Текст книги "Корабельщик"

Подписи под бумагой не было. Вслед за письмом из конверта выпало две разноцветных бумажки по пятьсот талеров каждая. С момента свержения монархии монетный двор наладил выпуск бумажных денег, потому что на производство металлических вдруг перестало хватать серебра. Номиналы у этих бумажных денег чем дальше, тем больше обрастали нулями.

Максим, пришибленный свалившейся напастью, сунул деньги в карман. Вот и кончилась беззаботная жизнь в Военном ведомстве, опять приходится уезжать Смерть ведает куда, бросив все, ставшее за эти месяцы привычным и почти родным.

Серная спичка вспыхнула, огонь лизнул край бумажного листа и пожрал его.

К счастью, Касиния оказалась дома, и Максиму не пришлось бегать по окрестным дворам, выкликая ее. Бывший переводчик вкратце рассказал ей о предупреждении Магнова, не упомянув никаких имен, конечно. Девочка колебалась всего несколько секунд.

– Я еду с тобой, – твердо сказала она и тут же кинулась набивать мешок своими штучками. Кроме ее любимой куклы с облупившимися боками, Максим увидел даже парочку деревянных машинок, с которыми когда-то возился Ермилка. Зачем она потащит с собой эти болезненные обломки прошлого, ведь все равно мальчишка уже давно среди звезд? Но вслух Максим этого не сказал.

– Может быть, ты хочешь остаться? – спросил он. – Подумай, тут твои друзья.

– У меня один друг, – хмуро проговорила она, с каким-то ожесточением продолжая набивать сумку одеждой. – Да и тот отец.

Бросить пришлось очень многое. Максим взял только смену белья, пару книг по кораблестроительству, которыми он разжился во время студенчества, альбом с дагерротипами – с Домной они так и не удосужились сняться – и самые нужные столовые принадлежности, они могут пригодиться в дороге. Ноша Касинии оказалась и того легче, но тащить ее пришлось все равно Максиму.

У причала Пароходства уже вращал колесами – на холостом ходу – старинный корабль, давно списанный с морских линий на речные. Максим знал об этом из специальной литературы, досконально читанной в Университете. По борту корабля тянулась местами облупившаяся надпись: “Святая Текуса”. Погрузка, кажется, только что закончилась.

Максим вытер пот с разгоряченного быстрой ходьбой лицо. На заваленной тюками и ящиками товарной пристани еще перекрикивались рабочие, но ожидание скорой выпивки в тавернах уже светилось на их копченых физиономиях. Погрузочные мобили, почти телеги с моторами, разъехались по крытым стойлам, а наверху, у сходен вышагивал в нетерпении и курил папиросу человек в грязно-белом кителе.

Касиния с молчаливым восторгом задрала голову, рассматривая колоссальную трубу, пускавшую в небо дым. Ручонка ее еще крепче вцепилась в пальцы Максима. Они взбежали по шатким сходням на борт, и бывший чиновник выхватил метрики, протягивая их моряку.

– Только вас и ждем, – неожиданно улыбнулся тот и поглядел на часы. Документов он едва коснулся, мельком глянул на дагерротипы и тут же вернул их. – Боян! – крикнул он, и тотчас из люка выбрался донельзя чумазый матрос, тут же втянувший сходни на борт. – Располагайтесь пока на носу, а деньги потом отдадите.

Беглецы устроились на свободном от тросов, цепей и прочего корабельного “хлама” пятачке палубы, где уже сидело шесть-семь человек, почти все лет пятнадцати. Среди них находился даже один мальчишка, и он долго поглядел на Касинию, которая сделала вид, что интерес юного пассажира ей безразличен. Судно вздрогнуло, слева раздался жуткий скрежет, и мелкое сотрясение палубы сказало Максиму о том, что поднимается якорь. Колесные лопасти, скрипя, приняли рабочее положение, ротор, запрятанный глубоко в машинном отделении, взвыл словно раненый бык, натужно раскручивая колесный вал.

Пристань плавно тронулась с места, отползая назад, потянулись драные стены складов и покосившиеся металлические лесенки, опутавшие двухэтажные здания, многие с выбитыми стеклами. Вороны с резкими криками взметнулись ввысь, словно чайки, и даже низкий гул, исторгнутый “Святой Текусой”, не отпугнул их от судна.

Позади, сквозь клубы черного дыма проплыл горб Южного моста. Затем деревянные хибары и голые, лишенные настилов сваи заняли место каменного бока набережной. Касиния отошла от борта, и Максим, мазнув слюной палец, стер с ее щеки сажу. Успела же вымазаться.

– Я проголодалась, – сказала девочка и прижалась к бывшему чиновнику. – Мы далеко плывем, папа? В Монтреол?

– Подальше, – вздохнул Максим. – Ненамного, раза в два всего…

0

Потрясения тех лет, перевернувших страну, докатились до Питебора в заметно ослабленном виде. Ну, расстреляли аристократию, связанную родственными узами с династией и ее многочисленными ветвями, и только. Не связанных, впрочем, тоже расстреляли как пособников и “шпионов”, пока еще горячи были гневные чувства к Дольмену. На должности и в особняки баронов и графов моментально пришли жители пригородов или молодые хваткие люди, еще вчера бывшие управляющими, поверенными или инженерами в хозяйствах и на фабриках, и жизнь постепенно вернулась в прежнюю колею. Серые толпы с ножами совсем недолго буйствовали на улицах, домов пожгли также всего десяток-другой. Столичные партии, не имея достаточного влияния в провинции, не сумели уничтожить с помощью своих сторонников-бомбистов всю власть в городах.

Остатки армии рассеялись по стране, но в города они не совались, предпочитая грабить товарные поезда, пока те еще ходили, и деревни. Казначейству пришлось срочно печатать деньги, чтобы привлечь на государственную службу неприкаянных солдат, и постепенно удалось вновь сколотить дееспособную гвардию.

Публичные освобождения, кроме самых очевидных случаев вроде воровства при свидетелях и разных увечий, были прекращены. Вместо этого преступников и больных свозили в спешно организованные тюрьмы при Храме и некоторых силовых Приказах. Собственно, путь для попавших туда оставался только один – Смерть, если больной или раненый чудом не успевал поправиться до скорого приговора судьи.

-6

Прошло больше года с того дня, как Максим получил задание спроектировать свой первый транспорт. Приближалось к концу длинное питеборское лето, и по водам широкой Кыски вместе с отработанным керосином, щепой и прочим мусором поплыли оранжевые листья. Они ухитрялись залетать даже в гулкое чрево верфи, почти заполненное массивной тушей нового судна. Оно было широким, округлым и вместительным, на двести тысяч пудов, и уже именовалось в документации как “Большая Прискелла”.

За время постройки каботажного транспорта Максим из начинающего кораблестроителя, почти незнакомого с практикой этого дела, превратился в настоящего специалиста. Он до последней детальки изучил верфь, всю ее начинку от пилорам и станков до полозьев, по которым кораблю предстояло съехать в реку. Не было такого производственного помещения, где бы он не провел потребное для работы время, и даже сверх того.

Хоть Максиму и не удалось реализовать целиком свою идею использования водометного движителя в качестве основного для “Большой Прискеллы”, он все же убедил Сильванова в том, что такое крупное судно нуждается в дополнительных способах маневрирования. По бокам от винта, в хвостовой части корабля, он спроектировал два сквозных отверстия. С их помощью потоками воды можно было заметно улучшить ходовые качества – и скорость, и маневренность. Благодаря близости к винтовому мотору это не слишком перегрузило судно “лишним” металлом.

Зарабатывал он сейчас вполне прилично, больше пяти тысяч талеров в неделю, и хоть цены кусались, этих денег хватало не только на прокорм четырех человек, но и развлечения вроде походов в цирк или балаганы. Сюда их приплывало достаточно, не только селавикских – даже из Магны и Дольмена. В редкие минуты, когда Максим не был занят семьей или работой, он порой вспоминал о том, как в юности размышлял о случайности Смерти и загадочных речах Платона, и только. Сейчас эти отвлеченные материи уже почти не тревожили его.

И вот в середине октября 532-го года при колоссальном стечении моряков и рабочих верфи, горожан и разного ранга чиновников “Большая Прискелла” съехала со стапелей, замочила ватерлинию и шумно выплеснула на набережные высокую волну. Осталось довести до ума то, что сделать непосредственно в верфи не успели или не представилось возможным, то есть испытать движители и прочность корпуса, проверить водоотливные помпы и вентиляцию… Согласно договору кораблестроительной компании с Адмиралтейством, максимальная скорость транспорта должна была достигать двенадцати узлов, и в этом также предстояло убедиться. Иными словами, следовало проделать хоть и важную, но не самую трудную часть работы.

Ближе к вечеру, когда дружеское застолье в Проектном департаменте уже затухало, Орест Дидимов с таинственным видом ухватил Максима за пуговицу его расстегнутого капитанского мундира и сказал слегка невнятно:

– Сударь, я очень рад, что вы блестяще оправдали рекомендации руководства.

Семнадцатилетний кораблестроитель чинно поклонился, едва не упав. С непривычки вино крепко ударило ему в голову, и в ней шумело и мутилось – в том числе от густого папиросного дыма, что витал в кабинете Сильванова. Сегодня ему столько раз пришлось выслушать похожие на эту фразы, что он уже и счет им потерял. Сам полковник к этому моменту уже отключился, и адъютант увел начальника в гараж, чтобы поместить полковника в мобиль и доставить домой.

Дидимов был тут единственным, кто не работал в Проектном департаменте – остальные, кто шумел по углам, пересмеивался с пьяными девушками или молча жевал рыбу, отыскивая кусочки ее на разгромленном столе, все были коллегами Максима. Ореста, кажется, пригласил сам Сильванов, они были давними друзьями.

Впрочем, имелся тут один человек, который почти ничего не пил и веселился несколько натужно, а лицо его то и дело едва заметно кривилось, словно от неизлечимой внутренней боли. Лицо его разглаживалось, пожалуй, только тогда, когда внимание собравшихся обращалось к нему, но происходило это не так часто, как ему, наверное, хотелось. Звали его Зосимой, а фамилию этого человека, наверное, знали только сотрудники Кадрового департамента, Максим никак не мог ее запомнить по причине ее сложности. Зосима только в этом году закончил Университет по кораблестроительной части. Видимо, он полагал, что в Питеборе ему тут же поручат спроектировать собственное судно, поэтому работать под началом Максима, выпускника каких-то смутных “курсов”, было ему досадно. Но Рустиков, впрочем, не обращал на это особенного внимания, потому что дело Зосима знал и от работы не бегал, умело замещая ответственного за проект кораблестроителя, когда тот покидал верфь.

– Отстань от нашего героя, – вдруг крикнула у них над ушами миниатюрная, беловолосая девчонка лет пятнадцати, которая пришла в Адмиралтейство чертежницей в начале лета. Звали ее совсем неподходяще к ее сложению, звучно – Исидора. Она тут же принялась гулять по квартирам временно свободных сотрудников департамента, но надолго ни у кого не задерживалась – что с нее взять, молодая да ветреная, о детях совсем не думает. Молодежь сейчас вообще как-то мало прислушивается к наставлениям Храма. – Дай потанцевать.

– Так патефон же сломали, – резонно возразил Дидимов. – Ты с ним уже сто раз танцевала, я видел.

– Еще хочу, мне Макси нравится! А спеть я и сама могу, сударь капитан.

Орест поморщился и кисло кивнул, в последний момент опять хватая кораблестроителя за одежду. Максим увидел, как Дидимов вынул из кармана смятый конверт.

– Вот, возьми, возьми, тебе из Навии пришло… – придушенно сообщил он.

Тут Максима дернули за другую руку, но он успел выхватить у капитана письмо и затолкать его во внутренний карман кителя. Поначалу еще он пытался сообразить, кто бы это мог прислать ему весточку из столицы, но потом решил, что это какая-то официальная бумага из Пароходства вроде поздравления, и забыл о ней.

Исидора и в самом деле принялась напевать ему прямо в ухо, вытягивая губы, какой-то модный опереточный шлягер. Слов она, конечно, толком не знала, а потому зачастую ограничивалась страстным мычание, однако Максиму нравилось. Они ненадолго отвлеклись, чтобы отхлебнуть вина из полупустой бутылки. Вскоре Максим понял, что подобно многим из коллег готов пристроиться где-нибудь в уголке и вздремнуть, но сильные и ласковые руки не дали ему повалиться на пол.

– Куда мы идем? – пробормотал он, на минутку фокусируя взгляд. Мимо плыли стены коридора.

– Пора отдохнуть, – отозвалась Исидора. Как ей удавалось удерживать кораблестроителя на ногах? – Я рядом живу…

Свежий ветер немного охладил голову Максима, он крепче сжал правой рукой талию девушки, и она игриво охнула.

– Подожди немножко… Сейчас уже придем.

Она жила в одном их бывших особняков знати, совсем близко от Адмиралтейства. Войдя в темное парадное, они гулко поднялись по широкой извилистой лестнице на третий этаж. Нужная комната находилась в конце темного коридора, и пришлось держаться за стены, чтобы не растянуться на полпути.

– Тихо, тихо, а то перебудим народ, – прошептала девушка. Максиму казалось, что он очутился где-то в глубоком безвременном пространстве, и только шершавые стены, мраморный пол и далекий бледный прямоугольник окна впереди не давали ему совсем потерять связь с миром вещей.

– Мне в туалет нужно, – заявил он.

– Сейчас, – хихикнула она и втолкнула его в свою комнатушку. Керосиновая лампа осветила небрежную и довольно богатую обстановку, оставшуюся, очевидно, еще со времен какого-нибудь барона. – Там в углу ночной горшок, да не опрокинь.

Вскоре Максим упал на кровать и отдался невидим волнам, что подхватили и закружили его между звезд и огонька лампы. Ему показалось, что где-то в глубине беспамятства Исидора пытается докричаться до него, зачем-то при этом касаясь языком его интимных мест. Кому-то дееспособному внутри его сознания было, кажется, при этом сыро и не слишком удобно, а превращения его тела, неохотно и далеко не везде менявшего твердость и ориентацию, мало занимали кораблестроителя. Он смутно чувствовал, что подвергается каким-то замысловатым подвижкам, а кровать под ним раздражающе поскрипывала.

Проснулся он от близких криков, долго вслушивался в них, но ни слова так и не разобрал. Рядом лежала Исидора, она сопела, уткнувшись ему в плечо. К счастью, сегодня Максиму полагался выходной день, Сильванов сам вчера подписал распоряжение. Пошарив в кармане брюк, он вынул часы и отщелкнул крышку.

– Эге, да уже десять! – воскликнул он, и собственные слова гулко прокатились в голове, словно чугунные ядра по палубе судна. За ушами и в животе заныло, а рот словно наполнился песком.

– Плевать, – пробормотала Исидора, не открывая глаз. – Лишний раз в постель залезу. Спать охота!

Она спросонок стала наползать на него, раздвигая ноги и норовя потереться колючей промежностью об его поникшую плоть. Видимо, она опять собиралась оседлать его или хотя бы придавить к кровати, чтобы не сбежал. Коленка девушки надавила Максиму на мочевой пузырь, и тот отозвался жжением.

– Пусти, – сказал он.

– Ну ты горазд. – Она открыла глаза и потянулась, а затем приподнялась на локтях, и нос Максима угодил прямо между ее маленьких, слегка отвисших грудей. – Ох, едва отпустил вчера.

– Я?

– Ну не я же. Уж не чаяла и спать-то лечь.

Максиму с трудом верилось в такой оборот дел. Он и помнил-то не слишком много, а из того, что помнил, вряд ли можно было вывести, будто он не слезал с девушки полночи. Скорее уж она прыгала на нем, пока не выдохлась. Он кое-как выбрался из-под Исидоры и втиснул ноги в непослушные, перекрученные штаны.

– А давай будем вместе жить, – вдруг сказала она. – У нас получится хорошая семья. – Максим промолчал, застегивая китель. Пальцы слушались довольно плохо, причем ошиблись пуговками, и пришлось начинать все сначала. – Я могу к тебе переехать, а Коня сюда, с мальчонкой. Давай, а? Я молодая, успею хоть пять детей тебе нарожать.

Корабельщик замер и уставился на улыбающуюся физиономию девушки – конечно, он как обеспеченный человек выдержит и не такое семейство, и все же… Да, Исидора симпатичная и ловкая, но сумеет ли она вести хозяйство так же умело, как простая “роландка” Конкордия? Он вспомнил, как пару раз предлагал жене завести еще одного ребенка, но та как-то странно отнекивалась и сворачивала разговор в сторону. А ведь Анфиске уже полтора года, очень опасный возраст: побежит по лестнице да и загремит по ступеням. И прощай, малыш, теперь твоя матушка – Смерть.

-5

– Вас уже спрашивали, господин Рустиков. – Гвардеец на входе, и не думая требовать у Максима метрику, подобострастно согнулся в полупоклоне и даже прищелкнул запорошенными снегом сапогами. Штык-нож за его спиной дернулся, винтовка чуть не соскользнул с плеча, и сотрудник дольменской дипломатической миссии в ответ едва заметно усмехнулся.

– Кто?

– Господин Прохоров с супругой.

Гвардеец махнул рукой в сторону затененной сторожевой будки, сидевший там капрал подал пар на механизм ворот, и массивная чугунная решетка, содрогаясь, отъехала в сторону. В открытое окно мобиля влетал колючий февральский снег, и Максим повертел ручкой, поднимая стекло. К парадному подъезду бывшего Королевского дворца, давно перешедшего в государственную собственность, вела широкая, освещенная газовыми фонарями дорога, по обочинам которой росли пышные южные деревья неизвестной Максиму породы. Из дворца уже возвращались тарантасы с газетчиками – гость заметил трехногие основания фотоаппаратов, торчащие из окошек. Видно, на само празднество их по традиции не пустили, потому как даже несколько вечно голодных журналистов могут начисто лишить гостей аппетита, мечась от стола к столу и заталкивая в карманы бутерброды и фрукты.

Он поглядел на часы. Прием по случаю национального дольменского праздника, устроенный Послом, начался минут двадцать назад, и к этому моменту официальные речи, скорее всего, уже отзвучали.

В огромном гаражном пристрое, полускрытом культурными растениями, свободного места почти не было, и Максим притормозил у входа. К мобилю подскочил механик в чистом комбинезоне и открыл дверцу.

– Погода нынче не способствует езде, – заметил он, поклонившись.

– Да уж, – просто, без снобизма отозвался сотрудник посольства. – Далеко не ставь, ладно? Я сегодня долго не задержусь…

– Непременно, господин Рустиков, – кивнул механик.

Из гаража имелся крытый ход в гостевой зал дворца, также перекрытый группой нарядно одетых гвардейцев. Похоже, сегодня их стояло тут раза в три-четыре больше обычного.

В гостевом зале нынче было гулко и почти пустынно, лишь несколько слуг сновали по своим делам, да привратник, по слухам помнивший еще последнего Короля Селавика, с врожденной выучкой привечал гостей. Он чопорно кивнул Максиму, принял у него серый, с дипломатической звездой на отвороте плащ и вытянул руку в сторону широких дверей в Тронный зал. Торжество по обыкновению организовали именно там.

За последние несколько месяцев Максим успел побывать здесь вместе с военным атташе Дольмена раз двадцать, а потому смог бы при желании набросать схему помещений дворца, чтобы изобразить на ней, где и кто сейчас находится.

Сам атташе Кенсорин, разумеется, ведет светские беседы с чиновниками неподалеку от уставленного напитками и яствами стола, общаясь сугубо на ломаном селавикском, благо обстановка позволяет выглядеть смешным. Для него это еще один повод поупражняться в языке. Его супруга, госпожа Антония, рассуждает в компании женщин о последней постановке Королевского театра, пьесе под названием “Любовь без границ”. Ее речь еще более забавна, потому что она знает только самые простые и “народные” словечки, а дипломатический язык ей неинтересен. Начальники ведомств, директора крупных департаментов, члены Правительства, чиновники помельче – многие с женами – разбились на группы по интересам, сплетничают и обмениваются новостями своих контор.

Прежде чем войти в Тронный зал, Максим решил выкурить папиросу. Он завел эту привычку месяц назад, во время одного из застолий в посольстве, и с тех пор она не раз помогала ему про деликатных переговорах – он выяснил, что с помощью банального дыма можно передать такие оттенки собственного отношения к вопросу, для каких и слова-то подобрать затруднительно.

Внезапно внимание Максима привлек новый портрет, которого раньше тут явно не было. Чиновник помнил расположение картин, ваз и статуэток, рассованных по всем свободным закуткам этого помещения, потому что пару раз прохаживался между них, разглядывая и трогая руками. Многое появилось тут уже после свержения династии, когда назначенный смотрителем дворца челядин в деятельном порыве принес сюда все, что доселе пылилось по темным, заброшенным комнатам дворца.

Так вот, справа от широкой лестницы, что вела в покои верхних этажей, вместо знакомой ему картины, изображавшей прогулку чинного семейства по набережной Кыски в праздничный день, появился портрет человека в королевском одеянии.

– Постой-ка, братец. – Максим ухватил за рукав озабоченного слугу со сбившимся набок колпаком на макушке.

– Да, сударь, – замер тот.

– Кто этот человек на портрете? Видишь, над бронзовой коровой с одним рогом.

– А, это господин Король Афиноген XXVIII, – облегченно пояснил слуга. Видно, он всерьез опасался, что гость нагрузит его каким-либо непосильным поручением.

– Кто распорядился повесить?

– Сам смотритель дворца, сударь, кто же еще? Он ведь сыном бывшему Королю-то будет, – понизив голос, добавил челядин. – Говорит так, господин Рустиков. Да мы-то не верим. Этак всяк себя герцогом объявит.

Максим жестом отпустил слугу, погасил папиросу в плевательнице и подошел к портрету. Если бы не праздничное освещение, заметить картину в полутемном алькове было бы сложно. “Неужели этот тип самолично решил достать физиономию Афиногена?” – раздраженно подумал сотрудник посольства. Он вгляделся в черты короля в тщетной попытке рассмотреть в них что-нибудь необыкновенное, отмеченное некой “печатью” власти или особенного предназначения. Но нет, в этом изнеженном, вытянутом лице с маленьким ртом и острым носом не было ничего замечательного, кроме безграничного снисхождения к художнику. А вот одежда поражала множеством бриллиантовых брошей, запонок, золотых нитей, вплетенных повсюду, и прочей бесполезной мишурой.

Хмыкнув в последний раз, Максим отправился в Тронный зал. Там пахло папиросным дымом, едой и кисловатым духом дольменского вина, в воздухе висел негромкий гул голосов вперемешку с непрофессиональными звуками клавесина. Кто-то из посольских пытался играть, сбивался и нещадно фальшивил, но его не гнали из-за инструмента.

В глазах Максима зарябило от ярких дамских нарядов. Приняв скучающий вид, он прошел к длинному столу у самого трона, чтобы подкрепиться.

– Макси! – обрадовалась Керкира, непременный участник переговоров – она стенографировала речи участников и потом перепечатывала их на машинке. Хронически худая женщина лет двадцати, она отличалась неумеренным аппетитом, да все без толку. На ней красовался тускло-бордовый жакет, из-под которого торчал кружевной воротничок блузки, худую задницу прикрывала юбка-солнце с вышитыми розами по подолу, а тощие ступни прятались в черных туфлях на каблуке-рюмочке. – Ты чуть не опоздал. Попробуй ушки. – Она, разумеется, говорила только по-дольменски.

– Какие посоветуешь?

Стол был заставлен полупустыми тарелками с разными видами ушек – грибных, из гречневой каши, птичьих, с кислой капустой…

– С говяжьими мозгами, конечно, – убежденно проговорила Керкира. Она смачно облизала пальцы и запустила их в тарелку. Максим последовал ее примеру и выудил сразу три ушка. Они легли на язык едва теплыми комочками, лопнули и выпустили в рот сладковато-острое содержимое.

Это было традиционное дольменское блюдо, и всякий праздник в этой стране заканчивался безудержным поедением самых разнообразных ушек. Заливать их было принято кисловатым, мало выдержанным вином с едва заметным привкусом древесины, носившим название какой-то из южных дольменских провинций.

– А, вот ты где, – сказал кто-то позади чиновника. Он обернулся и увидел заговорщицки улыбающегося Евграфа, младшего эксперта из отдела армейских поставок департамента снабжения. Этот парнишка только в прошлом году окончил школу, но благодаря связям родственников уже работал в солидной конторе. – Поговорить бы, господин Рустиков.

– Успеется, – отмахнулся Максим. – Не порти мне День Всеобщего Равенства.

– Только сегодня мы и могли бы откровенно обсудить этот вопрос, – немного обиженно произнес Евграф.

Но переводчик не ответил, выискивая глазами интересовавших его людей. Не стоит тратить время на этого малолетку, когда есть возможность встретиться с куда более нужными людьми в такой благоприятной обстановке. Сегодня он мог не стесняться и любого спросить о чем угодно, хоть о личной половой жизни, и никаких последствий это не имело бы. По крайней мере так задумывалось устроителями приема, которые вздумали в очередной раз попрактиковать свой странный обычай в Селавике. Но Максим, конечно, не собирался злоупотреблять безнаказанностью и приставать с глупостями ни к соотечественникам, ни к дольменцам.

– А ты-то как сюда попал, Евграфка? – насмешливо спросил Максим.

– Наш отдел весь пригласили, – самодовольно ответил юный чиновник.

“Вот ведь, подстраивается под взрослых, – подумал Максим рассеянно. – Какой-то пустяк выдумал, и хочет пристать с ним именно в дольменский праздник – мол, и мы не чужды новых веяний в политике. Все, что придумано Дольменом – в жизнь!” Сам он не станет следовать чужому обычаю – во-первых, никого пока еще не принуждают это делать, а во-вторых, сограждане, даже самые восприимчивые к модным веяниям, вряд ли одобрят дерзкий или некорректный вопрос. Нет, не приживется “всеобщее равенство” на селавикской земле…

Он заметил на разграбленном столе полупустую бутылку вишняка и схватил ее, прежде чем остальные приглашенные, снующие мимо, не опорожнили ее.

– Кто со мной?

Ни Евграф, ни Керкира, конечно, не отказались, и вскоре перед глазами у Максима приятно помутилось, обильно натыканные по стенам огоньки рожков стали расплываться, а по ногам и голове разлилась воздушная легкость. Отыскав на скатерти чистый участок, он вытер об него руки, заляпанные мозговым соком, и отправился бродить по залу. Гости уже порядком нагрузились, рассеялись компаниями по залу, шумели и зычно призывали слуг с подносами – самостоятельно наведываться к столу никто не желал.

Тут кто-то едва не повалил переводчика на массивную вазу с отколотым лепестком, он взглянул вбок и увидел, что Керкира висит на его локте. Вино преобразило ее из тощей в приятно-стройную даму, и Максим не стал стряхивать сотрудницу.

– Вы не представляете, как много дает нашей стране уважение к традициям! – услышал он из-за скульптуры. Там сгрудилось три молодых женщины, одна совсем еще девчонка, и двое утомленных мужчин с раздевающими взглядами.

Говорила Антония, настолько нетвердо стоявшая на ногах, что всякие почтительность и подобострастие в жестах и выражениях лиц ее собеседников уже отсутствовали. Одним из них был Саввин, председатель фракции иллюминатов в Народном Собрании, а вторым оказался Акакий, министр Метрического ведомства.

– Привет, дружище! – изобразил радость Акакий, цепко и трезво оглядывая Максима и его спутницу. Ему удалось ничем не выказать пренебрежения к достоинствам Керкиры – политик, Смерть его забери. На нем болтались полосатый сине-серо-черный свитер и мешковатые штаны темно-синего цвета, а грубые башмаки воловьей кожи топтали расписанные завитками плитки пола. – Переведи, что ли, а то эта ворона по-дольменски болтает, ни хрена разобрать невозможно.

Его спутница прыснула в кулачок, Максим взглянул на нее и только тут понял, что это Варя: до этого она стояла к нему спиной, а тут повернулась и изогнула пухлые губки светской улыбкой. Одета она была, как всегда, до предела элегантно – платье цвета зеленого бутылочного стекла, нарядное и странноватое, с узким лифом и рукавами, чуть закрывающими локти, сидело на ее похудевшей после родов фигуре как влитое. На пристрастный взгляд Максима, рядом с мужем она смотрелась как генерал возле ополченца.

Варя была вдрызг пьяна.

– Она ведь немного и по нашему понимает, Акакий, – хмыкнул Максим, чем добился того, что тот едва заметно побледнел и покосился на Антонию. У него были крупные доли в нескольких оружейных и мобилестроительных фабриках, и он явно не хотел бы поссориться с дольменскими заказчиками их продукции.

Антония между тем беззаботно опорожняла очередной бокал с кислятиной.

– Ах, Максимушка, – простонала вдруг Варвара, отвалилась от вазы и повисла на его шее, мазнув помадой по щеке. – Поверишь ли, родила за два часа!

– Поздравляю, – искренне порадовался за нее чиновник. В то же время глубоко внутри него по-прежнему тлел уголек боли, будто не Максим дал себе клятву забыть о прошлом, в котором, собственно, ничего и не было – так, отзвук несостоявшегося брака, смутное ощущение родства.

И продолжалось-то это прошлое всего несколько минут, когда дом Мануиловых подвергся нападению обезумевшей толпы, а они стояли на площадке лестницы, в полумраке. А надо же, какие глубокие корни пустило, что до сих пор их истлевшие отростки все клубятся, плетут паутину в подземелье души, разъедают камень ее стен… Но были еще и стихи о звездах, и бегство от озверевших гвардейцев в синематографе. Да с ним ли это все произошло? Как будто он поглядел на страницы старой, века пылившейся на полке книги, стараясь разобрать иностранные слова, и они внезапными вспышками являют ему скрытый в тексте смысл и снова прячутся, словно речной лангуст под камень.

Поверх плеча Вари блеснул острый, будто бебут, взгляд Акакия, но тут же погас, размытый ресницами. Сегодня всем можно все – и говорить, и делать. И замшелым ретроградом прослывет тот, кто потом хоть словом помянет происшедшее.

Керкира выдернула его из неловких, тяжелых объятий Вари – та за последние годы слегка располнела и мало уже напоминала хрупкую девчонку, что когда-то жила в доме у Вассы, – и Максим очнулся. Ему показалось, что сейчас, сию минуту он был очень близок к тому, чтобы понять матушку Смерть и ее невероятную, притягательную мощь. Но грянула музыка – неловкого клавесинщика оттащили наконец от инструмента, потому что приглашенный на банкет оркестр вернулся от столов и разом включился в игру – и первые же аккорды вымыли из сознания Рустикова всякие попытки понять этот мир смертельной случайности. Играли старый гимн Селавика, и даже Антония, что-то с экзальтацией говорившая жене Саввина, замолкла. Нарочно, что ли, ее держат подальше от остальных гостей?