Текст книги "Корабельщик"

– А ты?

– Она сказала мне ждать и никуда не ходить. Вот, газету читала… – Девочка показала на свежий выпуск “Ведомостей”. Максим и не предполагал, что ее интересует что-либо из печатных изданий, кроме детских книжек.

– И давно ты одна сидишь?

Ему было очень тревожно – нет, даже страшно. Потому что как можно отыскать ребенка в такую метель и при этом не угодить в лапы распаленным бунтовщикам? Студент пожевал капусты с коркой хлеба, запил ужин ледяной водой и вышел вон, наказав дочери оставаться дома и открывать только ему или Домне. Он не понимал, что случилось в городе, кому могло понадобиться устраивать такие безумные погромы, поджоги машин и домов. Может быть, это рабочие с фабрик и пришлые крестьяне, разорившиеся на переделе земли, недовольные военным положением в стране, срывали злость на собственную бедность? Не может ведь быть, чтобы обычная субботняя попойка в кабаках привела к такому разгулу страстей, когда и гвардейцы, и простые люди готовы выхватить нож или вскинуть винтовку без всякого повода?

Где было искать жену? Он обошел квартал, практически не скрываясь. Один раз на него из подворотни вывалилась пара каких-то подростков с одним ножом на двоих, но он эффектно выхватил незаряженный револьвер и вскинул его, словно собираясь стрелять. Парни метнулись обратно, злобно ругаясь, а студент продолжил обход. Встречавшиеся по пути лавки все до единой были наглухо закрыты, несмотря на относительно раннее время. Работали, пожалуй, только питейные заведения, и в них было на редкость шумно, густыми клубами висел дым и звучала разухабистая музыка.

Домны в них не было, а расспросы вызывали дружный смех посетителей.

– Оставайся у нас, дружище! – кричали ему пьяные рабочие. – Найдем тебе новую девку! – И такие же нетрезвые женщины, размалеванные сверх всяких приличий, вторили им звонким и визгливым хохотом. Даже малолетние дети, шнырявшие под столами, потешались над студентом.

А он продолжал накручивать бесплодные круги по становящемуся все более глубоким снегу, по все более пустеющим, словно омертвелым улицам. Как будто никого сегодня не трогало, почему такая ярость овладела душами людей и что заставило их крушить и жечь собственный город? Может быть, сама Смерть давила на них, и стоило им только выйти из теплого, прокуренного кабака в метель – становились они зимними волками, жаждущими горячей крови?

0

Газета, что покинула в тот день стены королевской типографии, оказалась последней в эту зиму. Наладить покореженные толпой множительные агрегаты удалось только через три месяца, в июне. “Король Викентий XIX мертв! – сообщалось в передовой статье крупными, кричащими и какими-то беспощадно-резкими буквами особенного, нового шрифта. Текст пестрел восклицательными знаками. – Некому больше посылать цвет нации на бессмысленную бойню! Долой продажное Правительство Викентия, насквозь составленное из дольменских шпионов! Сегодня, когда правда просочилась из дворца и стало доподлинно известно, что несовершеннолетний Король умер словно курица вместе с десятком приятелей, прямо в бане, куда угодила бомба. Пришло время сформировать новое Правительство! Марк Пименов, всемирно известный политический деятель, депутат от иллюминатов и Председатель Народного Собрания, согласился возглавить реформаторский кабинет министров. Он же в течение нескольких дней образует свою команду из наиболее толковых людей как нынешнего кабинета, так и из числа грамотных депутатов от всех ведущих партий Селавика. Первым делом Пименов намерен отменить все указы бывшего Короля, предписывающие гвардейцам немедля освобождать граждан, заподозренных в правонарушениях. Отныне институт благочинных приобретает дополнительные свойства и обязанности! Часть сотрудников разных ведомств перейдет на работу в так называемые суды, куда и будут переданы дела, рассматриваемые ныне в Метрическом ведомстве. Эти суды образуются по образу учреждений, уже долгие годы успешно работающих в Дольмене, Магне и других передовых странах, даже в отсталом Аваке. По требованию депутатов от фругиферов в Правительство вводятся представители Храма – они будут отвечать за “равновесие в обществе” и соблюдение чиновниками общественной морали”.

-8

В конце марта шестимесячные курсы молодого механика завершились выпускным экзаменом. По сравнению с тем составом, что осенью прошлого года начинал обучение, до финального испытания добралось чуть больше половины студентов. Из тех же, кто ехал с Максимом в одном мобиле, на последние вопросы профессоров и ассистентов отвечали всего трое.

Наркисс Филимонов так и остался патентоведом, уже почти оформленным на работу в архив Военного ведомства. За месяцы учебы этот серьезный парень успел подыскать себе приятную, хоть и немолодую жену с тремя детьми, и сейчас она носила от него четвертого. Пьяного Пимена избили в тот несчастливый день общих погромов, да так сильно, что проходящий патруль милосердно прикончил его. Акакий, разумеется, выжил и самым первым проскочил экзамен, что-то шепнув своему преподавателю. Говорливый Савва ввязался в деятельность иллюминатов, бросил механику и пропал, однако на фронт его не отправили – он успел сделаться товарищем депутата и перестал подпадать под Указы о призыве. Лавр сильно отощал на студенческих харчах, и некогда пухлые щеки его изрядно похудели, но это не помешало ему прослыть способным чертежником. Фока сначала увлекся гиревым спортом и даже выступал в цирковых представлениях, но в декабре жестоко подрался с акробатом, и его отправили на восток, воевать с дольменцами. Может быть, ему повезло и он остался жив, и сейчас ехал в каком-нибудь эшелоне, возвращаясь в столицу.

В южных навийских краях снег уже почти сошел с полей, а лед – с реки. Весеннее Солнце вновь повернулось лицом к людям и светило им с неба, отогревая не только оледеневшую землю, но и сердца людей, застывшие за кровавую зиму. Бродяги потянулись на природу, чтобы принять участие в севе, и в столице стало немного спокойнее. К тому же образованные после упразднения династии суды умело вершили дела, без долгих разбирательств расстреливая преступников – воров, спекулянтов, грабителей и беспризорников.

– Что ж, блестяще, господин Рустиков, – сказал профессор Онисимов, рассеянно выслушав ответ Максима на простой вопрос о форме корабельного корпуса. – На какие составляющие можно разделить полное сопротивление воды?

– Сопротивления формы и сопротивление трения. Это позволяет открыть закон перемещения жидких частиц…

– Довольно, довольно, – прервал его профессор с улыбкой. – Полагаю, теперь вам не составит труда самому спроектировать остойчивое и крепкое судно.

– Если бы оно еще кому-нибудь могло понадобиться, – пробормотал студент.

– Обязательно, батенька мой, – оживился профессор, но как-то фальшиво. Видно, он и сам понимал, что столь спешно организованные курсы, в общем, оказались бесполезны для такой скоротечной войны. – Торговля постепенно наладится. Ведь не только броненосцы да крейсера нужны стране, но и обычные, гражданские суда также потребны. Вам обязательно повезет, ведь я дал вам отличное образование. У вас весьма редкая и доходная специальность.

Онисимов отвлекся, увидев через открытую дверь аудитории знакомого преподавателя, и стал собирать бумаги со стола. Экзамен превратился в легкую формальность.

– Зайдите в канцелярию, для вас уже приготовлен диплом кораблестроителя, – бросил профессор и быстрым шагом покинул кабинет. Максим в последний раз обвел взглядом помещение с такими знакомыми партами и шкафами, полки которых со множеством моделей разных исторических кораблей он успел изучить едва ли не до последней царапины. Что ж, вот и закончилась еще одна, жуткая и холодная страничка в его жизни.

Переезд из общежития в город занял у Максима утро следующего дня. Он заблаговременно нанял в прокатной конторе телегу с одной лошадью, чудом выжившей в передрягах, и упаковал чемодан вещами и книгами.

– Что-то маловато вы имущества нажили, сударь, – добродушно сказал ему кургузый мужичок в треухе, нахлобученном на самые уши несмотря на довольно теплую погоду. Впрочем, с Кыски дул ощутимый сырой ветерок, да и снег по обочинам дорог еще не успел исчезнуть. Возле железнодорожной насыпи и в щелях моста он был совершенно черным от паровозной копоти. – Один-то баул только.

– Всего полгода и прожил в Навии, – ответил Максим. Телегу нещадно трясло, а колеса у нее оказались скрипучими.

– Никак из нивирситета погнали? – осклабился возница. Бывший студент не ответил, рассеянно кивая. – Эх, меня-то тож с моей пашни попросили. Всю-то жизнь в общине прожил, а как наделы раздали, так и разорился. Уж больно дорого мне вышло с отруба зерно возить, да пока дров ли торфа добудешь, семь потов сойдет. Луговина сырая досталась, да река-то далече. И дом никак не отстроить до крыши, лес повырубали. Вот и батрачил, пока не надоело, а детей с женой еще в первую зиму схоронил. Теперь уж третий год тут извозом занимаюсь…

Он продолжал бубнить что-то о местных нравах и притеснениях хозяина, но молодой корабельщик не слушал. Он размышлял о том, что полученные знания вряд ли теперь пригодятся ему, потому что в канцелярии Университета выпускнику вручили строгую бумагу из Военного ведомства. Согласно ей он призывался на службу и обязан был явиться по известному адресу всего через три дня после окончания курсов.

Подписал ее Элизбар Магнов. Максим с удивлением узнал, что бывший сотрудник Академии, а ныне военный назначен товарищем самого министра и теперь ведает многими вопросами своего ведомства, пока сам министр занимается более “высокими”, почти политическими делами в Собрании и у Председателя кабинета.

Возле квартиры он столкнулся с потертым типом в полушубке и с непокрытой головой, однако так заросшим волосами, что черт лица было почти не разобрать. Тот постукивал в дверь и время от времени выкрикивал:

– Открой, девочка! Пусти дядю пожить, пока он замочек не сломал.

– Эй, ты чего тут делаешь? – мрачно спросил Максим.

– Вали отсюда, – вяло ответил тот. – Девке одной многовато будет. А мне сгодится.

– Документы! – сказал Максим, разворачивая мужика к себе лицом и приставляя ему к животу дуло незаряженного револьвера. Теперь он никогда не расставался с оружием, вот только патронов к нему все забывал прикупить.

– Да ты кто такой? Не имеешь права без суда! – заюлил незваный гость. Он стал медленно пятиться к лестнице, думая, очевидно, улизнуть. Хлипкое плечо под сжатыми пальцами корабельщика дергалось, а сустав хрустел. – Твои-то где бумаги?

– Беги, вонючка, пока не пристрелил. Я тут живу, понял, и не вздумай больше здесь появиться. – Он зло толкнул бродягу вниз, и тот едва удержался на ногах, цепляясь за перила и сбегая по ступеням. – Суды им подавай, грязь дорожная… Я тебе и судья буду, и палач.

Тип погрозил Максиму кулаком, что-то бормоча себе в бороду, и сбежал вниз, а корабельщик подхватил чемодан и открыл квартиру. Касиния сидела в дальнем углу комнаты и стискивала в ручонке кухонный нож, а на глазах у нее застыли слезы. Завидев отца, она отбросила оружие и кинулась ему на шею, однако не заревела, лишь хлюпнула носом.

– Все в порядке, малышка, – сказал Максим. – Я уже вещи привез, будем с тобой вдвоем жить…

Ближе к вечеру он стал разбирать свои пожитки и вывалил их на пол. Днем ему удалось купить на рынке банку керосина, потратив всего полталера, и в комнате было светло. Буржуйка весело потрескивала, и на теплой трубе, тянущейся до самого окна, были развешаны постиранные вещи.

– Сколько книжек! – обрадовалась Касиния и принялась ворошить их. – Почитаешь? Как называются?

– Давай так: час читаю, а потом спать. Годится?

– У-у-у!

Расставляя книги на единственной полке, до этого занятой горшками с цветами, он наткнулся на “Изменчивый мир” Модеста Капитонова. “Как же я забыл?” – подумал молодой корабельщик, невидяще перелистывая трактат о природе земли. Размышлять о похолодании Солнца в эти весенние дни, когда света стало так много, а бывший снег ручьями побежал вдоль тротуаров, казалось странным. Но слова забытого природника все равно влекли Максима. На этот раз его заинтересовал раздел о географии, как-то ускользнувший от его внимания при первом изучении трактата.

Раскрыв книгу на нужной странице, Максим развернул спрессованную временем карту мира, она захрустела тонкой бумагой. Разглаживать древний лист он не решился, осторожно придавив его уголки тонкими детскими книжками. Места сгибов были почти вытерты, словно когда-то этой картой много пользовались или попросту рассматривали. Выглядела она необычно, потому что в центре мира художник расположил не Селавик, а Роландию. Эта колония, сейчас уже фактически отделившаяся от Селавика, находилась на пунктирной линии под названием “экватор”, и по размерам раза в два превосходила любую культурную страну – хоть Дольмен, хоть Магну, не говоря уж о карликовом Аваке. А у самого правого края карты Максим обнаружил довольно крупный остров, название которого до этого никогда не попадалось ему на в одной книжке. Поперек похожего на лепешку белого пятна, обведенного береговой чертой, тянулась странная надпись – “Вивария”.

Интересно, что вся площадь карты была закрашена в коричнево-голубые тона, где яркие, а где тусклые, но Вивария осталась полностью белой. А ведь мореходы издавна бороздят моря и океаны. Наверняка, раз так точно обрисовали остров, они должны были высадиться на нем и нанести на свои путевые планшеты разные реки, горя и озера. Или там одна сплошная пустыня, в которую никто не решился углубиться?

Максим нередко вспоминал завсегдатая харчевни “Студиозус”, а тут и вовсе решил, что Платона необходимо навестить. Он почувствовал заметный укол совести, потому что мог бы и раньше озаботиться судьбой старика – тот с самого разрушения кабака не появлялся там. “Неужели он умер? – размышлял молодой корабельщик, засыпая. – Жалко, хотя ничего удивительного. Он был ужасно стар”.

На другой день Максим помог приладить дочери под куртку петлю для ножа, чтобы ловчее было отбиться от хулиганов, и наказал ей не убегать далеко от дома. Часов в десять, прихватив трактат Капитонова, он отправился на Колчедановую. Жизнь в столице постепенно налаживалась, словно подстраиваясь под цветение природы. Вместе с дикой травой, что прошлогодними пучками возникла из-под снега, на дорогах появились мобили и конные повозки. На них в основном передвигались крестьяне, под охраной гвардейцев доставлявшие на рынок продукты. Торф заметно упал в цене, и дрова тоже вскоре должны были подешеветь.

Трупов на улицах попадалось значительно меньше, чем обычно, так же как и похоронных команд. Многих мертвых, остававшихся еще с зимы и занесенных снегом, успели откопать и сжечь. Среди них, наверное, как с болью надеялся Максим, были и Домна с Ермилом.

Он читал в газете, что значительная часть похоронщиков перешла на работу во вновь образованные “этические суды”. Они-то и наказывают преступников, покусившихся на жизнь и здоровье сограждан, и сжигают их тут же, в Храмовых печах. С другими правонарушителями стало бороться Метрическое ведомство, как самое осведомленное, и ему придали часть гвардейского корпуса Навии, чтобы солдаты приводили приговоры в исполнение. Для экономии боеприпасов, согласно отдельному Указу главы кабинета министров Пименова, они закалывали преступников штыками. Особая же категория преступников, которые не убивали, а скрывали от Смерти больных или раненых, подлежала наказанию самим Храмом.

Двор здания на Колчедановой по-весеннему шумел детскими голосами и строгими окриками взрослых, которым детвора чем-либо мешала. Максим опять изловил какого-то мальца в расстегнутом овчинном пальто и спросил его о старике с последнего этажа.

– Нету его! – загнанно сопя, отозвался парень. – Пропал! Сгинул! Не знаю я!

– А квартира?

– Дак уж давно в ней живут. Как Короля боньбой убили, так и въехали туда.

Он умчался, а Максим после очень недолгих раздумий вошел в полутемное, сырое парадное и стал подниматься по лестнице. Дверь стариковской квартиры выглядела по-другому – ее обшили буйволовой кожей и навесили удивительную табличку со словом “Занято”. Молодой кораблестроитель гулко постучал, чем вызвал в квартире всплеск самых разных шумов – от злобного лая до женского возгласа.

Внезапно дверь распахнулась, и Максим увидел наставленный на него револьвер. Пониже виднелась ощеренная морда пса, нетерпеливо рычащего. Посетитель поднял взгляд выше и едва не охнул от удивления.

– Шушаника!

Женщина прищурилась и внимательно оглядела гостя, а потом вдруг широко улыбнулась и опустила руку с пистолетом. Только тут посетитель заметил, что она беременна – месяце на шестом.

– Проходите же, сударь, – сильно коверкая слова, сказала она. – Вы ведь зоветесь Максим, кажется? Элизбар иногда поговорит о вас. Испить чай будете?

Корабельщик вошел в бывшую квартиру старика Платона и почти не удивился тому, что здесь стало намного светлее и как-то приветливее, что ли. Даже злобный поначалу пес оттаял и взмахнул куцым хвостом, с интересом обнюхав широкий карман Максимовой куртки. Но он извлек из него не кусок сахара или окорока, а всего лишь пыльный томик, чем заметно разочаровал животное.

– Чай? – сказал гость по-дольменски. Он так давно не практиковался в языке, что решил не упускать такой возможности. – Немного. У меня книга, которую я взял отсюда…

– А, из библиотеки Платона? – спросила Шушаника уже из кухни. Она с легкостью перешла на родной язык. – Откуда она у вас, сударь? Вы знали этого доброго старика?

Вскоре Максим уже сидел напротив дольменки за столом, покрытым чистой белой скатертью, и отхлебывал из огромной кружки вязкий коричневый напиток. Он успел рассказать Шушанике о визите к Платону и о том, как тот всучил ему странный трактат, содержание которого осталось для Максима во многом неясным. Он пока не понял, стоит ли делиться с хозяйкой открытиями вроде Виварии и охлаждения Солнца к земле. Она же вежливо слушала его, вставляла короткие реплики и кивала, с открытым наслаждением слушая и выговаривая дольменские слова.

– А как вы оказались в этой квартире? – спросил наконец Максим. Он только и ждал удобного момента, чтобы поднять эту тему.

– О! Наша жилище сломали. – Она внезапно перешла на селавикский. Наверное, не хотела, чтобы родина хоть одной частицей связывалась у нее в памяти с тем, что она собиралась рассказать. – Помните эта жуткая неделя в февраль? Окно выбил, дверь в дырку превратил… Какие-то нехороший человек узнал, что муж работал в Военное ведомство, вот и придумали нас убить. Но у Эли был большая пушка… нет, “магазин”, и револьвер. Мы стрелять пулей. Много погибло враги, но сломали мебель сильно тоже.

– И вы переехали сюда? – помолчав, продолжал расспросы гость. – Но почему именно сюда?

– О, я не знаю, правда. Просто Эли сказал, что нам следует поменять квартиру, все равно старую было очень трудно восстановить. К тому же она мне не очень нравилась, потому что окнами на север. А эта на восток, и по утрам в комнату светит Солнышко. Платон куда-то уехал, а книжки и другие вещи он оставил мужу. Не знаю, почему. Наверное, у него не было родственников. Это очень странный старик, совсем седой и дряхлый…

– Да, я помню, – пробормотал Максим. – Значит, вы не знаете, что с ним случилось?

Шушаника отрицательно помотала головой.

Так и закончился его визит в квартиру Платона, теперь уже бывшую, не дав ответа на главный вопрос: что это был за человек и как он ухитрился дожить до такого преклонного возраста.

Спустя два дня корабельщик пришел на работу в Военное ведомство и поднялся в тот же кабинет, какой в свое время посещал по вызову Магнова. Гвардеец в холле выдал ему ключ от помещения и даже отдал честь, хотя Максим и не имел на одежде зеленого бантика.

В кабинете было пусто и холодно, а в шкафу без стекла грудой лежали месячной давности дольменские газеты и малопонятные бумаги, похожие на черновики. Порывшись в ящиках стола, новый сотрудник отыскал коробку скрепок, пачку пожелтевших листов и баночку полузасохшего клея.

Сквозь запыленное окно виднелась часть внутреннего двора, в котором сержант муштровал два десятка гвардейцев. Максим несколько минут послушал приглушенные стеклом команды, затем взял “свежую” дольменскую прессу и приготовился читать ее. Но вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась дородная женщина лет двадцати пяти, в мешковатом мундире и с потухшей папиросой в зубах. Ее лицо с грубыми чертами хмурилось.

– Почему не отметили прибытие? – сурово спросила она. – Впредь соблаговолите являться ко мне для получения задания, господин Рустиков. Вы теперь почти что военный человек, хоть и не имеете звания. По-вашему, распорядок для переводчиков не писан?

– Извините, – сказал Максим. – Я совсем не знаю ваших… наших порядков.

– Меня зовут капитан Олдама Фантинова, мой кабинет номер 43. Запомнили?

Максим с трудом удержался, чтобы не улыбнуться, но Фантинова что-то все равно почувствовала и еще больше нахмурилась.

– Конечно.

– Каждое утро будете получать у меня свежую газету и переводить статьи, которые я вам укажу. – Новый сотрудник серьезно кивнул. – Кстати, у нас принято вставать, когда начальник входит в кабинет.

Максим запоздало вскочил, а Олдама внезапно вытащила папиросу из зубов и хрипло рассмеялась. Наверное, ее позабавила неуклюжесть гражданского переводчика. Она уж совсем собралась уходить, так и не нагрузив сотрудника работой, как тот спросил:

– Скажите, пожалуйста, я могу встретиться с Элизбаром?

Фантинова застыла, выпучив на него глаза, и вновь рассмеялась.

– Господин товарищ министра Магнов слишком занят, чтобы тратить на вас время, – раздельно проговорила она, выделяя каждое слово. – Но если вы так хотите пропасть к нему на прием, вам следует записаться у его секретаря. Составить ходатайство с изложением своей просьбы и оставить у него, то есть у нее. Через неделю или две ваш вопрос рассмотрят, и если он достаточно серьезный, вы сможете встретиться с господином Магновым в течение месяца…

Она, очевидно, собиралась сказать что-то еще, как внезапно по коридору разнесся едва ли не грохот шагов – там молча двигалась целая группа очень уверенных и быстрых людей в кованых сапогах. Дверь кабинета вновь распахнулась, и внутрь всунулся массивный гвардеец с винтовкой наперевес. Окинув цепким взглядом Олдаму и Максима, он вошел, потом ввалилось еще трое солдат, а сразу вслед за ними появился и Магнов. На нем был строгий клетчатый китель серо-синей гаммы, серые отутюженные брюки и темно-синий галстук, слегка съехавший набок.

Челюсть у Фантиновой отвисла. Элизбар мельком усмехнулся и кивнул Максиму.

– Оставьте нас, госпожа… э… Вы тоже, ребята.

Гвардеец подскочил к Олдаме и под руки вывел ее из кабинета, причем она, похоже, так и не успела прийти в себя. Вскоре в помещении остались только Элизбар и Максим.

– Женщина-начальник – серьезное испытание для молодого чиновника, – сказал товарищ министра с улыбкой. Он сел на том же месте, где когда-то встречал будущего кораблестроителя, а ныне переводчика. Сотрудникам ведомства наверняка показалось бы загадочным, что тот на первый взгляд нимало не озадачен неожиданным визитом такого крупного чиновника. На самом же деле Максим больше недоумевал, почему Элизбар, такой предупредительный и заинтересованный совсем незначительное время тому назад, не оказался в этом кабинете с самого утра. Но теперь-то он, увидев вооруженный эскорт Магнова, догадался, что его надежды были безосновательны.

– Шушаника рассказала мне о твоем визите, – сказал Элизбар. Он был очень серьезен. – Не знал, что ты поддерживал отношения со стариком… – Максим хотел было уточнить, что отношений, собственно, никаких не было, однако товарищ министра остановил его единственным жестом руки. – Если ты хочешь спросить, что было у нас общего с Платоном, то я тебе пока все равно не отвечу. Он говорил тебе что-нибудь странное?

– Не помню, – проговорил молодой переводчик. – Он сам был странным. Книжку вот дал мне прочитать.

– Ну и как?

– В ней много интересного, – неуверенно сказал Максим, не зная, рассказывать ли о таинственном острове Вивария и похолодании.

– А ведь это ты остановил войну с Дольменом, – прервал его Магнов. Новый сотрудник выпучил в недоумении глаза. – Да, да, помнишь полет в биплане? Так вот, мне удалось добиться постройки еще одного такого же… Двигатель взяли наш, керосиновый, а конструкцию просто скопировали. Увеличили немного бомбовый отсек, да и сами бомбы улучшили. Земляк твой, инженер у Петра Поликарпова, новой химической начинкой занимался. Не помню, как называется, только мощнее, чем у нас раньше была. Ну да ладно, об этом в прессе прочитаешь, специально для тебя захватил. – Он извлек из кармана кителя свернутую газету и бросил ее на стол, затем посмотрел на часы и поднялся. – Если что-то важное будет, приходи без всякой записи, я секретаря уже предупредил. Но по личным вопросам лучше все-таки в воскресенье, к нам домой забегай. Ты Шушанике понравился…

Он оправил мундир и стремительно покинул кабинет, а Максим так и остался буравить взглядом противоположную стену со шкафом, пока наконец не очнулся и не подвинул к себе принесенную Элизбаром дольменскую газету.

-7

Максим хранил ее среди других своих архивных бумаг и старых дагерротипов, которые ему удалось в количестве десятка штук вывезти из Ориена. Всю первую полосу газеты занимала единственная статья: в ней подробнейшим образом рассказывалось, как ночью на передовые позиции совершила налет целая эскадрилья селавикских аэропланов. Не готовые к такому обороту дольменцы впали в панику, и оттого пострадали еще больше. Потом целый день поверенным дольменского экзарха пришлось объезжать разгромленные позиции и освобождать раненых, которых оказалось в несколько раз больше, чем убитых. Численность солдат и офицеров на фронте в одночасье уменьшилась наполовину.

“Почему высшее военное руководство не предвидело такого ужасного происшествия? – запальчиво восклицал газетчик. – Почему враг имеет вполне крепкие блиндажи и глубокие окопы, а наши солдаты нет? А потому укрыться от шрапнели им было совершенно негде! Самоуспокоившись от преимущества в артиллерии и авиации, наши бравые вояки с большими бантами позабыли, что противник тоже не дремлет и наверняка спешно строит прочные военные бипланы с большими бомбовыми камерами. Достойно ли такое командование руководить нашими храбрыми солдатами? Сомнительно. И еще вопрос, как наши разведчики проморгали постройку целой эскадрильи мощных аэропланов Селавиком?”

В общем, газетный лист был переполнен подобного рода восклицаниями и вопросами, и Максим тогда, в свой первый рабочий день, с удовольствием прочитал всю передовую статью. И теперь, иногда перебирая архив в поисках какой-нибудь справки, он пробегал глазами дольменские слова. В основном, конечно, потому, чтобы убедиться – “политический” язык еще не забыт, не раздавлен ворохом технических терминов. От всех статей, еще пропитанных духом войны, веяло такой архаикой, что молодой кораблестроитель ощущал изменчивость мира так же, например, как тепло кружки с чаем – то есть реально едва ли не до осязаемости.

“Насколько же глубоко проникал Платон памятью своей в прошлое, – думал Максим, замерев в кресле с ворохом пожелтевших бумаг в руках. – Один год для меня превратился в что-то огромное и продолжительное, а ведь он наблюдал мир почти четыре десятка лет”.

Но такие прогулки в прошлое он совершал, конечно, очень редко – бытовые заботы и дела, возня с детьми отнимали у него практически все свободное время. А в Адмиралтействе приходилось переводить свежие статьи из дольменского “Морского вестника”, инженерного журнала по кораблестроению. Ему было досадно, что зарубежные коллеги почти никогда не упоминают о селавикских кораблестроителях. О теории сопротивления жидкостей, выдвинутой профессором Онисимовым, они и вовсе слыхом не слыхали. “Может быть, это происходит потому, что наши ученые хорошо делают, но молчат про свои дела?” – размышлял переводчик.

Максим пока не мог похвалиться тем, что его образование ценится в Адмиралтействе. Что и говорить, шестимесячные военные курсы, наспех организованные и так же скоротечно отмененные, не внушали уважения руководству этого учреждения.

Ни баллистики, на корабельщики, ни обычные оружейники, ни прочие скороспелые специалисты уже не требовались мирному хозяйству Селавика. Диплом Максима имел в глазах адмирала Миронова и его заместителей очень мало веса, зато стажировка в Военном ведомстве была вполне оценена.

Поэтому особенно загадочно и непонятно выглядел разговор, вроде бы случайный, который состоялся между Максимом и его начальником, капитаном Орестом Дидимовым. Это был довольно желчный, резкий, но отменно знающий дольменский и магнский языки специалист. В собственно кораблестроении он тоже кое-что понимал, хотя и бессистемно, потому что специально ему не обучался. Однако предметом все-таки владел, поскольку работал в Адмиралтействе уже лет пять. Правда, все время в одном и том же кабинете, в то время как более резвые его сослуживцы, пришедшие на службу вместе с ним, уже успели подрасти до более крупных должностей.

– Как вы относитесь к перемене рода деятельности, господин Рустиков? – спросил как-то в мае Орест, хмуро глядя на Максима. Тот пожал плечами, не слишком понимая, чего от него хотят. – Серьезной перемене, я имею ввиду?

– Что, на корабль завербоваться? – поднял брови переводчик.

– Зачем же так решительно… Есть предложение рекомендовать вас в Проектный департамент Адмиралтейства. Даже не придется далеко переезжать.

– Чье предложение? – в недоумении спросил Максим. – Неужели ваше, сударь?

– Думаю, самого адмирала Миронова. Иначе никто бы не стал рассматривать такую странную мысль всерьез, – без обиняков ответил Дидимов.

Так Максим неожиданно оказался в числе сотрудников Проектного департамента Адмиралтейства. К счастью, он не только не забыл уроки профессора Онисимова и других преподавателей, но даже продвинулся в науках благодаря постоянному чтению инженерно-морских журналов. Новые коллеги, поначалу воспринявшие его перевод с подозрением, быстро поняли, что Рустиков – грамотный кораблестроитель, ничуть не уступающий обычным выпускникам Университета, а скорее превосходящий их знаниями.

Максиму предложили разработать пробный проект любого судна, какое он только захочет – хоть крейсера, а хоть и броненосца. Все-таки он специализировался на военных моделях. Молодой кораблестроитель подошел к делу со рвением и пропадал на службе едва ли не сутками, зато уже к концу июня он представил начальнику департамента, полковнику Сильванову проект крейсера с водометным движителем. Идею этого самого движителя он почерпнул из новейшего дольменского журнала.