственного департамента Академии наук и десяток-другой высших чиновников республики могли находиться здесь, не опасаясь Смерти в Храмовых кельях. И кто запретит важному государственному деятелю позвать с собой на прогулку супругу или ребенка, а то и весь выводок своих детей?

У Максима их было только двое – Касиния и Аглая. Последняя ехала в коляске, нарядной и вышитой медными нитями, и попросту спала, потому что было ей только четырнадцать месяцев от роду. Касиния катила ее домик на колесах одной рукой, другой то и дело касаясь листьев на низко нависающих над дорожкой ветвях.

– Почему же они не отваливаются? – было ей любопытно.

Девочке в прошлом месяце исполнилось тринадцать лет. С тех пор, как погибла Феврония, она совсем забросила детские игры. Жена глупо поскользнулась на лимонной корке прямо на рыночной площади, вывихнула ногу и сгинула в Храме.

– Неужели тебе хочется, чтобы поскорее пришла зима? – улыбнулся товарищ министра. По случаю воскресного дня он оделся попроще – в полосатую бело-голубую рубашку, кожаные брюки и парусиновые туфли на веревочной подошве.

Несмотря на солидный возраст – в марте Максиму стукнуло девятнадцать – ему удалось сохранить юношеские пропорции и не располнеть, в отличие от многих высокопоставленных чиновников его лет. Он чувствовал, что успеет сделать еще многое, пока матушка Смерть не призовет его, однако строительство “Афиногена” и предстоящую экспедицию почему-то считал своим самым важным делом.